— Что ты здесь делаешь? — спросила его Фиона, пока он умывался. Дети, переодеваясь в пижамы, с интересом наблюдали за ним.
— Я выступаю в группе «Ничейные ребята». Наш концерт запланирован на завтра, но Фрэнк заболел и не может играть.
— Никогда не слышала о вас.
— И никто не слышал, отсюда и название.
— Мамочка, он не помыл за ушами.
Фиона улыбнулась:
— Кормак, Бонни говорит, что тебе надо помыть и за ушами.
— Извини, Бонни.
— И под руками тоже.
— Да, Бонни. — Кормак начинал понемногу чувствовать себя счастливым.
Быстрыми и ловкими движениями Фиона открыла банку бобов, сунула ломтики хлеба в духовку, налила воду в заварочный чайник. Уже через несколько минут дети с аппетитом поглощали гренки с бобами, а Кормак, сидя в чистой тенниске с надписью «Амнистия-61» на спине, пил из глиняной кружки обжигающий чай. Похоже, недостатка в провизии у Фионы не было. На столе появились батон, масло в пластиковой коробочке, жестянка с какао, бутылка молока, пачка печенья со сладким кремом. Кормак уже и не мог припомнить, когда последний раз перед ним был столь богатый выбор.
— Фургон твой? — спросил он.
— Нет, взяла напрокат. У нас сейчас каникулы, и мы направляемся в Шотландию. Сюда собирался приехать кое-кто из моих друзей, вот я и решила, что сделаю небольшой крюк и покажу детям, что представляет собой рок-концерт. Бонни просто в восторге, а Колину жутко не понравилось, правда, дорогой? — Колин с полным ртом кивнул головой. Фиона ласково взъерошила ему волосы, и при виде этого жеста Кормаку отчего-то снова захотелось заплакать.
— Мы с Колином, — продолжала Фиона, — с большим Колином, я хотела сказать, хотя он совсем не был великаном, отправлялись в путешествие каждый год. Это самый дешевый способ посмотреть страну. В прошлом году мы никуда не ездили, так что это первые наши каникулы после его смерти.
— Ты никогда не бывала поблизости от Ливерпуля, сестренка? — мягко поинтересовался Кормак. — Элис расстраивается всякий раз, когда слышит твое имя. Она скучает по тебе. Как и все мы.
Фиона взглянула на детей, которые покончили с бобами и гренками, выпили свое какао и теперь жевали печенье, внимательно прислушиваясь к разговору матери со своим новоиспеченным дядюшкой.
— Эй, вы двое, вам пора в кровати. — Она хлопнула в ладоши. — Я не буду выключать свет, так что можете взять печенье с собой в постель. Пусть это будет маленьким подарком, ведь мы с вами на каникулах. Кормак, обожди минуточку.
Она сложила стол, окруженный с трех сторон обитыми мягкой красной тканью скамейками. Под сиденьями были устроены ящики для хранения всевозможных вещей, она вынула оттуда постельное белье и застелила две скамьи. Дети послушно улеглись в свои импровизированные кровати, и Колин немедленно принялся сосать большой палец. Затем Фиона извлекла откуда-то два складных стульчика и вынесла их к задней стенке фургона, подальше от проезжающих машин. Уже почти совсем стемнело, и в воздухе ощутимо похолодало.
— Обычно их не так-то просто уложить спать, но сегодня они очень устали. Колин ведет себя так тихо еще и оттого, что это напомнило ему время, когда его отец был жив. Он по-прежнему страшно скучает по большому Колину. Бонни — совсем другое дело, она его почти не помнит. Хочешь апельсинового сока, Кормак? Он вкусный и холодный.
— С удовольствием.
— Я мигом.
Кормак бросил взгляд на поле, где продолжался концерт. Стемнело, и в ночном небе плясали, скрещиваясь, лучи прожекторов. Сквозь заросли зелени он разглядел отблески огней и расслышал грохочущие ритмы, которые отчетливо разносились в вечернем воздухе. Мелодия была знакомой, и исполняла ее знакомая группа, названия которой он не мог вспомнить.
