Л. И.: Географию, например, лучше всех знают путешественники. А астрономию – космонавты. И настоящие ребята вырастают из тех, которые сами умеют работать и головой, и руками, а не только читали в книжке, что надо слабых всегда защищать. Правильно?
К. К.: Правильно‑то правильно. Только тебе, папа, должно быть лучше других понятно, что дальний космос – это не самый лучший полигон для практического применения школьных прописей. Это, между прочим, опасно для жизни.
Л. И.: У Женьки второй разряд по космокарате. И ты сама мне рассказывала, как он с кофейной плантации в одиночку отправился на центральную меркурианскую базу, когда солнечный протуберанец вывел из строя транспорт и вырубил связь. Пешком, с трехдневным запасом продовольствия. И ничего, слегка поцарапанный вернулся, приведя с собой кибермедика. Вспомни‑ка, в какие переплаты попадала ты сама в его возрасте. На Мандариновой планете, когда сбежал тигроклювый саблекрыл…
К. К.: Целый месяц ходила пластырем обклеенная. Зато я этого саблекрыла тогда – ух!
Л. И.: Вот и договорились.
Маковка чинно встал из‑за стола и аккуратно бросился деду на шею.
– Ура, дед! Ты у меня не дед, а сказка! – завопил он.
Я взял с подноса креманку со сладким сугробиком и звякнул ложечкой. Случайно.
Маковка обернулся, увидел мои глаза и покинул дедову шею.
– Без Яна не полечу, – скорбно объявил он.
– Хорошо, – сказала Ксения Карповна. – Я договорюсь с родителями Яна. Полетите вместе.
Если Ксения Карповна что‑то обещает, значит, это железно. Но ведь этого не может быть! Я лечу с Маковкой в космос! И не на воскресную прогулку по нашей галактике, а в настоящий, полный опасностей, дальний разведывательный полет. Кажется, я сейчас проснусь и увижу наушники, учебник по космической лингвистике и Пифию Андреевну с наставительно поднятым пальцем.
– Завтра утром – старт, – сказал Лев Ильич и взял с подноса порцию пломбира.
Начиналась волшебная жизнь.
Глава вторая
Длинные ноги деда Маковкина шагали по бетонным плитам космодрома Савино. Шериф – любимец Льва Ильича – катил вслед за ним тележку с земными сувенирами. Их было много: мнемокристаллы с записями Воронежского хора, жостовские расписные подносы, дагестанская чеканка, ковбойские шляпы, австралийские бумеранги, банки с облепиховым вареньем и маринованными маслятами. Весь вечер Маковка, дед и я составляли список сувениров. Лев Ильич никогда не отправлялся в далекое путешествие, не приготовив подарки для своих старых и будущих друзей.
– Вовремя преподнесенный презент поможет выбраться из самой безвыходной ситуации, – говорил Лев Ильич. – Однажды на планете Косоглазых Драконов меня чуть было не гильотинировали за то, что я повесил берет на рога светлейшего герцога Паргодубала VI. Милорд вышел меня встречать, а я принял его за чучело, установленное в прихожей дворца вместо вешалки. Герцог был в ужасном гневе и повелел меня казнить за вопиющую бестактность. Дело спас трехколесный велосипед. Паргодубал VI, получив подарок, как сумасшедший гонял по анфиладам и галереям своего дворца, натыкаясь на придворных драконесс. И теперь на планете самый любимый вид транспорта – это наш земной трехколесный велик. Верхом на велосипедах маршалы‑драконы принимают парады. Даже трон Паргодубала снабжен колесами, педалями и рулем. Надо будет во время рейса заглянуть к Косоглазым Драконам, меня там собирались наградить Велоподшипником I степени.
У люка космоскафа Маковкин остановился и бросил взгляд на наши с Женькой сумки.
– Ничего не забыли? – спросил он.
Мы с Маковкой дружно замотали головами.
– Лишнего тоже ничего?
Мы повторили наш ответ.
– А вот это напрасно, – хехекнул Лев Ильич. – «Гамаюн» – звездолет вместительный, а вдали от Земли любая безделушка может устроить праздник душе. И пригодиться тоже может, совершенно неожиданно. Я, например, всегда таскаю с собой кучу всяких ненужных вещей.
Лев Ильич вытащил из кармана какой‑то пластмассовый тюбик, извлек из него стерженек с петелькой на конце, подул – и в воздух выбилась гроздь мыльных пузырей. Радужные шарики поплыли над космодромом, как игрушечные созвездия.
– Здорово? – гордо спросил Лев Ильич. – У меня еще и не то припасено. Увидите – закачаетесь, – пообещал он и шагнул в люк космоскафа. Зашел, как заходят в булочную, что за углом. А мы с Маковкой переступили порожек с замиранием сердца. Неужели мы действительно уже не шестиклассники, а космоиспытатели, отправляющиеся в сверхдальний рейс? Ребята осенью с ума сойдут, когда мы появимся в школе с эмблемами Космофлота и с серебристыми нашивками на рукавах – одна нашивка за десять мегапарсек полета.
