– Не зажигай свет.
Голос Лео в темноте. Протяжный, угрожающий. Зловещий – как всегда в моменты безумия. Такой тон означает: «Я способен на все… мы оба знаем, что моему сумасшествию нет предела…» Меня охватывает ледяной ужас. Я одна с его «темной стороной» в этом старом мрачном доме посреди леса. Далеко, очень далеко от остальных людей… Он потащил меня в угол по пыльному полу и зажег лампу. Я вздрогнула. Лео был голым. На груди у него была кровь или краска – не знаю откуда, – но она была повсюду, от груди до лобка. Он вцепился мне в волосы, заставил встать на колени и провел холодным лезвием по щекам.
– Ты – ничтожество, уродина, ты унижаешь меня в присутствии Павла, выставляешь дураком и импотентом… Я знаю, что ты желаешь мне зла, ненавидишь меня. Ты – жалкая тварь. Ты за все заплатишь, грязная шлюха. Знаешь, что я мечтаю сейчас сделать? Убить тебя… Я тебя убью, убью, клянусь, что убью!
– Нет, Лео, прошу тебя! Умоляю… Ты прав: я не должна была так поступать. Это не повторится. Клянусь. Никогда. Никогда. Никогда… – Я изо всех сил пыталась переубедить его.
Он сильно дернул меня за волосы, встряхнул и влепил мне пощечину, так что зубы лязгнули и в ушах зашумело.
– Ты психопатка. Ты хоть понимаешь, насколько ты опасна? – спросил он, и прежде, чем я успела хоть что‑то понять, сунул нож мне в руку, сжал мои пальцы вокруг рукоятки и с силой ударил себя в бедро. А потом пошатнулся и заорал:
– Ты меня ранта, гадина! Чокнутая тварь, ты меня достала!
Я впала в ступор. Он достал телефон и снял меня с окровавленным ножом в руке, а потом сфотографировал свою рану.
– Не вздумай еще хоть раз унизить меня в присутствии посторонних! – прошипел он и ушел в ванную.
|
|
Он сказал, что не желает делить постель с проституткой, и велел мне спать на диване. Было очень холодно, и я всю ночь дрожала под тонким одеялом. Утром у меня был легкий жар, и я запаниковала: все космонавты боятся микробов, боятся простудиться и заболеть. Грипп, вирус – и ты вылетаешь из программы. Русские врачи не станут рисковать, не захотят, чтобы один заразил всех. О, нет, только не это…
Кристина поднимает глаза. Смотрит на мужчину. Он лежит на ней. Она чувствует его дыхание. Сколько времени он здесь? Она на какое‑то время отключилась, потеряла сознание. Он движется ритмично и совершенно бесшумно. Кристина замечает, что комната меняет цвет: оранжево‑красный, флуоресцирующий зеленый, синий электрик, розовая фуксия, лимонно‑желтый… Краски сливаются и растекаются, как акварель под каплями дождя.
15 февраля. Возможно, Лео оговаривает меня перед русскими коллегами. Их отношение явно изменилось. С рыцарством покончено, никакой тебе милоты и любезности, остались только намеки с сексуальным подтекстом да мачистские ухватки. Вчера Павел даже осмелился положить руку мне на бедро в тренажере. Я вздрогнула, как от прикосновения электрошокера, и он не решился продолжить… Я чувствую, что меня уважают все меньше, во взглядах мужчин сквозит похоть, они пересмеиваются за моей спиной, прищелкивают языками…
Вчера Лео вернулся около полуночи. Я спала. Он был мертвецки пьян, зажег повсюду свет, снял штаны и накинулся на меня. Я почувствовала духи и запах кожи другой женщины, почти такой же сильный, как смешанный «букет» водки с пивом. Он прошептал мне на ухо: «Веселого Валентинова дня… Я только что трахался с проституткой… она настоящая женщина… не то что ты…»
|
|
Кристина странно себя чувствует, у нее кружится голова, мутятся разум и зрение. Маска больше не пугает ее – скорее забавляет. Она хихикает. Нос‑клюв веселит ее. А где же все остальное? Похоже на бракованное видео… Женщина потеряла всякое представление о времени. Ее тело утратило чувствительность, отяжелело. Она опускает глаза и видит свои соски, а все остальное расплывается, как в тумане.
