Сахарное производство дало жизнь новому напитку, мгновенно завоевавшему рынок. Получали его путем перегонки патоки. До XVII века о нем практически нет упоминаний в исторических источниках, но в начале XVIII века рост цен на зерно, которое использовалось для производства крепкого алкоголя, заставил искать более дешевую альтернативу. Напитком, который перевернул быт моряков, стал ром. Британский королевский флот даже сделал его официальной выпивкой на своих судах, и каждому матросу полагалась ежедневная порция. Если в 1698 году в Англию было ввезено только семьсот восемьдесят четыре литра рома, то к 1775-му ежегодный импорт составлял уже семь с половиной миллионов литров.
За период с 1660 по 1775 год потребление сахара в различных видах выросло в Англии в двадцать раз. В 1650-х сахар был редкостью, в 1750-х – роскошью, а в 1850-х – необходимостью. Росту популярности сахара способствовала и промышленная революция. В карманах рабочих появились деньги, и они тратили их на сладкий чай. Сахар добавлял в их питание калорий и скрашивал унылый и однообразный рацион.
Когда в 1807 году Великобритания и США в конце концов запретили работорговлю, в сахарной промышленности произошел резкий спад – импорт сахара из Вест-Индии сократился на половину. После того как рабский труд объявили вне закона, возникла потребность в трудосберегающем оборудовании, чтобы снизить производственные затраты и поддерживать низкие цены при высоких объемах производства. К счастью, в 1813 году англичанин Говард изобрел вакуумный выпарной аппарат, в котором жидкости кипели при температуре ниже своего обычного градуса кипения. Это означало, что для варки сахара требовалось меньше топлива и он с меньшей вероятностью пригорал после кристаллизации.
|
|
Исчерпывающим ответом на молитвы сахарных магнатов стало изобретение чернокожего выходца из Луизианы Норбера Рийё. В молодости Рийё был отправлен в Париж на учебу и получил специальность инженера-механика. Некоторое время он читал лекции в институте Эколь Централь, а в 1834 году вернулся в Новый Орлеан. Через девять лет он изобрел многокорпусный испаритель218 – 85. По сути он состоял из нескольких вакуумных испарителей (аналогичных тем, что разработал Говард), каждый из которых нагревался паром предыдущего. В итоге топливо значительно экономилось. В течение шести лет испарители были установлены на тринадцати сахарных заводах и выдавали четыре с половиной тысячи тонн сахара в год. Луизиана стала столицей сахарного производства Америки.
Вести об этом изобретении быстро распространялись. В 1850 году аналогичная машина уже работала в Демераре[16], а европейцы использовали ее на заводах по переработке сахарной свеклы. Поскольку в то время не существовало международных законов об авторском праве, в 1850 году французский инженер Каиль завладел чертежами Рийё и запатентовал свой многокорпусный испаритель. Рийё у себя в Новом Орлеане тем временем готовился к отъезду, так как устал от нападок и пренебрежения, на которое его обрекала его африканская кровь. В 1861 году он вернулся в Париж и занялся египтологией с одним из братьев Шампольон, который перевел иероглифы со знаменитого Розеттского камня. Рийё также продолжил работу над конструкцией испарителя и в возрасте семидесяти четырех лет создал еще более экономичную модель.
|
|
Многокорпусный испаритель работает благодаря огромным запасам тепла, содержащимся в паре. Этот феномен был открыт в середине XVIII века Джозефом Блэком, профессором химии Эдинбургского университета. Он пытался помочь производителям шотландского виски найти способ экономии топлива. Недавнее объединение Англии и Шотландии открыло для шотландских экспортеров виски рынки Англии и США, а поскольку древесина тогда стоила дорого, изготовители виски стремились повысить производительность и снизить расходы на топливо. В своих экспериментах Блэк замерял количество энергии, которое необходимо, чтобы растопить чан замороженной воды, а затем – выкипятить его (вот это было уже посложнее). Исходя из результатов этих опытов, Блэк сообщил винокурам, какое количество дров необходимо для выпаривания определенного количества сусла, а также сколько воды требуется, чтобы конденсировать виски из пара. Это исследование подсказало Джеймсу Уатту, инженеру-инструментальщику из Университета Глазго, метод увеличения производительности паровой машины.