Шериф закатил свою тележку, высунулся наружу, прокричал роботам космодромного обслуживания «До скорого!» и лишь тогда нажал на кнопку шлюзовой панели. Крышка плотно закрыла люк, и мы оказались во власти нового мира, где небо не голубое, как мы привыкли, а черное и звездное, где живут злодеи и герои, где можно самому совершить подвиг, а не узнать из программы новостей, что его уже совершил кто‑то другой.
– Плиз! – сказал мне Маковка и указал на кресла. – Десять минут, и мы на «Гамаюне». Хочешь карамельку?
Он сунул мне «Взлетную» и с гиканьем прыгнул в кресло. Рядом с ним устроился Лев Ильич, а я сел напротив. Шериф помог нам пристегнуть ремни и тоже присел на краешек, хотя ему‑то ускорение было нипочем. Табло на стене показывало отсчет времени: 12, 11, 10…
– Сейчас стартанем, – благодушно объявил Лев Ильич и закрыл глаза.
Но световые цифры на табло вдруг погасли.
– Лев Ильич! – послышался из динамика голос диспетчера космодрома. – Вы слышите меня?
– В чем дело? – удивленно спросил Маковкин, открывая глаза. – Мы летим или не летим?
– Получена гравиграмма с Нулиарды. Вы понимаете меня?
– Вас понял, – чуть помолчав, ответил Лев Ильич. – Значит, они его все‑таки не устерегли. Давно это случилось?
– Сами узнали об этом два часа назад. Может быть, попросить ребят подождать пока на Земле?
– Ерунда, ничего с ними не случится. Давайте отсчет.
И Маковкин снова откинулся на спинку кресла. Опять засветилось табло.
– Дед, что стряслось? – встревожено спросил Маковка. – Яна и меня хотели высадить?
– Хотели. Ну‑ка, закрой рот, а то подавишься.
…3, 2, 1…
Кресло опрокинулось назад, и я вдавился в сиденье, как палец в бисквит. Только коленки и нос торчали. Ясно, почему Маковкин велел Женьке закрыть рот. Кресла космоскафа спасали нас таким образом от перегрузок.
Космоскаф стремительно несся прочь от Земли, туда, где нас ждал «Гамаюн». Корабли такого класса строили прямо на орбите.
Вдавленный в кресло, я размышлял о странном диалоге Маковкина и диспетчера. О планете Нулиарде я раньше не слыхал. Кого там не устерегли, тоже непонятно. Не то какого‑то злодея, не то стихийный катаклизм, а может быть, просто солнце сбежало из их планетной системы, всякое бывает. Но то, что в последний момент нас с Женькой собирались высадить, говорило об одном: рейс «Гамаюна» будет опасным, и мы сможем вернуться не только с нашивками, но и с медалями. Вон у Шерифа ими вся грудь обвешана. Наверное, Шериф – единственный в мире робот, имеющий ордена. И это все Лев Ильич: если его награждают за проявленную доблесть, то он и за любимца хлопочет.
Кажется, космоскаф тормозит. Кресла возвратились в прежнее положение, и мы вынырнули из «бисквита».
– Прибыли! – объявил Шериф. – Сейчас открою люк.
Он ушел, послышалось шуршанье, голоса: «А, это ты, привет!» – «Салют! Ну, как тут, не скучно было?»
– С кем это Шериф разговаривает? – поинтересовался я у Льва Ильича.
Это тоже робот. Гулливер. Пятый член команды. Я его взял напрокат в столовой высшего космонавигационного училища. Уж больно хороший кулинар. Наверное, пока он дежурил на «Гамаюне», успел до нашего прибытия приготовить что‑нибудь вкусненькое. Ну, нам пора знакомиться с кораблем.
Мы покинули космоскаф и вышли в фойе «Гамаюна». Именно фойе – огромное, с зеркалами и картинами на стенах.
«Добро пожаловать на «Гамаюн!» – было выведено шоколадным кремом на фасаде пышного торта, который преподнес нам робот Гулливер. То была многослойная композиция, куда входили персиковые ломтики, запеченные со сгущенным молоком, орехи с черешневой мякотью вафли и безе. Торт истекал соками и розовой глазурью: Гулливер полил его сверху сиропом из цветков лотоса.
Выглядел этот робот странновато. Голова смахивала на глобус, усеянный множеством лунок и отверстий. В них были вставлены объективчики, которые могли проецировать на потолок виз звездного неба. В космонавигацинном училище, как объяснил Лев Ильич, Гулливер числился планетарием. А стряпня – это уже в свободное от основной работы время. Хобби.
