В 1762 году часовых дел мастер Джон Гаррисон284 – 266 предложил решение проблемы. Как и Хантсман, он интересовался свойствами металлов. Хотя к тому времени Хантсман уже ввел в обиход стальную часовую пружину, которая не ослабевала со временем и не замедляла ход часов, его механизм не учитывал одного важного обстоятельства. Морские путешественники пересекали по нескольку климатических зон – от полярных районов до тропиков – и колебания температур вызывали расширение и сжатие металла, что влияло на точность хода хронометра.
Решение Гаррисона было простым и изящным. На закрепленном конце стальной пружины он установил небольшой латунный ползунок. С учетом характеристик линейного расширения обоих металлов размеры ползунка были точно рассчитаны таким образом, чтобы при сжатии или расширении латуни ползунок перемещался вверх или вниз и фиксировал часть пружины определенной длины. Поскольку сталь пружины тоже сокращалась и расширялась, длина свободного участка пружины (который и приводил в движение часовой механизм) всегда оставалась неизменной. В ходе испытательного плавания из Лондона на Барбадос было подсчитано, что погрешность механизма Гаррисона составляет всего одну десятую секунды за пятнадцать месяцев. Теперь судно, возвращающееся из заокеанского плавания, могло ошибиться всего лишь на пятьсот ярдов – фантастическая точность, однако и ее было недостаточно.
Мало радости в том, чтобы по пути домой в темную ненастную ночь сбиться с курса на пятьсот ярдов и напороться на скалы, которые отстоят от курса на эти самые пятьсот ярдов и не оборудованы маяком. Надо сказать, что в середине XVIII века маяки285 – 172 в Европе встречались редко. Строить их начали еще в начале предыдущего столетия, но они часто становились жертвой собственной успешности. Сооружали их в основном из дерева, и для того чтобы свет маяка был ярким, использовалось много свечей, что рано или поздно приводило к пожарам. К тому же хлипкие деревянные конструкции разрушались штормами и ураганами.
|
|
Самым опасным участком побережья Британии считались Эддистоунские скалы в сорока милях от главного порта страны – Плимута. Дело осложнялось тем, что движение судов в этом районе было достаточно плотным. Эддистоунские скалы приобрели печальную знаменитость из-за большого количества затонувших кораблей и разрушенных маяков. Только в 1756 году было уничтожено сразу два маяка, и местные коммерсанты вознамерились построить новый, который простоял бы не одно десятилетие. Для работы они привлекли инженера Джона Смитона, уже известного к тому времени благодаря изобретению водолазного колокола, переустройству гаваней и экспериментам с водяными колесами. Спроектированный им новый маяк имел конический профиль и был выстроен из гранитных блоков, соединенных шипами типа «ласточкин хвост» и скрепленных новым, самым прочным цементом. Маяк благополучно простоял сто двадцать лет, стал своеобразной достопримечательностью и был даже изображен на эмблеме Лондонского инженерно-строительного общества.
Эддистонский маяк Смитона (гравюра 1879 года). Инженер собственноручно ввинтил позолоченный шар, украшаюший купол маяка. Свет давали двадцать пять шестифунтовых свечей. Маяк был виден на расстоянии пяти морских миль. Он простоял сто двадцать лет и был заменен на новый в 1882 году (первые конструкции новой постройки видны на переднем плане)
|
|
Со Смитоном больше не случалось ничего необычного, разве что в 1770 году он изобрел станок, растачивающий цилиндры для водяных насосов. Однако через четыре года его перещеголял другой изобретатель, инженер и металлург Джон Уилкинсон. Его сестра вышла замуж за Джозефа Пристли286 – 164 (с его газировки и началась наша история). Уилкинсон был одержим железом. Он выстроил церковь, целиком состоящую из железа, платил жалованье рабочим собственными железными деньгами, а похоронен был в железном гробу. По ночам Уилкинсон даже спал с железным шаром в руке, и, когда он шевелился во сне (потому что ему снилась очередная гениальная идея), шар падал в металлический кувшин. Уилкинсон просыпался, записывал идею и снова ложился спать с шаром в руке.
