– Куда ты? – удивился ее друг.
– Ухожу, нам не следовало этого делать.
– Что?!
Женщина не знала, как теперь попрощаться с любовником, и даже не поцеловала его на прощание.
– Пойди в полицию! – сказал он ей в спину. – Слышишь, Кристина? Пойди в полицию!
Она не ответила.
В коридоре никого не было.
Штайнмайер быстро шла мимо дверей, переходя из тени в свет, и думала о том, сколько еще пар предаются сейчас похоти в гостиничных номерах, сколько мужей и жен изменяют своим благоверным. Она тоже изменила? Жеральд решил на время отстраниться, но освобождает ли это ее от обязательств? Интересно, как бы он отреагировал, узнав, что его невеста уже через два часа после ссоры прыгнула в постель к другому мужчине?
А сам Жеральд чем сейчас занят? Трахает Денизу?
В лифте Кристину накрыла волна чудовищного, первобытного страха. Страха все потерять… Она чувствовала себя глубоко несчастной. Нужно было принять душ, избавиться от присутствия Лео внутри своего тела…
Двери открылись, и журналистка выскочила из кабины, толкнув стоявшего на пороге мужчину.
Он был на редкость маленького роста, даже ниже нее, с бритым черепом и странным – женственным – лицом, но на ногах стоял крепко, так что женщину едва не отбросило назад.
– Из… извините, – пробормотала она – скорее с гневом, чем с сожалением. – Мне очень жаль!
Человечек улыбнулся и отодвинулся. Кристина заметила боковым зрением татуировку у него на шее. Богоматерь с нимбом, как на русских иконах. «Странно …» – подумала она. Необычный образ запечатлелся в мозгу, как увиденный перед самым пробуждением сон.
Штайнмайер пробежала через холл, толкнула дверь‑вертушку и шагнула в снегопад.
Оперетта
|
|
На этот раз с Кристиной беседовала женщина. Она взглянула на экран компьютера, на стену за спиной посетительницы (там висел рекламный плакат фильма «Чайна‑таун»), перевела взгляд на свою ручку, потом на ногти и наконец посмотрела ей в глаза.
– Вы сказали, что нашли мочу на коврике у двери, верно? А ваш пес не мог там написать?
– Вы мне не верите? – вспыхнула Штайнмайер.
– Я задала вопрос…
– Нет, – решительным тоном ответила журналистка.
Собеседница смерила ее взглядом – как рентгеном просветила:
– Откуда такая уверенность?
Кристина передернула плечами:
– Я в тот день не выгуливала собаку. Значит, Игги просто не мог…
– Не выгуливали?.. И где же он делал свои «дела»?
– На случай непредвиденных обстоятельств… если не хватает времени, у меня есть лоток.
В глазах полицейской дамы явно сквозило осуждение. «Как не стыдно, мадам!» – казалось, готова была воскликнуть она.
– Послушайте, мы ведь не станем тратить время на разговоры о пустяках? – скривилась Штайнмайер. – С тех пор произошло много куда более неприятных событий.
Сотрудница полиции сверилась с экраном.
– Да. Кто‑то проник к вам в квартиру и оставил… диск с записью оперы… ничего при этом не украв. Тот же человек, который звонил вам на радио и домой… Потом вас опоили и раздели донага дома у молодой женщины по имени Коринна Делия, стажерки на «Радио 5», после чего в бессознательном состоянии перевезли в вашу квартиру, где вы и проснулись – совершенно голая. Ах да, я забыла: эти люди сняли с вашего счета две тысячи евро, но не забрали банковскую карту… Кроме того, они подложили антидепрессанты в ящик вашего рабочего стола, чтобы дискредитировать вас в глазах коллег…
|
|
Она посмотрела на Кристину. Враждебно, недоверчиво и раздраженно. Сколько ей лет? Тридцать? Сорок? Обручальное кольцо на пальце, фотография белокурого ребенка на столе…
– У вас утомленный вид, – сказала инспектор. – Вы не думали показаться врачу?