Руки робота были гибкие, как щупальца, с множеством мелких пальчиков. Видно было, что это робот‑интеллигент. Не то, что Шериф – свой в доску, без претензий.
Началась дегустация.
– Попробовали бы вы съесть этот торт в условиях невесомости, – заметил Лев Ильич. – Все отсеки «Гамаюна» заполнились бы бисквитным крошевом и сладкими слюнками. На древних кораблях, кстати, не было искусственной гравитации, вот как сейчас на маленьких космоскафах. Космонавты питались полужидкой гастрономией из тюбиков.
– Может, шампанского принести? – осведомился Гулливер.
– Побереги для Загарульны, – посоветовал Лев Ильич. – Он до него большой охотник. Разнести лучше апельсинового сока. По каютам разнеси. Ибо первоначальное расписание рейса полетело в тартарары. Через пятнадцать минут запускаем двигатели и на полных оборотах идем к Нулиарде.
И Лев Ильич, сам себе дав команду «Кру‑гом», отправился в рубку.
– Слышали? – спросил нас с Женькой Гулливер, когда Лев Ильич ушел. – Шагом марш по каютам. И сидеть там смирно. Игрушки кончились. Началась дисциплина.
– Чего я там не видел, в каюте? – возмущенно заговорил Маковка. – Можно подумать, нам не интересно посмотреть на старт. Сам‑то, небось, пойдешь в рубку. Там иллюминатор большой, во всю стену. А мы – в каюту? Ит дазн΄т сьют!
– Бунт на корабле? – вежливо осведомился Гулливер.
– Вот именно. Полундра! – завопил Маковка и побежал было вослед деду. Я едва успел поймать его за рукав.
– Мы посидим, посидим, – громко обещал я роботу, волоча упиравшегося Маковку по коридору к дверце лифта. – Только не забудьте, дяденька, сказать, когда можно будет выйти… Ну чего ты брыкаешься? (Это я уже Маковке.) Тихонечко посидим минут пять в лифте, а потом подберемся к рубке и узнаем, какую тайну они пытаются от нас скрыть.
– Это что же! Подслу…
Я зажал Маковке рот.
– Ничего и не подслушивать. Разве члены экипажа не имеют права знать все подробности предстоящего рейса?
– Нг‑нг‑нг!
Я отпустил Маковку.
– Зачем руками прямо в рот! – Маковка обозлился. – Думаешь, мне самому не интересно? Подслушивать, так подслушивать.
В кабине лифта мы помирились. Отсидев положенные пять минут, выбрались снова в коридор и на цыпочках пошли к рубке. На стенах мигали световые указатели: «Поворот на камбуз», «В кают‑компанию», «К бассейну и душевым», «К орудиям правого борта».
– Знаешь, еще где‑то есть отсек с воздушным ковром, – шепотом сообщил Женька, – ложишься на него, нажимаешь кнопку, и тебя поднимает вверх струей ветра. Можно плавать и качаться над полом, как на воздушной подушке.
Вот и дверь в рубку. Мы прильнули к ней, стараясь вслушаться в разговор, происходящий у командирского пульта. Кое‑что было слышно.
– Лучшее средство воспитания – хороший ремень! – донесся гулкий голос Шерифа. Потом что‑то пробормотал Гулливер.
– У Трысьбы, кроме омраченного детства, наверняка были другие причины сделаться пиратом, – ответил ему Лев Ильич.
– Ремня бы ему. Ух! – снова подал голос Шериф.
Маковка полез в карман и вытащил мини‑робота на четырех колесиках, с оттопыренным акустическим «ухом» на спине.
– Сейчас будет слышно лучше, – пообещал он, запуская шпиона через трубу пневмопочты в закрытый отсек. – Засунь радиочип в ухо.
И он подал мне крошечный пластмассовый шарик.
Как только я последовал Женькиному совету, в голове моей зазвучал голос Гулливера:
– Сверхмощное поле, и оказалось пробитым! Такое под силу только орудиям крупного калибра. Какие устанавливают на линкорах.
– Может быть, мину подложили, – буркнул Шериф.
– Мина или пушка, это неважно. Главное, Трысьба кому‑то понадобился. Хорошо, если это дело рук его дружков‑пиратов, успевших скрыться от возмездия. А вдруг его вызволили из плена обитатели неизвестной нам системы? – спросил дед.
– Зачем им такое сокровище? – удивился Гулливер.
– Не все планеты Вселенной заселены интеллигентными существами. Кое у кого развиты инстинкты хищников. Помните Империю Козлоглавов?
