Сервас заглушил двигатель, вышел и огляделся. В холодном воздухе порхали редкие снежинки, повсюду росли сосны, на высоких столбах горели прожектора, перед одним из корпусов, на снегу, была установлена ракета, а рядом с нею – огромная параболическая антенна. Все фасады были сконструированы из вертикальных бетонных пластов, разделенных узкими бойницами.
Никаких особых мер безопасности Сервас на территории не заметил, хотя они наверняка имели место. Он направился к «зданию управленцев», напротив которого стоял корпус Ферма: там размещались залы управления и слежения за спутниками, запускаемыми ракетой‑носителем «Ариан». Рядом находился Центр содействия развитию деятельности в условиях микрогравитации и космических операций. В телефонном разговоре Мартен представился следователем криминальной полиции, сказал, что хочет пообщаться с одним из директоров центра, и подчеркнул, что тот не должен иметь никаких контактов с полицией. Он объяснил, что расследует смерть художницы Селии Яблонки, которая в свое время сделала космос темой одной из выставок. Его собеседник подтвердил, что мадемуазель Яблонка действительно посещала городок, но он не понимает, чем может быть полезен следствию. Тем не менее он сказал, что готов уделить майору немного времени («Хотя расписание у меня, сами понимаете, очень напряженное!»). Директор успокоил Серваса, сказав, что впервые общается с сотрудником полиции, и спросил: «А в чем, собственно, дело? Селия Яблонка ведь покончила с собой, так?» За три минуты сыщик понял, что от скромности его собеседник точно не умрет. Он сверился с блокнотом: диплом Политехнической школы – выпуск 77‑го, доктор философии,[55]обладатель степени магистра наук Стенфордского университета.
Через пять минут майор вошел в кабинет и увидел перед собою толстяка с живыми смеющимися глазками. Ладонь у него оказалась пухлой, и чуть влажной, но рукопожатие – крепким.
– Садитесь, прошу вас! – предложил он полицейскому и вернулся за стол – почти пустой, если не считать ноутбука «Макинтош», чертежной лампы, нескольких документов и макета ракеты‑носителя. Поправив узел большой бабочки из ткани в горошек, он улыбнулся и развел руками:
– Не знаю, чего вы от меня ждете, майор, но попробую ответить на ваши вопросы.
Его гость решил зайти издалека.
– Для начала расскажите, чем вы тут занимаетесь.
Улыбка директора стала еще шире.
– Космический центр Тулузы является операционным центром Национального центра космических исследований. Здесь разрабатывают и выводят на орбиту космические ракеты и системы. Вы наверняка слышали о программах «Ариан», «Спот», «Гелиос» и – главное – о роботе «Кьюриосити», который американцы запустили на Марс?
Мартен счет правильным согласиться.
– Ну так вот, ChemCam[56]– специальная камера, венчающая мачту марсохода, осуществившая восемьдесят тысяч лазерных выстрелов по скалам, – пилотируется отсюда и была создана здесь, Национальным центром космических исследований и Институтом астрофизических и палеонтологических исследований.
Тулуза и космос, Тулуза и космонавтика… Старая история, восходящая к началу прошлого столетия и самолетам «Латекоэр», к легендарным пилотам Авиапочты, Сент‑Экзюпери и его другу Жану Мермозу… «Земля людей», «Южный почтовый», дюны Сахары, огни Касабланки, Дакара, Сенегальского Сент‑Луиса… Захватывающие дух истории, пестрящие словами «Патагония», беспроволочный телеграф и Южный Крест, благодаря которым Мартен в детстве сбегал из своей комнаты, чтобы путешествовать с героями.
– Я вряд ли ошибусь, предположив, что вы пришли сюда не ради бесед о роботах и космических исследованиях? – заметил тем временем хозяин кабинета.
– Вы случайно не помните, что интересовало мадемуазель Яблонку больше всего? – перешел майор к делу.
Директор оперся подбородком на сцепленные пальцы.
– Ее интересовало все – она была любознательна и умна. И, кстати, очень красива, – добавил он после секундной паузы. – Мадемуазель Яблонка хотела все узнать, все увидеть и все сфотографировать – последнюю просьбу, разумеется, пришлось отклонить.
– Вам не показалось, что она страдает депрессией?
– Я не психиатр, да и встречались мы всего два раза. Но почему вы об этом спрашиваете?
Неожиданно Сервасу пришла в голову одна идея.
