Выражение признательности 26 глава

* Я предлагала такое определение “сопротивления” в “Слчоанализе”. Глава 10. “Работа с сопротивлениями”.

—282—

Глава 14. Дорога психоаналитической терапии

все же спросим: кто страдает? Сам человек, с его реальным желанием быть счастливым и расти, или его гордость?

Конечно, здесь нельзя провести особо четкую грань, но нужно пом­нить, что, в основном, это гордость делает некоторые существующие рас­стройства невыносимыми. Уличная фобия, например, может быть невыно­сима для человека, потому что задевает его гордость своей властью над любой ситуацией. То, что ушел муж, становится катастрофой, если фруст-рирует невротическое требование честной сделки. (“Я была такой хорошей женой, я имею право на его преданность”.) Сексуальные затруднения, не беспокоящие одного, будут невыносимы для другого, который должен быть образцом “нормальности”. Остановка в развитии может так сильно рас­страивать из-за того, что блеска без усилий как-то не получается. Роль гор­дости видна в том, что за помощью могут обратиться по поводу незначи­тельного, но задевающего гордость нарушения (дрожат руки, в лицо броса­ется краска, страшно выступать перед публикой), легко проходя мимо нарушений гораздо более важных, но играющих слабую роль в решении пройти анализ.

С другой стороны, гордость не пускает пойти к аналитику тех, кому нужно и можно помочь. Их гордость своей самодостаточностью и “незави­симостью” превращает перспективу помощи в унижение. Обратиться за помощью недопустимо: нельзя “распускаться”, Надо уметь со всем справ­ляться самому. Гордость властью над собой не позволяет даже допустить существования каких-то там невротических проблем. В лучшем случае они придут проконсультироваться по поводу невроза приятеля или родствен­ника. В таких случаях аналитик должен быть готов к тому, что это един­ственная возможность для них поговорить, хоть и не прямо, о своих собст­венных затруднениях. Гордость мешает им реалистически подойти к своим проблемам и получить помощь. Конечно, не какой-то особый вид гордости запрещает обращаться к аналитику. Мешать этому может любой фактор, вытекающий из решения внутренних конфликтов. Например, “уход в от­ставку” может быть так прочен, что они лучше махнут рукой на свои нару­шения (“Уж так я создан”). Смирение не дает “эгоистично” сделать что-то для себя самого.

Обструктивные силы видны и в тайных ожиданиях пациента от ана­лиза — я упоминала об этом, обсуждая общие трудности аналитической работы. Повторю, что он отчасти ожидает, что анализ должен удалить мешающие факторы, ничего нс меняя в невротической структуре; а отчасти, что он должен сделать реальной бесконечную мощь его идеального Собст­венного Я. Более того, эти ожидания касаются не только цели анализа, но и способа ее достижения. Редко встречается (если оно вообще есть) у паци­ентов неприятное предчувствие, что придется работать. Здесь замешано несколько факторов. Конечно, любому, кто только читал об анализе или пы­тался анализировать себя или других, трудно предвидеть тяжелую работу. Но, как это бывает со всякой новой работой, со временем пациент усвоил бы ее содержание, если бы не вмешивалась его гордость. Захватнический

—283—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

тип недооценивает свои трудности и переоценивает свою способность их преодолеть. При его могучем уме или всесильной воле, он Должен суметь напрячь их в секунду. “Ушедший в отставку”, скованный ленью и парали­чом инициативы, ждет от аналитика волшебного ключика к его проблемам с терпеливым интересом постороннего наблюдая за ним. Чем более преоб­ладают в пациенте элементы смирения, тем больше он ждет, что аналитик, поглядев, как он страдает и умоляет о помощи, просто возьмет, да и взмах­нет волшебной палочкой. Все эти верования и надежды скрыты, конечно же, под слоем разумных ожиданий.