В 1765 году Уатт использовал полученные Блэком219 – 270, 304 знания о скрытой теплоте для небольшого усовершенствования механизма своего парового насоса и этим изменил мир. Недостаток насоса, которым он тогда пользовался, состоял в том, что когда пар двигал поршень вверх, он нагревал цилиндр. Затем поток холодной воды охлаждал цилиндр и пар конденсировался. Конденсация приводила к образованию в цилиндре разрежения пара, и внешнее атмосферное давление отталкивало поршень в исходное положение. Проблема была в том, что пар был настолько горячим, что холодная вода могла лишь частично остудить цилиндр. Таким образом, на следующем цикле пар уже конденсировался меньше, чем раньше. Так продолжалось до тех пор, пока разрежения220 – 170 больше не происходило, и насос останавливался.
|
|
Уатт решил проблему, подсоединив к основному цилиндру отвод с клапаном в отдельный резервуар, который погружался в ледяную воду. Когда пар поступал в цилиндр и двигал поршень, клапан открывался и пар проникал в резервуар. Под действием холодной воды, окружавшей резервуар, пар быстро конденсировался и происходило разрежение, распространявшееся и в главный цилиндр, который оставался горячим. Это помогло решить проблему неполной конденсации.
Усовершенствованная машина могла качать воду круглые сутки, и Уатт отправился на поиски компаньона. В 1768 году он договорился с Уильямом Боултоном, владельцем фабрики в Бирмингеме221 – 17, 136, 305, на которой работали шестьсот ремесленников. Предприятие выпускало обувные пряжки, пуговицы, рукоятки для шпаг, часовые цепочки и разнообразные побрякушки. Боултон увидел потенциал в машине Уатта, ссудил ему денег и надоумил сдавать машины в аренду шахтам, рудникам и чугуноплавильным заводам. В течение нескольких лет Уатт был знаменит и богат.
В то время в деле извлечения прибыли существовала одна сложность: доход лучше было забирать в чем угодно, только не в наличности. Из-за отсутствия должного регулирования финансовой системы больше половины монет в Англии являлись подделкой222 – 9, 19. Как следствие, провинциальные власти и частные компании часто чеканили собственную монету. В 1786 году Боултон решил использовать свой опыт производства пуговиц и паровой пресс Уатта для чеканки монет. Его первый контракт был на сто тонн медных монет для Ост-Индской компании. По счастливому стечению обстоятельств Боултон входил в число акционеров Корнуолльской меднорудной компании. В 1788 году он уже владел шестью прессами для чеканки монет и выполнял подряды для различных южноамериканских колоний и Сьерра-Леонской компании. Впечатленный успехами (и лоббистской активностью) Боултона британский Тайный совет поручил ему разработать дизайн новых государственных монет: пенни, полупенни и фартинга (четверть пенни). Тем временем он брал заказы из Франции, Индии и с Бермудских островов. В 1792 году его фабрика уже на восьми прессах штамповала памятные медали во славу чего угодно – от коронации русского императора до казни французской королевы, Трафальгарской битвы, Компании Гудзонова залива и, сколь ни забавно, отмены работорговли.
Боултоновские станки, для обслуживания которых хватало одного рабочего, чеканили неограниченное количество монет с производительностью от пятидесяти до ста двадцати штук в минуту в зависимости от диаметра и сложности рельефа. Монеты чеканились в стальном чеканном кольце, поэтому выходили идеально круглой формы и неизменного диаметра. А поскольку, в отличие от ручной чеканки, удары механического молота наносились с постоянной частотой и силой, формы реже ломались. В 1797 году дизайн английских государственных монет, который Боултон подал ранее на рассмотрение, обеспечил ему контракт на производство двухпенсовиков, пенсов, полупенсовиков и фартингов, а также подряд на постройку и оснащение нового монетного двора на Тауэр-Хилл в Лондоне. Что характерно, здесь авторство Боултона рапространялось на все – от планировки помещений до самих станков.