– Селия с кем‑то познакомилась, – сказал он, проигнорировав прозвучавший вопрос. – В разговоре с отцом она назвала этого человека «космическим ковбоем»…
Его собеседник нахмурился:
– Если вас интересуют космонавты, вы ошиблись адресом. Европейский центр подготовки находится в Кёльне, а штаб‑квартиры Европейского космического агентства и Национального центра космических исследований – в Париже… Впрочем, мадемуазель Яблонка могла встречаться с разными людьми и минуя меня. А почему вы об этом спрашиваете?
– Сожалею, но этого я вам сказать не могу – не имею права. – Мартен мысленно усмехнулся, заметив тень досады в глазах собеседника.
– Послушайте, инспектор, не знаю, что вы там ищете – или что себе напридумали, – но космонавты – супернатренированные и гиперподготовленные как физически, так и умственно люди… Вам и не снилось, какие нагрузки они выдерживают: центрифуга, вращающееся кресло, наклонный стол… Все эти тренажеры – чистой воды пыточный арсенал. Космонавты выдерживают всё. С улыбкой. Это невероятные люди. Кроме того, их подвергают куче тестов, в том числе психологических…
– А Селия не могла познакомиться с кем‑нибудь из них здесь – тем или иным образом? – настаивал майор, вновь проигнорировав замечание администратора.
– Я ведь уже говорил…
Директор раздражался все сильнее, но затем все‑таки задумался и кое‑что вспомнил.
– Селия Яблонка была в числе приглашенных на торжественный прием, который Национальный центр космических исследований устраивал в Капитолии. На нем присутствовал весь цвет французской космонавтики. Я предложил мадемуазель сопровождать меня, и она согласилась, а потом увидела всех этих доминантных самцов в смокингах и начисто обо мне забыла, – фыркнул толстяк.
– Вы хотите сказать, что…
– Да, там были все французские космонавты – космические ковбои, по вашему определению.
Сервас смотрел на собеседника и представлял, как тот был унижен, когда молодая задавака предпочла его блестящему уму накачанные мускулы и ослепительные улыбки космических… жеребцов. В нем проснулся охотничий азарт.
– Помните дату? – спросил он быстро.
Директор снял трубку, сказал несколько слов секретарше и выслушал ответ.
– Двадцать восьмого декабря две тысячи десятого года, – ответил он и повесил трубку. – Если вы ищете космонавта, найдите список приглашенных. В тот вечер там были все. Выбор широкий.
На Тулузу опускались ранние сумерки. 31 декабря. Город сверкал огнями на манер новогодней елки. Заходящее солнце сочилось кровью, как раненое сердце, и Сервас ощутил дыхание ледяного ветра польских степей.
– Зачем ты вернулась в мою жизнь? Я тебя забыл.
– Нет, не забыл.
– Но ты умерла.
– Да.
– Я начал забывать твое лицо.
– Забудешь и все остальное.
– Значит, вот что случится? От наших слов, обещаний, поцелуев, ожиданий, поступков, любви ничего не останется?
– Ничего.
– Тогда зачем жить?
– А зачем умирать?
– Ты меня спрашиваешь?
– Нет…
Он смотрел на торопившихся по делам прохожих с усталыми лицами, на новогодние гирлянды и на тепло укутанных хорошеньких девушек, весело щебечущих на террасах кафе: их смех смолкнет, гирлянды погаснут, юные красотки постареют, станут морщинистыми и умрут. Майор набрал телефон Ратуши.
– Слушаю вас… – ответил ему женский голос.
Сервас представился, изложил суть дела.
– И что дальше? – тоном бюрократического превосходства спросила его собеседница.
– Мне необходим список гостей.
– Вы, конечно, шутите?
Мартен с трудом удержался от грубости.
– А похоже?
– Сожалею, но это не в моей компетенции. Сейчас переключу вас на человека, который, возможно, сумеет вам помочь…
– Спасибо… – машинально произнес сыщик, отметив про себя не слишком обнадеживающее «возможно».
В трубке зазвучал Моцарт.
– И кто же вас ко мне направил? – Новая собеседница с места в карьер взяла агрессивный тон, словно позвонивший в чем‑то перед ней провинился.
– Ваша коллега… – объяснил полицейский. – Она сказала, что вы, возможно…
– Временами мне кажется, что люди не всегда отдают себе отчет… Я завалена работой.