Я чуть не подпрыгнул. Совсем недавно в школьной библиотеке я нашел том, где описывалась борьба объединенных галактик с этой Империей. Козлоглавы решили подчинить себе всю Метагалактику и для достижения цели не гнушались никакими средствами. Засылали диверсантов, вызывали искусственные метеорные ураганы, расставляли западни на самых оживленных космических трассах. Руководствовались они простой тактикой: ужаснуть противника злодейством, обескуражить его невиданным свинством. Ведь воспитанные люди часто теряются, неожиданно сталкиваясь с агрессивным хамством.
Что, если сбежавшего пирата Трысьбу сделают своим орудием существа, подобные Козлоглавам? Ведь и поймать‑то его удалось только потому, что никто не позволял ему заправляться горючим, никто не снабжал по доброй воле боеприпасами – все гнали прочь. А будь у пирата надежная база и щедрое снабжение, то кто его знает… Может быть, до сих пор транспортные караваны сопровождались бы вооруженными крейсерами.
– Ну, это ты загнул, – сказал Шериф. – Трысьба не пойдет ни к кому на службу. Он самый настоящий анархист.
– Как бы там ни было, – подвел итог разговору Лев Ильич, – надо как можно быстрее добраться до Нулиарды. Может быть, найдем разгадку прямо на месте. Да и Трысьба далеко уйти не успел. В подпространство войдем чрез ближайшее устье – возле Меркурия. А сейчас – старт. Кстати, а где ребята?
– Я их в каюты отправил, – сказал Гулливер. – Незачем им знать, что предстоит схватка с Рубиновым Трысьбой.
– Это почему? – недоуменно спросил Маковкин.
– Волноваться будут, – объяснил Гулливер. – Испугаются. И вообще, надо поберечь детские нервы.
– Э, нет, – решительно заявил дед. – Беречь мы их, конечно, будем. Но нянчиться – никогда. Поэтому выдай им, Шериф, по лаузеру с полным боекомплектом и проведи курс стрелкового мастерства в тире. Если Женька и Ян будут отсиживаться по щелям, пока мы будем сражаться, то из них никогда не получатся настоящие земляне. А знаешь, что главное в характере землян, Гулливер?
Гулливер не знал.
– Учись, – сказал дед. – Если ты видишь, как кому‑то причиняют боль, если замечаешь несправедливость, не подсчитывай собственные силы. Не прикидывай, сможешь ли помочь, или тебе наподдают за компанию. Но такую привычку можно выработать только в драке. Теоретическое знание предмета тут не поможет. Поэтому зови‑ка, Гулливер, ребят сюда. Им, кстати, будет интересно посмотреть на старт «Гамаюна» через большой иллюминатор.
Я вытряхнул из уха радиочип и вместе с Маковкой шмыгнул в ближайший коридорчик. Дверь рубки отъехала в сторону и выпустила Гулливера. Он держал за «ухо» Маковкина мини‑шпиона.
Инстинктивно мы вжались в стену. А она вдруг опрокинулась.
Вверх тормашками мы полетели вниз и чуть не захлебнулись какими‑то колючими и холодными хлопьями. Это был снег. Самый настоящий сугроб. Гулливер хохотал, стоя на пороге морозильного отсека. Маковка кинул в него снежком.
– Осторожно! В сугробе шампанское ля Загарульны! Ах‑ха‑ха! Хо‑хо!
Гулливеру все еще было весело.
– Теперь вы на собственном опыте убедились, что непослушных мальчиков рано или поздно ожидает наказание! – Сдерживая смех, он наставительно поднял металлический палец, вот еще Пифии номер два нам тут не хватало. – Но не бойтесь. Я никому не расскажу про ваше шпионство.
– Значит, правда, что Трысьба сбежал? – спросил Маковка, выбираясь из сугроба.
Телескопическая рука робота неимоверно вытянулась, подхватила Женьку и выволокла его из снега.
– Сбежал. А о чем это говорит? Это говорит о том, что…
– Что мы его поймаем! – провозгласил я.
– Правильно!
И длинная рука Гулливера выудила из морозильника меня.
Тяжелая дверь снова отъехала, и мы вошли в рубку. Панорамный иллюминатор опрокинул на нас космическую черноту. «Гамаюн», наш огромный корабль, был крошечной хвоинкой, готовой сорваться с ветки и упасть, и падать без конца, пролетая меж планет и звезд, куда‑то в бесконечную глубину.
Дед, небрежно ткнув в кнопку «Старт», сразу же отвернулся вместе с креслом от иллюминатора, выказывая полное равнодушие к открывшейся за его спиной картине. А мы с Маковкой боялись моргнуть, чтобы не упустить даже мгновение того, что нам предстояло увидеть.
Оттуда, где только что полыхнули дюзы корабля, мы рванулись… Нет, это космическое небо рванулось на нас. Точечки звезд вытянулись стрелами. Солнце будто взорвалось. Казалось, что еще чуть‑чуть, и мы ка‑ак врежемся!.. Не может же все это лететь на нас бесконечно, куда‑то все равно нужно упереться, где‑то полощется на ветру транспарант с надписью «Финиш».