В 1774 году он разработал станок для расточки цилиндров c жестким неподвижным валом и режущей головкой. Заготовка цилиндра вращалась вокруг вала. Такая технология позволяла вытачивать цилиндры с точностью до «толщины старого шиллинга». Именно такая точность была нужна Джеймсу Уатту для создания новой паровой машины, с которой началась Великая промышленная революция.
Станок Уилкинсона вызвал и другие революционные последствия – его использовали для высверливания пушечных стволов. В 1788 году Уилкинсон удостоился сомнительной чести и поставлял орудия обеим сторонам англо-французской войны, а также американским колонистам, сражавшимся с Англией. Ему удавалось контрабандой провозить пушки во Францию под видом металлических труб, поскольку двумя годами ранее он действительно поставлял трубы для нового парижского водопровода и был советником французского металлургического завода Ле Крезо. Новые пушки были тоньше и весили меньше, чем предыдущие образцы. Эти, казалось бы, незначительные улучшения изменили характер войны, поскольку позволили Жану Батисту Грибевалю, главному артиллерийскому инспектору, внедрить новые правила использования артиллерии в бою. Еще в 1765 году он занялся стандартизацией орудий и разделил их на четырех-, восьми– и двенадцатифунтовые. По его приказу с пушек убрали все украшения, таким образом был снижен их вес. Боеприпасы также подверглись стандартизации в зависимости от дальности стрельбы. Регламентирована была и доставка боеприпасов на поле боя. Все эти процедуры преследовали цель упрощения замены и ремонта орудий.
|
|
Важные перемены произошли, когда новые орудия попали в руки бывшего артиллерийского лейтенанта, а теперь хозяина Франции, Наполеона Бонапарта287 – 96. Легкие, произведенные с большой точностью и сделанные из взаимозаменяемых деталей, пушки Уилкинсона позволили создать новый тип воинских соединений. После 1799 года главной ударной силой Наполеона стали девять мобильных полков конной гвардейской артиллерии. Как говорил сам император, «…исход моих битв решает конная артиллерия гвардии, я могу задействовать ее в бою, когда захочу и где захочу». Артиллеристы могли оперативно перемещать по полю боя до сорока легких орудий и разбивать их на группы, чтобы вести перекрестный огонь и артиллерийскую подготовку для облегчения действий пехоты.
В случае с наполеоновской армией это было жизненно необходимо, поскольку его пехоту в значительной степени составляли неопытные и необученные новобранцы, которые никак не могли тягаться с профессиональными солдатами противника (пока их не покрошила артиллерия). Наполеон говорил: «Чем хуже войско, тем больше требуется артиллерии. Есть соединения, для которых мне нужно в три раза меньше пушек, чем для остальных».
По мере развития артиллерийской тактики Наполеон применял ее все более эффективно и жестко: «Цель артиллерии – не уничтожить как можно больше солдат противника или разбить его соединения поодиночке, а пробить брешь в его обороне, остановить его атаку и поддержать своих солдат, брошенных в наступление». На пике своих военных успехов Наполеон использовал фактор скорости и внезапности для концентрации на одном участке до ста орудий, «которым ничто не в силах противостоять, поскольку даже такое же количество орудий противника, растянутых в цепь, никогда не обеспечит такого же результата».
Неуязвимая армия Наполеона шагала по Европе. В 1799 году на пути в Австрию наполеоновская армия встретила вооруженное сопротивление в швейцарском кантоне Унтервальден. Сотни защитников пали, и их дети остались сиротами. Иоганн Генрих Песталоцци, бывший фермер средних лет из города Станс (столицы кантона), решил взять на себя заботу об оставшихся без присмотра детях и организовал школу в стенах бывшего монастыря. Так начался самый необычный и масштабный педагогический эксперимент в истории. Песталоцци не преуспел ни в агрономии, ни в литературе, зато в педагогике он стал звездой первой величины. Возможно, по причине нехватки средств на книги и школьное оборудование или же потому, что образование в те времена было дорогим удовольствием – так или иначе, Песталоцци сформулировал новый педагогический метод. В 1801 году он написал книгу «Как Гертруда учит своих детей. Попытка дать матерям наставление, как самим обучать своих детей».