Вернулась Фиона с двумя стаканами и картонной упаковкой с соком.
— Держи, родной.
— Спасибо.
Она села на стул, и руки их соприкоснулись.
— Ты спрашиваешь, почему я ни разу не приехала домой, Кормак. Дело в том, что я и сама не знаю. Время от времени я посылала матери открытки, чтобы она знала, что со мной все в порядке. Я не сообщала своего адреса на случай, если кто-нибудь вздумает приехать, чтобы попытаться убедить меня вернуться. Через год, когда я вышла замуж за Колина, было уже, наверное, поздно, все запуталось, и чем дальше, тем труднее становилось что-то изменить.
— Элис не стала бы обращать внимание на такие мелочи.
— Я знаю, — подавленно заметила она. — Я должна была написать, сломать лед, так сказать, потому что я скоро собираюсь домой, в Ливерпуль. Руби, мать Колина, умерла в прошлом месяце, а Эльза — его дочь от первого брака — вышла замуж за солдата и переехала в Германию. — Она вздохнула. — Так что в Лондоне меня больше ничего не держит. У меня очень милые соседи, но это совсем не то, что видеть рядом родных людей. Я хотела бы, чтобы у моих детей были бабушка, дяди и тети, двоюродные братья и сестры. На Рождество Колин пойдет в школу, и пусть он начнет учебу в Ливерпуле.
— На Эмбер-стрит хватит места для вас троих, сестренка.
— О, у меня уже есть дом, — удивила его Фиона. — Помнишь Горация Флинна? Он оставил мне свой дом на Стэнли-роуд. Он единственный знал о том, что я ухожу. Я написала ему и рассказала, где живу, а потом отослала те двадцать фунтов, которые он мне когда-то одолжил, пообещав, что не расскажет об этом матери. Мы довольно регулярно переписывались — он прислал нам с Колином свадебный подарок. Дом сдавался внаем долгие годы. Я решила, что это судьба, когда после смерти Руби пришло письмо от съемщиков: они извещали, что в течение месяца съедут. Ладно, что теперь об этом говорить... — Она вновь наполнила стакан соком. — Как там все? У нашей Маив уже есть дети? А у Орлы их не прибавилось? Как поживают дедушка и Бернадетта? — Голос у нее сорвался, охрип. — Как наша мама, Кормак? Знаешь, я скучаю по ней так же, как и она по мне.
Кормак не сомневался в этом. Он знал, что можно любить кого-то и в то же время обращаться с ним с поразительной жестокостью. Он разбивал Элис сердце, но его собственное оставалось холодным, и ему было на все наплевать.
— У Маив и Мартина пока нет детей, — ответил он. — Они слишком заняты своим собственным домом в Ватерлоо. У Орлы по-прежнему четверо — они растут, и Аулу уже совсем взрослая. Дедушка ушел на пенсию. Ему семьдесят два, но он все еще здоров и крепок, с Бернадеттой и с детьми все в порядке.
— А мама?
— А ты как думаешь, сестренка? — Кормак отогнал от себя пса, жизнь которого недавно спас; пес ответил злобным ворчанием. — Ты сбежала от нее семь лет назад и носа с тех пор не казала, а ее единственный сын порвал все связи с человеческой расой.
— М-м. — Фиона обхватила колени руками. — Мне и в голову не могло прийти, что ты станешь хиппи, Кормак. Я всегда представляла, как ты, увешанный всевозможными знаками отличия, работаешь в лаборатории, смешивая ядовитые жидкости, или что там полагается делать в лабораториях, после того как закончишь университет. Ведь так оно и было, а? — озабоченно спросила она, когда Кормак скорчил гримасу.
— Я не получил степени, Фиона. Я не вернулся в университет, чтобы доучиться оставшиеся два семестра. Элис едва не помешалась от расстройства. Я чуть было не загремел в армию отбывать повинность, чему, должен признаться, очень рад, — в противном случае мне пришлось бы заявить, что я убежденный пацифист.
