Именно в бездну, куда еще не ступала нога (или другой орган передвижения) ни одного разумного существа, и мчался ракетоплан со скоростью около 300 000 километров в секунду.
– Предсмертно докладываю Вашему Высокоширокоглубокопревосходительству, что космический пират Рубиновый Трысьба, а также сержант каботажной службы Чупочух в захваченном ими ракетоплане исчезли из фокуса дальноябедниц!
Явившийся с этим рапортом адъютант был немедленно прострелен сразу из четырех именных пистолетов, которые потом Генералиссимус отшвырнул в чрезвычайном раздражении.
– Сочините некролог! – бросил он приказание роботу‑корреспонденту. А сам влез на эскалатор и поехал к выходу. На движущейся ленте вслед за ним поползли судки с целлюлозным фаршем. Их поставили уцелевшие адъютанты. Они знали, что Генералиссимус отправится сейчас в Засекреченный корпус штаба и сутки проведет там безвыходно. Но чем занимается их начальник в секретных помещениях, никто из подчиненных не знал.
Глава четвертая
Загарульна проснулся, выбрался из спального мешка и, расправив крылья во всю ширь, зевнул. Зарядку делать было бессмысленно: невесомость. В открытом космосе мышцы все равно не получают нагрузки.
Сориентировавшись по Сириусу, Загарульна быстро поскидал в рюкзак свои вещички и полетел к звездной системе Соленых Облаков. Там, по имеющимся у него сведениям, должен был давать большие концерты известный бассопрофундист Миргаяска. «У кого бы контрамарку достать?»– озабоченно думал крылатый меломан, напяливая на голову свой концертный цилиндр.
Пошел метеоритный дождик. Загарульна вытащил зонтик, раскрыл его и продолжил свой полет. Внезапно зонтик сильно дернулся в его лапах. «Вероятно, астероидом угодило, – решил Загарульна, – придется заплату ставить».
Легко можно представить удивление космического странника, когда он обнаружил, что это был не астероид. В купол зонта врезался и застрял там выкрашенный в защитный цвет ракетоплан. Загарульна выдернул его из пробоины и постучал когтем в иллюминатор кабины. Никто не отзывался. Пришлось в научно‑познавательных целях переломить ракетоплан пополам и потрясти обе половинки. Вот тогда из разрушенной кабинки, как ртуть из разбитого градусника, выкатились два пузырька, похожие на капельки питательного бульона, и поплыли куда‑то под самым носом у Загарульны. Один из пузырьков, покрупнее, постепенно стал приобретать рубиново‑красный оттенок, потом на его поверхности мало‑помалу начали обозначаться какие‑то неясные контуры. Вверху вырисовалось подобие лица, которое, как показалось Загарульне, нахально подмигнуло ему левым глазом. Потом пузырек стал удлиняться, выпустил отростки, превратившиеся в ручки и ножки. Минута – и перед Загарульной парил в открытом космическом пространстве Рубиновый Трысьба.
– Салютик! – весело сказал он. – Не подскажете, где я нахожусь?
– Ты полностью и безраздельно находишься в моих руках, – грозно заявил Загарульна, – я узнал тебя, Трысьба. Ты мне знаком по голограммам, которые показывал Лев Ильич Маковкин.
– Популярность имеет свои недостатки, – притворно вздохнул пират, – меня уже узнают на улице. Придется сделать пластическую операцию.
– Это тебе не поможет, – заверил его Загарульна, – я тебя узнаю за парсек по характерному ритму твоей кардиограммы. У меня абсолютный слух.
(Пусть на удивляются читатели, знающие, что в абсолютной пустоте звук не распространяется. Описываемый разговор происходил за счет колебания гравибиомагнитных полей собеседников.)
– А мы тут с товарищем прогуливались, – как ни в чем не бывало продолжал Трысьба. – Батюшки, да он никак регенерировать не может. Должно быть, организм слабый.
Действительно, Чупочух все еще плавал в космосе в виде жидкого пузырька. Преобразовываться обратно в сержанта он, видимо, не собирался. Пират чертыхнулся и выжидательно посмотрел на Загарульну.
– Мне кажется, я смог бы привести этого типа в порядок, – подумав, сказал Загарульна, – но он, скорее всего, тут же задохнется. К безатмосферному существованию он, наверно, не приспособлен.
Загарульна, кряхтя, стянул со спины рюкзак и, порывшись в нем, извлек видавший виды алюминиевый бидон и поролоновую губку. Чупочух впитался в поролон, а затем был выжат в бидон, который Загарульна плотно закрыл крышкой.
– Как только прилетим к Соленым Облакам, я сориентирую его разрозненные молекулы в первоначальную систему, а тебя – предупреждаю сразу – запакую в бандероль и отправлю на Землю. Пускай Маковкин решает, что с тобой делать, – сказал он Трысьбе. И, ухватив пирата за шкирку, лег на прежний курс.