Ее посетительница тяжело вздохнула. Она жалела, что пришла в комиссариат. «Нужно успокоиться… Сорвешься сейчас – подтвердишь их мнение на твой счет».
– Я распечатала его послания, – сказала она, постучав пальцем по картонной папке. – Хотите взглянуть?
Ее вопрос проигнорировали.
– «Он»? По‑вашему, действовал мужчина? – уточнила полицейская. – Мне показалось, что вы считаете виновницей случившегося вашу стажерку…
– Да… но… думаю, их как минимум двое…
– Настоящий заговор.
Слово задело Кристину. Разговор точно пошел не по тому пути.
– Вы считаете меня чокнутой? – напрямую спросила радиоведущая.
Ее собеседница и на этот раз не ответила ни «да», ни «нет», и по ее глазам тоже ничего нельзя было понять.
– Поставьте себя на мое место… – начала она, но Штайнмайер перебила ее:
– Предлагаете поменяться местами?
– В каком смысле?
– По‑моему, это полицейские должны попытаться встать на мое место.
Взгляд сотрудницы полиции стал еще более холодным.
– Советую сменить тон, мадемуазель.
Кристина положила руки на подлокотники кресла:
– Ясно. Думаю, я в очередной раз попусту трачу время.
– Сидите на месте.
Эта фраза была не просьбой – приказом.
– Несколько дней назад вы пришли в комиссариат и предъявили письмо, якобы написанное неизвестной женщиной, заявлявшей о намерении покончить с собой, – напомнила инспектор журналистке. – Выяснилось, что никаких других отпечатков, кроме ваших, на нем нет, а на конверте отсутствует штемпель отправителя.
|
|
– Совершенно верно, и я полагала, что меня допро… что со мной побеседует тот сотрудник, с которым я уже встречалась…
– Придя сюда сегодня, вы сказали, что отправились к мадемуазель Делии, чтобы поговорить, а она накачала вас наркотиками, так? А потом сделала компрометирующую вас запись, на которой вы были обнажены, предположительно с целью последующего шантажа?
Кристина кивнула – не слишком убежденно. Она уже трижды отвечала на эти вопросы.
– Письмо… звонок… ваша собака в мусоросборнике… моча на коврике… видеозапись… Не вижу логики, – покачала головой инспектор. – Зачем кому‑то проделывать подобное? Это лишено смысла.
Она достала из кармана ключик, заперла ящики стола и встала:
– Следуйте за мною.
– Куда мы идем? – насторожилась Штайнмайер.
Служительница закона не удостоила ее ответом и, не оборачиваясь, пошла к двери. Кристина поспешила следом, говоря себе, что жестоко просчиталась, послушавшись Лео и придя сюда.
Коридор с кирпичными стенами. У поворота за угол в закутке за прозрачными переборками сидит человек. Еще один коридор. Дознавательница шла быстрым шагом, то и дело здороваясь с коллегами. Миновав ксерокс, она открыла одну из дверей:
– Заходите.
Маленькая комната, такие же кирпичные стены, стол, три стула… Окна нет, на потолке яркая неоновая трубка. Сердце журналистки учащенно забилось.
– Присаживайтесь… – Сделав жест в сторону стула, полицейская вышла, и ее посетительница осталась одна. Она перевела дыхание, и в ноздри проник навязчивый запах чистящего средства. В ушах зашумело, кровь застучала в висках: мужество и надежда, внушенные Лео, испарились. Вскоре мадемуазель Штайнмайер потеряла ощущение времени, потом ей ужасно хотелось в туалет. Специального, «хитрого» зеркала в помещении не было, но Кристина не сомневалась, что ее привели в допросную. Она сидела на самом краешке стула, отодвинувшись от металлической спинки, и думала о том, какие типы попадают в эти стены и в каких преступлениях они признаются. Что задумали легавые? Устроят ей очную ставку с Корделией? С кем‑то еще?