Восковая модель рельефа с изображением Святого Георгия для нового соверена эпохи Георга III (1816). Автор – Бенедетто Пиструччи. Несмотря на то что сначала новый дизайн монет критиковали, он прижился настолько, что использовался вплоть до 50-х годов XX века
В начале XIX века благодаря дизайну монет с этого монетного двора и высокому качеству новой чеканки возник феномен «национального художественного возрождения» в нумизматике. На французских монетах появилось изображение Марианны, на английских – Британии. Изображения на монетах явно тяготели к стилистике неоклассицизма. Возможно, это объясняется тем, что одним из друзей Боултона был Джосайя Веджвуд223 – 293, 307, изготовивший огромное количество керамики для интерьеров архитектора Роберта Адама224 – 294. Адам в тот момент только что вернулся из Италии (где были обнаружены развалины Помпей) и заразил британцев интересом к античной культуре.
Итальянский гравер Бенедетто Пиструччи, которого пригласили разработать следующую серию монет (именно он был автором золотого соверена с изображением Святого Георгия и дракона), в 1824 году привнес еще одну инновацию в монетное дело. Это было устройство под названием пантограф, или уменьшительная машина. Она состояла из нескольких поворотных рычагов, каждый следующий меньше предыдущего, и связывала перо художника с резцом. Сначала гравер создавал образец большого размера в каком-нибудь пластичном материале, в середине XIX века таким материалом обычно выступал гипс. Затем образец покрывали никелем, и он служил для гравера рабочим шаблоном, по которому тот отрисовывал контуры изображения на монете. Механизм пантографа через систему рычагов передавал его движения на резец, и рисунок наносился на штамп монеты в уменьшенном варианте. Пантограф Пиструччи зарекомендовал себя так хорошо, что монетный двор купил себе такой же, и главный гравер Уилл Вайон (который получил это место потому, что Пиструччи нельзя было принять на работу из-за его итальянского подданства) использовал это устройство для создания первых монет королевы Виктории.
Нанесение никелевой поверхности на рабочую модель осуществлялось гальваническим способом, впервые открытым Бруньятелли, коллегой Алессандро Вольты. Вольта225 – 186 в своем знаменитом столбе использовал химикаты и металлы для получения электричества, а Бруньятелли рассудил, что процесс можно повернуть и в обратную сторону: заставить электричество выполнять химические реакции. Он показал, что если в ванну с медным купоросом и лежащим в нем куском меди, подсоединенным к электрической батарее, поместить предмет, также подсоединенный к батарее, атомы меди высвободятся из раствора и покроют предмет. В то же самое время, кусок меди будет отдавать свои атомы в купорос и постепенно растворяться.
В 1833 году английский ученый Майкл Фарадей, исследуя этот процесс, заметил, что различным веществам для высвобождения атомов требуется разный электрический заряд. Это означало, что должна существовать зависимость между силой заряда и веществом, а главное – массой этого вещества. Из этой гипотезы Фарадей вывел свои два закона электролиза: а) масса вещества, выделившегося под влиянием электричества, пропорциональна величине затраченного электрического заряда и б) количество вещества, выделившегося под влиянием определенного заряда, пропорционально массе этого вещества.
В конце XIX столетия законы Фарадея позволили ученым пристальнее взглянуть на заряд и массу вещества. Эти параметры имели прямое отношение к рентгеновским лучам226 – 39, 116 и другим недавно открытым загадочным электрическим феноменам. В 1910 году в Кембридже ученый Дж. Дж. Томсон исследовал прохождение электронов через разреженные газы и заметил, что электрическое поле отклоняет их траекторию. Он попробовал проделать это с неоном и обнаружил, что поток частиц разбивается на два, как если бы у неона было две массы – одна больше, а другая меньше. Причем поток более легких частиц сильнее отклонялся под действием поля. Такие атомы (принадлежащие одному химическому элементу, но имеющие разные массы) стали называть изотопами. В 1919 году ассистент Томсона Фред Астон смог добиться разделения изотопов, вес которых отличался только на 1/1 000 000 000. Эта технология получила название масс-спектрометрия.
Современный масс-спектрометр позволяет определить состав любого испаренного материала при пропускании его частиц сквозь электромагнитное поле. Расстояние, которое пролетает частица, с почти абсолютной точностью указывает на то, какому веществу она принадлежит. Это значит, что можно определять мельчайшие следы преступлений. Или обнаруживать наличие остатков стероида в крови спортсмена. Или отслеживать химические метки лекарства, пока оно находится в крови пациента. Или определять микроскопические частицы взрывчатки на одежде подозреваемого в терроризме.