Но не успели они пролететь расстояние, равное четверти светового часа, как им пришлось сделать вынужденную остановку. Сверкнув коротеньким фотонным лучом тормозных двигателей, их обогнал выкрашенный в защитный (черный с белыми крапинками) цвет звездолет и, развернувшись, загородил путь. Загарульна оглянулся. Так и есть. Целая эскадра однотипных боевых крейсеров без опознавательных знаков. «Дело пахнет этим самым, – подумал Загарульна, – этим самым, как бишь его называл Лев Ильич? Ага, тетрагидрооксазинтриметоксибензоилом!»
Он запихнул Трысьбу под свой концертный цилиндр, отчаянно махнул хвостом и крикнул:
– А ну, кто храбрый! Шантрапа! Подходи, не бойся, фраера субсветовые!
Это был весь запас боевых слов, который Загарульна позаимствовал из детективных книг Льва Ильича Маковкина. Другой стратегической лексики у него больше не имелось. Стало быть, пришла пора драться.
* * *
– Господин адмирал, я знаю, что это за существо, – доложил Адмиралу рейдовой эскадры мичман Компосель. – Мой дед когда‑то служил на китобойной флотилии. Он показывал мне в детстве голограмму звездного кита. Пока их не истребили, киты часто встречались в нашей галактике. А теперь банку хорошей китовой тушенки и в музее не увидишь. Все музеи закрыты и переделаны в солдатские прачечные.
– Однако Почему эта потенциальная тушенка в цилиндре? – иронически спросил Адмирал.
– Должно быть, какая‑нибудь фирма, изготовляющая головные уборы, использует его как рекламный стенд, – высказал догадку Компосель.
– А брезентовый рюкзак тогда откуда?
Мичман был уязвлен.
– А вот мы сейчас узнаем! – объявил он. – Надо выйти в космос и загарпунить этого туриста‑джентльмена. Может быть, он Трысьбу и сожрал, пузо для этой цели у него подходящее. Видите, кричит что‑то. Наверное, несварение желудка себе заработал из‑за этого рубинового подлеца.
Адмирал дал добро на выход в открытый космос, и мичман, вооружившись фугасным гарпуном, отправился добывать Загарульну.
– Миллиона два баночек тушенки для наших пехотинцев сейчас добуду, – объявил Компосель по радиосвязи своему начальнику. – Готовьте холодильники и мясорубки.
Мичман поставил на плечо направляющий штатив гарпуна и нажал на спуск. В звездного кита устремилось зазубренное острие. Загарульна легко отбил гарпун, сделал прыжок вперед и… он сам не понял, как это получилось. Должно быть, сработали древние инстинкты. Трепыхнувшись, Компосель головой вперед скользнул по пищеводу Загарульны. Меломан был поражен собственным злодейством. «Как же мне теперь его достать‑то? – с тоской подумал он. – Может быть, резекцию желудка сделать?»
Но хирургического вмешательства не потребовалось. У Загарульны вдруг нестерпимо зачесалось в глотке, и он судорожно кашлянул. Этого было достаточно, чтобы мичман кубарем выкатился из чрева «тушенки» и закувыркался в пустоте.
Крейсеры вздрогнули, как гончие собаки, учуявшие добычу, и всей сворой налетели на звездного кита. Загарульна рубанул хвостом по флагману, сбил антенны на одном, оторвал хвостовые стабилизаторы на другом, на третьем выворотил маршевые двигатели и отпрыгнул в сторону. Еще два крейсера, не рассчитав маневра, столкнулись и разлетелись вдребезги.
Первая атака была отбита. Загарульне пока удалось избежать мясорубки. Но надолго ли?
Челюстианцы решили изменить тактику. Один из звездолетов выпустил по киту десяток торпед, а, когда Загарульна отмахивался от них рюкзаком, другие зашли с тыла. И вот в спину академика музыковедения, почетного доцента восьмисот галактических консерваторий и лауреата премии созвездия Лиры вонзился гарпун. Загарульна вырвал его, но сейчас же вонзился еще один и еще… Шею, хвост и крылья опутали колючие проволочные сети. Через минуту Загарульна был запеленут, как в кокон, в многочисленные канаты и тросы и уже не мог шевельнуться. Битва была проиграна.
Адмирал челюстианцев нервно пошевелил своими присосками. Три крейсера уничтожены и еще три, включая его флагманский корабль, получили повреждения. И это только после первой операции! А ведь по плану Верховного Генералиссимуса предстояло еще вести войну с объединенными Галактиками. Если дело и дальше так пойдет… Нет‑нет, безусловно, челюстианское владычество будет распространено на всю Вселенную. Мы непобедимы!