Через несколько бесконечно долгих минут дверь наконец открылась: инспектор вернулась не одна – с ней был круглоглазый кудрявый полицейский, с которым Кристина общалась по поводу письма. Выражение лица у него было отстраненное, и он не поздоровался с нею. «Плохи мои дела…» – окончательно затосковала журналистка. Кудрявый мужчина положил на стол папку, сел на свободный стул справа от коллеги и уставился на Штайнмайер.
Наступила долгая напряженная пауза, а потом «господин Пудель» («Больё, лейтенант Больё», – вспомнила посетительница его фамилию) вытащил из папки фотографии и разложил их перед ней:
– Узнаете эту женщину?
Кристина наклонилась посмотреть и отшатнулась, как от пощечины, мгновенно забыв обо всем на свете – о ярком свете, полицейских, кирпичных стенах и мерзком запахе.
О, нет…
К горлу подступила тошнота, и журналистка сделала осторожный вдох.
Корделия…
Лицо крупным планом: снимки явно сделаны со вспышкой, с очень близкого расстояния, это видно по бликам на лбу и щеках. Не упущена ни одна чудовищная деталь. Распухший, почти закрывшийся левый глаз, разбитая бровь, большой, расцвеченный горчично‑желтым, зеленым и черным синяк вокруг века. Нос – вдвое против нормального размера. Гематома на правой щеке, треснувшая нижняя губа… Засохшая кровь в волосах и левом ухе. Подбородок – живая рана, кожа содрана, как будто девушку провезли лицом по терке.
Корделия была сфотографирована анфас и в профиль. Кристина судорожно сглотнула. Ее охватил озноб: она впервые в жизни видела столь обнаженное, столь разнузданное насилие запечатленным на пленке. К горлу подступила тошнота, и планы, которые они с Лео строили два часа назад, стали не важны.
– Господи… Что… Что с ней случилось?! – охнула Кристина.
Она встретилась взглядом с полицейским, который перегнулся через стол и пристально смотрел на нее; его карие, круглые, как у рыбы‑луны, глаза оказались в нескольких сантиметрах от ее глаз.
– А вы не знаете? – спросил он ровным тоном. – Странно, мадемуазель Штайнмайер, ведь это вы с нею сотворили.
Лампа дневного света мигнула, стрекотнув, как кузнечик, и оптическая иллюзия на мгновение оживила застывшие лица сыщиков. Дззззз‑дззззз… Их взгляды исчезали и появлялись в поле зрения Кристины в такт миганию светильника. Как и фотографии Корделии на столе… Каждое мгновение темноты уподоблялось гвоздю, вбитому в тело журналистки, лоб ее покрылся липкой испариной… Она всеми силами пыталась справиться с паникой.
– Проклятая лампа, – буркнул Больё, после чего встал, пару раз щелкнул выключателем и вернулся за стол. Он выглядел усталым и даже разочарованным (при первой встрече этот человек показался Кристине энтузиастом своего дела), а вот глаза его коллеги горели недобрым огнем.
– Итак, вот что мы имеем: она утверждает, что вы заплатили ей за секс кругленькую сумму – две тысячи евро, – начал перечислять лейтенант. – Признает, что согласилась, потому что очень нуждается в деньгах для себя и ребенка. Кроме того, вы привлекательны, а ей нравится секс с женщинами. По ее словам, потом вы решили забрать деньги, заявив: «Тебе понравилось, а я не привыкла платить за удовольствие…» Она отказалась, вышла из себя, и тогда вы набросились на нее и стали избивать. Так все было?
В тишине кабинета, нарушаемой только гудением светильника, слова звучали как удары огромного барабана – дикие, абсурдные слова…
– Это просто смешно. Ее утверждения – вранье от первого до последнего слова, – заявила Штайнмайер.
– Разве вы пришли к мадемуазель Делии не по собственной воле?
– По собственной, но…
– И она была голая, когда открыла вам дверь?
– Да.