Теории Песталоцци радикально отличались от всего того, что делалось в образовании раньше. По мнению Песталоцци, современное образование основывалось только на зубрежке учебников и не имело никакого отношения к целостному развитию ребенка и связи школьных знаний с реальным миром. Детям рассказывали о горах, где они никогда в жизни не бывали, их учили добродетели и долгу, но они не имели даже отдаленного представления о том, что означают эти понятия. Методика Песталоцци была направлена на развитие у детей восприятия и интуиции через познание мира на примере непосредственного опыта. Он был против формальностей, не делил детей на классы и не использовал учебников. Поощрялось общение учеников и учителей на равных, а также обучение одних детей другими. Ученики и педагоги даже спали в одних спальнях и вместе занимались. По расписанию первое занятие начиналось в 6 утра, затем следовал завтрак и еще один урок в 8 утра. В 10 утра детей кормили вторым завтраком, давали час на отдых, потом занятия продолжались до 16:30. Далее следовал отдых до 18:30, снова уроки до 19:00, ужин в 20:00 и сон в 22:00.
Учебные дисциплины преподавались в контексте реальной жизни. На уроках географии дети ходили в походы, после которых рисовали карты, на которых отмечали все то, что они увидели. Затем им для сравнения показывали настоящую карту. Научные предметы также основывались на наблюдениях природы – как вино превращается в уксус, песок становится стеклом, а мрамор – известью. Музыка была частью нравственного воспитания и использовалась для развития в детях чувства социальной гармонии. Спортивные игры, которыми ученики занимались два раза в неделю, развивали командный дух и товарищество. Прежде всего детей учили извлекать уроки из событий реальной жизни, повседневных занятий, прогулок на свежем воздухе и использовать этот опыт, чтобы по-своему прочувствовать окружающий мир.
Методика Песталоцци мгновенно завоевала популярность. То, что начиналось как проект по реабилитации осиротевших детей, стало вдохновляющим примером для педагогов всего мира. К 1805 году метод стали использовать по всей Европе, школа Песталоцци открылась даже в Филадельфии. Новая техника обучения также стала ключевым элементом работы знаменитой (и какое-то время успешно функционировавшей) социалистической коммуны «Новая гармония» в штате Индиана – благодаря влиянию Уильяма Маклюра288 – 258, одного из ее основателей.
Упор Песталоцци на непосредственный опыт, который должен помочь ребенку перейти от «смутной интуиции к чистому восприятию», привлек к нему внимание немецкого академика Иоганна Фридриха Гербарта. Они познакомились в швейцарском городе Интерлакен в 1797 году, и вскоре Гербарт стал близким другом и убежденным сторонником Песталоцци. В 1808 году Гербарт был преемником Канта289 – 210 на кафедре философии в Кенигсбергском университете. Он опубликовал работу «Идеи Песталоцци об азбуке созерцания» и как признанный авторитет в области образования тем самым ввел его методику в мейнстрим научной мысли.
На основе идей Песталоцци о чувственном восприятии и естественном обучении Гербарт сформировал первую теорию научной педагогики. В работе швейцарского учителя он видел социальный подтекст: «Важной целью Песталоцци было воспитание низших классов и стирание границ между сословиями. Таким образом реализуется не только народное, но и национальное образование. Потенциал системы Песталоцци достаточен, чтобы вырвать не только отдельные народы, но и все человечество из того бедственного положения, в котором оно прозябает».
Гербарт вывел идеи Песталоцци на более высокий уровень и задался вопросом: а что же, собственно, происходит с человеком, восприятие которого вовлечено в процесс познания из опыта? Гербарт считал, что каждый опыт меняет человека, следовательно, фиксация и интерпретация новых событий происходят под влиянием прежнего опыта, который уже стал частью личности индивида. Накопление опыта приводит к формированию того, что Гербарт называл «апперцептивной массой», то есть всей совокупностью опыта, с помощью которого индивид познает и понимает мир. В ходе этого кумулятивного процесса каждый опыт встает в один ряд с аналогичными, но более ранними событиями. Однако, если опыт является новым, он пересекает так называемый «порог сознания» (термин, введенный Гербартом) и сознательно фиксируется как новый. Гербарт установил значение этого порога для развития и формирования личности и таким образом положил начало научной психологии.