17 мая. Неделя проходит за неделей. Как мне удалось продержаться так долго? Вчера вечером я нашла в Интернете историю Андромеды, подарившей свое имя нашей миссии.
Они наверняка выбирали наугад, но не ошиблись… У древних греков и вавилонян созвездие Андромеды олицетворяло богиню плодородия, у латинян она звалась Mulier Catenacta – «женщина прикованная». По легенде, молодую женщину приковали к утесу в открытом море, принеся в жертву чудовищу, но Персей освободил ее. А кто освободит меня?
30 мая. Начались бесконечные медицинские обследования. Врачи очень дотошны. Лео не решается меня трогать, знает: если по медицинским показателям отстранят меня, отстранят и его. У русских и американцев разный подход. В Штатах заболевшего члена экипажа заменяют дублером, а русские долго и тщательно подбирают команды, принимая во внимание симпатии, родство душ и взаимодополняемость, поэтому, если отстраняют одного, замене подлежат все.
Новое неожиданное ощущение: тело тает, как теплый воск. Оно перекатывается и течет по кровати, следуя за волнообразными движениями комнаты. Она слышит свой смех – странный, глухой, замогильный. Мозг раскалился, а руки и ноги заледенели. Она «выходит из своего тела» и парит над кроватью, а потом возвращается. Кристина поворачивает голову и видит сидящую рядом Мадлен. Сестра говорит: «Ну вот, теперь ты знаешь, сестричка, как это бывает… свидание через девять месяцев…» Кристине хочется плакать. Она всхлипывает, смотрит на потолок, а он вдруг начинает отдаляться со страшной скоростью, стены вытягиваются, удлиняются, их оконечности разбегаются на многие километры друг от друга. Сама же она становится маленькой, крошечной, как бывало в детстве, во время болезни, когда ее держали в постели из‑за температуры.
|
|
10 июня. Сергей в ярости. Я не выдержала и доверилась ему, а он сказал, что набьет Лео морду, и признался, что у него давно появились такие подозрения. Сергей считает, что так дальше продолжаться не может, что необходимо найти какой‑то выход, тем более что все в Звездном городке видят, в каком я состоянии. Он объяснил, что у него есть кое‑какие… связи. Один из его кузенов работает на мафию, и он с ним поговорит. Я забеспокоилась – если с Лео что‑нибудь случится, нас обоих отстранят. «Не волнуйся, я попрошу их не слишком усердствовать, ничего страшного с этим гадом Моки не случится…» Моки – прозвище, которое русские дали Лео. От французского «мокёр » – насмешник. Лео ведь обожает всякие шутки и розыгрыши…
Сервас резко выпрямился и перечитал две последние фразы. Затем он положил открытый дневник на серое покрывало и спустил ноги на пол. Встал, подошел к столику, взял ежедневник, полученный от Дегранжа, и начал быстро перелистывать страницы. Вот оно: «Моки, 16.30», «Моки, 15.00», «Моки, 17.00», «Моки, 18.00»…
«Попался, Моки!»
25 июня. Лео в госпитале. Его избили скинхеды. Обычно они нападают на цыган, африканских студентов или гомосексуалистов. Это случилось на выходе из стрип‑клуба. У Лео несколько трещин в ребрах, ему выбили три зуба, но все это поправимо. Сергей ничего мне не говорит, но я уверена, что его кузен приказал своим головорезам «работать» аккуратно.
Я навестила Лео, но он не захотел со мною разговаривать – только посмотрел ненавидящим взглядом, чем ужасно меня напугал.
Она не сразу замечает, что поднялся ветер, взметнув вверх сухие листья, что животные бегут от невидимой опасности. Комната вдруг превращается в лужайку, продуваемую ледяным ветром, грозные тени затягивают небо и опускаются на землю. Ее охватывает тревога, она чувствует приближающуюся опасность. Хочет убежать. Как животное. Но не может. Она парализована, пригвождена к проклятой кровати в центре поляны. Пытается освободиться, оттолкнуть рукой лежащего на ней человека, получает пощечину, моргает, открывает глаза и с ужасом обнаруживает над собою гомункула, маленькое отвратительное существо, женоподобное, злое… Он не получает никакого удовольствия от того, что делает, смотрит не на нее, а прямо перед собой, в стену.