– Но вы, тем не менее, вошли?
– Да.
– Зачем?
– Я уже говорила…
– Вы сами написали то письмо, верно? – вмешалась в разговор коллега Больё.
– Нет! – крикнула журналистка.
– Тогда как вы объясните его появление в вашем почтовом ящике?
– Никак.
– Мы опросили всех жильцов: никто не высказал ни одного предположения о личности автора письма.
– Знаю. Я сама пыталась…
– Ваша соседка, – перебил Кристину Больё, – назвала вас сумасшедшей. Она рассказала, что вы позвонили в дверь в два часа ночи и заявили, что ваша собака якобы находится у нее в квартире. Силой ворвались к пожилым людям, без разрешения обыскали все комнаты, напугали их…
От мерцания неона, а может, от запаха чистящего средства у мадемуазель Штайнмайер разболелась голова:
– Я…
– Вы нашли пса в мусорном баке – со сломанной лапой, так?
– Да.
– Это вы выбросили собаку в мусоропровод? – чеканя слова, спросила инспектор.
Кристина посмотрела на нее с ужасом и отчаянием. Как она может?! Мужчины много сотен лет притесняли женщин, разве мы не должны проявлять… солидарность?
– Нет! Он сидел в баке рядом с колодцем! – еще громче воскликнула журналистка.
– Рядом с чем? – не поняла полицейская.
– Рядом с мусоропроводом.
– Но вы заявили…
– Послушайте, я…
– Вы не впервые прибегаете к запугиванию – и угрозам…
Лейтенант подвинул к Кристине листок – электронные письма, которые она сразу узнала:
КОРДЕЛИЯ, ТЫНЕ ОТВЕЧАЕШЬ, ЗНАЧИТ, ОСУЖДАЕШЬ МЕНЯ. НЕ СТОИТ ПРОЯВЛЯТЬ ВРАЖДЕБНОСТЬ – ТВОЕ БУДУЩЕЕ В МОИХ РУКАХ.
К.
КОРДЕЛИЯ, ДАЮ ТЕБЕ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА НА ОТВЕТ.
– Скажите, мадемуазель Штайнмайер, вы писали эти мейлы?
– Нет!
– Но послали их с вашего компьютера? – Больё выглядел уже совсем раздраженным.
– Да, и я уже дала объяснения по этому поводу…
– Верно ли, что недавно вас отстранили от работы за неподобающее поведение? – Коллега лейтенанта, судя по всему, решила «дожать» Кристину.
Журналистке показалось, что земля разверзлась у нее под ногами.
– Мы встретились с вашим начальником – Коринна Делия также работает под его руководством… – сообщил Больё.
Штайнмайер молчала.
– Вы ладите? – спросила инспектор.
Кристина снова ничего не сказала.
– Сейчас восемнадцать сорок… – Лейтенант устало потер веки. – Начиная с этого времени вы считаетесь задержанной.
Ансамбль
Этой ночью Кристина не сомкнула глаз и задремала на час только под утро. Этой ночью она узнала, что в городах – не только в Тулузе, но и во всех остальных – существует множество разнообразных видов ада, где, как сказал Жан Поль Сартр, худшую муку причиняют друг другу его обитатели. Этой ночью она поняла, что Сартр, конечно, был прав, но наверняка понятия не имел, что именно он сформулировал.
Как минимум одна деталь соответствовала традиции: ад находился внизу.
Накануне, когда Больё произнес дежурную фразу: «Сейчас восемнадцать сорок. С этого времени вы считаетесь задержанной», – Штайнмайер содрогнулась.
