Вернемся к Адлеру: в 1925 году моя статья «Психотерапия и мировоззрение» была опубликована в издаваемом Адлером «Международном журнале индивидуальной психологии». В 1926-м последовала еще одна статья. В том же году мне предстояло читать на международном конгрессе по индивидуальной психологии в Дюссельдорфе основополагающий доклад, но я не мог осуществить эту задачу, не отойдя прежде от строгой ортодоксии: ведь я оспаривал положение, будто неврозы всегда и повсюду представляют собой, в духе учения о «характерологии», всего лишь средство достижения цели. Я склонялся к альтернативному подходу — рассматривать неврозы (не только как «средство», но и) как «выражение», то есть не исключительно с инструментальной точки зрения, но и с экспрессивной.
Я впервые отправился в командировку и решил по пути туда остановиться на пару дней во Франкфурте-на-Майне, а на обратном пути — в Берлине. Во Франкфурте — трудно в это поверить, смешно ведь — я, студент-медик 21 года от роду, по приглашению Союза социалистической молодежи вновь прочел лекцию о смысле жизни. На лекцию молодежь двигалась колоннами, неся знамена, — слушатели заранее встречались в установленном месте. На обратном пути в Берлине я сделал доклад по линии Общества индивидуальной психологии.
В 1927 году мои отношения с Адлером обострились пуще прежнего. Два человека, встреченные в начале жизни, оказали на меня сильнейшее влияние не только как личности, но и как профессионалы: Рудольф Аллере и Освальд Шварц[36]. Аллерс предоставил мне возможность проводить эксперименты в возглавляемой им психофизиологической лаборатории, а Шварц, основатель психосоматического направления в медицине и медицинской антропологии, оказал мне честь и написал предисловие к книге, которую я готовил для издательства Hirzel, выпускавшего литературу по индивидуальной психологии. Однако этой книге не суждено было выйти в свет, потому что я тем временем покинул Общество индивидуальной психологии (краткое изложение основных идей этой погибшей в зародыше книги появилось в 1939 году в «Швейцарском еженедельном медицинском обозрении»). В предисловии Шварц заявил, что эта книга станет для истории психотерапии тем же, чем для философии — «Критика чистого разума» Канта. Он и вправду в это верил.
В ту пору я окончательно пересмотрел свои взгляды на психологию. Меня основательно встряхнул Макс Шелер[37], чью книгу «Формализм в этике»[38]я носил при себе, точно Библию. Настала пора критически разобраться с психологизмом. Я пригласил мудрейшего среди адлерианцев «богемца» Александра Нойера на дискуссию в литературное кафе «Херренхоф». Он поставил мне в заслугу вычисленную из ряда моих рукописей попытку разгадать, опережая исследования Макса Планка, тайну свободной воли и, опережая основателей гештальтпсихологии, выяснить приоритеты формы и содержания[39]. Однако затем он принялся разносить меня за «духовную измену» — ее он также обнаружил в моих рукописях. Это меня задело. Я не желал и впредь довольствоваться компромиссами.
В том же 1927 году наступил день, когда Аллерс и Шварц публично объявили о выходе из Общества индивидуальной психологии (уведомление они подали раньше) и объяснили причины разрыва. Заседание проходило в большом зале Гистологического института при Венском университете. В заднем ряду угнездилась парочка фрейдистов, которые злорадно наблюдали за спектаклем: Адлера постигла та же участь, как раньше — Фрейда, когда Адлер покинул Венское психоаналитическое общество. Вновь «раскол». И тем чувствительнее для Адлера, что среди свидетелей затесались психоаналитики.
Адлере и Шварц закончили свою речь, воздух от напряжения так и звенел. Как отреагирует Адлер? Мы ждали его слов, однако напрасно: вопреки обыкновению в тот раз он так и не выступил. Мучительно протекала минута за минутой. Я сидел поблизости от Адлера в первом ряду, между нами — его ученица, тоже, как ему было известно, пришедшая к разладу с его теорией. И вдруг он обратился к ней и ко мне, подначивая: «Что ж вы, храбрецы?» То есть он требовал от нас взять слово и честно высказать свою позицию.