1 июля. В Москве очень жарко. Вчера мы с Сергеем ходили в Парк Горького. Там было полно посетителей: молодежь играла в пляжный волейбол, люди гуляли с детьми, студенты катались на велосипедах и скейтах, загорали, лежа на траве. К аттракционам и киоскам, торгующим едой, стоят длинные очереди… Говорят, парк скоро закроют на реставрацию и реконструкцию и он будет выглядеть не хуже Центрального парка в Нью‑Йорке. Сергей предложил покататься на лодке, но я побоялась, что нас может случайно увидеть кто‑нибудь из знакомых по Звездному городку. Что обо мне подумают, ведь Лео до сих пор в госпитале?
…Мы сидели на скамейке, и Сергей взял мою руку. На этот раз я его не оттолкнула.
3 июля. Вчера Лео выписали. Ходит он пока на костылях, но русские заверили, что скоро можно будет возобновить тренировки. Старт отложили на две недели, но русская медицина творит чудеса, так что все будет в порядке.
Как это ни странно, со мной он ведет себя почти нормально – возможно, случившееся чему‑то его научило. Интересно, ему пригрозили? Велели оставить меня в покое? Он спросил, как в его отсутствие шла работа, и я объяснила, что его заменили дублером, дабы не терять время. «Правильно сделали, – одобрил он, – миссия – самое главное…» Лео даже не попытался тронуть меня, не сказал ни одного обидного слова, и я тоже сделала вид, что всё в порядке, как будто между нами никогда не происходило ничего ужасного. Лео ушел спать на диван, а назавтра даже пожелал мне удачного дня. Я ненавижу этого человека и глубоко его презираю. Он жестоко заблуждается, если думает, что может вернуть мою дружбу и тем более любовь. Но в одном я с ним согласна: мы должны сконцентрироваться на работе, только это сейчас и имеет значение…
Он выбрасывает в нее свое семя, наклоняется к самому уху и произносит скрипучим голосом:
– Я положительный…
– Что? – хрипит она, и он повторяет:
– Я ВИЧ‑положительный…
Кристина чувствует, что улетает в бесконечный туннель, ее сердце замедляет ход, бьется все ре‑же… как буд‑то… сейчас ос‑та‑новится… вот сей‑час… че‑рез секун‑ду‑у‑у‑у‑у…
4 июля. Случилось нечто ужасное… Мне кажется, что вокруг все рушится, что меня подстерегает безумие. Сергея сбила машина. Насмерть. Водитель скрылся… Я уверена, что за этим стоит Лео. Как он узнал, что нападение на него организовал Сергей? Неужели Лео сам был за рулем? Нет, не может быть, он наверняка кого‑то нанял. Где он сейчас? Я целый день его не видела. Время за полночь. Не могу заснуть. Деревья вокруг дачи шумят на ночном ветру, я подхожу к окну, вглядываюсь в темноту. Никого, только тени ветвей на земле. И вдруг… Что это? В гуще леса сверкнула звезда…
Нет, показалось – или приснилось, там только мрак и ветер… Я снова замечаю вдалеке мигающий огонек. Это фонарик, кто‑то идет по тропинке. Нервы взвинчены до предела, голова гудит. Я бросаюсь к входной двери, поворачиваю ключ в замке, возвращаюсь к окну. Свет приблизился, и я могу различить силуэт. ЭТО ОН… Быстро шагает через поляну. Внезапно тишину ночи разрывает крик: «Мила‑а‑а‑а‑а‑а‑а!!!» Я в ужасе, горло перехватил спазм, во рту пересохло. Что делать, что делать, что же мне делать?! Выхода нет…
Деревянные ступени жалобно скрипят, ручка двери яростно вращается. Он толкает створку, осознает, что она заперта, начинает трясти ее, яростно барабанит кулаками по филенке:
– Мила, открой дверь… ОТКРОЙ ЭТУ ЧЕРТОВУ ДВЕРЬ, НЕСЧАСТНАЯ ТЫИДИОТКА! ЖАЛКАЯ ДУРА! ТВАРЬ! ОТКРЫВАЙ!!!
Он наваливается плечом, но дверь не поддается. Наступает тишина… у меня сейчас сердце выскочит из груди. Ветер свистит, ветки стучат о крышу. Что он делает? Где он? В этот момент раздается звон разбитого стекла. Я кидаюсь к двери, пытаюсь вставить ключ в замочную скважину, но рука дрожит так сильно, что ключ падает на пол – о, черт! – я наклоняюсь, чтобы поднять его, распрямляюсь, поворачиваюсь, тяну на себя разбухшую створку… Тяну, тяну – сильнее, еще и еще. Дверь наконец открывается… Собираюсь выскочить за порог, и тут он обхватывает меня сзади, прижимается щекой к щеке:
– Куда собралась? Ты принадлежишь мне, Мила. Нравится тебе это или нет, но мы связаны. Навсегда.