Оставался нерешенным вопрос о том, как определить момент перехода этого порога и осознания нового опыта. Можно ли его отследить? Можно ли представить его количественно? В 1833 году Гербарт перешел в Гёттингенский университет. Там он познакомился к коллегой по имени Эрнст Вебер и его учеником Густавом Теодором Фехнером. Вебер и Фехнер нашли способ «измерить» эффект опыта. Вебер разработал формулу, а Фехнер применил ее к «измерению сознания» и ввел в научный оборот новую дисциплину, которую назвал психофизикой.
Фехнер был странным человеком. Первые его произведения носили сатирический характер, например «Доказательство того, что Луна состоит из йода» или «Сравнительная анатомия ангелов» (в котором он писал, что раз ангелы совершенны, они должны иметь форму сферы). В 1839 году в результате экспериментов по изучению восприятия, во время которых он смотрел на Солнце сквозь окрашенные стекла, он частично ослеп на три года и вынужден был прекратить преподавание. Когда в 1843 году он поправился, его так впечатлил вид цветов, что он написал книгу «Нанна, или О душевной жизни растений». Фехнер также заинтересовался персидской мистикой и выдвинул концепцию «панпсихизма», в которой душа человека располагалась где-то между душами цветов и звезд.
В 1850 году он принимается за исследование по измерению опыта, которое в итоге приведет к открытию закона Вебера —Фехнера «О едва заметной разнице в ощущениях». Несмотря на заложенную в названии незначительность, закон имел поистине космическое значение. Основываясь на данных Вебера, Фехнер провел длительную серию опытов, чтобы понять, что приводит к пересечению «порога сознания», определенного Гербартом, и осознанию нового опыта. Фехнер был убежден, что это связано с уровнем интенсивности стимула, и пересечение порога зависит от того, насколько каждый последующий стимул интенсивнее предыдущего. Другими словами, Фехнер пытался определить наименьшее изменение интенсивности раздражителей, которое приводит к осознанию разницы между ними.
Вебер и Фехнер хотели продемонстрировать, что ощущение и стимул математически взаимосвязаны и силу ощущения можно предсказать, зная интенсивность стимула. В своих экспериментах они постепенно уменьшали разницу между двумя раздражителями до тех пор, пока она не становилась неразличимой. Они ставили опыты с восприятием веса, линий различной длины, звуков, интенсивности света, запаха, температуры и нот разной тональности.
Они обнаружили постоянную зависимость, проявляющуюся в процессе восприятия. Если интенсивность раздражителя удваивается, то, чтобы сознание заметило различие со следующим раздражителем, разница также должна быть удвоена. Так, если минимальным заметным различием в весе для пятидесяти фунтов является один фунт, то для веса в сто фунтов, различие будет составлять два фунта.
Таким образом, минимально заметное различие прямо пропорционально интенсивности изначального раздражителя. Это легло в основу математически описанного закона о чувствительности, с помощью которого можно было количественно исследовать любой вид опыта. С этого закона фактически началась современная экспериментальная психология.
Другим увлечением Фехнера было изучение светимости звезд. Он полагал, что его новый закон объяснял восприятие звездных величин в астрономии. Днем звезд не видно, поскольку дневное небо слишком яркое для того, чтобы на его фоне различить свет звезд. Ранее профессор физики из Мюнхена Карл Штейнгейль разработал прибор для измерения яркости звезд – фотометр (также его использовали для настройки газовых рожков290 – 107). Прибор представлял собой телескоп, линза в объективе которого состояла из двух половин. Одна из линз могла поворачиваться вокруг оси, таким образом наблюдатель мог совместить в видоискателе изображение сразу двух звезд. Затем при помощи другой линзы изображение одной из звезд подстраивалось так, чтобы ее яркость совпала с яркостью второй звезды. Расстояние до этой линзы и показывало относительную разницу в светимости двух небесных тел.
При помощи фотометра Фехнер установил «едва заметную разницу» для яркости звезд, которую с тех пор использовали в качестве критерия определения звездных величин. Это был коэффициент 2,5. Иначе говоря, звезда первой величины была в два с половиной раза ярче, чем звезда второй величины и так далее. Яркость звезд первой и шестой величин различалась ровно в сто раз. Эта информация была крайне важна для определения дальности звезд. Уже существовала спектрометрия, и можно было определить химический состав звезд, а следовательно – приблизительную температуру горения и реальную светимость звезды.