«А я – нет, – подумал Сервас. – У меня есть только это дело…» Но вслух он ничего не сказал. Ему была необходима информация.
– Вот что, мсье, я свяжу вас кое с кем – вернее, попробую. Сегодня все‑таки тридцать первое декабря.
Блеск. Спасибо. Счастливого Нового года.
Другая мелодия, новое ожидание.
– Да, говорите, – произнес третий по счету женский голос.
Мартен повторил свой вопрос, ни на что не надеясь.
– Не вешайте трубку, я попытаюсь вам помочь, – ответили ему.
Сервас воспрял духом. Голос этой собеседницы звучал твердо и решительно. Он слышал, как она ходит по комнате и зовет кого‑то властным тоном. Вообще‑то полицейские работают не лучше, но и среди них есть компетентные и добросовестные люди.
Через несколько минут Мартен получил неутешительный ответ:
– Мне жаль, но этот документ хранится не у нас. Я вас переключу.
Сервас готов был смириться с неудачей, но тут услышал тоненький голосок:
– Я слушаю… Алло… Алло…
Майор заколебался, но пискля не успокаивалась:
– Да алло же!
Так тому и быть.
Мартен устало повторил надоевшую ему самому просьбу.
– Вам нужен список приглашенных на прием двадцать восьмого декабря две тысячи десятого года? – удивленно переспросила женщина.
– Да. Вы понимаете, о каком приеме я говорю?
– Конечно. Я там была. Прием для космонавтов.
Крохотный проблеск надежды.
– Посмотрим, смогу ли я его отыскать, – сказала служащая. – Останетесь на линии или перезвоните?
Полицейский сказал себе, что, если повесит трубку, у него вряд ли хватит сил на еще одно бесконечно нудное ожидание.
– Я подожду, – решил он.
– Хорошо…
Минут через десять майор спросил себя, уж не подшутили ли над ним: женщина могла оставить телефон на столе и отправиться встречать Новый год.
– Я нашла! – услышал он внезапно ее восклицание. Писклявый голос звучал торжествующе.
– Неужели?
– Да. Все заархивировано, в том числе фотографии.
– Фотографии? Какие фотографии? – Сервас лихорадочно соображал. – Не уходите, я уже еду…
– Куда? Сейчас?! Но я через полчаса заканчиваю, сегодня праздник!
– Я в ста метрах от Ратуши и надолго вас не задержу. Это очень важно.
– Ну что же, в таком случае… – согласился эльфийский голосок.
Голос
19.46, 31 декабря. Температура упала до –2 °C, но она все‑таки открыла балконную дверь, и шум вечерней площади проник в гостиничный номер. Она лежала в кровати и любовалась ярко освещенным фасадом Ратуши. «Гранд‑Отель де лʼОпера». Площадь Капитолия, 1. Пятьдесят номеров, два ресторана, спа и сауна, хаммам и массажный салон в самом центре города. Ей досталась красная комната: красные стены, красное кресло, красный стол – белыми были только пол, кровать и дверь.
Игги обнюхал углы – маленький предбанник, ванную, – все время натыкаясь на двери пластиковым воротником‑воронкой, а потом уснул на покрывале.
Его хозяйка освободила оба чемодана, разложила вещи и тоже прилегла, почувствовав себя в относительной безопасности. Напряжение последних часов наконец‑то спало. Отель посоветовала мать: «Возьми номер в “Гранд‑Отель де лʼОпера”, управляющий – мой друг». Она пообещала ничего не говорить отцу, но журналистке пришлось придумать правдоподобное объяснение – увертками мадам Штайнмайер точно не удовлетворилась бы. Кристина сказала, что ночью в ее квартиру проник грабитель и теперь там небезопасно. «Надеюсь, ты заявила в полицию?» – испугалась Клэр. Ее дочь солгала, сказав «да», и добавила, что это всего на несколько дней, пока не поменяют замки. Родители были у нее в гостях два раза, так что матери вряд ли придет в голову проверять правдивость ее слов…
Бронзовый звон Сен‑Сернена и других городских церквей разносился в холодном воздухе, под окном шуршали шины, весело перекрикивались люди, время от времени диссонирующей нотой нетерпеливо гудел клаксон. Журналистка уставилась на потолочный вентилятор. Колокола звонили, усердно и проникновенно, и обрывки праздничной, «языческой» музыки врывались в их разговор. Она слышала, как бьется сердце радующейся жизни Тулузы, но для нее самой и жизнь, и радость были теперь недоступны.