Адмирал хорошо знал мощь дальноябедниц. И не хотел, чтобы его за пораженческие настроения послали на принудительную перекройку. И без того уже многие из его знакомых побывали где‑то на одном из спутников Челюсти, а потом вернулись оттуда, как две капли йодного морса похожие друг на друга. Будто всех их распороли, подобно старым мундирам, а потом стачали заново по одной и той же выкройке. Одинаковые лица, одинаковые мысли…
– Мы достигли замечательного успеха!
Адмирал оторопело огляделся вокруг, очнувшись от звука собственного голоса. Перед ним маячил бледный хобот Компоселя. Мичман пытался встать навытяжку, но у него это плохо получалось.
– Какая замечательная победа! Наш успех бесспорен, – Адмирал натянуто улыбнулся. – За проявленную доблесть награждаю вас, мичман, орденом Нижней Челюсти II степени. О вашем подвиге будет написан ряд брошюр для юношества.
Компосель отсалютовал хоботом.
– А теперь, – продолжал адмирал, уже окончательно придя в себя, – докладывайте. Вы, кажется, побывали в брюхе этого существа?
– Да, господин адмирал!
– Прекрасно. А Рубинового Трысьбу вы там не видели?
– Не видел. Но Трысьба все‑таки найден. Его обнаружили под цилиндром звездного кита, а не в желудке. Как он туда попал, неизвестно. Его еще не успели допросить.
– Не успели, и не надо. Им займется сам Генералиссимус. А вы, мичман, идите в отсек связи и пошлите гравиграмму Его Высокоширокоглубокопревосходительству о небывалой победе.
И Адмирал плюхнулся в кресло, усилием воли заставив себя ни о чем не думать. Так было безопасней.
А Генералиссимус, конечно же, был в курсе всего, что произошло во время битвы. Он сидел в секретном корпусе штаба около своего детища – небывало дальнобойной подгляд‑мортиры, способной заглянуть в неимоверно далекие миры. Об этой мортире почти никто не нал, да и сам Генералиссимус воспользовался ею впервые. С легкостью она отыскала такой удаленный объект, как эскадра Адмирала, и, как застоявшийся скакун, тихонько вздрагивала, готовясь обрушить всю свою мощь на расстилавшуюся перед ней бесконечность.
Генералиссимус напялил себе на головогрудь шлем с биомагнитными датчиками. Сейчас же в его мозг вошла картина какой‑то неизвестной области пространства. Генералиссимус покрутил верньеры, устремляя все глубже в космос фокус подгляд‑мортиры. И, наконец, увидел то, что хотел.
Огромный звездолет несся, казалось бы, прямо в переносицу Генералиссимуса. Он запросил мортиру о массе биологической субстанции, находящейся на звездолете, с точностью до дивизии. Надо было знать численность противника. Ответ был более чем обнадеживающим: на корабле присутствовало примерно… полтора пехотинца.
«Расчихвостим, – решил Генералиссимус, – и на их же звездолете пошлем первую группу вторжения. Она, не вызывая подозрений, подойдет к пограничным кордонам дальних планетарных орбит, внезапным ударом уничтожит их, а потом к ничего не ожидающей Земле хлынут челюстианские эскадры. И начнется!..»
Он выглянул в окно. Во дворе штаба проходили тактические учения диверсионной группы полковника Квастрабуса. Огромный, в натуральную величину, макет собора Василия Блаженного почти ничем не отличался от оригинала. Он стоял спокойно и величественно, и вокруг него не было ни души. Но вдруг раздался вой сирены, и как будто из‑под поверхности Челюсти выскочили фигурки в болотного цвета форме. Мгновение – и они хлынули вверх по фасаду собора, как будто зеленой тиной затопляя его расписные стены и граненые луковицы куполов.
Откуда‑то из пригородов донесся звук взрыва. Там репетировали диверсию на мосту через Берингов пролив.
Вдруг Генералиссимус почувствовал головную боль. В чем дело? И тут его взгляд упал на датчик биомассы. Стрелка, стоявшая буквально минуту назад где‑то около нуля, сейчас подпирала противоположный край приборного окошечка. Необычный скачок количества биомассы на звездолете? Похоже на то. Даже в глазах потемнело: подгляд‑мортира зафиксировала этот скачок и послала сильный биомагнитный импульс в мозг Генералиссимуса. Он стащил с головогруди шлем, и боль тотчас прошла. А стрелка индикатора биомассы по‑прежнему упиралась в конец шкалы.
Генералиссимус нажал несколько кнопок, и мортира выпустила из щели самописца бумажную ленту. На ней было написано:
Биологическая масса живых существ на звездолете составляет 99,9999999999 % от всей его массы.
«Только что их было полторы штуки, – изумленно подумал Генералиссимус, – а теперь уже целая армия! Наверное, мортира забарахлила».
Не забарахлила я
– снова прошуршал самописец. Генералиссимус с сомнением покачал хоботом. Он не верил. Потому что не знал, что минуту назад палец землянина нажал на загадочную кнопку, и космические окрестности огласились конским ржанием. «Гамаюн» получил разрешение на самодеятельность.