Не оставалось другого пути, кроме как выйти перед всеми и бросить им вызов: удалось ли индивидуальной психологии в самом деле подняться над психологизмом? И я допустил существенный промах: я перед «врагами», психоаналитиками, назвал Шварца своим учителем, выразив ему столь глубокое признание. И тут уж вряд ли могли меня спасти уверения, что я не вижу причины расставаться с Обществом индивидуальной психологии, поскольку это направление вполне способно собственными силами преодолеть психологизм. Тщетны оказались все мои усилия посредничать между Аллерсом, Шварцем и Адлером.
Адлер с того дня больше ни словом со мной не обмолвился и даже перестал здороваться, когда я, как прежде из вечера в вечер, входил в кафе «Зиллер» и приближался к столику, за которым он проводил заседания. Так и не простил, что я не пожелал безоговорочно во всем ему следовать.
Вновь и вновь он давал мне понять, что пора выйти из основанного им общества, хотя я и прежде, и тогда не видел на то ни малейшей причины. Тем не менее два месяца спустя я формально разорвал связь с этим объединением.
Нелегко дался мне этот «исход». На протяжении года я занимался изданием журнала по индивидуальной психологии, «Человек в повседневности», и теперь, разумеется, выпуск журнала прекратился. И в целом я лишился прежней компании. Лишь немногие индивидуальные психологи сохранили со мной если не научные, то хотя бы человеческие отношения. Хотелось бы с благодарностью упомянуть в этой связи так рано покинувшего нас Эрвина Вексберга[40], Рудольфа Дрейкурса[41]и дочь Альфреда Адлера, Александру.
По крайней мере с тех пор никто не мог бы меня попрекать, будто моя логотерапия — «всего лишь извод адлерианской психологии» и я, мол, не вправе выдавать ее за самостоятельное направление исследований и давать ей особое название. На подобные упреки я всегда могу ответить: кто более всех вправе судить, принадлежит ли логотерапия к общему направлению индивидуальной психологии или выходит за ее рамки, если не сам Адлер? Адлер же настоял, чтобы я вышел из Общества индивидуальной психологии. Roma locuta causa finita [42].
Начало логотерапии
Еще раньше мы с Фрицем Вительсом[43], который был первым биографом Фрейда, и с Максимилианом Зильберманом основали Академическое общество медицинской психологии. Я занял должность вице-президента. Зильбермана выбрали президентом, а затем его сменили Фриц Редлих[44]и Петер Хофштеттер[45]. В совете у нас заседали Фрейд, Шильдер и прочие знаменитости Вены, которая в 1920-е годы была Меккой психотерапии. При объединении имелась рабочая группа, и здесь я в 1926 году прочел доклад и впервые утвердил в академической аудитории термин «логотерапия». Альтернативный термин «экзистенциальный анализ» я начал использовать лишь с 1933 года. К тому времени мне удалось в известной мере систематизировать свои идеи.
К 1929 году я продумал различия между тремя ценностными группами, то есть тремя возможностями придать жизни — вплоть до последнего мгновения, до последнего вздоха — смысл. Эти три возможности придать жизни смысл суть поступок, который человек совершает, работа, которую человек делает, или переживание, встреча, любовь. Даже перед лицом необоримой судьбы (например, неизлечимой болезни, неоперабельного рака) мы в состоянии придать жизни смысл, принеся свидетельство самого человеческого из всех человеческих даров: способности преобразить страдание в свершение духа.
Как известно, официальное звание третьего направления венской психотерапии присвоил логотерапии Вольфганг Сучек. Можно сказать, тут проявился биогенетический закон Геккеля, согласно которому онтогенез в ускоренном темпе воспроизводит филогенез, ведь я сам прошел через два первых направления венской психотерапии. И тоже в ускоренном темпе: в 1924 году Фрейд опубликовал в «Международном журнале психоанализа» мою статью, а уже годом позже, то есть в 1925-м, вторая статья появилась в журнале Адлера. Итак, я могу утверждать, что я принял участие в развитии психотерапии и кое в чем предвосхитил даже развитие некоторых направлений. Взять хотя бы парадоксальную интенцию — я практиковал этот метод уже в 1929 году, а в 1939 году опубликовал статью с таким же названием. Выдающиеся специалисты по поведенческой терапии неоднократно признавали, что «парадоксальной интенцией» мне удалось предвосхитить гораздо более поздние, сложившиеся уже в 1960-е методы лечения. Не говоря о технике лечения расстройства потенции, которую я подробно описал уже в книге «Практика психотерапии»[46](1947), — в 1970-е Мастерс[47]и Джонсон вдруг открыли ее в качестве «новой» методики сексотерапии.