Почему не звонит Лео?
Она не выдержала, достала телефон и нашла нужный номер. Четыре гудка. Голосовая почта. Проклятие! Женщина повторила попытку, и на этот раз дождалась ответа:
– Кристина…
– Да. Это я. Извини, что беспокою дома, но у меня разрядился мобильник… (Лгунья!) Ты мне звонил?
– Нет…
У Штайнмайер сжалось сердце. Голос в трубке звучал отстраненно и холодно – или ей показалось?
– Тебе нечего сказать? Никаких новостей? – уточнила она.
– Ты ведь знаешь, что я не могу разговаривать с тобою из дома, Кристина! – шепотом произнес Фонтен.
– Кто это? – Журналистке показалось, что она узнала голос жены Леонарда: они познакомились на одном приеме и даже понравились друг другу.
– Это по делу, насчет поездки, я тебе говорил… – ответил ей космонавт.
– Дети! – позвал женский голос. – Собирайтесь!
– Когда мы увидимся? – спросила Кристина. – Ты связался с детективом?
Пауза слегка затянулась.
– Знаешь, сейчас не самый удачный момент… – сказал наконец Лео. – Как все прошло в полиции?
Должна ли она сказать ему правду? Нет, позже. Кристина не хотела сообщать Лео об обвинениях Корделии – она не была уверена в его реакции.
– Никак, – солгала она. – Думаю, они мне не поверили.
Еще одна долгая пауза.
– Мне нужно тебя увидеть, – добавила журналистка и поежилась: в комнате было холодно – из‑за штор дуло, но дело было не только в этом.
– Кристина… Мне нужно подумать… Я говорил с детективом, который должен мне услугу… Он кое‑что раскопал о тебе, – объявил вдруг космонавт.
Его собеседница нервно сглотнула:
– Не понимаю… Ты попросил его провести расследование обо мне?
– Детектив узнал, что ты напала на семейного врача, когда была подростком, и тебя водили к психиатру…
– Мне было двенадцать!
– Он задействовал свои контакты в полиции: недавно ты избила девушку… Как видишь, я в курсе.
– Я этого не делала!
– Повторяю, мне нужно подумать. Будь осторожна. Я сам тебе позвоню.
Леонард повесил трубку, но Кристина пришла в ярость и снова нажала на кнопку вызова. Разговор не окончен, она имеет право объясниться. Все имеют право защищать себя, чем она хуже? Лео хорошо ее знает, у них был роман, они спали вместе!
Голосовая почта…
Это случилось летом, 23 июля 1993 года. Ей было двенадцать. В то лето кошмаров и призраков она тяжело заболела мононуклеозом и была так обессилена, что большую часть времени лежала в постели с высокой температурой, в липком поту, с распухшими подмышками и жестокими головными болями. Когда начались бронхиальные осложнения и резко увеличилось число лейкоцитов в крови, семейный врач решил изменить схему лечения. Он каждый вечер приходил делать ей укол, а потом мать гасила свет, желала ей спокойной ночи и уходила. В те горячечные ночи Кристине снились странные кошмары, и в какой‑то момент она начала бояться темноты и убедила себя в том, что видит жуткие сны из‑за загадочных инъекций доктора Ареля.
Вечером 23 июля свет в детской погасил отец – мадам Дориан уехала, чтобы ухаживать за заболевшей матерью. «Спи спокойно, обезьянка», – сказал Ги, как будто знать не знал ни о страшных снах, ни о болезни своей дочери, после чего повернул выключатель и закрыл дверь.
В темноте сердце Кристины забилось, как обезумевший от первобытного ужаса зверек.
Потом сквозь сон прорвались голоса. Шепот доносился от бассейна: ночь была очень жаркой, температура поднялась до 30 °C, и окно было открыто. А может, девочка просто спала и видела сон. Или видела сон о сне: и в голосах, и в беззаботном, почти томном шелесте пальм на ветру было нечто нереальное.