Видимая звездная величина уменьшается пропорционально квадрату расстояния до звезды (например, если одна звезда в два раза дальше, чем другая, она будет в четыре раза тусклее). Зная эти закономерности, можно было высчитать точную дальность звезд. В 1908 году астроном Гарвардской обсерватории Генриетта Ливитт занималась необычными звездами – цефеидами, яркость которых нарастала и убывала с определенной периодичностью. Она установила зависимость между длительностью этого периода и яркостью звезды, что в конечном итоге помогло высчитать точное расстояние от Земли до цефеид.
Открытие Ливитт имело огромное научное значение. Эдвин Хаббл, другой американский астроном из Маунт-Вилсонской обсерватории в Калифорнии, 5 октября 1923 года обнаружил цефеиды в рукавах гигантского звездного скопления Messier 31 (М31) в созвездии Андромеды. Было установлено, что они находятся за пределами Млечного Пути. Дальнейшие вычисления показали, что точное расстояние составляет более семисот пятидесяти тысяч световых лет, то есть на шестьсот тысяч световых лет дальше, чем граница нашей галактики. Это заставило астрономов скорректировать предполагаемые размеры Вселенной как минимум вдвое.
Итак, благодаря ярким идеям о бутылочных крышках, бритвенных лезвиях, хронометрах, сверлении пушечных стволов, новой педагогике, экспериментальной психологии и звездных величинах, в 1934 году Хаббл изменил наше видение мира.
На своей лекции Хаббл произнес: «Звездная система движется в космосе подобно пчелиному рою в воздухе летнего дня. Изнутри этой системы, сквозь этот звездный рой, мы смотрим в космические дали за ее пределы. <…> Мы видим другие системы, сравнимые с нашей, расположенные на огромном расстоянии. <…> Они настолько удалены от нас, что отчетливо мы видим только соседние с нами светила, но не отдельные звезды этих далеких скоплений».
Следующее открытие Хаббла – о расширении космоса – привело к возникновению новых теорий происхождения Вселенной. В спорах об этом человечество ломало копья еще в Средние века…
Отголоски прошлого
Как видно из предыдущих глав, иногда самая незначительное причина может вызвать исторические изменения колоссального масштаба. Этой причиной может послужить чья-то удача, жадность, честолюбие, ошибка или любая другая подобная мелочь. В нашем случае одно из самых важных открытий человечества было вызвано двумя событиями, весьма далеко отстоящими друг от друга во времени. Второе из них – изобретение криптографии во Флоренции XV века.
Первым событием был приход в Японию дзен-буддизма. В 1133 году японский монах Эйсай Мэйан отправился в Китай и вернулся оттуда с семенами чая, которые высадил рядом с храмом в Хакате на острове Кюсю. В Китае чайные церемонии были распространены с VIII века, и существовало несколько причин для импорта этого ритуала в Японию. Одна из них заключалась в том, что чай считался ценнейшим медицинским средством, помогавшим от всех болезней – от бери-бери и паралича до фурункулов и потери аппетита.
Связь чайной культуры и философии оставила глубокий след в культуре Японии эпохи сегунов – времени, когда в стране господствовала самурайская этика. Чайная церемония отражала дзен-буддисткий взгляд на мир, а дзен был очень привлекательным мировоззрением для практичного японского воина, поскольку являлся религией воли. Для истинного верующего дзен-буддиста, равно как и для солдата, жизнь и смерть сами по себе не представляли какой-либо ценности. Подобно главнокомандующему, дзен-буддист, приняв решение и выбрав свой путь, уже не оглядывается назад. Дзен больше апеллирует к интуиции, нежели к разуму, и не подразумевает никаких особо сложных религиозных ритуалов.