Глава пятая
Я очнулся от того, что Лев Ильич окатил меня целым потоком ледяной воды. Бр‑р‑р… Такой холодной, что даже бачок с ней он держал, надев варежки. Я взлетел чуть не под потолок, как… Как ошпаренный. Холодом, оказывается, тоже можно ошпарить. Женька уже сидел в кресле, укутанный дюжиной махровых простыней.
Когда меня, как и Женьку, запеленали и усадили в кресло, Лев Ильич скрестил на груди руки и сказал:
– С легким паром, молодые люди. Вижу, вы жаждете объяснений. Пожалуйста: никакой катастрофы не произошло, если не считать а‑а‑агромаднейшей шишки на голове у Яна.
Я инстинктивно схватился за лоб. Так и есть!
– Но я думаю, что эта шишка произведет в вашем классе не меньший фурор, чем боевой орден. Ведь получена она не в рядовой потасовке – в опасной экспедиции. Женька, завидуй, у тебя такой нет!
Женька то ли захрюкал, то ли засмеялся. Мне почему‑то было не до смеха. Шишка начала болеть.
– А теперь попрошу внимания! – заявил Лев Ильич и, посмотрев зачем‑то на потолок, вдруг гаркнул:
– Ннн‑о‑о!!!
– Р‑р‑рь… игого‑ооо!
Оглушенные, мы молчали. Удивительно жизнерадостное, полное ликования ржание. Откуда оно? Это не розыгрыш, я помнил, что такие же чарующие звуки слышал перед тем, как потерял сознание. Стало быть…
– Стало быть, это «Гамаюн»? – спросил Женька.
– Совершенно верно, – согласился дед. – Именно «Гамаюн». После разрешения на самодеятельность наш уважаемый звездолет одним махом пролетел через «Крымское» и, значительно превысив скорость света в подпространстве, домчал нас до первой цели нашего путешествия. Правда, для этого ему пришлось произвести некоторую реконструкцию собственного двигателя. Я даже не мгу сейчас объяснить, по какому именно принципу мы двигались вперед с такой сумасшедшей скоростью. Кроме того, «Гамаюн» так распоясался, что позволил себе шутки ради позабавить нас непременным атрибутом быстрой езды – заливистым конским ржанием. Я доступно излагаю?
– Не совсем. – Я снова потрогал шишку. – Как же мы смогли проскочить через устье, не пройдя через все шлюзы, постепенно, один за другим? Это же невозможно.
– Это возможно, – ответил дед, – потому что при сверхсветовой скорости подпространство приняло не сам звездолет, а его ИНФОРМАЦИОННЫЙ ШИФР. Превысив скорость света, мы превратились как бы в ничто. Но в этом «ничто» содержались все данные и характеристики, в соответствии с которыми мы и материализовались в первозданном… ах, прости, Ян. Не совсем в первозданном виде. Шишки у тебя до нашего рывка не было.
Шериф постучал сам себя по железной голове, послушал гулкий звук и засмеялся. А через минуту он вместе с Гулливером готовил к старту один из космоскафов, который должен был доставить нас на Нулиарду.
Небо там почти такое же голубое, как у нас на Земле. А всю поверхность планеты занимала вода – океан, который не знает ни бурь, ни штормов. Полный штиль кругом. И посреди этого штиля, над многокилометровой пучиной, плавает станция глубоководных рыбаков.
Космоскаф плавно опустился на ее пластиковую поверхность, отчего станция чуть‑чуть качнулась, но сейчас же вновь приняла устойчивое положение. Из четырехэтажного здания, расположенного в ее центре, выскочило несколько забавных существ: что‑то вроде кенгуру, но с громадными круглыми головами, над которыми развевались очень красивые и длинные розовые волосы.
– А мы вас так быстро не ждали, – удивленно заявил тот, кто допрыгал до нас быстрее всех. – Ах, извините, мы с вами незнакомы. Прушковец! – Существо сунуло мне для лапопожатия восемь мягоньких пальцев. Мы с Женькой тоже представились.
– Быстро же вы добрались! – радостно загалдели остальные обитатели станции, сбежавшиеся, чтобы встретить гостей. – Мы только три часа назад гравиграмму отправили, а вы уже здесь.
– Если сильно поспешишь, в послезавтра угодишь, – Лев Ильич приветственно помахал ладонью над головой. – Сейчас мы этого самого Трысьбу в два счета сыщем. Показывайте, где силовое поле пробито.
Вся компания изъявила желание показать нам дорогу к тому участку океанической поверхности, где рубиновому злодею кто‑то открыл лазейку. Не долго думая, нулиардцы попрыгали в люк космоскафа, и мы полетели куда‑то на юг. На бреющем добрались до небольшого бакена, которым нулиардцы отметили место побега. Космоскаф приводнился, и Прушковец первым выпрыгнул из люка прямо в воду. За ним сиганул Шериф, потом мы с Женькой и, наконец, Лев Ильич.