Она заметила, что ночной мрак стал не таким густым: должно быть, зажегся свет у бассейна. Кристина насторожилась, услышав плеск, и посмотрела на радиобудильник. Полночь. Лицо горит, наволочка промокла от пота, а под черепом разгорается жаркое солнце. Снова этот таинственный шепот. Голоса у бассейна манили ее к себе, но бассейн ночью – не то же самое, что бассейн днем. Это недостижимое, опасное – и запретное – место. Глубокая чаша воды пугающе сверкает во тьме, отсвечивая бледно‑голубым, красным и нежно‑зеленым через витражное стекло гостиной. Но девочка все‑таки откинула простыню и вышла из мезонина: внизу никого, но все лампы зажжены. Она спустилась…
Бассейн манил ее к себе. Голоса завораживали. В ее юном, охваченном жаром мозгу рождались смутные ассоциации – вода, огонь, рыба, страх, тошнота, желание… рождались и обретали форму. Бассейн был феерически зазывным, но и невыносимым, отвергаемым фантазмом. Кристина прошла босиком через гостиную, осторожно раздвинула двери, выходящие в патио, и окунулась в темную звездную ночь. По коже пробежала дрожь удовольствия и опаски. Перед нею плескалась ярко освещенная, хлюпающая поверхность воды. Кто‑то плавал в бассейне – силуэт, обрисованный горящими на дне лампочками. Кристина сразу узнала свою сестру Мадлен. Та лежала на спине, покачиваясь на легких радужных волнах, и распущенные волосы колыхались вокруг ее головы, подобно водорослям. Она была совершенно голая… Младшая сестра заметила шелковистый треугольник у нее между ног.
– Мэдди? – позвала она.
Старшая сестра выпрямилась и повернула голову, резко взмахнув руками.
– Что ты здесь делаешь, Кристина? Уже очень поздно, ты давно должна быть в постели!
– А ты что делаешь, Мэдди?
У бассейна сильно пахло хлоркой, и Кристина поморщилась. Воздух над водой вибрировал и искрился светлячками. Младшей Штайнмайер было всего двенадцать, но ее юная душа ощутила всю завораживающую силу картины, открывшейся ее глазам: светлячки танцуют вокруг обнаженной Мадлен.
– Уходи, Кристина, иди отсюда! Возвращайся в постель! – зашипела на нее сестра.
– Что ты делаешь, Мэдди?
– Ты слышала, что я сказала? Иди и немедленно ложись!
Кристину потрясли грубость и тоска, прозвучавшие в голосе сестры, но она не могла сдвинуться с места – мешала то ли необычность ситуации, то ли помраченное из‑за жара сознание.
– Мэдди…
Она находилась на грани слез. В этой странной зачарованной ночи ей чудилось что‑то ужасно зловещее и гадкое. Кристина была смущена, сбита с толку. Должно быть, ей снится сон, иначе как объяснить… тень, появившуюся на другом конце бассейна, там, справа? Она извивалась, колыхалась, струилась по поверхности воды, и воображение Кристины атаковали образы‑ассоциации. Змея, яд, опасность… Девочка оцепенела. Змея бесшумно плыла к ее сестре; нужно было крикнуть, предупредить ее об опасности, но Штайнмайер‑младшая не способна была издать ни звука. Горло у нее перехватило, ужас лишил ее дара речи. Темная змея извивалась кольцами, но не двигалась с места, ее хвост как будто был приклеен к бортику бассейна. И Кристина вдруг осознала, что это всего лишь тень. Тень от силуэта, застывшего в неподвижности на бортике, на другом конце бассейна. Девочка не видела лица этого человека – но узнала его. Узнала фигуру, повадку…
– Папа? – позвала она недоверчиво.
Тень не шелохнулась. Не промолвила ни слова.
Да нет же, что за глупости, это не папа, папа спит наверху, в своей комнате! Это кто‑то другой, он похож на папу, ему столько же лет, сколько папе… И он тоже голый. Это открытие повергло Кристину в смятение.
Что делает голая Мэдди в бассейне с голым ровесником папы? «Господи, как больно, голова сейчас взорвется!» Младшая из сестер поняла, что не хочет этого знать. Она лежит в кровати, ей снится сон. Она больна, у нее жар, ей страшно и одиноко. Сон не желает уходить, он затянулся, как слишком длинный фильм, как карусель – ты хочешь сойти, а нужно выдержать еще два круга.
– Пожалуйста, Крис, возвращайся к себе. Я сейчас приду, – это был голос Мадлен. Она умоляла, в нем звучала печаль – тяжелая, как могильный камень. Кристина повернулась, прошла через гостиную и медленно, как лунатик, поднялась по лестнице. У нее за спиной слышался шепот, а потом раздается шумный плеск. Бассейн – опасное место, к нему нельзя подходить ночью: папочка часто ей это повторяет.