— Почему ты все время называешь ее Элис, Кормак? Ведь она наша мать.
Он с радостью рассказал бы кому-нибудь обо всем, поделился бы секретом, который терзал его душу вот уже три с половиной года.
— Почему, Кормак? — настаивала Фиона.
— Если я скажу тебе, пообещай, что не передашь моих слов больше никому на свете.
— Вот тебе святой крест.
Кормак глубоко вздохнул. На душе у него полегчало, когда он начал рассказ о праздновании своего совершеннолетия, о том, как нашел в кухне тетю Кору и о тех ужасных вещах, которые она ему поведала.
— У меня нет слов, чтобы описать, что я чувствовал впоследствии. Я потерял почву под ногами, ощущал нереальность происходящего, словно стал призраком. Жизнь на Эмбер-стрит оказалась одной большой ложью. Я больше не мог разговаривать с Элис. Я не знал, что сказать, а то, что говорил, представлялось мне самому вымученным и неестественным. — Он встряхнул головой, как будто отгоняя от себя воспоминания о той ужасной поре. — Я знал, что мне не стоит возвращаться в университет — это было бы пустой тратой времени: мой мозг будто окостенел и отказывался работать. Единственным местом, где я мог находиться, стала «Пещера», там я тонул в оглушающей музыке, и можно было ни о чем не думать. Там же я встретил одноклассника из школы Святой Мэри, — он пытался создать рок-группу, которая могла бы соперничать с «Битлз». Я стал у них рабочим и играл на бубне. С тех пор я странствую с разными группами. Боюсь, что ни одна из них даже приблизиться не смогла к «Битлз».
— Это больше не удастся никому. — Фиона раскачивалась взад и вперед на своем стульчике. Она вовсе не выглядела такой потрясенной, как ожидал Кормак. Медленно и задумчиво она произнесла: — На твоем месте, Кормак, я бы не поверила Коре. Я считаю, что она просто завидует и ревнует, что неудивительно: у тебя все шло так хорошо, а ее Морис угодил в тюрьму. Как-то в Лондоне я встретила Нейла Грини, и тот мне обо всем рассказал. Она всегда старалась заварить кашу. Вспомни, как она поступила с матерью.
— Но, Фиона! — воскликнул Кормак. — Я очень похож на нее. Просто раньше этого никто не замечал. Когда же задумаешься над этим, то становится ясно, что она моя мать.
Фиона изучающе рассматривала его в луче света, падающего из окна фургона.
— Лично я не вижу никакого сходства. Мне кажется, ты все выдумал.
Кормак вздрогнул.
— Мне невыносима сама мысль о том, что она моя мать. От этого мне по ночам снятся кошмары. — Ему часто снилось то, как это могло произойти, как Кора крадется по спящей больнице, проникает в детскую, подменяет его Морисом. «Морис выглядел лучше», — сказала она тогда.
— На твоем месте, — снова начала Фиона, — я бы не обращала никакого внимания на Кору. Я постаралась бы забыть о том, что она мне наговорила. — Она взяла его за руку. — Я всегда буду думать о тебе только как о своем брате, Кормак, и я знаю, что Маив и Орла чувствуют то же самое. Дедушка считал тебя светом в окошке. А мама — ты несправедлив к матери, мой хороший.
— Ты смогла бы забыть обо всем, если бы это случилось с тобой?
— Нет, но я хотела бы, чтобы кто-нибудь поговорил со мной так, как я разговариваю сейчас с тобой. Прошло уже почти четверть века с тех пор, как ты появился на свет, и, что бы ни случилось той ночью, оно больше не имеет никакого значения. Важно только то, что произошло потом. — Она легонько встряхнула его. — Ты — сын нашей матери, наш брат, дядя Колина и Бонни.
— Но что, если я не тот, Фиона?