Тормозящий эффект таких тайных ожиданий достаточно очевиден. Не­важно, возлагает ли пациент надежды на то, что желанный результат полу­чится силой волшебства аналитика или его самого, слабеет его побуждение собрать необходимые для работы силы, и анализ становится, скорее, маги­ческим процессом. Излишне говорить, рассудочные объяснения тут беспо­лезны, потому что нисколько не затрагивают внутренней необходимости волшебства, определяющей Надо и стоящие за ними требования. Пока эти тенденции действуют, требования быстрого излечения необычайно сильны, Пациент отворачивается от факта, что в сообщениях о мгновенных исцеле­ниях говорится только об изменении симптоматики, и воодушевляется тем, что он принимает за легкий переход к здоровью и совершенству.

Формы, в которых может во время анализа проявляться действие этих обструктивных сил, бесконечно разнообразны. Хотя аналитику важно их знать, чтобы быстро их определять, я упомяну только о немногих из них. И я не буду обсуждать их, поскольку нас здесь интересует не аналитическая техника, а суть процесса терапии.

Пациент может спорить, стать саркастичным, вести себя оскорбитель­но; может спрятаться за фасадом вежливой уступчивости; может стать уклончивым, терять тему, забывать о ней; он может говорить со стерильной рассудительностью, будто все это касается не его; может отвечать вспыш­ками ненависти или презрения к себе, тем самым предостерегая аналитика заходить дальше — и так далее. Все эти трудности могут проявиться в непо­средственной работе над проблемой пациента или в его отношениях с ана­литиком. В сравнении с другими человеческими отношениями, аналитиче­ские в одном аспекте легче для пациента. Аналитик меньше вступает с ним в игру, поскольку сосредоточен на том, чтобы понять проблемы пациента. В других аспектах они труднее, поскольку расшевеливают конфликты и тревоги пациента. Тем не менее, это человеческие отношения, и все труд­ности, какие только есть у пациента в отношениях с людьми, проявляются и здесь тоже. Упомянем только самые выдающиеся: компульсивная потреб­ность пациента во власти, любви или свободе во многом определяет течение аналитических отношений и делает его сверхчувствительным к руковод­ству, отвержению или принуждению со стороны аналитика. Поскольку его гордость обречена быть задетой в процессе анализа, он склонен легко чув­ствовать себя униженным. Из-за своих ожиданий или требований он часто

—284—

Глава 14. Дорога психоаналитической терапии

разочарован и оскорблен. Поднявшиеся в нем самообвинения и презрение к себе вызывают в нем чувство, что его обвиняют и презирают. А когда его охватывает порыв саморазрушительной ярости, он легко становится бранч-ливым и держится оскорбительно по отношению к аналитику.

Наконец, пациенты регулярно переоценивают значимость аналитика. Он для них не просто человек, который в силу обучения и знания себя может помочь им. Неважно, насколько искушен пациент, втайне он отно­сится к нему как к врачу, наделенному сверхчеловеческими способностями к добру и злу. И страхи, и ожидания, сливаясь, создают эту установку. Ана­литик властен причинить им боль, раздавить их гордость, вызвать презрение к себе — но ведь и чудом исцелить! Короче говоря, это маг, во власти кото­рого швырнуть их в ад и вознести на небеса.

Мы можем понять значение этих защит, взглянув на них с разных точек зрения. Работая с пациентом, мы поражаемся, как они затягивают аналити­ческий процесс. Они затрудняют, а иногда делают невозможным для паци­ента самоизучение, самопонимание и изменения. С другой стороны, как признавал Фрейд, говоря о “сопротивлении” — они указывают нам прямую дорогу. В той степени, в которой мы постепенно понимаем те субъективные ценности, которые пациенту нужно защитить или приумножить, и ту опас­ность, от которой он ограждает себя, мы понемногу узнаем о том, какие силы движут им и каково их значение.

Более того, хотя защиты создают многосложные помехи лечению, и (на­ивно говоря) аналитику иногда хочется, чтобы их было поменьше, но если бы не они, процедура анализа требовала бы куда большей осторожности. Аналитик старается избегать преждевременных интерпретаций, но посколь­ку нет у него божественного всеведения, то и не получается уйти от факта, что иногда он задевает в пациенте гораздо больше того, с чем тот может справиться. Аналитик может сделать замечание, которое кажется ему без­обидным, но пациента оно встревожит. Или, даже без всяких замечаний, в силу собственных ассоциаций или сновидений, пациенту могут открыть­ся перспективы, которые лишь напугают его, не давая хотя бы каких-то указаний. Следовательно, неважно, насколько обструктивно влияют защи­ты, в них есть позитивные факторы постольку, поскольку они являются выражением интуитивного процесса самозащиты, необходимого из-за хруп­кости внутреннего состояния, созданного гордыней.