Я дрожу от страха. Он хватает меня за лицо и сжимает так сильно, что я пугаюсь, как бы зубы не вылетели из десен.
– Ничто нас не разлучит, ты разве не поняла? – говорит Лео.
Внезапно тишину разрывает рев мотора, и в ночном небе появляется «Ил», взлетевший с военной базы по соседству.
– ТЫНИКОГДА ОТ МЕНЯ НЕ ИЗБАВИШЬСЯ, МИЛА. ДАЖЕ ЕСЛИ СЯДЕШЬ В САМОЛЕТ И УЛЕТИШЬ НА ДРУГОЙ КОНЕЦ ЗЕМЛИ. Я БУДУ ПРЕСЛЕДОВАТЬ ТЕБЯ ДО АДСКИХ ВРАТ. ЕСЛИ ПОНАДОБИТСЯ, Я УБЬЮ ТЕБЯ, А ПОТОМ И СЕБЯ.
Около четырех утра Сервас прервался.
Он чувствовал, что попал в ловушку слов, стал заложником кошмара, пережитого Милой. Физическое и психологическое насилие кого угодно выведет из равновесия, и в его душе разгорался гнев на человека, который не гнушался использовать устрашение, угрозы, побои и унижение как оружие массового уничтожения. Майор предчувствовал трагический конец истории. Он включил кипятильник и насыпал в чашку растворимого кофе. За черным стеклом снова пошел снег. Очевидно, что после гибели Сергея Мила смирилась. Несчастная наверняка считала дни до своего первого полета в космос, как узник, ждущий скорого освобождения. Она поняла, что Фонтен не может позволить себе бить ее: чем ближе был день старта, тем чаще космонавтов осматривали врачи. Он угрожал, срывался, как цепной пес, но границу не переходил.
Но в конце июля, за четыре недели до старта, неожиданное происшествие изменило весь расклад.
31. Гранд‑опера
22 июля. Четвертый день задержки… У меня бывали задержки – на двое суток, не больше… Господи, сделай так, чтобы все рассосалось!
Сервас оторвался от чтения, посмотрел на потолок и вспомнил малыша Тома на коленях у матери. Белокурый мальчик с сонным личиком… «Почему Мила оставила ребенка???»
Я сама во всем виновата. Забыла принять пилюлю – из‑за усталости, взвинченного состояния, растерянности… Боже, пусть это будет просто задержка! Иначе придется делать аборт – ребенка от этого пса я рожать не стану…
25 июля. Я беременна! В кармане лежит тест, купленный в московской аптеке. Мне все еще не верится… Если русские узнают, все будет кончено. Не знаю, что делать. Появились симптомы, подтверждающие результаты теста. Никогда еще я не чувствовала такой усталости.
26 июля. Лео нашел тест. Какая же я дура! Нужно было сразу выбросить, но я понятия не имела, что он систематически шарит в моих вещах. Ищет доказательства измен. Чертов псих… Вышел из комнаты, демонстративно помахивая полоской, и спросил:
– Что это такое?
А ты как думаешь, болван? Тест pH для воды бассейна?![63] Свой вопрос он сопроводил такой оплеухой, что у меня чуть голова не оторвалась и глаза на пол не выпали.
– Я беременна, – сказала я ему.
– Что?!
– Ты слышал. Сделаю або…
Еще одна затрещина – с размаху, наотмашь.
– Как ты могла?
Я потерла щеку, но боль не ушла.
– Кто отец? – потребовал ответа Лео.
– Ты.
– Врешь!
Он схватил меня за волосы и сдернул со стула:
– Ты врешь, мерзкая тварь!
Я не хотела плакать, но боль была такой сильной, что слезы прихлынули к глазам, как молоко к соскам кормящей матери.
– Клянусь тебе, Лео, это твой ребенок! Прости… прости меня!
– Ты что, не понимаешь? Не понимаешь, что натворила? Идиотка! Ты все погубила! Думаешь, они не заметят? Это ведь не случайность, да?.. Ну, ты мне за все заплатишь! Я убью этого ублюдка, богом клянусь, прикончу прямо в утробе.