Если требуется определенный изотоп вещества, можно отобрать его с помощью масс-спектрометра. Нужно испарить материал, пропустить его через электромагнитные поля и отобрать изотоп в месте падения нужных частиц. В начале 40-х годов XX века технология разделения изотопов изменила мир. За два дня до начала Второй мировой войны была опубликована научная статья, где указывалось, что радиоактивный распад значительно более вероятен для урана 235, нежели для урана 238. Беда была в том, что урана 238 в природе в сто сорок раз больше, чем урана 235. Другими словами, достаточного количества нужного урана для цепной реакции в природе может и не быть. Альтернатива оставалась только одна: выделить редкий уран 235 из его смеси с ураном 238. Американские ученые из сверхсекретного Манхэттенского проекта, штаб которого располагался в Оук-Бридже в штате Теннесси, соревновались в отчаянной гонке с учеными Третьего рейха и в конце концов сорвали банк. В 1943 году разделение изотопов было успешно произведено, и подрыв атомной бомбы стал вопросом времени227 – 49.
Здесь две колеи этой истории сходятся наконец вместе. Первая, «рабовладельческая», цепь событий складывается из испарителей сахара, паровых машин, чеканки монет, электролиза и атомного оружия. Вторая, «аболиционистская», – из Бруклинского моста, гальванизации, колючей проволоки, консервированной кукурузы и кадмия для консервных банок. В итоге выяснилось, что кадмий – прекрасный поглотитель нейтронов, именно из него были сделаны стержни для контроля цепной реакции в первой ядерной установке.
Атомную энергию часто приводят как успешный пример «перековки меча на орало». Однако история знает и обратные случаи…
Дороги
Самое удивительное в великой паутине перемен – это то, что она не такая уж и великая. В ней находимся мы все – и гении, меняющие мир, и ничтожества. В паутине, правда, полных ничтожеств не бывает, каждый вносит свою, пусть даже минимальную, лепту в процесс перемен. Иногда самое незначительное и будничное событие приводит к последствиям, сотрясающим планету.
Взять, к примеру, случай Джетро Талла, ничем не выдающегося англичанина среднего класса из Грейс-инн в Лондоне, который получил звание барристера[17]и собирался трудиться на ниве закона. Никто не знает, что случилось потом, но неожиданно у него пошатнулось здоровье, он оставил суд, купил ферму неподалеку от тихой английской деревушки Хангерфорд и собрался насладиться спокойной жизнью фермера-джентльмена. Вскоре, однако, болячки заставили его перебраться в другой климат, и в 1711 году он отправился в Италию и Францию. В 1713 году он уже жил среди волнистых холмов Лангедока на юго-западе Франции, в окрестностях Фронтиньяна.
Вот тут-то события и приняли неожиданный оборот. Талл обратил внимание, что местные виноделы совсем не пользуются навозным удобрением, не желая, чтобы вино приобретало неприятный вкус. Вместо этого они сажают виноград прямыми рядами и глубоко пропахивают землю между ними плугом с определенной периодичностью в течение сезона. Эта процедура избавляла от сорняков и помогала поддерживать почву рыхлой. Виноград рос прекрасно без всякого навоза.
Со временем Джетро Талл достаточно окреп, чтобы отправиться домой, и по возвращении попробовал французский способ на своей собственной ферме. Сначала он ограничился рыхлением на участках с репой и картофелем, но дело пошло так хорошо, что вскоре он переключился и на пшеницу. К своему изумлению, тринадцать лет подряд он собирал урожаи без всяких удобрений. Более того, урожаи значительно выросли. Следовательно, рыхление увеличивало урожай (а это был доход) и избавляло от необходимости в навозе (а это значило сокращение производственных расходов). Результаты своих наблюдений он опубликовал в одном из журналов, хорошо помогающих от бессонницы, – «Пропашное земледелие». Поначалу консервативные английские помещики сопротивлялись новшествам, но затем кто-то перевел работу на французский. Это решило дело. Английские джентри полагали, что мода начинается и заканчивается во Франции, поэтому рыхление мгновенно стало земледельческим шиком.