– Погодите, еще в подпространство войдем. Такого, наверное, не приходилось видеть?
– Через какое устье? – осведомился Маковка.
– Через «Крымское». Знакомое название?
Еще бы не знакомое. Это была первая шлюзовая система, созданная землянами. Представьте себе огромные, величиной с Крымский полуостров, ворота, висящие в космосе. Корабль медленно входит в первый шлюз и начинается адаптация. Подпространство – это мир, существующий параллельно с нашим. Там свои физические законы, и внезапное вторжение инородного тела может вызвать чудовищный катаклизм. Поэтому во время перехода в подпространство и сам корабль, и его экипаж должны стать как бы антикораблем и антиэкипажем. На процесс постепенной адаптации уходит двое суток. Семьдесят шлюзовых камер «Крымского» превратят нас, шаг за шагом, в наши зеркальные отражения.
– Далеко еще до устья? – спросил я у Льва Ильича.
– Две минуты.
А «Гамаюн» несется с огромной скоростью! Рука моя сама потянулась к клавишам на пульте «Аварийное торможение».
– Ты чего?
– Тормозить надо. Врежемся же.
Шериф сграбастал меня в охапку и насильно втиснул в кресло.
– Тормозить не будем. Это нам ни к чему, – заявил он.
– Совершенно верно, – подтвердил дед. – Нам необходимо прибыть к Нулиарде как можно раньше. Двое суток болтаться по шлюзам некогда.
И Лев Ильич сообщил, что «Гамаюн» – корабль экспериментальный. Сконструирован он на квазиклеточной основе. А это значит, что он не просто конструкция для космических перелетов, а подобие живого существа. Нечто среднее между живой и неживой материей. Возможности кораблей такого типа трудно прогнозировать. Они наделены собственной волей.
– Вот эта кнопка, – дед указал на маленький пульт, отростком выдвигающийся от центрального, – дает «Гамаюну» разрешение на самодеятельность. Нажми, не бойся.
Я нажал.
«Раздался страшный грохот». Когда описывают подобные ситуации, то сразу вспоминают про грохот. Еще упоминается вспышка света, чье‑то искаженное ужасом лицо, а потом наступает темень.
Но тогда ничего подобного не случилось. Просто все мгновенно и бесшумно исчезло, потому что я сам как бы исчез. Перестал существовать.
Впрочем, нет. Кое‑что в последний момент я услышал. Это было веселое конское ржание.
Глава третья
Отдел мозгоскопии штаба Верховного Генералиссимуса походил на растревоженный муравейник. Блистая эполетами, мельтешили адъютанты. Сумчатые буфетчицы раскатывали ковровую дорожку, расставляли на столах бутылки выдержанного «Гвардейского Галактического» и герметичные салатницы с коллоидным метаном. Сотрудники отдела, операторы дальноябедниц, брили хоботы, заросшие за долгие месяцы будничной работы ржавой плесенью.
С минуты на минуту ожидалось прибытие Генералиссимуса.
Наконец завизжали электрические звонки, раздался разноголосый вой сирен. В окно второго этажа ткнулся эскалатор, и на ленте транспортера в помещение въехал глава штаба. С транспортера он упал в подставленное кресло на гусеницах, и его отвезли к столу.
Еще когда Генералиссимус был Бригадным Генералом, он потерял в боях три ноги и половину присосок. Сделанные лучшими челюстианскими ортопедами искусственные ноги плохо слушались Генералиссимуса, поэтому передвигаться без посторонней помощи он не любил. Приподнявшись в кресле, он обвел присутствующих ласковым взглядом и улыбнулся.
– Господа! – возвестил он. – Сегодня мы празднуем юбилей. Десять лет с начала всеобщей мозгоскопии народонаселения. За это время, благодаря напряженному труду, мы узнали все тайные мысли, поступки и слова некоторых недоброкачественных челюстианцев. От самых злостных мы избавились, послав их на принудительную перекройку. И тем самым оздоровили и обновили нашу цивилизацию. Теперь каждый челюстианец знает, что он под контролем. От зоркого прицела дальноябедниц не ускользнет ни одна недостаточно ярко выраженная преданность нашим идеалам.
Присутствовавший на юбилее робот‑корреспондент аккуратно записывал речь генералиссимуса на мнемокорд, чтобы напечатать ее в завтрашней газете.
И тут вдруг раздался шелестящий звук, и на пульте одной из дальноябедниц замигала лампочка. Сейчас же дежурный оператор бросился к орудию и, пробежав присосками по кнопкам, включил экран. На нем засветились данные свежеизобличенного преступника. Армейский сержант Чупочух, чистивший бронесапоги полковника броневаксой, плюнул на каждый из них по три раза. На место преступления был тут же выслан автопалач, вооруженный вымоченными в рассоле розгами.