– Я полечу, Лео. И ты тоже. Мы оба отправимся на Станцию…
В кои‑то веки мой голос прозвучал твердо.
– Да неужели?
– У тебя нет выбора: расскажешь кому‑нибудь – и нашу команду отстранят, заменят дублерами. Сейчас аборт исключен – слишком плотное расписание и слишком пристальный врачебный надзор.
Лео прищурился.
– Что ты предлагаешь?
– Вести себя как ни в чем не бывало. Я выдержу.
– Нам предстоит провести наверху целый месяц, несчастная ты дура!
– Некоторым женщинам удавалось скрывать беременность до самой последней минуты. Даже если потом все раскроется, будет поздно. Возможно, это даже станет сенсацией: беременная женщина на орбите!
Лео не оценил моего сарказма.
– Ты не оставишь ребенка, – отрезал он. – Вернемся на Землю, я сам найду врача. Даже через три месяца будет не поздно…
10 дней до старта. 15 августа. Мы приехали на Байконур. Гостиница «Космонавт». Я сумела увильнуть от последних часов на наклонном столе и вращающемся табурете: сказала, что уже несколько дней мучаюсь мигренью. Давать задний ход поздно, так что меня освободили от тренировки. А вот от кровати с наклоном в 10°, где приходится спать, задрав ноги вверх, чтобы организм привыкал, отвертеться не удалось. Космические экипажи прибывают дважды в год, и это настоящее событие для города, у которого после развала Союза возникли проблемы с безопасностью и кадрами. Весь персонал только что на руках нас не носит. Я ни на секунду не остаюсь наедине с Лео.
1 день до старта. Последний вечер. По заведенному обычаю мы смотрели «Белое солнце пустыни», советский вестерн а‑ля Джон Уэйн. День пролетел со скоростью света. Я собрала последние вещи: блокнот, увлажняющий крем, необходимый в искусственной атмосфере станции, наушники, оперные диски… Все вокруг нас – техники, врачи, персонал базы – пребывают в эйфории.
Бросаю взгляд на Лео – каменное лицо, на меня ноль внимания. Он встревожен. Боится, что я сорвусь. И напрасно. Я чувствую себя как никогда сильной и живой. Мы с моим ребенком поднимемся наверх, на орбиту…
Я возвращаюсь к себе. На двери комнаты расписались мои предшественники. Меня переполняют чувства.
День старта, 26 августа. Великий день наступил. Подъем в 7.30. Медосмотр, раздевание, мытье, дезинфекция. Внезапно меня охватывает страх за ребенка, и я покрываюсь холодным потом. Доктор спрашивает, всё ли в порядке, я киваю и улыбаюсь со стиснутыми зубами. Мы отправляемся на Байконур, он в 30 километрах от нашего дома.
За три часа до старта в помещении с коричневыми стенами начинается процедура надевания скафандров. Каждый весит 35 кг. Вокруг суетятся люди, нас снимают на камеру, проверяют, всё ли в норме. Садимся в автобус, выслушиваем последние советы, техники снова и снова проверяют какие‑то детали, меня только что не тошнит от волнения. Выходим и видим небольшую группу людей: они стоят на солнце, неподалеку от стартового стола. Объятия, пожелания, напутствия… Я ощущаю жуткое одиночество: Павла и Лео окружили родные, а со мной прощаются только «официальные лица»… Как странно, что в эту минуту я вспоминаю горькие моменты жизни: безрадостное детство, беспокойная юность, приемные семьи, одноклассники, с которыми никогда не удавалось подружиться, потому что они сторонились меня, как чумной, все – кроме одной уродливой толстухи (не помню, как ее звали); она ко мне липла, а я ее отпихивала… Потом были романы‑однодневки, пустые глупые мечтания – пока не появился Лео… Он простился со своими и смотрит на меня – жестко, даже с ненавистью. Плевать. Лео ничего мне не сделает – я лечу. Я победила…
Последние метры мы проходим медленно, враскачку, держа в руках индивидуальные кондиционеры, [64] похожие на маленькие серебристые чемоданчики. Последние рукопожатия. Начинаем взбираться по ступенькам к старому лифту, останавливаемся на середине. Очень жарко, и я сильно потею. Мы оборачиваемся, машем толпе, люди кричат, жестикулируют, а в нескольких метрах от нас могучий зверь ревет, выдыхает пар, кряхтит, готовясь устремиться в небо.