Чайная церемония, длившаяся более четырех часов, воспитывала навыки дисциплины. Этикет связывал гостя и хозяина строгими правилами. Основные элементы церемонии были крайне просты. Правила регламентировали, как заваривать чай, подавать и пить его, какую посуду использовать и как перемешивать чай бамбуковым венчиком. Ставить чашку, брать ее и возвращать на циновку требовалось в строго определенной последовательности, при этом следовало выполнять правильные движения и выказывать благодарность особыми жестами. Правой рукой гость брал чашку, обхватив ее пальцами (большой палец должен был быть прижат к чашке), и ставил на ладонь левой, при этом отвешивая хозяину легкий поклон. Затем гость обхватывал ободок чашки большим и указательным пальцами левой руки и поворачивал ее на девяносто градусов по часовой стрелке, подносил ко рту и, сделав маленький глоток, делал хозяину комплимент о вкусе чая. Правая рука его при этом лежала на циновке у колен. После того как гость несколько раз пригубил чай, он допивал чашку одним большим и звучным глотком.
Затем край чашки нужно было слегка протереть тканью движением слева направо. Чашка при этом находилась в левой ладони гостя. Пальцами левой руки он разворачивал чашку обратно против часовой стрелки (большой палец лежал на ободке чашки, а остальные поддерживали ее снизу). Затем чашку следовало поставить на пол, за пределы циновки, пристально посмотреть на нее и вернуть хозяину, развернув к нему передней стороной. Все эти правила касались только слабого чая. Для крепкого существовали свои.
В 1610 году, когда голландские путешественники впервые прибыли в Японию, чайная церемония была уже устоявшимся ритуалом среди представителей высших классов, и каждый принц имел в своем распоряжении «чайного советника», который выбирал для него определенный сорт из шестидесяти известных. Церемония сопровождалась обсуждением философских вопросов, например «Как возникла Вселенная?» или «Как звучит хлопок одной ладони?». Беседа была направлена на постижение единства всего сущего, и чайная церемония являлась важным шагом на пути к просветлению.
Для пронырливых голландских купцов она являлась прежде всего шагом на пути к прибыли. Когда китайский чай, купленный в Японии (китайцы не продавали его напрямую), прибыл в Голландию, он произвел фурор. Уже в 1640 году его пили представители всех классов общества, при этом существовал свой забавный церемониал, в котором на смену японским ритуалам пришли традиции голландского этикета. К чаю подавали кексы, бренди, изюм, на чаепитиях курили трубки. Мода на чай приобрела характер безумия; к концу XVII века три четверти торгового оборота с Востоком приходилось на чай. Этот напиток стал «обязательной роскошью» европейской буржуазии.
Однако главные прибыли извлекались даже не из самого чая, а из фарфоровой291 – 11, 243 посуды, в которой его подавали. В 1602 году голландцы захватили португальскую каракку «Сантьяго» с грузом фарфора. Добыча была продана в Магдебурге и принесла колоссальную прибыль. В 1637 году Голландская Ост-Индская компания импортировала уже двадцать пять тысяч чашек в год, а в 1657 году объем фарфорового импорта превысил три миллиона. Спрос был ненасытным, а цены – заоблачными, в том числе потому, что фарфор стал объектом королевских коллекций. Курфюрст Саксонский (он же король Польский) Август Сильный ввел моду на специальные залы для таких коллекций. Именно он помог европейцам научиться ремеслу изготовления фарфора.
В 1682 году Август разрешил поселиться в Магдебурге человеку по имени Иоганн Бёттгер. В 1708 году он впервые изготовил тонкий прозрачный «европейский фарфор»292 – 124 – не чета китайскому, но качество было вполне достойным. В 1709 году Бёттгер переехал в голландский город Дельфт, где к тому времени уже существовала керамическая промышленность. Созданные им образцы дельфтского фаянса были точной копией фарфоровой посуды, привезенной из Китая. Там в эпоху Канси господствовала мода на бело-голубой растительный орнамент или пейзажи с облаками и человеческими фигурками в прямоугольных рамках. Этот стиль с того самого времени прочно закрепился в европейском фарфоре, так же как круглые или восьмигранные чайники, квадратные фарфоровые банки для хранения чая, чайные чашки без ручек и большие декоративные блюда, которые часто вешали на стену.