Новая технология имела одно очень важное преимущество: она появилась в самый разгар английской сельскохозяйственной революции. Революция началась примерно за столетие до этого с таких новшеств, как севооборот и импорт из Голландии культур для насыщения почвы азотом (например, клевера). Распространялась практика огораживания. Огораживание общинных земель оберегало животных от хищников и болезней, поддерживало здоровье скота и позволяло осуществлять селекционное разведение тех животных, которые давали больше мяса. Чем больше пищи, тем она дешевле, а значит, люди раньше женились и рожали больше детей. За ростом населения следовал рост спроса на промышленные товары, что, в свою очередь, было еще одним стимулом к промышленной революции.
Ирония в случае с Таллом заключается в том, что Франция сильно выручила английское сельское хозяйство, хотя ее собственное находилось в крайнем упадке. Общенациональный продовольственный рынок не развивался по причине ужасающего состояния французских дорог, вся экономическая активность была раздроблена по регионам, а торговля – по большей части локальна. Ограничительный феодальный характер земельного законодательства оставлял мало стимулов для инвестирования в сельское хозяйство промышленных капиталов, которые в свое время способствовали росту английского земледелия и скотоводства. Земель в полной собственности было немного, и они представляли собой небольшие участки, которые могли обеспечить своему владельцу лишь прожиточный минимум.
Даже если бы общенациональный рынок существовал, торговля находилась в беспомощном состоянии из-за десятка региональных систем мер, весов и тарифов. Ситуация напоминала порочный круг: при ограниченном уровне индустриализации в городах население не могло прокормить себя и власти были вынуждены вводить фиксированную цену на хлеб. В то же время, чтобы обеспечить непрерывность поставок в таком невыгодном режиме торговли, закон обязывал крестьян продать свою продукцию на рынке в течение трех дней, по любой цене. Стимулов к наращиванию производства было крайне мало.
За наведение порядка взялся Франсуа Кёне, сельский врач, ставший хирургом и безгранично восхищавшийся английской земельной политикой. Он остался бы незамеченным, если бы не оказался в нужное время в нужном месте и не попался на глаза фаворитке Людовика XV Жанне Антуанетте Пуассон (более известной как мадам Помпадур). Полное отсутствие у Кёне светских манер и привычка говорить бескомпромиссно и прямо в эпоху поклонов и реверансов, видимо, были в диковину, потому что в 1749 году он стал личным врачом мадам Помпадур и был поселен в полуэтаже, прямо под ее апартаментами в Версальском дворце. Поговаривали, что Кёне приобрел популярность при дворе после того, как излечил фригидность Помпадур, отговорив ее от диеты, состоявшей из ванили, трюфелей и сельдерея, и заставив делать зарядку.
Поскольку квартира Кёне находилась прямо по пути в покои Помпадур, на лестнице он частенько встречал всех знаменитостей, интеллектуалов и либеральных мыслителей, приходивших к ней с визитами и посещавших ее регулярные салоны, в том числе Вольтера228 – 209, который, кстати, был поклонником мелиоративных методов Талла, Кондильяка, Бюффона и Гельвеция. Был в гостях у фаворитки и Дидро, редактор новой удивительной энциклопедии, имевшей целью подать знания в современной и рациональной форме. Кёне написал в эту энциклопедию две статьи: «Фермеры» (1756) и «Сельская философия» (1763). В этих текстах он изложил свои рецепты борьбы с экономической болезнью Франции. Его теория стала называться физиократия: он напрямую связал состояние человека и физические условия его жизни. При правильно налаженном сельском хозяйстве и производстве продуктов питания, считал Кёне, все остальное приложится.
Кёне верил, что невероятными успехами в сельском хозяйстве Англия во многом обязана общему национальному рынку, где производители вольны продавать и покупать все, что им вздумается, без каких-либо ограничений. Катастрофическая ситуация во Франции подтверждала точку зрения Кёне: у природы свои законы и потребности, и любое вмешательство может только погубить естественный порядок вещей. Результаты таких вмешательств были очевидны – от Парижа до Марселя. Планы Кёне по дерегуляции экономики пришлись по душе аристократам-землевладельцам, они не отказались бы в зависимости от конъюнктуры либо продавать продукты на рынке, либо удерживать их. Тем не менее основной целью физиократов было снижение цен на хлеб, что являлось ключевым фактором политической стабильности. «Честный кусок хлеба» спас бы страну, но появиться он мог только в результате конкуренции, которую должна была обеспечить политика свободной торговли229 – 4. Дешевый хлеб привел бы к оздоровлению экономики, как это уже случилось в Англии. Физиократы утверждали, что состояние французской толпы настолько отчаянно, что если не принять срочные меры, она может одичать.