Вот оно, то ощущение, которого я всегда жаждала: оказаться на СВОЕМ месте…
Сервас сделал пометку в блокноте. У него возникло смутное чувство, что… Смутное, но неотвязное… Он поставил три вопросительных знака.
6
5
4
3
2
1…
Я – ПТИЦА. Я – ангел.
Насекомое.
Существо, скукожившееся в куколке. Я пытаюсь расслабиться в крошечном стальном «гробу».
6‑5‑4‑3‑2‑1…
Ракета отрывается от стапелей, выбросив струю пламени, издает могучий рев. Удары, вибрации, искры, скрип. Стремительный толчок под задницу. 118 секунд – крестообразно отделились четыре блока первой ступени. Скорость – 1670 м/сек. Через 286 секунд следует новый резкий удар – отделилась вторая ступень. Скорость – 3680 м/сек. Вибрация усиливается. Черт… 300 секунд: отделение третьей ступени. Скорость – 3809 м/сек.
Еще один миг – и «Союз» на орбите.
Скорость – 7700 м/сек.
Последний пинок под кресло, адский скрежет металла и… божественная тишина… Невесомость… Ослепительно сверкают звезды. С шипением циркулирует воздух в скафандре «Сокол». По кабине плавают разные предметы. Я поворачиваю голову и вижу ЕЕ – ту, с которой мы взлетели. Землю. Величественную, сияющую холодным голубым светом планету. Я вижу континенты, океаны, клубящиеся облака… Мы в космосе, вокруг все черно.
Царство пустоты…
«Красота, да?» – произносит Павел с забавным акцентом уроженца Казани. Я едва слышу его голос. Шумят вентиляторы, непрерывно гонящие воздух через сменные патроны‑фильтры. Вид из иллюминатора завораживает. Бескрайний горизонт, слепящее солнце, ночь, подобная звездному полю, громада континентов, океаны, облака, горные кряжи, реки, города…
К полному моему изумлению я больше не чувствую ни ненависти, ни гнева, ни страха – осталась только любовь, загадочная, необъяснимая.
28 августа. Пристыковка к МКС прошла в штатном режиме. Экипаж – русский и двое американцев – встретил нас хлебом‑солью, как велит обычай. Девятьсот квадратных метров станции разделены на четыреста отсеков, из которых открывается феерический вид на Землю и гигантские солнечные батареи. Здесь две отдельные зоны: первая состоит из американских герметизированных модулей, как принято в НАСА, и европейского модуля «Коламбус». Модуль «Юнити» соединяет первую зону со второй, составленной из русских модулей по образцу станции «Мир». Американский модуль «Хармони» и европейский «Коламбус» размещены в передней части станции и чаще сталкиваются с «космическим мусором», русские «Заря» и «Звезда» находятся на корме. Павел, Лео и я поселимся именно здесь…
4 сентября. Мы уже неделю живем на станции. Большую часть дня я провожу в «Звезде»; здесь выгорожено небольшое помещение для работы, до ужаса захламленное. В другой части станции я была всего один раз. Чтобы попасть туда, нужно миновать «Зарю» (13 метров в длину, служит складом), ГСП‑1 [65] и модуль‑узел «Юнити » (здесь мы чаще всего едим), а вот Лео с Павлом нанесли туда уже четыре визита. У меня складывается впечатление, что они хотят меня изолировать, держать в стороне от остального экипажа. Они как будто сговариваются у меня за спиной, и Лео поощряет Павла на все более неуместные слова и жесты в мой адрес…
11 сентября. Мне очень нравится необычный вид из иллюминатора… Яркий свет вокруг станции, безграничное и безразмерное пространство, бездонный мрак космической ночи… Я люблю смотреть на земной изгиб, «затыкающий» горизонт, на голубые океаны и темный африканский континент. Там, где царит ночь, миллиардами огоньков светятся города и маленькие, восхитительно хрупкие деревеньки Зондских островов.