На следующий день температура у Кристины поднялась до 39,5 °C. Волосы прилипли ко лбу, щеки пылали, и вся она была в липкой испарине. Ее охватила огромная слабость, мысли путались, и влажные простыни закручивались вокруг ее ног. Доктор Арель открыл металлическую коробочку и достал из нее шприц. Она сказала: «Нет, не надо укола, не хочу». Врач улыбнулся: «Ну‑ну, перестань, ты уже большая девочка!» «НЕТ, – повторила она, чувствуя, что глаза вот‑вот выпадут у нее из глазниц. – НЕТ». «Будь умницей », – велел отец и оставил ее одну с врачом. Через несколько секунд отец и мать ворвались в комнату, услышав, как лекаришка завопил от боли: Кристина воткнула иглу ему в ляжку.
После этого случая – что уж скрывать – она слетела с катушек. Орала, плевалась и царапалась, укусила отца, когда тот попытался ее утихомирить… Доктор Арель посоветовал родителям обратиться к психиатру.
«Как мог Лео удовольствоваться версией легавых?» – спрашивала себя Кристина. Как он мог основываться на фактах двадцатилетней давности? Они два года были любовниками. Это что, ничего не значит? Разве он не должен был хотя бы выслушать ее версию событий? Кто все эти люди, которые проходят через нашу жизнь, требуют от нас внимания и любви, а потом вдруг покидают нас? Как будто закрывают магазин или подводят баланс. («Позволь напомнить, это ты его бросила», – вмешался голосок‑поучальщик.) Если нельзя рассчитывать на Лео, на кого ей надеяться? На Макса, бродягу‑алкоголика? Беда! Катастрофа!
Колокольный звон стих, и Штайнмайер встала, чтобы закрыть окно: в комнате было ужасно холодно. На площади, ярко освещенной новогодними гирляндами, собирались тепло одетые люди. Взгляд журналистки выхватил из толпы мужчину лет сорока с бутылкой шампанского в руке. Такого же одинокого, как она сама…
Кто у нее остался? Никого… Она одна, и на этот раз ее одиночество беспредельно.
Контрапункт
Вечером 31 декабря Сервас миновал высокие ворота, выходящие на площадь Капитолия, и оказался во дворе Генриха IV. Пробираясь через толпу туристов и праздных гуляк, он думал о том, что галантному, любившему хорошо поесть королю наверняка понравилось бы и украшенное лампочками здание, и веселая праздничная атмосфера. Во времена Революции на постаменте памятника сделали надпись: «При жизни его любил весь народ. Когда его не стало, все скорбели». Полицейский ухмыльнулся. Те, кто переиначивает Историю задним числом, вечно преувеличивают: при жизни Генриха IV люто ненавидели, его портреты сжигали, а самого его сравнивали с антихристом. На монарха покушались не меньше дюжины раз, прежде чем Равальяк забрал‑таки его жизнь. Но мифы живучи, и с этим ничего не поделаешь.
Мартен пересек двор, отодвинул застекленную дверь и пошел по коридору направо, где за красивой кованой решеткой находилась массивная деревянная дверь. Наверху крупными золотыми буквами было написано: СЛУЖБА ВЫБОРОВ И АДМИНИСТРАТИВНЫХ ФОРМАЛЬНОСТЕЙ. Его встретила низенькая, плотно сбитая женщина в смешной фиолетовой хламиде, назвавшаяся Сесилью. Она увлекла майора за собой в лабиринт коридоров, толкнула одну из дверей, и Сервас оказался в узкой комнатушке с компьютером. Женщина кивнула на экран:
– Все здесь. Фотографии приема двадцать восьмого декабря две тысячи девятого года. – Она ткнула пальцем в лежащую на столе картонную папку. – Список приглашенных внутри.
– Сколько там снимков? – спросил Мартен.
– Около пятисот.
– Пятисот?! Ничего себе… Я могу сесть?
Хозяйка кабинета бросила озабоченный взгляд на часы:
– Сколько времени вам понадобится?
– Понятия не имею.
Ответ Серваса явно ей не понравился.
– Понимаете… я бы хотела успеть домой до ночи, сегодня все‑таки Новый год… – пробормотала Сесиль неуверенно.
На улице давно стемнело, а в комнате горела всего одна лампа.
– Если хотите, я сам все закрою, – предложил ей Мартен.
– И речи быть не может! У вас действительно серьезное дело?