Она выслушала выдвинутые против нее обвинения, лейтенант зачитал ей права, а потом сделал звонок в прокуратуру и спросил, хочет ли она поговорить с адвокатом, но Кристина рассудила, что чем меньше людей будет в курсе, тем меньше вероятность утечки информации о ней в прессу (она уже представляла заголовок статьи: «Ведущая “Радио 5” задержана полицией за насильственные действия»), и решила, что ночь в камере ее не убьет. Она отказалась от свидания с адвокатом – ей не в чем было себя упрекнуть. Полицейский пожал плечами и в 19.00 предложил ей следовать за ним: вернее, не предложил – приказал. Они прошли к другому лифту, Больё использовал магнитную карточку, и двери открылись. В кабине он пустил карточку в ход еще раз, и лифт, подрагивая, поехал вниз.
Внизу все выглядело по‑больничному холодным и обезличенным, и Кристина не без труда сдерживала дрожь. Они повернули направо и попали в коридор с множеством дверей. Помещение было просторным и гулким, свет горел не во всех камерах. Радиоведущая заметила нескольких мужчин, лежавших на низких койках, почти вровень с полом, и они почему‑то напомнили ей щенят на псарне. В помещении, похожем на аквариум, находились охранники в светлой униформе: двое из них тут же встали и присоединились к Больё и Кристине возле рамки металлодетектора. Самым ужасным для нее оказалось отсутствие окон. Ни одного, нигде. Подземелье… От мысли об этом у арестованной мгновенно пересохло во рту.
– Привет, – сказал Больё своим коллегам, – я привел мадемуазель Штайнмайер. Как вечерок?
– Спокойный, – ответил один из охранников. – Хотя еще рано, ПОМы пока не прибыли.
Лейтенант заметил тревогу в глазах Кристины и счел нужным пояснить:
– ПОМ – сокращение от «пьянство в общественных местах». Проследите, чтобы ее поместили в одиночку… ну, по возможности, – добавил он затем, обращаясь к одному из людей в форме.
Тот кивнул, не спуская глаз с заключенной. Его коллеги тоже разглядывали «новенькую», и она съежилась.
– Поручаю ее вам. До завтра. Доброй ночи, парни, – попрощался Больё.
Последняя фраза прозвучала как укол в сердце. Штайнмайер с трудом справилась с желанием окликнуть лейтенанта и умолять его не оставлять ее в этом подземелье, пропитанном административной бесчеловечностью и полной безнадегой. Она не преступница, а просто напуганная женщина. Она признается в чем угодно, лишь бы не оставаться здесь!
Когда Больё вошел в лифт, Кристина поняла, что кошмар только начинается и никто не придет на помощь: она осталась одна.
– Пройдите через металлодетектор, пожалуйста, – вежливо предложил один из охранников.
Журналистка подчинилась. К ним подошла женщина в форме, которая поздоровалась и обыскала новую задержанную – поверхностно, но омерзительно откровенно, от чего у Кристины мороз пробежал по коже.
– Следуйте за мной, – велела ей надзирательница.
Она открыла дверь в маленькую комнату, где на полках стояло штук сорок коробок, а под ними лежали в ряд мотоциклетные шлемы. Женщина в форме – низенькая, коренастая – поставила на стол большой глубокий деревянный ящик и подтолкнула его к Кристине:
– Снимите украшения – часы, кольца, браслеты, серьги – и ремень и сложите все сюда вместе с деньгами, документами, ключами и мобильным телефоном…
Арестованная подчинилась, чувствуя, что с каждым предметом лишается частички собственной личности. Служащая записывала все в толстый регистрационный журнал, называя каждую вещь вслух, а потом взяла листок бумаги, открыла паспорт задержанной, написала: «Кристина Штайнмайер, 31/4817 », поставила ящик в одну из коробок, заперла его и приклеила на него бумажку с именем.
– Куда ее? – обратилась она к другим охранникам и, дождавшись ответа, вывела Кристину в длинный полутемный коридор.
По обеим сторонам находились камеры‑соты с плексигласовыми переборками и металлическими дверями, покрашенными в серо‑голубой цвет. Внутри, на коричневых одеялах поверх прорезиненных синих матрасов, лежали мужчины. Журналистка старалась не смотреть в их сторону.
– Эй, время не подскажешь? – крикнул один. – Привет, куколка, первая «ходка»? Берегись этой пройды, она обожает девочек!