С орбиты хорошо видно, какой ущерб мы наносим планете: пустыни наступают, лесов становится меньше, атмосфера над Китаем ужасно загрязнена, тут и там на поверхности океана плавают нефтяные пятна…
12 сентября. Я смотрю в иллюминатор, как делаю каждое утро, и вдруг чувствую, что кто‑то пристраивается сзади – неловко, ведь мы в невесомости. Решив, что это Лео, говорю: «Прекрати » – и слышу голос Павла. Он шепчет мне на ухо:
– Лео у американцев… Мы одни.
Его руки оказываются на моей груди…
– Хочешь заняться любовью в невесомости? – предлагает он. – Уверен, тебе понравится…
Я пытаюсь оттолкнуть его, но он не отпускает, и мы кувыркаемся в воздухе, Земля вращается в иллюминаторе. Павел хочет меня поцеловать, и я со всего размаха влепляю ему пощечину. Он выглядит изумленным, но наконец отпускает меня и «отплывает » в сторону «Зари». В ярости.
13 сентября. Я продолжаю вести дневник, но тщательно его прячу, когда Павел и Лео засыпают. Я чувствую себя немного лучше, чем в первые дни, тошнота и головокружение прошли (не знаю, было мое недомогание связано с беременностью или со смещением отолитов [66] во внутреннем ухе). Я привыкла к постоянному шуму, к невозможности принять душ, к тому, что приходится глотать зубную пасту, а к унитазу нужно пристегиваться, чтобы не улететь. Привыкла даже к беспорядку. Хуже всего мне приходится, когда мы с Павлом и Лео остаемся одни в русском отсеке. Я надеялась, что это прекратится, но после той пощечины Павел стал угрюмым и непредсказуемым – совсем как Лео. В каждом его слове и взгляде сквозят презрение и недоверие. Сегодня они попросили меня демонтировать вышедший из строя дистиллятор мочи и перешучивались по‑русски на мой счет.
14 сентября. Мне кажется, они сходят с ума. Лео удалось внушить Павлу, что им не следует доверять другим обитателям станции. Официально миссией руководит Павел, но Лео полностью подчинил его себе. Однажды я случайно услышала обрывки их разговора: Лео убежден – или притворяется убежденным, – что американцам поручено проводить над нами психологические опыты. Мне известно, что между Павлом, Лео и остальными произошла размолвка, но точно ничего не знаю…
15 сентября. Сегодня вечером я хотела отправиться на другую половину станции, но Лео остановил меня, схватив за запястье:
– Куда собралась в таком виде?
– Решила пообщаться с остальными, – ответила я.
Лео перевел Павлу мои слова, а тот посмотрел равнодушным взглядом, от которого у меня заледенела кровь, и молча кивнул. Тогда Лео сказал:
– И речи быть не может! Ты останешься здесь.
19 сентября. Дела идут все хуже. То один, то другой отпускает в мой адрес сальные шуточки, делает двусмысленные предложения, пытается меня лапать… Я сорвалась на Павла, а он наорал на меня – почище Лео, так что я ушам своим не поверила, побледнела и задрожала. А он выплюнул мне в лицо:
– Думаешь, я не понимаю, что ты пытаешься сделать? Расскажешь кому‑нибудь о том, что здесь происходит, станешь «жертвой» несчастного случая…
21 сентября. Я смотрю в иллюминатор, как на вогнутом горизонте поднимается солнце. Оно подобно огненной черте с шаром в центре и напоминает ядерный взрыв. Цвет неба переходит от густо‑лилового к бледно‑розовому, а земля оранжевая там, где на нее падает свет, и коричневая в тени. Солнечный свет льется через иллюминатор внутрь модуля. Глаза застилает пелена слез.
23 сентября. Все кончено. После случившегося пути назад нет. Game over. Вечером Лео и Павел накачались вусмерть. Это был день рождения Павла. Они достали припрятанные в разных местах бутылочки водки – все космонавты ухитряются провозить «контрабанду», несмотря на строжайшую проверку всего багажа перед стартом! – и выпили их через соломинку. На борту всё пьют через соломинку…
В какой‑то момент они стали как‑то странно на меня посматривать. Я вспомнила, что оба весь день выглядели как заговорщики, и почему‑то испугалась. Взгляд у Павла и Лео был остекленевший. Я не хотела пить, но они заставили меня чокнуться за сорок третий день рождения Павла. Их шуточки становились все более сомнительными, а взгляды – липкими. Я решила уйти спать, и тут Лео вдруг сказал:
– Ты прав, она шлюха, переспала с половиной Звездного городка… А ты «отметился», Павел?