К нашему удивлению, нам не пришлось даже рукой шевельнуть, чтобы удержаться на поверхности. Вода сама держала, даже выталкивала нас. Женька попробовал пройтись пешком, но было скользко.
– Тяжелая вода, – констатировал Лев Ильич. – Образовалась в результате тахионного взрыва.
– Но ведь это же прекрасно! – возликовал Прушковец. – Ведь теперь найти Трысьбу легче легкого!
Нам действительно повезло. Тахионный взрыв оставляет после себя очень сильный, хотя и безвредный радиационный след. Трысьба как бы помечен тахионной радиацией, и всюду, где бы он ни появился, он оставит за собой «ниточку», по которой мы его найдем. У Прушковца даже специальный индикатор нашелся, маленький приборчик размером с карандаш. У него внутри начинает что‑то щелкать, если поблизости присутствуют продукты тахионного распада.
– Вот и чудесно, – сказал Маковкин, когда индикатор перекочевал в карман его космофлотской куртки. – Погоня начинается. Экипаж прошу занять места в космоскафе.
Мы выбрались из воды.
Нулиардцы возмущенно запрыгали на своих длинных задних лапах и стали уговаривать нас остаться хоть на недельку. Они, мол, приготовили для нас чудеснейшую уху. Какую мы никогда не пробовали. Из настоящих уфрюгоней. Это не осетрина какая‑нибудь, а уникальный реликтовый суп, приправленный местными водорослями. Но Лев Ильич, высушившись под калорифером, стал неумолим.
– На обратном пути – сколько угодно, – говорил он. – Поставьте уху на мармит. А сейчас нам некогда.
Повздыхав, нулиардцы отпустили нас. Маковкин, верный своей привычке, выгрузил на станцию несколько килограммов сувениров, и мы вернулись на звездолет.
Первым делом Лев Ильич облачился в скафандр и четыре часа бродил по космосу, отыскивая «ниточку» тахионного следа. В конце‑концов он определил направление, в котором неизвестные похитители уволокли Трысьбу. Мы соотнесли этот вектор со звездной картой, и пришли в уныние: «ниточка» вела в неизвестность. Впереди лежали абсолютно неисследованные районы. Не унывал только Маковкин.
– Это же прекрасно! – сказал он. – Мы не только разыщем пирата, но и совершим несколько великих космографических открытий. По крайней мере, нанесем на карту сведения о космических «белых пятнах». Женька, ты хотел бы, чтоб какая‑нибудь открытая нами планета получила твое имя?
– Только напополам с Яном, – серьезно ответил мой друг.
– Можно и напополам, – милостиво согласился дед. – Главное, подходящую планету найти. А теперь попрошу всех в рубку. Через сорок секунд – старт.
Сломя голову, мы побежали в рубку. Снова в иллюминаторе перед нами открылась картина космоса. Звездное месиво, кипящее пузырьками рождающихся и лопающихся галактик, стало стремительно разлетаться, и «Гамаюн» ринулся туда, где ждали нас крабовидные и спиральные туманности, кроваво‑золотые вспышки сверхновых звезд, дикие астероидные смерчи, окруженные коконами безмолвия черные дыры, из которых вдруг начинают хлестать фейерверки невесть откуда взявшихся комет. А ведь всего восемь часов назад мы с Женькой швыряли в слуховое окно дачного чердака в Пальниках почтовых голубей, если окрошку с только что сорванными огурцами. И вдруг… Вдруг появилась мысль, пугающая, как внезапная невесомость. Ведь это нам только кажется, что мы находимся в полете восемь часов. Мы‑то летели быстрее света. Значит, на Земле времени прошло гораздо больше, чем на борту звездолета. Может, год… А может, лет пятьдесят. Из школы нас точно выгнали. Пятьдесят тысяч уроков прогула – это не шутка. Я поделился своими сомнениями с Маковкиным.
– Э, не забивай себе голову всякой ерундой, – досадливо махнул рукой дед, прильнувший к лазерному телескопу. – Что‑нибудь придумаем… Стоп машина!
Женька повернулся в кресле и нажал кнопку экстренного торможения. И уже потом спросил:
– А что случилось?
– Прямо по курсу – неизвестный предмет. Расстояние до него… – Лев Ильич осмотрел приборы и присвистнул: – Всего ничего. Две сотни метров. Удачно затормозили. Так что мой шею, дорогой внук, и надевай галоши.
– Есть! – Маковка отдал честь и побежал к шлюзовой камере, на ходу втискиваясь в скафандр.
Через иллюминатор мы видели, как Женька подлетел к неизвестному предмету, бесцеремонно схватил его и рассмотрел со всех сторон.