В некоторых камерах было темно, на дверях с массивными запорами висели таблички с надписью «Режим усиленной охраны», а окошки для подачи еды были практически сорваны, как будто туда помещали не людей, а бешеных животных.
Миновав еще две камеры, служащая полиции остановилась, повернула ключ в замке и резким движением потянула за короткую вертикальную щеколду. Коридор заполнился металлическим лязгом – звук был киношный. Голос тюрьмы… Кристина вздрогнула так сильно, что ее плечи оказались на одном уровне с затылком.
– Снимите обувь, – приказала ее сопровождающая.
Штайнмайер разулась, и надзирательница, открыв ящик под койкой, поставила туда ее кроссовки.
– Заходите… – скомандовала она после этого.
Заключенная ступила на холодный цементный пол и оглядела камеру: пещерка грязно‑белого цвета, два на три метра, бетонная лавка, а за ней – низкая стенка, маскирующая унитаз. Все углы скруглены. Матрас. В нише – раковина с краном. Больше ничего.
– Скоро вас отведут на дактилоскопическую процедуру, а пока отдохните, – сказала сотрудница полиции.
– Здесь холодно… – пожаловалась журналистка.
– Я принесу одеяло. Хотите что‑нибудь съесть?
– Нет, спасибо.
Арестованная не чувствовала голода: ей было холодно… ей было страшно… она испытывала ужас… Женщина в форме протянула руку, и холщовая штора отгородила Кристину от коридора. Ни одна из камер, куда сажали мужчин, не была «замаскирована», и мадемуазель Штайнмайер поняла, что охрана решила не нарушать хрупкого спокойствия, царящего в этом «подземелье». Как только шаги надзирательницы стихли, Кристина судорожными движениями стянула джинсы и трусики и воспользовалась туалетом. Ее сильно трясло, зубы у нее стучали, и ей хотелось плакать, но что‑то внутри нее сопротивлялось слезам. Она присела на койку, накинула на плечи одеяло, закрыла глаза и попыталась абстрагироваться от этого ужасного места, забыть, где находится и как сюда попала. «В конце концов, все не так уж и страшно. Здесь тебя никто не достанет. Вот увидишь, через час‑другой тебе станет получше, хотя спать, конечно, будет жестко …» – убеждала себя женщина. Следующие шестьдесят минут она лежала, свернувшись калачиком и натянув до носа пахнущее затхлостью одеяло, и пыталась усмирить голодные спазмы.
Час спустя за Кристиной пришли – еще одна женщина и мужчина, совсем молодой. Они привели заключенную в комнату без окна, освещенную неоновой лампой (у лифта Штайнмайер испытала эфемерную и жестокую надежду на то, что ее освобождают, которая, увы, тут же испарилась). Стол, компьютер, стойка за стеклом и большая машина, напоминающая билетный автомат, – вот и вся обстановка той комнаты. За стеклом ждал человек в синих перчатках и хирургической маске. Он усадил мадемуазель Штайнмайер на стул, попросил ее открыть рот и взял ватной палочкой образец ДНК. Молодая женщина занялась отпечатками пальцев задержанной – сначала вся ладонь целиком, потом пальцы, один за другим. Разговаривала служащая полиции вполне любезно, как будто речь шла о простой административной формальности. В самом конце Кристину поставили в угол комнаты и сделали антропометрический снимок, после чего ее вернули в камеру. У нее появилось безнадежное чувство: на этот раз все кончено, она оказалась по другую сторону. Уныние и отчаяние взяли верх, и ее мозг, до этой минуты не осознававший всего ужаса ситуации, внезапно прозрел и завыл от стыда, растерянности и страха.