— Ты — тот самый, — с уверенностью сказала Фиона. — Я помню тот день, когда мама принесла тебя из больницы. Ты и тогда был для меня родным братом и остался им сейчас. Ты принадлежишь нам, Кормак. Ты — наш.
У Кормака появилось чувство, что он может наконец выбраться из трясины, в которой барахтался так долго. Если бы только он смог поверить в то, что после стольких лет слова Коры больше ничего не значат, важно только то, как все обстоит сейчас!
— А как насчет дяди Билли? — спросил он. — И Мориса?
— Сомневаюсь, чтобы дядюшку Билли хоть в малейшей степени заботило, кого Кора принесла из роддома. Что до Мориса... — Она умолкла.
— Я перед ним в неоплатном долгу, — негромко произнес Кормак.
— Ты ничего ему не должен. Даже если все правда, чего я не могу представить себе ни на мгновение, тогда, я полагаю, Морису просто не повезло. — Она поморщилась. — Ему просто крупно не повезло, что ему досталась такая мать, как Кора.
— Особенно в сравнении с Элис. В доме на Эмбер-стрит он вырос бы совершенно другим человеком. Для начала, он не попал бы в тюрьму.
— Ты не можешь быть в этом уверенным.
— Могу, — заверил ее Кормак.
— Что он сейчас делает?
— Живет в квартире над парикмахерской, там, где раньше жил Нейл. Кора выгнала его из дома.
— Она просто рехнулась! — воскликнула Фиона. — Кора ведь не собирается рассказать об этом матери, как ты думаешь? Это будет концом света.
— Сомневаюсь. Я пообещал ей, что если она сделает это, то убью ее. Я в самом деле имел это в виду. Иногда мне кажется, что я просто схожу с ума.
— Не глупи. Ты самый трезвомыслящий субъект, которого я когда-либо знала.
— Когда-то, может, я и был таким, но только не теперь.
— Сейчас моя очередь поделиться с тобой одним секретом, а потом я сделаю нам чай с бутербродами. — Фиона бросила на него лукавый взгляд. — Ни за что не догадаешься, но у мамы был роман с Нейлом Грини. Именно поэтому я ушла из дома. Я услышала, как они разговаривают в постели, и почувствовала себя такой дурой.
Кормак улыбнулся.
— Я знаю об этом, сестренка. Нельзя было не заметить, как у нее начинали блестеть глаза, когда она заявляла, что ей нужно за чем-то «заскочить» на Опал-стрит. Они сверкали еще ярче, когда она возвращалась оттуда.
— Боже мой, Кормак Лэйси! От твоих проницательных глаз ничего не ускользнет.
Фиона ушла делать бутерброды. Кормак прислонился к стенке домика, внезапно осознав, что вдалеке играет музыка. Он забыл, где находится. На лужайке было шумно. Родители вели детей после концерта домой, а опоздавшие, наоборот, шли на него. Две девушки, празднично одетые, ехали туда на велосипедах — он готов был держать пари, что окрестная молодежь вовсе не была так настроена против фестиваля, как старшее поколение.
Над головой простерлось чистое небо сапфирового цвета, на котором сверкали звезды и сияла полная луна, но у самого горизонта уже собирались черные тучи, непроницаемые, как горы. В этом огромном мире Кормак почувствовал себя песчинкой — маленькой и незначительной. Если смотреть с этой точки зрения, то бомба, взорвавшаяся в его двадцать первый день рождения, представлялась событием тривиальным, недостойным внимания.
Он с удовольствием закурил бы косячок, но травка лежала под подушкой в фургоне, а он пока еще не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы вернуться туда. Кстати, Фиона могла неодобрительно отнестись к травке. Он был благодарен сестре за то, что она помогла ему снова обрести почву под ногами, показала ему, что у него есть будущее.
Как только представится возможность, он, не подводя своих друзей, заберет Полу и они перестанут жить так, как живут сейчас, перестанут бесцельно прожигать жизнь, и...