– Это бидон, – доложил он по радиосвязи. – Точнее, не бидон, а бидонище. Весь какой‑то помятый, но дырок нет. Плотно закупорен.
– Тащи его сюда, – скомандовал Маковкин.
Женька вернулся и, не снимая скафандра, подкатил находку на тележке в рубку.
– Замусорили весь космос! – недовольно буркнул Шериф. – В прошлом полете меня несвежей простоквашей какой‑то разгильдяй окатил на полном ходу. В позапрошлом косточка от сливы в дисковод попала.
– Не ворчи! – скомандовал Лев Ильич, вывинчивая бидонную крышку.
Внутри был бульон. Довольно неаппетитный на вид, да и запах… Гулливер, как кулинар‑любитель, тотчас же посоветовал вылить содержимое бидона в дезинтегратор для пищеотходов.
– Минутку! – сказал дед и вытащил из космофлотской куртки индикатор. Мы услышали громкие щелчки.
– Так говорите, это бульон? – прищурившись, спросил Лев Ильич. – Это все, что осталось от нашего малоуважаемого знакомого Рубинового Трысьбы. Пузырь первовещества, протоплазмы, из которой состоят простейшие амебы. Дошлялся авантюрист по тропе войны. Мир праху его, то есть слякоти его, в алюминиевом бидоне!
– Но мы же можем восстановить его первоначальную структуру, – вставил Гулливер. – И тогда его можно будет честь по чести вернуть на дно Нулиардского океана.
– В бидончике надежнее, – сказал Маковкин. – Однако ненадолго можно и восстановить. Хоть расскажет, кто помог ему бежать. Сообщники тоже не должны уйти от ответственности.
И вот бульон помещен в магнитобиосинтезатор. Закрыта бронированная дверь, нажата кнопка, и из агрегата доносится зловещий гул. Там, в ошметках формирующихся клеток, в брызгах еще не затвердевшей плоти возрождается Рубиновый Трысьба. Через минуту гул стал смолкать, наконец, совсем утих, и дед открыл дверцу.
На пол со стуком упало новорожденное существо, Скуля и пошатываясь, поднялось на колени…
– Синтезатор наш сломался, – констатировал Шериф. – Какой же это Трысьба? Это черт знает что!
Существо окончательно утвердилось на своих пяти ногах и задрало хобот, открыв для нашего обозрения рачью головогрудь, усеянную множеством разнокалиберных присосок.
– Ну что, Трысьба, доигрался? – грозно спросил Лев Ильич. – Сидел бы себе в Нулиардском океане. А теперь мы тебя навсегда таким оставим. Сдадим в петербургскую кунсткамеру.
– Не Трысьба я, – покорно и уныло ответило существо на ломаном интерлинге. – Я всегда такой был и дальше быть хочу.
Порывшись в кармашке истерзанной куртки, существо достало какую‑то книжечку.
– Голограмма на месте, – сказало оно, – а вот наша полковая печать.
Удостоверение пехотинца каботажной службы Челюстианской Его Высокоширокоглубокопревосходительства Господина Верховного Генералиссимуса армии.
Звание... сержант
Порядковый номер... 277 950
Имя... Чупочух
Надо ли говорить, в каком подавленном настроении взирали мы на нашего потрепанного гостя. Кажется, были уже у самой цели – пират пойман! А оказалось, что индикатор реагирует на совершенно посторонние предметы.
– Где же искать Трысьбу? – наивно спросил Женька.
Чупочух щелкнул пятью каблуками и задрал хобот.
– Разрешите доложить! – обратился он к Маковкину.
– Докладывать себе кашу в камбузе будешь, – ответил дед. – Нам и так ясно, почему индикатор уловил тахионную радиацию. Ты встречался с Трысьбой?
– До того, как я погиб, мы летели с ним на ракетоплане.
– Куда?
– Куда‑нибудь, лишь бы подальше от Челюсти. Так называется моя планета. Прошу учесть откровенность и не расстреливать.
– Расстреливать не будем, – пообещал дед, – это не в нашем обычае. А что, на твоей планете существует смертная казнь?
– Это сколько угодно, – ответил Чупочух. – Чего еще изволите выпытать?
Лев Ильич отступил на шаг, оглядел еще раз сержанта и вдруг… зевнул.
– Вольно! – прикрывая рот рукой, сказал он. – А, между прочим, обед мы уже пропустили. Сейчас время ужина. Надо соблюдать распорядок дня. Поэтому отведи‑ка, Гулливер, нашего сержанта в свободную каюту, накорми, если найдется что‑нибудь подходящее для его пищеварения. А команде приказываю плясать и петь песни. Для нагуливания аппетита.
– Как же это! – взвыл Женька. – Время терять? Надо по горячим следам искать Трысьбу!