«Саваж» (дикарь) – термин, введенный в обиход философом и вечным швейцарским изгнанником Жан-Жаком Руссо. Наполеон и иже с ним считали именно его в первую очередь ответственным за события Французской революции. Руссо был вынужден покинуть родную Женеву из-за своих левых взглядов и большую часть жизни провел, перепархивая из Франции в Англию, из Англии в Швейцарию и обратно, до самой своей смерти во Франции в 1778 году.
В 1754 году Руссо написал эссе, где впервые использовал термин «благородный дикарь». Во французском мире «божественной» королевской воли, аристократии с ее абсолютной властью над крепостными, упрощенным правосудием и коррупцией чиновничества Руссо тосковал по простой жизни первобытного человека. Возможно, имея в виду индейцев Америки, он рассуждал о «дикой» жизни один на один с природой, среди первозданных красот гор и лесов. Руссо так описывал это существование: «Я вижу, как он утоляет голод под сенью дуба, запивая пищу водой первого ручья, и находит ночлег у подножия того же дерева, где был подан его обед. И все его нужды удовлетворены».
Однако затем это естественное и раскрепощенное состояние, в котором дикарь был самодостаточен и не нуждался в других, было утрачено, люди стали сбиваться в группы, так как число их увеличивалось и возникла необходимость распределять ресурсы. Они были вынуждены передать часть своих общих ресурсов в руки сюзерена, который в свою очередь насаждал законы для обеспечения всеобщей безопасности. Так возникло право владения, а вместе с ним и законы, призванные, с одной стороны, увековечивать это право, а с другой – запрещающие выражать свои мысли и взгляды тем, кто ничем не владел. Для Руссо этот процесс социализации означал деградацию человеческого рода.
В работе «Общественный договор», которая сильнее всего распалила республиканские страсти французов, Руссо развил эту тему. Изначальные природные свободы должны быть правом каждого, и это право необходимо восстановить. Законы должны быть выражением воли народа, и только народ может одобрить существование правительства своим голосом. Те, кто пишет законы, должны иметь законодательную власть. Верховная власть есть не более чем политический орган, исполняющий «общую волю». Но самое главное, единственное, чем должен обладать человек для осуществления своей воли и голоса в таком демократическом государстве, – «чувство», врожденный критерий правды и добра, который заложен в каждом человеке.
За эти мысли Руссо не очень-то жаловало королевское правительство. Накануне Французской революции его послания читали вслух на улицах, его книги провозили контрабандой из-за границы, а на тайных митингах его идеи передавались из уст в уста. В 1789 году он был провозглашен идейным основателем новой республики. Однако для свержения французской монархии потребовалось нечто большее, чем слова Руссо. Последней каплей стал страшный удар по экономике, нанесенный другой революцией с противоположной стороны Атлантики.
Война за независимость США предоставила Франции прекрасную возможность сделать то, чего она желала годами, – насолить Англии. Французские колонии в Вест-Индии страдали от британского флота; французская Канада досталась британцам; французская экономика терпела урон от перебоев с поставками хлопка из южных штатов, так что в интересах Франции было помочь американским повстанцам любым возможным способом. Организовать дело взялся уже известный к тому времени драматург Пьер Огюстен Карон де Бомарше (в числе его пьес – «Севильский цирюльник» и «Женитьба Фигаро»). Для отмывания денег, предназначенных революционерам, он учредил фиктивную фирму «Горталес и компания». На тот случай, если французские корабли со снаряжением для Америки будут остановлены британским флотом, он подготовил фальшивые грузовые накладные. Он даже нанял провокаторов для распространения антибританских настроений среди колонистов.