Майор кивнул, глядя ей прямо в глаза.
– И очень срочное? – уточнила его собеседница.
Он сделал строгое выражение лица, и женщина сокрушенно кивнула, колыхнув квадратным торсом на маленьких ножках, обутых в смешные желто‑оранжевые кеды.
– Ну что же, делайте, что должны… Хотите кофе?
– Спасибо, хочу – черный и без сахара.
Полчаса спустя энтузиазма у полицейского поубавилось: фотограф безостановочно снимал приглашенных – а их было больше двухсот, – причем в кадр, естественно, попадали и те, кто обслуживал прием. Никто, конечно, не удосужился рассортировать снимки: парочку опубликовали в местной прессе, а остальные просто «забыли» в памяти компьютера.
Некоторые лица встречались часто, другие – всего один раз и вдобавок были размытыми и находились на заднем плане. Если верить списку, присутствовали все сливки «космической тусовки», начиная с двух директоров – Космического центра Тулузы (он был на многих снимках) и Национального центра космических исследований. Среди гостей было много журналистов местной и национальной прессы, мэр, депутат и даже один министр. Сервас без труда нашел на фотографиях Селию Яблонку. Молодая женщина выглядела просто великолепно в вечернем платье с открытой спиной и сделанной в дорогом салоне прической: высокий пучок украшали розовые жемчужинки, а несколько прядей, с искусной небрежностью выпущенные по бокам, красиво обрамляли ее лицо. Мало кто из женщин мог сравниться красотой с Селией, и фотограф, как видно, решил, что камера «любит» это лицо, потому что без конца щелкал именно ее.
Проблема заключалась в том, что Яблонка успела пообщаться со множеством людей.
Вторым углом атаки Мартен выбрал знаменитых «космических ковбоев»: галактическую бой‑бэнд.[57]Держа перед собой список и глядя на фотографии на экране, он вычленил из множества лиц тринадцать космонавтов, но не смог соотнести каждое имя с лицом. Широкие улыбки, квадратные челюсти, зоркий взгляд – они просто пышут здоровьем и напоминают калифорнийских сёрферов. Все одеты в одинаковые костюмы – совсем как члены спортивной команды в официальном турне. Запомнив лица, сыщик вернулся к снимкам Селии. Фотограф запечатлел ее разговор с тремя космонавтами, но она могла общаться и с другими, просто это не попало на пленку. Майор определил, что с первым из троих художница разговаривала один раз и очень недолго. Со вторым – несколько дольше, потому что снимков было два. Собеседник художницы явно пытался очаровать ее, и она мило улыбалась в ответ, но не более того. А вот с третьим «ковбоем» она разговаривала трижды, в разных местах, и на последнем снимке их лица находились на очень близком расстоянии друг от друга. Мартен почувствовал, что у него участился пульс. На этой фотографии что‑то происходило… Фотограф поймал в объектив расширенные зрачки Селии и выражение напряженного внимания на ее лице. Общение с мужчиной выглядело очень интимным. Это было ясно любому, знакомому с проксемией: [58]физическое расстояние, разделяющее парочку при общении, было слишком маленьким для нейтрального разговора. Не имеет значения, кто сделал первый шаг, в конечном итоге оба выбрали дистанцию на границе двух сфер – личной и интимной, не имеющей ничего общего с социальной сферой.
Сервас сцепил пальцы за затылком и откинулся на спинку стула. Ладно, предположим… Что это доказывает?
Из‑за двери появилось лицо толстушки.
– Вы закончили?
Мартен вздрогнул, как застигнутый за списыванием школьник, и снова уткнулся носом в экран:
– Не совсем. Дайте мне еще немного времени…
– Вы не празднуете, майор?
– О чем вы? Ах да, конечно… Что, уже так поздно?
– Семь часов.
– Я и не заметил… Э, Сесиль, можно вас?
– Да?
Сыщик ткнул пальцем в экран:
– Вот это лицо мне знакомо. Вы его знаете?
Женщина с поразительной ловкостью переместилась в узком пространстве, как будто ее вел внутренний радар или сонар, и склонилась над экраном:
– Вы вообще не смотрите телевизор?
– Не люблю «ящик».
На круглом лице служащей появилось выражение изумленного недоверия – она приняла его слова за глупую шутку.
– Это Леонард Фонтен, – сообщила Сесиль полицейскому.
Сервас вздернул бровь.