А потом начался ад…
Казалось, что все дилеры, сутенеры, воры, проститутки, пьяницы и наркоманы Тулузы назначили друг другу встречу именно в этой кутузке – так пользователи Интернета откликаются на обезличенное приглашение в «Фейсбуке». «Проект X»[51]в комиссариате полиции. Арестованные «приземлялись», один за другим, с десяти вечера до двух часов ночи, и в помещении стоял жуткий гвалт. Кристина порадовалась, что благодаря плотной холщовой занавеске ее никто не может видеть, в то время как по ту сторону все сильнее разгорались безумие и гнев. Чудовищное напряжение волнами прокатывалось из одного конца коридора в другой, как частицы в адронном коллайдере. Журналистка ни на минуту не сомкнула глаз: она сидела в предпоследней одиночке, и через две двери от нее находились общие камеры, куда набивалось от четырех до десяти человек. Галдеж, злоба, перебранки – буйный шабаш… К двум часам ночи коридор, больше похожий на вокзальный зал ожидания, превратился в шумный наэлектризованный, вздрюченный зверинец. «Эй вы там, гребаные легавые, ваши мамки отсасывают в аду!», «Эй, лесбо, здесь собачий холод! Может, дашь еще одну одеялку, дорогуша?», «Заткнись, кретин! Дай поспать!». Кристина всю ночь слушала пронзительные вопли хищников, их одержимые крики и хрипы, удары кулаком и ногой по плексигласу и металлу, зловещий хохот алкоголиков и отчаянный плач наркош, сварливо‑агрессивные оскорбления проституток, разноязыкий шум, акценты, говоры, лязг засовов, шаги, зов о помощи, звонки, крики… Ладони у женщины вспотели, голова была в огне, и она без конца моргала, как сова, ослепленная светом фар. Полное одиночество и беспредельное отчаяние вытеснили все остальные чувства. Кристина пробовала отгородиться от всей этой анархии и звериной ярости – но ничего не выходило. Около трех часов ночи организм не выдержал: к горлу подкатила тошнота, заключенная кинулась к унитазу, рухнула на колени, и ее долго рвало, а в коридоре тем временем появилась очередная партия шумных арестантов. Кристина выпрямилась, вытерла лоб, спустила воду – и забрызгала одежду. Это было последней каплей: она заплакала – сначала глухо, боясь, что кто‑нибудь услышит, но потом плач перешел в конвульсивные рыдания, выбив все заслонки в мозгу.
– Плачь, детка, легче станет, – тихим голосом произнесла женщина в соседней камере.
Ее разбудил холод. Выплакав отчаяние, Кристина заснула на жестком матрасе, закутавшись в коричневое одеяло, и теперь чувствовала себя совершенно разбитой. Спина и ноги затекли и адски болели, как будто сумасшедший убийца порезал ее бритвой. Вкус во рту был омерзительный, и жутко хотелось пить. А в коридоре царила почти полная тишина. Только звучный храп доносился из камер, да кто‑то переговаривался тихими голосами… Потом начали щелкать замки, и Кристина услышала звук шагов. Двери открываются, люди просыпаются, кашляют, хрипят. Через три минуты надзирательница подняла штору, отперла дверь и протянула ей поднос:
– Держите.
Две штуки «Спекюлос»[52]и пачечка апельсинового сока…
– Спасибо… – отозвалась арестованная. Хорошее воспитание так сразу не вытравишь.
Дежурная опустила штору и перешла к соседней камере. При других обстоятельствах Кристина с презрением отвергла бы подобную еду, но сейчас у нее сводило желудок от голода, и она накинулась на жесткое печенье, как на самый изысканный деликатес. Голод и жажду этот завтрак только усилил.
Прошел час, и штора снова взлетела вверх. Щелкнул повернувшийся в замке ключ, и голос дежурной вырвал журналистку из полудремы:
– Следуйте за мной.
Больё ждал ее у застекленного поста охраны.
– Здравствуйте, мадемуазель Штайнмайер, – сказал он и повел Кристину в комнату, где на стеллажах стояли коробки. – Вот ваши вещи, пожалуйста, проверьте и распишитесь.