Кормак очнулся от своих мечтаний. Мимо шли двое голых по пояс молодых парней, они поддерживали девушку, которая ковыляла между ними. В свободной руке каждый из парней держал по бутылке местного сидра, убойного пойла. Девушка споткнулась. Парни грубым рывком заставили ее выпрямиться. Один из них погладил ее ниже спины, запустив руку под хлопчатобумажное платье, которое выглядело странно знакомым.
Пола! Она редко пила. Полбутылки этой жуткой смеси, и она превратится в бесчувственное бревно. Могло быть так, что ее вели обратно в фургон для ее же собственного блага, но Кормак сомневался в этом. Он вскочил на ноги. Он должен спасти Полу.
Когда из домика появилась Фиона с чаем и бутербродами, ее брата и след простыл.
* * *
Это могло продолжаться до бесконечности: безделье, травка, выпивка, езда в никуда, если бы Пола вдруг не обнаружила, что беременна.
— Я могу найти деньги на аборт, — сказал Фрэнк, когда они уселись за стол, чтобы посовещаться. Все они были как на иголках, ожидая, когда же у Полы начнется менструация, но она уже пропустила два срока и определенно была беременна. Они сидели, нацепив на себя все имевшиеся пальто и куртки: на дворе стоял ноябрь, и никто из них не имел понятия, как натопить в фургоне, кроме как включить масляный обогреватель, от которого Уолли начинала мучить астма. — В этой стране ведь разрешены аборты?
Этого никто не знал.
— Я не хочу делать аборт, — с вызовом заявила Пола. — Я хочу ребенка. — Она прижала руки к животу, как будто уже ощущая его внутри.
— Не говори глупостей, — резко бросила Таня. — Такая жизнь не для ребенка. — Появление ребенка осложнит их и без того запутанное существование. Таня рассуждала здраво. Кормаку иногда казалось, что она здесь только для того, чтобы позлить свое семейство, и твердо намеревалась возвратиться домой, как только решит, что уже достаточно разозлила его.
— Я уеду, — сказала Пола. — Я найду где жить, скорее всего сниму комнату на двоих где-нибудь в Лондоне. Государство поддержит меня, то есть я хотела сказать — нас.
— Кто отец? — спросил Уолли.
— Откуда мне знать? Это или ты, или ты, или ты. — Пола кивнула на каждого из трех мужчин по очереди.
— Боюсь, что не смогу назначить тебе денежного содержания, Пола.
— А тебя никто и не просит об этом, Уолли.
— Я куплю тебе коляску, пеленки и все, что полагается, моя милая.
— Спасибо, Фрэнк.
— Поедем со мной в Ливерпуль, я хочу, чтобы ты жила со мной, Пола, — заявил вдруг Кормак, морщась от боли, которую доставлял ему массаж запястья, сломанного два года назад, когда он спас Полу от рук двух негодяев, собравшихся уволочь ее в свой почтовый грузовичок.
Все с удивлением уставились на него, включая Полу.
— Эй, старик, тебе не кажется, что это немного слишком? — растерянно пробормотал Уолли.
— Жить с тобой, Кормак? — Серые глаза Полы улыбнулись ему. — Что же, я буду очень рада.
— Ну вот, все решилось, — произнесла Таня таким голосом, словно они обсудили, в какой пивной бар им пойти. — Кому приготовить чай?
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Билли Лэйси вышагивал по Док-роуд. На руке у него повисла женщина, имени которой Билли не мог вспомнить. Стоял август, было по-прежнему очень жарко — в этот самый момент Кормак сидел в Норфолке на лужайке вместе со своей сестрой, Фионнуалой.
Доки[6] уже не была такой шумной, как в пору молодости Билли, когда они с Джоном приходили сюда поглазеть на корабли. Теперь здесь почти не было ни движения, ни кораблей. Исчезли даже запахи: мускусный аромат специй, кофе, ароматизированного чая и тот странный запах пыли, который присущ только коврам. Он считал недопустимым, что этот район Ливерпуля, где раньше жизнь била ключом, так заброшен и медленно умирает. Только луна, отплясывающая чечетку в темно-синем небе — Билли был пьян, — и высоченные кирпичные стены доков да еще гигантские ворота оставались прежними.