Любая тревога, возникающая в процессе аналитической терапии, обыч­но вызывает у пациента новую тревогу, поскольку он склонен расценивать ее как признак ухудшения. Но чаще это, на самом деле, не ухудшение. Зна­чение тревоги можно оценить только в контексте ее возникновения. Она может означать, что пациент подошел к своим конфликтам или к своей ненависти к себе ближе, чем он может вынести в данный момент. В этом случае его привычный способ успокоить тревогу обычно помогает ему спра­виться с ней. Перспектива, которая, казалось, открывается перед ним, закрывается; у него не получилось ею воспользоваться. С другой стороны, возникновение тревоги может иметь глубокий положительный смысл. Она

—285—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

может указывать, что пациент теперь уже чувствует достаточно сил, чтобы отважиться на риск открытой встречи со своими проблемами.

Дорога аналитической терапии стара и нахожена за века истории чело­вечества. Словами Сократа и индийской философии, это путь к изменению через самопознание. Нов только метод самопознания, которым мы обязаны гению Фрейда. Аналитик помогает пациенту осознать все силы, действую­щие внутри него, обструктивные и конструктивные, и первые — победить, а вторые — мобилизовать. Хотя разрушительная деятельность обструктив-ных сил идет одновременно с созидательной деятельностью конструктив­ных, мы обсудим их по отдельности.

Когда я читала курс лекций по предмету этой книги*, после девятой лекции меня спросили, когда же, наконец, речь пойдет о лечении. Я отве­тила, что о нем речь и шла. Вся информация о возможных психологических осложнениях дает каждому шанс разобраться с самим собой. А когда мы спрашиваем здесь, что пациент должен осознать, чтобы искоренить гор­дыню и все, что из нее вытекает, мы так же можем ответить, что он должен осознать каждую грань того, что мы обсуждали в этой книге: свою погоню за славой, свои требования, свои Надо, свою гордость, свою ненависть к себе, свое отчуждение от себя, свои конфликты, свое особое их реше­ние — и влияние, которое все эти факторы оказывают на его отношения с людьми и способность к творческой работе.

Более того, пациент должен осознать не только эти индивидуальные факторы, но их связи и взаимодействия. Самое главное в этом плане — осознать, что ненависть к себе неразлучна с гордостью, и нельзя иметь только одну из них, без другой. Нужно увидеть каждый отдельный фактор в контексте всей своей невротической структуры. Например, пациенту при­дется увидеть, что его Надо определены особыми видами гордости и что их невыполнение влечет самообвинения, а те — потребность защититься от их бешеной атаки.

Осознать все эти факторы — это не получить информацию о них всех. а узнать их, приобрести о них знание. Как говорит об этом Мак-мюррей:

“Такую концентрацию на объекте, такое безразличие к обсуждаемому человеку, какие характерны для “информационной” установки, часто назы­вают объективностью. Но на самом деле — это только обезличивание... Информация — всегда информация о чем-то, а не знание этого. Наука не может сделать так, чтобы Вы знали свою собаку, она может только расска­зать о собаках вообще. Вы можете узнать ее, нянчась с ней во время чумки, уча ее, как положено вести себя в доме, играя с ней в мячик. Конечно, Вы можете использовать научную информацию о собаках вообще, чтобы луч­ше узнать свою собаку, но это другой разговор. Науке есть дело до общего, до более или менее универсальных характеристик предметов вообще, а не

* В Новой школе социальных исследовании, в 1947 и 1948 it. —286—

Глава 14. Дорога психоаналитической терапии

до отдельного случая. Но все реальное — всегда отдельный случай. Стран­но, но наше знание о вещи зависит от нашего личного к ней интереса”*.