Дельфтский фаянс вскоре приобрел такую популярность и стоил так дорого, что дешевле было склеить разбитую вещь, чем покупать новую. В 1759 году английский керамист Джосайя Веджвуд293 – 233, 307 открыл мастерскую по починке фарфора и дельфтского фаянса. В то время некоторые английские керамисты, включая Веджвуда, использовали в работе новые виды глин из графств Дорсет и Девон и делали так называемый кремовый фаянс. В 1762 году Веджвуд познакомился и подружился с коммерсантом и интеллектуалом Томасом Бентли из Ливерпуля (он также был другом Джозефа Пристли), который только вернулся из большого путешествия по Европе. Такие поездки были весьма популярны среди состоятельных молодых людей. Они посещали культурные столицы Европы в сопровождении персональных гидов. Богатые туристы привозили на родину картины, статуи и другие сувениры для частных коллекций. Для некоторых из таких собраний были построены даже специальные музеи.
Ваза Веджвуда в неоклассическом стиле. Веджвуд первым стал производить керамику фабричным способом. В его демонстрационном зале (с огромными окнами из цельного стекла) распространялись каталоги для заказа ваз, медальонов и наборов посуды
Однажды Веджвуду попала в руки книга Уильяма Гамильтона, и это изменило всю его жизнь. В книге имелись иллюстрации коллекции ваз, принадлежащей автору, которые он ошибочно относил к этрусским. Веджвуд скопировал орнаменты и на их основе изготовил новую серию посуды из кремового фаянса, подарив сервиз королевской семье. Когда королева Шарлотта выразила ему свою признательность, он тут же назвал новый фаянс «королевским». Новый стиль керамики Веджвуда имел ошеломительный успех в Европе и стал таким модным, что русская императрица Екатерина II заказала Веджвуду сервиз из 952 предметов, который из-за своего орнамента получил название «лягушачий».
Новые орнаменты Веджвуда (голубые на белом, красные на черном и особенно популярные белые на бледно-голубом) были копиями недавно обнаруженных образцов греческого и римского искусства. Мода на античную классику началась с ошеломительного открытия в 1730 году погребенных развалин Помпей. В конце XVIII века книги, озаглавленные «Руины…», публиковались по всему континенту. Археологические открытия положили конец господству китайского стиля в керамике. В Европе воцарилась мода на неоклассицизм, что было во многом вызвано работой венецианского художника Джованни Баттисты Пиранези, который в 1743 году впервые опубликовал свои рисунки римских развалин. Затем вышло еще несколько книг. В этих изданиях приводились великолепные работы художника, изображавшие величественные разрушенные римские храмы и базилики (часто вымышленные). Эти книги поразили воображение и заразили античностью каждого историка, художника и архитектора Европы. Одним из таких архитекторов был 29-летний шотландец Роберт Адам294 – 224. Он познакомился с Пиранези в 1757 году, когда тот был в своем грандиозном путешествии, а потом сопровождал его в поездки на виллу Адриана и по Аппиевой дороге. Также Адам ездил на этюды в Рим, а позже – во дворец Диоклетиана в хорватском городе Сплите.
По возвращении в Англию он продемонстрировал наброски нового архитектурного стиля королю Георгу III. Вскоре все те, кто считал себя людьми с хорошим вкусом, потянулись к Адаму с заказами на перестройку своих домов. В этих проектах Адам воссоздавал архитектуру Рима и Греции – кессонные потолки, колоннады, портики и полуколонны. Интерьеры были декорированы пьедесталами, урнами, медальонами, трофеями[24]и регалиями хозяина (большинство было сделано Веджвудом), а также мебелью в псевдоримском стиле (производства Чипендейла).
Работа Пиранези «Виды Рима» привлекла также пристальное внимание франкмасонов, организации либерально настроенных интеллектуалов, решивших посвятить себя общественному благу, в число которых входили такие разные люди, как Джефферсон295 – 80, 113, 213, Вольтер, Гете, Франклин, Вашингтон и Моцарт296 – 188. Особое впечатление на масонов Лондонской ложи, основанной в 1717 году, произвела выпущенная книга Пиранези «Различные манеры украшения каминов» (1769) с иллюстрациями по египетским мотивам – обелисками, сфинксами и пирамидами. Масоны были в восторге от древностей (орден претендовал на древнюю историю) и тут же связали свои ритуалы и символы с древнеегипетской культурой.