Невзирая на отвисшие щеки, двойной подбородок и огромное пивное брюхо, которое давным-давно уничтожило всякий намек на талию, в свои пятьдесят четыре года Билли по-прежнему выглядел достаточно импозантно, сохранив густые темные волосы и прямой разворот широких плеч. Сейчас его дородное тело облегал дешевый костюм, пиджак был распахнут, потому что пуговицы не застегивались на животе. Он шествовал с важным и уверенным видом, провожаемый женскими взглядами. Подружка, имени которой он не помнил, вела его домой выпить по последней на сон грядущий. Билли не был уверен, чего он ожидает с большим нетерпением — выпивки или того, что последует за ней.
— У тебя есть супружница? — поинтересовалась дама.
— Она меня оставила, — солгал Билли. Уже долгие годы, начиная, наверное, с самого первого дня после своего бракосочетания, ему хотелось, чтобы Кора покинула его. Да он ушел бы и сам, вот только лень было заниматься поиском нового жилья. Как бы то ни было, он сам готовил себе еду, застилал кровать, стирал. Во всяком случае на Гарибальди-роуд ему было удобно. Они с Корой почти не разговаривали, и он бы не возражал, чтобы она до конца своих дней не открывала рта. Некоторое неудобство доставлял Морис: сначала он сидел в тюрьме, потом ушел из дома, впрочем, у Билли никогда не было чувства, что Морис — его родной сын. Он принадлежал Коре, которая испортила парня, балуя его, когда не лупцевала этим чертовым хлыстом. Билли сознавал, что должен положить этому конец, но никогда не мог серьезно противостоять жене.
Он понятия не имел, зачем вообще женился на ней, на Коре. Должно быть, у него поехала крыша, когда они встречались и потом, когда сделал ей предложение, — он даже не мог вспомнить, как повторял слова брачной клятвы, хотя его мать уверяла, что во время торжественной церемонии Билли вел себя безупречно. Но что толку теперь говорить об этом — дело сделано, и с тех пор много воды утекло. Билли нравилась его жизнь, с Корой или без нее. Другая женщина могла бы и не позволить ему поступать так, как ему хотелось, радуясь, когда он уходил из дома. Не следует забывать и о том, что несколько лишних шиллингов в кармане еще никогда никому не мешали. Так уж получилось, что Кора не брала у него ни пенни, хотя ему все равно приходилось постоянно выискивать какую-нибудь дамочку, вроде той, что сейчас повисла у него на руке, чтобы ежедневно потчевать свое брюхо пивом. Он не имел ни малейшего представления о том, откуда у Коры брались деньги на хозяйство, и ему никогда не приходило в голову поинтересоваться этим.
— Скоро мы уже придем, дорогуша? — спросил он.
— Да, Билли. Это прямо за углом.
Пивные бары только что закрылись, в противном случае Билли ни за что не оказался бы под открытым небом. Они приближались к «Аркадии», злачному месту с такой мерзкой репутацией, что даже он никогда не осмеливался переступить его порог, несмотря на то что свел самое тесное знакомство с большинством пивных в Бутле. Из дверей вышли мужчина и женщина, препираясь на ходу. Женщина была в ярости, а мужчина пребывал в том приятном состоянии опьянения, которое было так хорошо известно Билли. Чудак основательно поддал, можно было отрезать у него руку, и он бы не заметил этого. Женщина злобно толкнула его.
— Чтоб ты провалился, от тебя никакого толку, — прошипела она. — В следующий раз буду обходить тебя десятой дорогой.
Мужчина рухнул на колени, покачнулся и свалился в канаву. Его немигающие и ничего не видящие глаза смотрели в небо. Лицо его казалось словно высеченным из камня.