Но такое знание о себе включает следующие два фактора. Пациенту ни­чем не поможет общая идея, что в нем есть много ложной гордости, или что он сверчувствителен к критике и неудачам, или что он склонен упрекать себя, или что у него есть конфликты. Поэтому, первый фактор — это осоз­нание особенных путей, которыми все эти факторы действуют внутри него, и конкретных деталей их проявления в его отдельной жизни, прошлой и настоящей. Может показаться самоочевидным, что никому не помогут, например, сведения о Надо вообще или даже о том, что они есть и у тебя лично, и что нужно выяснять их особенное содержание, особенные фак­торы, которые делают их необходимыми, и конкретное влияние их на твою отдельную жизнь. Но сделать ударение на отдельном и особенном необхо­димо, во-первых, потому что по ряду причин (отчуждение от себя, потреб­ность скрыть бессознательные притязания) пациент склонен к неопреде­ленности или к безличности.

Во-вторых, знание о себе не должно остаться интеллектуальным зна­нием, хотя с такого уровня можно начать, а должно стать эмоциональным переживанием. Оба фактора тесно переплетены, потому что никто не может пережить, например, гордость вообще: пережить можно только свою гордость чем-то определенным.**

Почему же важно, чтобы пациент не только раздумывал о силах, дейст­вующих в нем, а чувствовал их? Интеллектуальное понимание или позна­ние какой-то вещи в строгом смысле слова не “понимание” и не “позна­ние” *** вообще: подумав о ней, мы ее не “поимели” и не “познали”, она не стала живой для нас, не стала нашей. Может быть, умом-то пациент верно понимает проблему; но ум, как зеркало, не впитывает лучей света, а отра­жает их, поэтому и прилагает он такие “озарения” не к себе, а к другим. Или же его гордость своим умом овладевает им со скоростью света: он гордится, что для него воссияла истина, от которой другие отворачиваются

Д. Макмюрреи. “Рассудок и чувство”.

В истории психоанализа интеллектуальное знание сперва казалось лечащим фактором. В то время оно означало появление детских воспоминаний. Переоценка интеллектуаль­ного знания в те времена также просматривается в ожидании, что одного рассудочного признания иррациональности какой-то тенденции уже будет достаточно, чтобы все пришло в норму. Потом маятник качнулся в другую сторону: самым важным стало эмо­циональное переживание, и с тех пор это всячески подчеркивалось. Фактически, это смещение акцентов представляется характерным для прогресса большинства аналитиков. Каждому из них, видимо, понадобилось открыть самому важность эмоционального пере­живания. См. Отто Ранк и Шандор Ференци. “Развитие психоанализа” (Otto Rank and Sandor Ferenczi. “The Developement of Psychoanalysis”. Neurosis and Mental Disease Publ. N40. Washington. 1925). Т. Райх. “Удивление и психоаналитик” (Theodore Reik. “Surprise and Psychoanalyst”. Kegan Paul. London. 1936.). Дж. Г. Ауэрбах. “Изменение ценностей через психотерапию” (J. G. Auerbach. “Change of Values through Psychothe­rapy”. Personality. Vol. 1, 1950.).

См. в “Толковом словаре” В. Даля “имать”, “познать”. В английском тексте указывает­ся, что корень слова realisation (осознание) — real (реальный, настоящий). (Прим. перев.).

—287—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

и закрываются; он начинает крутить да вертеть свое открытие и вывора­чивает его так, что тут же его мстительность или, например, обидчивость, становятся полностью разумными реакциями. Или, наконец, власть чис­того разума может показаться ему достаточной для изгнания беса проб­лемы: увидеть и есть решить.

Более того, только пережив полностью иррациональность доселе бес­сознательных или полуосознанных чувств или влечений, мы постепенно узнаем, какой принудительной силой обладает наше бессознательное. Пациенту недостаточно согласиться с возможностью того, что его отчаяние из-за любви, оставшейся без награды, в реальности — чувство, что его уни­зили, потому что задета его гордость своей неотразимостью, или тем, что он владеет душой и телом'другого человека. Он должен прочувствовать уни­жение и, позднее, власть его гордости над ним. Недостаточно краем глаза увидеть, что его гнев или самоупреки, возможно, сильнее, чем оправдано происшедшим. Он должен прочувствовать всю силу своей ярости или глубину презрения к себе: только тогда он как следует разглядит мощь (и иррациональность) некоторых бессознательных процессов. Только тогда у него появится мотив узнать больше о себе.