Дед промолчал. Гулливер, который в отличие от некоторых был приучен выполнять приказы капитана без пререканий и капризов, отконвоировал сержанта в указанное место. Скрепя сердце мы с Маковкой пошли за дедом и Шерифом в кают‑компанию. Там робот и Лев Ильич сняли со стены по кимоно и, перемигнувшись, ушли в спортотсек. Вскоре оттуда стали доноситься гулкие удары, резкие выкрики, железное дребезжанье Шерифа и ойканье Льва Ильича. Они нагуливали аппетит.
Появился Гулливер, который нес одновременно семь подносов. Он принялся расставлять на обеденном столе многочисленные кастрюльки, салатницы, сотейницы, соусницы, горшочки и фритюрницы. В порционных микрогрилях что‑то вкусно шкворчало. Он колдовал над фруктами в вазах из самородного венерианского хрусталя, над дубовыми корчажками с квасом, над тающими горками мороженого. Отбегал назад, любуясь художественной сервировкой, и снова накидывался на свои форшмаки и запеканки.
– Не пойму я что‑то, – раздраженно сказал Женька, плюхаясь в кресло рядом со мной. – Ай кан'т андерстентд. Или мы прохлаждаться в космос отправились? Неужели ради важного дела нельзя один‑единственный раз плюнуть на режим дня?
Я не ответил своему товарищу. В голове у меня рождалась идея. Пока что в очень смутных очертаниях.
– Может быть, как‑нибудь повлияем на него? – спросил Маковка, имея в виду деда. – И что на него нашло? Сонных мух вроде на звездолете нет…
– Не надо нервничать, – невозмутимо сказал Гулливер. Внутри него что‑то щелкнуло, на пластиковой груди открылась дверца, и оттуда высунулся объектив. Легкое стрекотанье – и на стене напротив появился световой прямоугольник с титрами:
БРИЛЛИАНТОВАЯ РУКА
На мгновение глаза Женька заблестели, но потом он отвернулся.
Под песню об Острове Невезения в кают‑компанию вернулись разгоряченные Маковкин и Шериф. С последнего даже искры сыпались, когда он с видом чрезвычайного удовольствия похлопывал себя по корпусу.
– Куда мы в данный момент летим? – осведомился я.
– Покамест стоим на месте, – улыбнулся Маковкин. – На том месте, где мы нашли Чупочуха. Здесь обнаружен целый клубок тахионных «ниточек» – они расходятся по разным направлениям. Вот мы сегодня выспимся, как следует, а завтра попробуем распутать клубок. Утро вечера мудренее!
И широчайшая улыбка Маковкина отразилась в двенадцати никелированных соусницах.
Ужин начался. Роботы подсоединились к питающей батарее, мы со Львом Ильичом навалились на горячие блинчики. Один Женька ничего не ел.
Он возмущенно постукивал пальцами по столу, наблюдая, с каким аппетитом я поглощаю блины с уфрюгоньей икрой и рагу из астероидных сыроежек. Особенно мне понравился коктейль из дельфиньего и кокосового молока.
Женька с кривой улыбочкой ковырялся в соленом арбузе и ерзал локтями по столу. Мне его было от души жаль. У меня‑то прямо газировка какая‑то в груди бурлила и пенилась. Такое чувство бывает перед интересным и опасным приключением. Наверное, что‑то подобное ощущал «Гамаюн», когда нажимали на кнопку его самодеятельности.
– После отбоя, на цыпочках, чтоб никто ни‑ни – ко мне в каюту! – шепнул я Женьке в коридоре после ужина.
Глава шестая
Моя смутная идея все‑таки выкристаллизовалась во вполне отчетливую решимость: мы с Женькой сбежим. На космоскафе. И пока уважаемый Лев Ильич будет спать, а утром с чувством, с толком, с расстановкой (после хорошего завтрака) начнет поиски пирата, мы откроем дверь в кают‑компанию, втолкнем связанного злодея и со словами: «Приятного аппетита. Как спалось?» – сядем к столу, вытянув усталые ноги. Возьмем по скромному бутерброду и через плечо скажем Гулливеру: «Да, Гулливер, будь добр, отведи во‑о‑он того типа в морозилку. Ну и умаялись же мы за ним бегать! И почисти наши лаузеры, уж больно закоптились»
Картинка будет! Вдохновенная газировочка, звеня пузырьками, бегала у меня по ребрам. Я подпрыгивал на койке, весело дожевывая захваченный с ужина козинак. Ага, вот и Женька.
Для изложения моей идеи понадобилась ровно минута. На Маковкином лице отразились сначала неуверенность и сомнение: все‑таки угнать космоскаф во время опасного рейса – это не с уроков сбежать. Но ведь из‑за медлительности Женькиного деда Трысьба может бесследно кануть в космических просторах. Лицо моего товарища приняло решительное выражение.
– Лиселя – что? – подсказал я.