По поводу поведенческой терапии я бы не хотел особо распространяться. Она, если можно так выразиться, таскала за меня каштаны из огня, пока я боролся против психоанализа и, разумеется, против индивидуальной психологии. Пока эти два направления сражались друг с другом, третье (третья венская психотерапия) могла радоваться в уголке. И я вполне доволен, что логотерапии не пришлось ввязываться в спор с другими направлениями, потому что она появилась на свет с большим запозданием.
Что же касается особого содержания логотерапии, Гордон Олпорт[48]в предисловии к «Человеку в поисках смысла» назвал ее «самым значительным психологическим направлением современности». Хуан Баттиста Торелло также утверждал, что логотерапия — последняя в истории психотерапия, предлагающая настоящую систему. Я бы сказал, что в этом она идет рука об руку с судьбоанализом Сонди[49]— там действительно предлагается сложная система, — если люди из столь разных областей, как я и Сонди, вообще могут идти рука об руку. Лично я считаю тест Сонди занятной салонной игрой, не более.
Торелло также говорил, что я войду в историю психиатрии как человек, нашедший терапевтический подход к болезни века, то есть к утрате смысла. В самом деле, не в последнюю очередь логотерапия была изобретена с этой целью.
Однако, если меня спросят о первоисточнике, о глубочайших корнях, о скрытом мотиве, побудившем меня создать логотерапию, я смогу назвать лишь одну причину, которая сподвигла меня искать этот путь и неустанно работать над его совершенствованием: сострадание к жертвам современного цинизма, ибо он весьма распространен в психотерапии в ее худших изводах. Под «изводами» я разумею коммерциализированные формы, а худшими изводами считаю недостоверные с научной точки зрения. Когда видишь перед собой не просто душевнобольных пациентов, но еще и травмированных психотерапией, это зрелище удручает. Борьба против расчеловечивающих, обезличивающих тенденций, которые привносятся в психотерапию психологизмом, красной нитью проходит через все мои труды.
Мы, логотерапевты, изобрели принципиально другую технику. Таковой признана парадоксальная интенция и в меньшей степени — техника общего знаменателя. По поводу второй техники мне вспоминается, как знаменитая ныне писательница Ильза Айхингер[50]еще в ту пору, когда она училась в медицинском, обратилась ко мне (кажется, ее направил Ганс Вейгель[51]). Ильза не могла решиться, продолжать ли ей роман, который она начала писать (и который после стал знаменитым), и стоит ли бросить ради этого медицину, или же правильнее будет получить диплом. После долгого обсуждения мы пришли к выводу, что проще будет прервать учебу и затем вернуться, чем отложить завершение романа. Общий знаменатель удалось сформулировать: что рискованнее отложить на потом?
А в качестве примера применения парадоксальной интенции вспоминается, как я однажды использовал эту технику, чтобы избежать штрафа: я проехал перекресток на желтый свет. Выскочил регулировщик, которого я до того момента не замечал, а я поспешно припарковался на тротуаре и обрушил на неумолимо надвигавшегося стража порядка поток самообвинений: «Вы совершенно правы, как мог я так поступить, такому поступку нет извинения, нет оправдания. Конечно же, я никогда больше не сделаю ничего подобного, это послужит мне уроком, но такое поведение заслуживает строжайшего штрафа».
Полицейский изо всех сил старался меня успокоить и в утешение мне сказал: такое, мол, с каждым может случиться, и он вполне убежден, что я никогда впредь не стану нарушать правила.
Но вернемся к годам учения и странствий молодого психиатра, а именно к тому моменту, когда я вышел из Общества индивидуальной психологии.