Важно также испытывать чувства в их правильном контексте и пытать­ся пережить те чувства или влечения, которые еще только понимаешь умом, но не чувствуешь. Вернемся к примеру женщины, испугавшейся собаки сразу после того, как она не смогла взойти на вершину горы — сам страх был прочувствован в полную силу. Ей помогла преодолеть этот страх мысль, что он — результат презрения к себе. Хотя последнее вряд ли было пережи­то, ее открытие все равно означало, что страх она испытала в правильном контексте. Но другие страхи продолжали находить на нее, пока она не почув­ствовала, до какой глубины презирает себя. А переживание презрения к себе в свою очередь помогло ей только тогда, когда она испытала его в кон­тексте своего иррационального требования — владеть любой ситуацией.

Эмоциональное восприятие некоторых чувств или влечений, прежде бессознательных, может случиться внезапно и произвести впечатление разоблачения. Но чаще оно наступает постепенно, в процессе серьезной работы над проблемой. Сперва, например, пациент признает, что в его раз­дражительности есть элементы мстительности. Он может заметить связь между этим состоянием и уколом гордости. Но в какой-то момент он дол­жен пережить, как сильно он задет, и как влияет на его чувства желание отомстить. Другой пример: он сперва может заметить, что в каком-то слу­чае негодует и оскорблен больше, чем оно того стоит. Он может признать, что эти чувства возникли в ответ на разочарование в неких ожиданиях. Он соглашается с предположением аналитика, что это, может быть, неразумно, но считает свое негодование и обиду совершенно законными. Постепенно он сам будет замечать у себя ожидания, которые даже его поражают своей безрассудностью. Позднее он осознает, что это не безвредные желания, а, скорее, жесткие требования. Со временем ему откроются их размах и фан­тастический характер. Затем ему предстоит пережить, как он бывает пол-

—288—

Глава 14. Дорога психоаналитической терапии

ностью раздавлен или бешено разъярен, когда они фрустрированы. Наконец до него доходит их могущество. Но и в этот момент ему все еще далеко до переживания того, что он скорее умрет, чем откажется от них.

Последняя иллюстрация: он знает, что очень любит “устроиться” или что иногда ему нравится дурачить или обманывать других. По мере того как он все больше отдает себе в этом отчет, он может понять, как он зави­дует тем, которые “устроились” лучше него, и как он бесится, когда его дурачат или обманывают. Он все больше будет понимать, как на самом деле гордится своей способностью обманывать и надувать. И в какой-то момент его должно, что называется, до мозга костей пронять: его погло­щает эта страсть.

Но что же делать, если пациент просто не испытывает определенных чувств, порывов, стремлений — или чего-то еще? Мы не можем, в конце концов, искусственно внушать чувства. И все же здесь немного может помочь совместная убежденность пациента и аналитика в желательности того, чтобы чувства (к чему бы они ни относились) появились и проявились в полную свою силу. Это настроит обоих на разницу между работой мысли и эмоциональной вовлеченностью. Кроме того, это возбудит их интерес к анализу факторов, связанных с эмоциональными переживаниями. Они мо­гут быть различны по своему охвату, силе и роду. Аналитику важно устано­вить, мешают ли они испытывать чувства вообще или только определенные чувства. Выдающаяся роль принадлежит неспособности или малой способ­ности пациента переживать что-либо предосудительное. Одного пациента, который считал себя донельзя деликатным человеком, вдруг осенило, что он бывает неприятно деспотичным. Он поспешил с оценочным суждением, что это неправильная установка и что он должен это прекратить.

Такие реакции выглядят честным настроем против невротических тен­денций и желанием их изменить. На самом деле в таких случаях пациента раздирают гордость и страх перед презрением к себе, а потому он поспеш­но пытается затушевать неудобную тенденцию, прежде чем успевает понять и прочувствовать ее во всей полноте. Другой пациент, у которого было табу на то, чтобы занимать выгодное положение или воспользоваться им, обнаружил, что под его сверхскромностью таится потребность искать свою выгоду; что фактически он приходит в ярость, если ничего не извлекает из сложившейся ситуации, и заболевает всякий раз, как побывает с людьми, некоторым образом лучше него сумевшими устроиться. И тогда он тоже, с быстротой молнии, заключил, что он мерзавец — и тем самым в корне пресек возможное переживание и последующее понимание подавленных агрессивных тенденций. Дверь захлопнулась также и для осознания сущест­вующего конфликта между компульсивной “неэгоистичностью” и равно жадным приобретательством.