— Эй, дружище, давай я помогу тебе. — В Билли проснулось сочувствие. Он наклонился, взял мужчину под руки и рывком поставил на ноги. — Господи, да ты легкий, как перышко.
Голова пьяного свесилась вниз и болталась из стороны в сторону, как у пугала, словно ей нужна была подпорка, чтобы держаться прямо. И только взглянув мужчине в лицо, Билли понял, что человек, которого он поддерживал, был его брат Джон, он не видел его уже много лет.
* * *
— Не говори никому, что я здесь, — попросил Джон Кору на следующее утро.
— Пожалуйста, если ты так хочешь, дорогой.
Кора чувствовала себя на верху блаженства. Мужчина, которого она желала всю свою сознательную жизнь, теперь находился под крышей ее дома, можно сказать в полном ее распоряжении.
Она еще никогда не видела такого ужасающе худого человека. Неудивительно, что Билли просто взвалил его себе на плечо, как мешок, и проволок на себе от самой Доки. Прошлой ночью у них с Билли состоялся разговор, первый за много лет.
— Смотри, кого я нашел! — объявил Билли, когда она открыла дверь. — Это наш Джон. Я обнаружил его без чувств на Доки.
Билли выглядел расстроенным. Если бы все повернулось иначе, он, наверное, смог бы полюбить свою жену и сына, но теперь его брат оставался единственным человеком, к которому он питал настоящую привязанность.
— Я отнесу его наверх, в комнату Мориса, — мрачно заявил он. Билли с вызовом посмотрел на жену, как будто ожидая, что та начнет возражать, но Кора уже мчалась в комнату, чтобы постелить чистое белье на кровать и проветрить помещение, в котором давно никто не жил.
— У нас есть лишняя пижама? — спросил Билли с неожиданной нежностью, уложив Джона на кровать.
— Сейчас принесу. — Когда Кора вернулась, Билли раздевал Джона. Он хотел возразить, когда Кора стала помогать ему, но промолчал, решив, должно быть, что две пары рук лучше, чем одна. Джон издал короткий стон, когда его переодевали в пижаму. Кора подоткнула простыню вокруг него.
— Что мы теперь будем делать, Билли?
— Оставим его. Пусть проспится. Он пьян, как сапожник. С утра у него будет трещать башка.
— Ему надо окрепнуть, Билли. Он должен провести в постели минимум неделю, и ему нужно нормальное питание. Он выглядит так, словно питался одним воздухом.
— Ты ничего не имеешь против того, чтобы он остался?
Кора яростно затрясла головой.
— Твой Джон всегда мне нравился. После того несчастного случая у Элис просто не хватило на него терпения. Я не удивляюсь тому, что он ушел от нее. Где он жил?
— Понятия не имею.
— Интересно, у него еще осталось его дело?
— Не знаю, дорогая. Я писал ему дважды на его работу в Си-форте, помнишь? Но он не ответил. Да и было это уже очень давно.
Они отправились спать по разным комнатам. Ночью Кора, мучимая бессонницей сильнее обычного, встала и пошла посмотреть на их гостя. Занавески остались отдернутыми, чтобы в окно проникал свежий воздух, и комнату заливал лунный свет. Она опустилась на колени рядом с кроватью и нежно провела рукой по щеке Джона, испещренной шрамами, которые теперь были едва заметны. Краснота уже сошла, и на одной стороне его исхудавшего хмурого лица попросту было больше морщин, чем на другой. Стоит ему чуточку поправиться, и они станут еще незаметнее.
Кора запечатлела легкий поцелуй на тонких губах мужчины, которого она всегда хотела, а потом стала осматривать его карманы, начав с пиджака. В кошельке обнаружилось три фунта и десять шиллингов, фотография светловолосой женщины и отдельно — снимок трех маленьких детей, никого из них Кора не знала. Там также лежали несколько засаленных, потертых визитных карточек, включая и карточки его собственной компании, «К.Р.О.В.А.Т.И.». В другом кармане она нашла пачку сигарет, зажигалку, грязный носовой платок и связку ключей. В карманах брюк не было ничего, кроме мелочи. Она помяла пальцами материал: хорошего качества, но от брюк мерзко пахло, и они срочно нуждались в сухой чистке.