Женщина в форме открыла коробку, вытащила деревянный ящик и поставила его на маленький столик. Заключенная почувствовала, что надежда заполняет ее легкие, как гелий воздушный шарик. Она надела часы и ремень, взяла документы и дрожащей рукой начала вытаскивать остальные вещи. Затем написала «получено мною лично», поставила подпись – и не узнала собственный почерк: буквы прыгали, как стрелка сейсмографа.
– Идемте, – сказал лейтенант.
Он направился к лифту, и Кристина испытала новый прилив надежды. Пока они ехали наверх, она чувствовала себя аквалангистом, который запутался в рыбацких сетях, но сумел освободиться и вынырнул на поверхность в тот самый момент, когда в баллоне почти закончился кислород. Она никогда бы не подумала, что лифт может стать олицетворением свободы. Но потом ей в голову пришла другая – ужасная – мысль: он собирается снова ее допрашивать, а потом отправит вниз, в камеру… О, нет, только не это, ради всего святого! Женщина поняла, что готова признаться в чем угодно, лишь бы не возвращаться в ад, но не собиралась обманывать себя: если она признается, все станет только хуже, намного хуже.
Лифт остановился, двери открылись, и – о, радость! – Больё миновал допросную, открыл дверь своего кабинета, пропустил Кристину вперед и кивком предложил ей сесть. Она опустилась на стул с таким наслаждением, как будто это было уютное мягкое кресло в холле дорогого отеля.
– Вам повезло, мадемуазель Штайнмайер, – произнес ее сопровождающий, устраиваясь за столом.
Кристина насторожилась и на всякий случай промолчала.
– Мы вас отпускаем, – добавил инспектор.
Журналистка едва не попросила его повторить.
– Коринна Делия забрала жалобу, – пояснил он тем временем.
Больё был явно недоволен, и Кристина спросила себя, уж не шутит ли он, не подвергает ли ее ментальной пытке, как делают сотрудники спецслужб, разыгрывая казни заложников. Она не верила своим ушам и не могла утихомирить бешено колотящееся сердце.
– Я пытался ее переубедить, но она ничего не захотела слушать, – неприязненным тоном сказал лейтенант. – Мадемуазель Делия считает, что тоже несет ответственность за случившееся и что вы достаточно наказаны. Вам действительно повезло. Но помните – вы у нас на заметке.
Полицейский посмотрел на Штайнмайер без малейшей симпатии, после чего взял со стола листок и протянул ей:
– Вот список психиатров, которые сумеют вам помочь. А теперь извините, у меня много работы.
Больё встал, довел Кристину до лифта и вызвал его, проведя карточкой‑пропуском по магнитному замку. Она вошла, нажала на кнопку, и в тот момент, когда двери начали закрываться, лейтенант наклонился и прошептал угрожающим тоном:
– Один совет, дорогуша. Я буду за тобою наблюдать, так что не нарывайся. Заглохни…
«Тыканье» и угроза подействовали как пощечина. Женщина вжалась в стенку кабины, и у нее задрожали ноги. В мозгу билась одна‑единственная мысль: уйти, убежать из этого места!
Вот так в конце декабря, ледяным утром, каких Тулуза не знала много веков, Кристина тащилась к ближайшему входу в метро: опозоренная, виноватая, несчастная и до ужаса напуганная. Даже собака, которую переехавшие в новый дом хозяева сдали в приют, лишив вкусной еды, ласк и игр с детьми, и та выглядела бы веселее. Кристина дождалась поезда, вошла, села и даже не огляделась вокруг. Утро как утро, рано, людей немного. Она смотрела в стекло напротив и пыталась вспомнить какой‑нибудь счастливый момент своей жизни, но в голову ей ничего не приходило. Женщина думала, что сумеет противостоять своим врагам, что будет сражаться, но теперь приходилось признать очевидное: все бессмысленно. Отчаяние готово было взять верх над рассудком, выиграть безжалостную битву, исход которой – теперь женщина хорошо это понимала – может оказаться роковым.