Французское общественное мнение (малочисленной образованной части общества) поддерживало это предприятие. Молодые аристократы без гроша за душой с удовольствием пользовались возможностью продвинуться и заработать на этой трансатлантической военной диверсии. Король также поддерживал проект, поскольку премьер-министр Некер представил ему состояние государственных финансов таким образом, как будто Франция могла вполне себе позволить такую аферу.
Какой бы ни была цена, Франция добилась своей цели отделения Америки от Англии. Благодаря прибытию французского адмирала де Грасса (с тридцатью кораблями и тремя тысячами солдат) в Чесапикский залив и осадной артиллерии, подоспевшей в то же самое время из французского гарнизона в Ньюпорте, в сентябре 1781 года под Йорктауном британцы были обескровлены и обезоружены. Капитуляция английской армии под Йорктауном230 – 13 решила исход войны. Тем не менее Франция дорого заплатит за то, что на девяносто процентов вооружила повстанцев и наполнила их сундуки. Прямым следствием расходов на американскую кампанию стало то, что за период с 1774 по 1789 год королевский долг вырос со ста пятидесяти до пятисот миллионов долларов. Если добавить к этому еще и экстравагантные замашки короля, то этого долга было достаточно, чтобы ввергнуть страну в банкротство и финансовый хаос. Французская революция была неизбежна.
Революция не только смела прогнившую политическую систему. Она, равно как и американская Война за независимость, способствовала рождению нового мировоззрения. В прошлые времена мыслители и художники обращались за вдохновением к классике. Наука силами Ньютона и Лейбница231 – 82, 253, 309 продемонстрировала, что Вселенная живет согласно законам физики. Влияние революций отразилось в том, что многие стали считать современную науку и общество слишком механистичными, личность – низведенной до роли винтика в машине, а знание – фрагментарным и лишенным социальной значимости. Пришло время для новой этики, с одной стороны, еще более индивидуалистичной, а с другой – обеспечивающей ту связь человека с природой, о которой говорили Руссо и другие мыслители.
Впервые эти новые идеи были озвучены в Германии в конце XVIII века. Движение возглавлял 23-летний профессор Йенского университета Фридрих фон Шеллинг. Система взглядов, которую он разработал, называлась натурфилософией. Он критиковал старый картезианский механистический взгляд на мир и пытался объединить все науки в единую универсальную теорию. Возможно, что первоначальную идею он почерпнул у Карла Фридриха Кайлмейера, биолога из Йены, который читал лекции о чувствительности живых организмов.
В то время складывалось представление, что эксперименты с магнетизмом и электричеством могут выявить некую единую и неделимую силу, которая существует наряду с гравитацией и проявляется во всех жизненных процессах и воле человека. Таким образом, по мнению Шеллинга, любая наука, которая рассматривала человеческий дух отдельно от сил природы, была ошибочна. Идеи Шеллинга сподвигли ранних романтиков232 – 256 на исследование способов проявления личности. Важны были не физические аспекты существования, а чувства, с помощью которых личность постигает реальность. В музыке, литературе или живописи личность изображалась наедине со своими чувствами, в поиске единения с природой и миром. Знание рассматривалось как чувственный опыт, а не логические рассуждения.
Естественно, вся эта неопределенность вызывала весьма противоречивые чувства у научного сообщества. Среди немецких медиков ходила фраза: «Натурфилософия – это чума нашего времени». Парадоксально, но именно на медицину натурфилософия оказала наибольшее влияние. Именно в противовес натурфилософским представлениям о мистической силе Иоганн Мюллер, профессор физиологии (он же основал эту науку), попытался понять с физиологических позиций, что же на самом деле происходит во время процесса «чувствования». В 1840 году он сформулировал закон специфических энергий, согласно которому, при стимуляции определенного органа возникает определенное, свойственное этому органу ощущение и никакое другое. Так, ухо реагирует только на звук, глаз – только на свет и так далее. При этом реакция на стимуляцию зависит именно от органа, а не от стимула как такового. Для органа не было разницы, что именно его возбуждало – свет, звук или электричество. Стимулировать органы могли даже внутренние факторы, например воображение. Это объясняло, в частности, почему люди видели призраков. Мюллер ставил много опытов с животными и предполагал, что в автономной нервной системе могут быть отдельно представлены двигательные и сенсорные нервы.