– На фок‑мачту «Катти Сарк», – бодро заявил Женька. – Но сперва надо заиметь тахионный индикатор. Трысьбу без него не найти. А индикатор у деда. Красть, что ли, будем?
– Будем! – радостно подтвердил я, и мы отправились на разбой.
В школе нам не внушали, что красть нехорошо. В этом не было необходимости, азбучные истины известны всем. Если что‑то очень нужно, то можно махнуться. Баш‑на‑баш, как говорит Капитолина. Будем считать, что мы махнули индикатор на Трысьбу.
Индикатор лежал в каюте Льва Ильича, на столике, рядом с тюбиком пасты и зубной щеткой. Маковкин крепко спал. Женька прищурился, напрягся, и «карандаш» бесшумно скользнул в нагрудный карман его куртки. Тихонько закрыв за собой дверь, мы отправились искать каюту Чупочуха. Сержанта тоже решили захватить с собой. Все‑таки он челюстианец, и если Трысьба снова очутился на Челюсти, Чупочух будет играть роль экскурсовода.
И тут меня бросило в холод. Ноги приросли к полу. Я ясно увидел, как из стены коридора медленно вышло существо в белом развевающемся одеянии. Полупрозрачное лицо было искажено мукой. Огромные глаза смотрели невидяще, как бы сквозь нас.
– О, помогите мне, добрые сеньоры! – то ли вздохнуло, что ли прошелестело существо и вошло в противоположную стену.
Женка издал странный звук, похожий на мяуканье, и бросился к выключателю. Коридор озарился ровным, спокойным светом. Никого не было. Или нам показалось?
– Смотри! – тихо сказал Маковка, указывая под ноги.
На полу алели брызги какой‑то жидкости. И на стене, куда вошло существо, – тоже красные подтеки.
– Это же кровь! – прошептал я. – Неужели привидение? Их не бывает.
– Через устье без шлюзования – такого тоже не бывает, – резонно заметил Маковка. – А мы в глубоком космосе. Сейчас еще Змей Горыныч вполне может заявиться. Жди.
– Если это был фантом, наведенный неизвестной цивилизацией, то откуда ему известно слово «сеньоры»? – начал было я, но в это время вдруг погас свет. Мы замолчали, ожидая появления призрака.
В темноте опять что‑то зашелестело, послышался стук, и до удивления знакомый голос произнес раскатисто и грозно:
– Зачеммм!.. ммахорррку!.. стыррили!.. ыррили!.. ррили!..
Женька даже сплюнул от возмущения.
– Пошли, – сказал он. – Это опять самодеятельность. На этот раз художественная. «Гамаюн» решил напустить в отсеки привидений. Ему, скорее всего, не нравится, что мы собираемся отсюда потихоньку сбежать. Вот он нас и пугает.
Мы пробрались в рубку, чтобы нажать на кнопку, отключающую «самодеятельность». А то, чего доброго, наш звездолетик вообще не выпустил бы из шлюза космоскаф. Потом разыскали Чупочуха. Он угрюмо сидел на койке в своей каюте. Когда Женька сделал ему знак, он безропотно встал и пошел вслед за нами.
Вот и шлюз одного из космоскафов. Женька нажал на кнопку и помог Чупочуху забраться в шлюзовую камеру. Потом в люк космоскафа спустился я. Когда и Женька очутился в кресле, люк закрылся, створки шлюза разошлись, открыв перед нами звездную дорогу.
Маковка положил руки на пульт управления, сказал:
– Спасибо, «Гамаюн», все было очень вкусно! – и на самой малой скорости вывел космоскаф из недр звездолета. Почти сейчас же начал щелкать «карандаш», который мы вывели наружу через канал для сигнальных ракет.
Сначала Чупочух пустыми глазами смотрел, как Женька распутывает клубок тахионных «ниточек», засекая по сферокомпасу направление то одного, то другого следа, а потом вдруг закричал:
– Пропади все пропадом! Нету силы терпеть!
Я приподнялся в кресле и спросил, чего он так волнуется.
– А ниче! – злобно гаркнул сержант. – Тоже мне, герои нашлись. За пиратами гоняются. Ничего вы у нас не увидите хорошего. Вас просто сразу повесят, как инопланетных шпионов. И меня заодно. Потому что я предатель.
Когда он умолк, Женька оторвался от пульта. Кубок был распутан. От него в восьми направлениях расходились восемь возможных маршрутов Трысьбы. Я огорчился было: ведь семь из них были пустышками, а на каждый нужно тратить время. Но Женька успокоил меня: стоит только запросить большой телескоп «Гамаюна», и на экране нашего, маленького, можно будет заглянуть в космос достаточно далеко, чтобы отсечь «пустышки». И Трысьба будет пойман. Все‑таки правильно, что мы сбежали. Теперь я уже не сомневался в этом.
Сперва мы разыскали разбитое хвостовое опере<