Во время этой заминки бокал Генералиссимуса наполнили высокоградусным лимонадом. Прежде чем выпить, он сорвал с мундира одного из своих адъютантов свежий персик и отправил его в рот.
Дело в том, что адъютанты Генералиссимуса проходили спецподготовку в школе‑оранжерее. Она выпускала специалистов разных профилей. На одних росли фрукты, на мундирах других кустились пучки ароматных сигар. Но более всего Генералиссимус ценил адъютанта, поросшего канцелярскими бланками с его, Генералиссимуса, подписью и печатью.
– Мы многого достигли, – объявил Генералиссимус, поднимая бокал. – Но нас ждут еще более славные дела. По последним данным наших ученых, Вселенная бесконечна. Нам всегда найдется, где присосать присоски.
– Да здравствует! Да здравствует! – завопили сотрудники, зазвенели рюмками и стали напряженно всматриваться в глотательные движения двенадцати кадыков Генералиссимуса. Только когда бокал начальника опустел, подчиненные дружно опрокинули в свои глотки рюмки и потянулись к многочисленным закускам. Буфетчицы едва успевали подтаскивать к праздничному столу баки с газированными медузами и сильно наперченным (так любил Генералиссимус) целлюлозным фаршем.
Через несколько минут, когда гастрономическое оживление достигло апогея, один из адъютантов вдруг выстрелил в потолок и прокричал:
– Отставить!
Все отставили рюмки, отодвинули тарелки. Стало тихо. Робот‑корреспондент замер с поднятым мнемопером.
– Его Высокоширокоглубокопревосходительство сейчас будут делать сюрприз, – пояснил адъютант, продувая ствол реактольвера.
Распахнулись двери, и четыре гвардейца вкатили на тележке в зал большую железную бочку. Один из них вооружился автогеном и принялся вырезать в бочке отверстие. Закончив работу, он подцепил дымящийся железный круг и сбросил его на пол.
Из открытой бочки выплеснулось немного жидкости. Сотрудники отдела привстали со своих мест и увидели, как из глубины плещущейся воды вынырнуло удивительное существо. Оно во всем походило на ужасные и отвратительные изображения человеков, которые были доставлены на Челюсть с планеты Земля. С одной только разницей: волосы существа были красного цвета, а зрачки глаз светились, как рубиновые кристаллики. У гостя из бочки было всего четыре ноги, причем две росли откуда‑то из‑под подбородка и, вероятно, заменяли хватательные функции присосок. Существо село на краю своей железной темницы, сложив верхние ноги на груди. Его мокрый белый смокинг был облеплен водорослями, а аккуратный галстук‑бабочка съехал под ухо. На пол с существа стекали струи воды.
Обведя присутствующих взглядом рубиновых глаз, оно прожурчало:
– Попрошу объяснить происходящее. Почему ваши ребята ворвались в мое тихое уединение на дне океана, запаяли в бочку и приволокли сюда? Это насилие над личностью, а также нарушение параграфа пятого Кодекса о неприкосновенности океанического планктона на планете Нулиарда.
– Господа, я имею честь представить вам Рубинового Трысьбу, океанического планктона… То есть, тьфу, космического пирата, контрабандиста и работорговца! – провозгласил Генералиссимус, которому понравилось интеллигентное нахальство выкраденного пленника.
Сотрудники отдела одобрительно загудели. Трысьба им тоже пришелся по душе. А сам он между тем вытащил из нагрудного кармана трепыхающуюся рыбину, с омерзением рассмотрел ее со всех сторон и кинул в ближайшего гвардейца.
– Гуманоид Трысьба вел упорную борьбу с объединенными Галактиками. В результате восемь планет полностью разрушены, два солнца, весьма важных в навигационном отношении, замазаны черной тушью, а в Главное хранилище звездных карт запущено 80 000 000 личинок книжного червя, – зачитал адъютант выдержку из личного дела Трысьбы.
…Будущий космический пират в дни своего младенчества был подающим надежды ребенком. Специальная комиссия профессоров Рубиновой планеты, где он родился, к небывалой радости его родителей, обнаружила у Трысьбочки феноменальные врожденные способности к субчисловой математике, квантовой физике, лептонной химии, генной инженерии и еще к двадцати двум сверхсложным наукам. Ребенок обещал стать гением, который будет ниспровергать научные авторитеты и создавать глобальные теории, объясняющие Все‑на‑Свете.
Но радость родителей и профессорской комиссии оказалась преждевременной. Все свои уникальные способности подросший Трысьба испольовал несколько странно. Создавал электронных кошек на жидких полупроводниках, которые, мягко урча, забирались в дома соседей, а там, выпив мисочку молока и забившись под кровать, вдруг взрывались с оглушительным треском. Трысьба конструировал дальнобойные рогатки с лазерным прицелом и подучивал малышей стрелять из них по окнам. Однажды он создал аппарат, способный увеличивать силу тяжести. Результатом этого открытия стало крушение пригородного поезда на воздушной подушке.