Джон еще спал, когда на следующее утро его брат ушел на работу. Кора время от времени заглядывала в комнату, но только когда наступил полдень, она заметила, что Джон наконец открыл глаза и теперь лежал, тупо глядя в потолок. Его руки оставались в том же положении, что и прошлой ночью, как будто у него не было сил или желания пошевелить ими. Он скосил глаза на вошедшую Кору, но ничем не выдал своего удивления. Казалось, его не волновало, где он находится и почему оказался здесь.
— А я как раз думал о том, где нахожусь, — прошептал он. — Как я попал сюда?
— Твой Билли нашел тебя на Доки и принес сюда. Хочешь чашечку чая, милый?
— Да, пожалуй. Спасибо, Кора.
Она долила в чай молока, чтобы немного остудить, и, поддерживая его голову одной рукой, дала ему выпить. Оттого, что Джон Лэйси оказался в полной зависимости от нее, Кору захлестнуло радостное чувство.
Выпив чай, он сказал:
— Не говори никому, что я здесь.
— Пожалуйста, если ты этого хочешь, — заверила его Кора.
После обеда она принесла ему хлеб с молоком, и ей пришлось кормить его с ложечки. К тому времени, когда Билли вернулся домой, Джон сидел в постели, откинувшись на подушки, и курил сигарету.
— А я и не знал, что ты куришь, приятель, — заметил Билли.
Джон равнодушно пожал плечами.
— Я начал уже давно.
— Как ты себя чувствуешь?
— Устал я, Билли, — ответил Джон жалким голосом.
— Что ты делал в «Аркадии», приятель? Это же настоящий притон. — Билли с тревогой смотрел на старшего брата. С тех пор как Джон бросил Элис, он сильно скучал по брату и почувствовал себя оскорбленным, не получив ответа на свои письма. Его чрезвычайно огорчало зрелище этого лежащего в кровати сильного, полного жизни мужчины, превратившегося в тень. Билли с малых лет постоянно слышал: «Почему ты не можешь быть таким, как твой старший брат?» Мать не делала секрета из того, что Джон был ее любимцем и что она гордилась им, тогда как Билли считался чуть ли не позором семьи, паршивой овцой. Теперь, похоже, они поменялись местами.
— Не могу припомнить, чтобы я шел в «Аркадию», — признался Джон. — Собственно говоря, я вообще не много помню о вчерашнем дне.
— Напился, понятное дело!
— Не просто напился, а напился до потери сознания, если быть точным.
Билли издал короткий смешок, хотя смеяться особенно было не над чем. Взволнованный и растерянный, он взял худую руку брата в свои.
— Что случилось, дружище? Как ты дошел до жизни такой? Ты дерьмово выглядишь.
— Я и чувствую себя дерьмово. — Джон сильно затянулся сигаретой. — Кое-что произошло, Билли. Кое-что, о чем я предпочел бы не говорить.
— Как хочешь. Где ты сейчас живешь? Что случилось с твоей компанией?
— Я по-прежнему понемногу занимаюсь бизнесом. А живу я теперь в конторе.
— Если бы я знал, то наведался бы к тебе в гости.
Джон коротко кивнул в знак согласия, давая понять, что ценит такую заботу о себе, но у Билли сложилось впечатление, что он был бы для брата незваным гостем. Более того, он и сейчас чувствовал себя лишним, ему показалось, что Джон с гораздо большим удовольствием остался бы один.
— Ну, а ты-то выглядишь вполне нормально, Билли, — с явным усилием выдавил Джон. — У тебя столько жира, что хватит на нас обоих.
Билли похлопал себя по гигантскому животу.
— Это все пиво.