Люди, которые думали о себе и почувствовали некоторые свои внутрен­ние проблемы и конфликты, зачастую скажут: “Я так много (или даже — все) знаю о себе, и это помогло мне лучше владеть собой; но в глубине-то

—289—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

я остался все таким же беззащитным и несчастным”. Обычно в таких слу­чаях оказывается, что их внутренние озарения были как слишком односто­ронними, так и слишком искусственными, то есть они не были осознанием в глубоком и всеобъемлющем смысле, как здесь разъяснялось. Но допус­тим, что такой человек действительно прочувствовал действие некоторых важных сил внутри него и увидел их влияние на свою жизнь; как и насколь­ко его озарения сами по себе помогают ему освободиться? Они, конечно, иногда расстраивают его, а иногда приносят облегчение, но что же они понастоящему меняют в его личности? Вопрос этот с первого взгляда может показаться слишком общим, чтобы дать на него удовлетворительный ответ. Но я подозреваю, что мы все склонны переоценивать их терапевтиче­ский эффект. И поскольку мы хотим узнать точно, от чего он наступает, давайте исследуем изменения, которые они приносят с собой, то есть их возможности и границы этих возможностей.

Никто не может узнать о своей гордыне и нисколько не изменить свои ориентиры. Человек начинает понимать, что определенные его идеи о себе были фантастическими. Он начинает подумывать, что с такими требова­ниями, которые он предъявляет к себе, пожалуй, не справился бы никто, а требования, которые он предъявляет к другим, не только покоятся на шат­ком основании, но еще и нереальны.

Он начинает видеть, что необыкновенно гордится некоторыми качест­вами, которых у него нет, или, про крайней мере, нет в такой степени, как он считал — например, что его независимость, которой он так гордился, похожа, скорее, на чувствительность к принуждению, чем на реальную вну­треннюю свободу; что он, фактически, не такой уж кристалльно честный, каким себе виделся, поскольку пронизан бессознательными претензиями:

что гордясь своей властью, он не властен распоряжаться в собственном доме; что добрая доля его любви к людям (которая и превращает его в тако­го чудесного человека) — результат компульсивной потребности в любви или в восхищении.

Наконец, он начинает сомневаться в правильности своей системы ценно­стей и своих целей. Может быть, его самоупреки не просто признак нравст­венного чутья? Может быть, его цинизм не говорит о том, что он выше обыч­ных предрассудков, а только удобный способ не считаться с собственными убеждениями? Может быть, считать каждого мошенником, это не чистая житейская мудрость? Может быть, он многое теряет от своей замкнутости? Может быть, власть или любовь — не единственый ответ на все вопросы"?

Все такие изменения можно описать как постепенную работу сверки с реальностью и проверки системы ценностей. Эти шаги постепенно подта­чивают гордыню. Это совершенно необходимое условие для переориента­ции, являющейся целью терапии. Но пока что все они ведут к избавлению от иллюзий. И они одни не будут и не могут иметь законченного и продол­жительного освобождающего эффекта (если вообще будут эффективны). если одновременно не делается конструктивных шагов.

—290—

Глава 14. Дорога психоаналитической терапии

Когда в ранний период истории психоанализа психиатры рассматри­вали анализ как одну из возможных форм психотерапии, некоторые отста­ивали взгляд, что за анализом должен следовать синтез. Они принимали как данность необходимость определенных “разоблачений”. Но после этого врач должен дать пациенту что-то позитивное, чем он мог бы жить, во что мог бы верить, для чего мог бы работать. В то время как такие предложения возникали, возможно, из неверного понимания анализа, и в них было много ошибочного, они были подсказаны хорошей интуицией. На самом деле, эти предложения более относятся к аналитическому мышлению нашей школы, чем школы Фрейда, потому что он видел процес лечения иначе, чем видит­ся нам: убрать препятствия, чтобы создалась возможность для роста. Глав­ная ошибка тех предложений была в значении роли терапевта. Вместо того чтобы довериться конструктивным силам самого пациента, считалось, что врач достаточно искусственным путем, как deus ex machina, обеспечит ему позитивный жизненный путь.