Но Трысьбе все прощали – только чтобы потом он стал великим ученым и совершил массу открытий, необходимых жителям рубиновой планеты.
Трысьба стал студентом университета. Учился он блестяще. Но семеро из его преподавателей получили инфаркты среднего сердца, а еще у двоих в пышных красных шевелюрах прорезалась преждевременная зелень.
Наступил день защиты диплома. Трысьба с оценкой «просто замечательно» защитил их целых двадцать четыре штуки на двадцати четырех разных кафедрах. И в тот же день, взорвав эти кафедры, украл на космодроме звездолет, вывесил на антенне черный флаг и стал космическим пиратом.
«Как могло так получиться? – недоумевали родители, соседи и вообще все обитатели Рубиновой планеты. – Ведь он подавал такие большие надежды!»
– …Два года назад Трысьба был захвачен земной группой спецназначения под руководством Льва Ильича Маковкина и заточен на планете Нулиарда. Освобожден из плена диверсионным взводом полковника Квастрабуса.
Адъютант, зачитавший личное дело космического пирата, немедленно сжевал секретный документ. Этого требовала инструкция, а, кроме того, это было вкусно.
Трысьба спрыгнул с бочки.
– Благодарю вас, господа, за вашу бескорыстную помощь. Никогда не забуду того, что вы для меня сделали. А тебя, папаша, – Трысьба повернулся к Генералиссимусу, – век помнить буду!
Артистически поклонившись, пират выпрямился и сиганул через накрытый стол в окно. Только мокрый лакированный ботинок, сорвавшийся с задней ноги злодея, крепко съездил по физиономии Генералиссимуса.
– Держи! – С этой физиономии мигом слетело привычное выражение отеческой доброты. – Держи его!
– Пишите письма! – донесся голос Трысьбы. А потом раздался плеск.
– Догнать! Живьем взять!
Меньше всего Трысьба рассчитывал оказаться по горло в какой‑то студенистой трясине. Улиц здесь не было, – придя в себя, Трысьба отметил это в первую очередь. На бескрайнем болоте, среди серой пены и бурления вонючих извержений, поднимались островками прозрачные купола‑казармы, соединенные транспортными коридорами. Кое‑где на подсохших бугорках были водружены камни с надписями: «Здесь будет воздвигнут…» Почти все обещающие надписи скрывала плесень.
Впрочем, Трысьбе было некогда вчитываться, что здесь планируют воздвигать. Он рванулся к бронегрязеползу, на котором сюда прибыл Генералиссимус, уцепился за ступеньку, вскарабкался в кабину и изящным пинком выставил вон опешившего водителя. Взревели двигатели. Ударил фонтан грязи. Бронегрязеполз понесся по болоту, лавируя меж казарменными куполами.
Пришло время осмотреться, как следует. Осмотрительность – одно из наиважнейших качеств для космического пирата. Это Трысьба знал твердо. Казармы сделаны прозрачными, видимо, для того, чтобы солдаты постоянно чувствовали: они на виду. Это дисциплинирует. А что касается грязи… Что‑то подсказывало Трысьбе, что болотной жижей планета стала покрываться недавно. На трясине технические цивилизации не развиваются. Опыт подсказывал: чем больше на планете казарм, тем меньше чистоты. Когда из всех построек остаются одни только казармы, планета превращается в летящий по орбите сгусток помоев.
Размышления пирата были прерваны ревом сирен. Громкоговорители, установленные на бронепрыгах погони, орали:
– …Брюки белые, пиджак белый, галстук‑бабочка красный. Не вооружен, но сильно опасен. Задержать немедленно. За поимку…
Над головой у Трысьбы зашумело. Он взглянул вверх и увидел снижающийся бронелет, вращающий турелями скорострельных липучкометов. А впереди по курсу уже копошились серые фигурки, устанавливая в грязи какие‑то агрегаты, явно предназначенные для крупнокалиберной пальбы.
Осмотрительность осмотрительностью, но иногда приходится идти на необдуманный риск. Трысьба развернул бронеполз и с ходу протаранил прозрачную стену ближайшего купола. С треском лопнул пластик, посыпались осколки. Пират мигом выбрался из кабины через верхний люк и ласточкой прыгнул вниз, в спешке не поинтересовавшись, какой будет посадка, мягкой или твердой.
– Бум‑м!
Посадка была твердой. Автопалач, приводящий в исполнение приговор сержанту Чупочуху, с грохотом завалился набок. Розги рассыпались, сержант скатился с топчана на прозрачный пол и в ужасе прикрыл головогрудь присосками.
– Будьте добры, покажите мне дорогу на ближайший космодром, – обратился к нему пират, потирая ушибленную макушку.
– Скорей! Сюда! – доносилось снаружи.
– Прошу вас, придите в себя. Дорога каждая минута, – ровным голосом сказал Трысьба, – иначе мне придется обрызгать вас плавиковой кислотой, которую вырабатывают железы моей внутренней и внешней секреции.
И пират угрожающе похлопал себя по животу.
Пораженный неслыханной доселе вежливостью, а также научной терминологией, сержант пискнул:
– Боязно… расстреляют…
– Астероидов бояться – по галактике не шляться, – приободрил его Трысьба, – а кроме того, я возьму тебя с собой. Ты будешь первым членом моего нового экипажа. Ты прославишься на всю Вселенную, как и я. И этот ваш поганый Генералиссимус еще сто раз пожалеет, что не произвел тебя своевременно в подполковники. Да быстрее же, сейчас сюда вломятся!
Чупочух соскочил с топчана и стремглав побежал от места своего истязания. У Трысьбы, последовавшего за ним, не было времени разглядывать помещение, в котором раздавался топот их башмаков и одной голой пятки (слетевший лакированный ботинок еще не успел полностью регенерировать на ноге пирата). Какие‑то многоярусные ряды солдатских автоклавов, предназначенных для отдыха и одновременной дезинфекции. Затем начались лестницы, переходы, пандусы. Рывок по железному трапу наверх, и, наконец, выход на вершину купола. Маленькая площадка, а на ней – катапульта.
А в катапульте – ракетоплан!
Трысьба в мгновение ока ухватил вдруг заколебавшегося Чупочуха поперек живота и закинул в кабину. И, едва успев прыгнуть вослед, сейчас же ударил пяткой по стартовой педали. Руль – рывком на себя.
Озверело взревев ракетным двигателем, аппарат свечкой взвился над куполами. За спиной пирата жалобно блеял Чупочух.
– Не скули, бедолага, – ласково сказал ему Трысьба, наконец‑то позволивший себе расслабиться, – самое трудное уже позади. Остается только взять штурмом какой‑нибудь линкор на вашем космодроме. Желательно, покрупнокалибристей.
– Напрасно вы это! – взвыл выпоротый сержант. – Погибнем же сейчас!
– Это почему? – Трысьба повернулся к Чупочуху и продемонстрировал ему одну из своих самых оптимистических улыбок.
– Ракетоплан‑то того… одноразовый, – прошептал Чупочух. – На посадку не рассчитан. Только на таран.
Смысл этих слов доходил до пирата медленно. Но, наконец, дошел.
– Это что же, аппарат, предназначенный для смертников? Для камикадзе?
– Второго слова не понимаю, – отозвался сержант. – Образования у меня, сами понимаете, почти никакого.
– И что же нам теперь делать? – задумчиво поинтересовался Трысьба.
– А там, на приборной панели есть большая черная кнопка, – отрешенным тоном выговорил Чупочух. Едва он успел это выговорить, как пират тут же ткнул в нужную кнопку. Не задаваясь лишним вопросом, каким именно образом она обеспечит их спасение. Кабину тут же огласили рыдающе‑торжественные музыкальные аккорды.
– «Триумфально‑похоронный марш болотных гвардейцев», – печально пояснил сержант. – Погибать, так с музыкой. Через 11 минут 45 секунд топливо закончится, и мы гробанемся. Если еще раньше зенитчики не собьют… Провокатор! – вдруг мгновенно перешел на отчаянный крик Чупочух. – Знал бы, ни за что с тобой не связался! А еще галстук надел!
– Нет, это невыносимо, – расстроено произнес Трысьба и вырвал кабель из музыкального динамика. Потом снял галстук‑бабочку и заткнул им глотку сержанту, как кляпом.
Космический пират, как вы знаете, имел очень даже неплохое образование. Раз топливо подходит к концу, значит, необходимо обеспечить двигатели энергией. А сколько энергии заключено в тоне взрывчатки, заполняющей нос‑таран ракетоплана? Ого‑го! Другое дело, что взрывчатка обычно высвобождает всю свою энергию разом, в виде взрыва…
Мозги пирата (головной и костный) усиленно мыслили. А ракетоплан несся над столицей этой странной планеты. Радужно отсвечивала пленка разлившихся по ее поверхности химических отходов. Сверху четко различались улицы‑канавы и площади‑болотца, густо заставленные монументами Генералиссимуса. Потом начались пригороды, где на сваях размещались военные заводы и полигоны. Оттуда непрерывным потоком ползли в сторону космодрома новенькие бронекаты, разведывательные бронешмыги. Гудя, проносились над ними пузатые, как бочки, бронелеты. Тягачи волокли длинноствольные ядометы и баллисты для швыряния шаровых молний. Отдельно шлепал по