Мы вернулись в старинной врачебной мудрости, что силы выздоров­ления присущи самому сознанию точно так же, как они присущи телу чело­века, и что в случаях телесных или душевных расстройств врач только про­тягивает руку помощи, чтобы удалить вредное и поддержать целебное. Терапевтическая ценность процесса освобождения от иллюзий состоит в том, что по мере ослабления обструктивных сил, кон­структивные силы реального Собственного Я получают возможность для роста.

Задача аналитика при поддержке этого процесса отличается от его за­дачи при анализировании гордыни. Та работа требует, помимо обучения технике, широких знаний возможных бессознательных хитросплетений и личного умения их открывать, понимать, расплетать. Для того чтобы помочь пациенту найти себя, аналитику также нужно добытое опытом зна­ние о путях, которыми реальное Собственное Я может дать о себе знать, например, в сновидениях. Такое знание желательно, потому что эти пути вовсе не очевидны. Он должен также знать, как и когда привлекать сознание пациента к участию в процессе. Но важнее всего, чтобы сам аналитик был конструктивной личностью и считал, что его конечная цель — помочь паци­енту найти себя.

Здоровые силы есть в пациенте с самого начала. Но в начале анализа их энергия обычно недостаточна, и надо их расшевелить, прежде чем от них будет реальная помощь в битве с гордыней. Следовательно, сперва анали­тик должен просто работать, прилагая добрую волю или позитивный инте­рес к тому, что доступно для анализа. По каким-то причинам пациент заин­тересован в том, чтобы избавиться от определенных нарушений. Обычно (опять же, по каким-то причинам) он действительно что-то хочет улуч­шить: свой брак, отношения с детьми, сексуальное функционирование, спо­собность читать, сосредоточиваться, общаться, зарабатывать деньги и т. п. Ему может быть интеллектуально любопытен анализ или даже он сам;

бывает, пациенту хочется произвести на аналитика впечатление оригиналь-

—291 —

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

ностью своего ума или быстротой, с которой он достигает внутреннего озарения; бывает, он хочет понравиться сам или быть превосходным паци­ентом. Может пациент и хотеть сотрудничать, даже страстно хотеть этого изначально, из-за своего ожидания, что воля аналитика или его собствен­ная могут принести волшебное исцеление. Он может, например, понять один только факт своей сверхуступчивости или сверхблагодарности за любое уделенное ему внимание — и тут же “вылечиться” от нее. Такая мотивация не поможет пройти этап первичного разочарования, но ее доста­точно для вступительной фазы, которая, в любом случае, не так уж трудна. Когда пациент узнает о себе хоть что-то, у него развивается интерес к себе на более солидной основе. Аналитику необходимо использовать эти моти­вации как таковые, не обманываясь относительно их природы, и выбрать подходящее время для того, чтобы сами эти ненадежные мотивации под­вергнуть анализу.

Казалось бы, чем раньше призвать к работе реальное Собственное Я, тем лучше. Но осуществимы ли такие призывы и имеют ли смысл, зависит, как и все остальное, от заинтересованности пациента. Пока его силы на­правлены на укрепление самоидеализации и, соответственно, на подавление реального Собственного Я, эти призывы, скорее, бесполезны. Однако наш опыт такого рода невелик, и найдется, может быть, больше доступных путей, чем мы себе представляем. В начале работы, как и впоследствии, наибольшую помощь оказывают сновидения пациента. Я не могу здесь раз­вивать нашу теорию сновидений. Достаточно упомянуть кратко ее основные положения: в сновидениях мы ближе к реальности самих себя; сновидения представляют собой попытки решить наши конфликты невротическим или здоровым путем; в них могут действовать конструктивные силы даже в то время, когда они еще вряд ли заметны в чем-то другом.