ТРУБКА СТЕНЬКИ РАЗИНА
За Волгой на Синих горах, при самой дороге, трубка Стенькина лежит. Кто тое трубку покурит, станет заговоренный, и клады все ему дадутся и все; будет словно сам Стенька. Только такого смелого человека не выискивается до сей поры.
ПУГАЧ И САЛТЫЧИХА
Когда поймали Пугача и засадили его в железную клетку, скованного по рукам и ногам в кандалы, чтобы везти в Москву, — народ валма валил и на стоянки с ночлегами и на дорогу, где должны были провозить Пугача, — взглянуть на него; и не только стекался простой народ, а ехали в каретах разные господа и в кибитках купцы.
Захотелось также взглянуть на Пугача и Салтычихе. А Салтычиха эта была помещица злая-презлая, хотя и старуха, но здоровая, высокая, толстая и на вид грозная. Да как ей не быть было толстой и грозной: питалась она — страшно сказать — мясом грудных детей. Отберет от матерей, от своих крепостных, шестинедельных детей, под видом, что малютки мешают работать своим матерям, или другое там для виду наскажет,— господам кто осмелится перечить? И отвезут-де этих ребятишек куда-то в воспитательный дом, а на самом-то деле сама Салтычиха заколет ребенка, изжарит и съест.
Дело было под вечер. Остановился обоз с Пугачом на ночлег; приехала в то же село или деревню и Салтычиха: дай-де и я погляжу на разбойника-душегубца, не больно-де я из робких.
Молва уже шла, что когда к клетке подходил простой народ, то Пугач ничего не разговаривал; а если подходили баре, то сердился и ругался. Да оно и понятно: простой чёрный народ сожалел о нём, как жалеет о всяком преступнике, когда его поймают и везут к наказанию, — тогда как, покуда тот преступник ходил на воле и от его милости не было ни проходу пешему, ни проезду конному, готов был колья поднять, — сожалел по пословице: «лежачего не бьют»; а дворяне более обращались к нему с укорами и бранью, что-де, разбойник и душегубец, попался!..
|
|
Подошла Салтычиха к клетке: лакеишки её раздвинули толпу.
—Что, попался, разбойник? — спросила она.
Пугач в ту пору задумавшись сидел, да как обернется на зычный голос этой злодейки и, — богу одному известно, слышал ли он про нее, видел ли, или просто-напросто не понравилась она ему зверским выражением лица и своей тушей, — да как гаркнет на неё; застучал руками и ногами, индо кандалы загремели; глаза кровью налились: ну, скажи, зверь, а не человек. Обмерла Салтычиха, насилу успели живую домой довезти.
Привезли её в именье, внесли в хоромы, стали спрашивать, что прикажет, а она уже без языка. Послали за попом; пришел батюшка; видит, что барыня уж не жилица на белом свете, исповедовал глухою исповедью; а вскоре Салтычиха и душу грешную богу отдала. Прилетели в это время на хоромы её два чёрные ворона…
Много лет спустя переделывали дом её и нашли в спальне потаенную западню и в подполье сгнившие косточки.
НОЧЬ НА ИВАНА КУПАЛУ
Был у одного барина холоп кабальный. Вот и вздумал этот холоп на Ивана Купалу, в самую ночь, сходить в лес;] сорвать папоротник, чтобы клад достать.
Дождался он этой ночи, уложил барина спать и в одиннадцать часов пошёл в лес.
Входит в лес. Раздался тут свист, шум, гам, хохот. Жутко стало, но он всё ничего: хоть жутко, а идёт. Глядит — чёрт на индейском петухе верхом едет. И это ничего, прошёл холоп — слова не сказал.
|
|
И тут увидел: растёт вдали цветок, сияет — точно на стебельке в огне уголек лежит.
Обрадовался холоп, бегом к цветку побежал, а черти ну его останавливать: кто за полу дёрнет, кто дорогу загородит, кто под ноги подкатится, чтобы он упал. Уж почти добежал холоп до цветка, но тут не вытерпел да как ругнёт чёртей:
—Отойдите, — говорит, — вы от меня, проклятые!
Не успел выговорить, его назад отбросило.
Делать нечего, поднялся, опять пошёл, видит: напрежнем месте блестит цветок. Опять его стали останавливать, опять дёргают. Он все терпит, идёт и идёт, не оглянется, словечка не скажет, не перекрестится, а сзади его строют такие-то чудеса, что страшно подумать!
Подошёл холоп к цветку, нагнулся, ухватил его за стебелёк, рванул, глядит: вместо цветка у чёрта рог оторвал, а цветок всё растёт по-прежнему и на прежнем месте. Застонал чёрт на весь лес.
Не вытерпел холоп да как плюнет:
—Тьфу ты!
Не успел проговорить, вдруг его опять назад отбросило. Убился больно, да делать нечего.
Он встал, опять пошёл. Опять по-прежнему блестит цветок на прежнем месте. Опять его стали останавливать, дёргают. Всё стерпел холоп, тихонько подполз к цветку — и сорвал его!
Пустился он со цветком домой бежать и боль забыл. Уж на какие только хитрости ни поднимались черти — ничего, холоп бежит, ни на что не глядит — раз десять упал, пока домой прибежал.
Прибегает к дому, а из калитки барин выходит и давай ругать холопа на чём свет стоит:
—Алёшка! Где ты, подлец, был? Как ты смел без спросу уйти?
Злой был барин у холопа, да и вышел с палкой. Повинился холоп:
|
|
—Виноват, — говорит, — за цветком ходил, клад достать.
Пуще прежнего барин озлился:
—Я тебе, — говорит, — дам за цветком ходить, я тебя ждал, ждал! Подай мне цветок! Клад найдём — разделим.
Холоп и тому рад, что барин хочет клад разделить с ним. Подал цветок — и вдруг провалился барин сквозь землю. Цветка не стало! Тут и петухи пропели.
Глянул холоп кругом — стоит он один, заплакал бедняга — побрёл в дом. Приходит, смотрит, а барин спит, как его уложил. Потужил, потужил холоп, да так и остался ни с чем — только лишь с синяками.
ПРЯНИЧНАЯ ГОРА
За Волгою, недалеко от границы Симбирской и Самарской губернии, возле слободы Часовни тянутся небольшие горы и в одном месте перерываются овражком. В старые годы, сказывают, на этом месте Пряничная гора была. Шёл один великан и захотел её скусить; взял в рот (а у него зуб-то со щербинкой был), откусил, а щербинкой-то борозду и провёл; так она и по сие время осталась.
ВОЛГА И КАМА
Кама с Волгой спорили: не хотела в нее течь. Сначала хотела ее воду отбить; до половины реки отбила, а дальше не смогла. Поднялась Кама на хитрость: уговорилась она с коршуном:
—Ты, коршун, крикни, когда я на той стороне буду, чтобы я слышала; а я под Волгу подроюсь и выйду в другом месте.
—Ладно.
Вот Кама и начала рыться под Волгу. Рылась, рылась, а тем временем коршуна беркут заприметил и погнался за ним. Тот испугался и закричал, как раз над серединой Волги.
Кама думала, что уж она на том берегу, выскочила из-под земли и прямо в Волгу попала.
ЧЁРТ
Мужик рыбу ловил на Амборских озерах (там где скиты), увидал чёрта на заязке [ Заязок — место в реке, перегороженное кольями, чтобы ловить рыбу.]. Чёрт сидит, качается и говорит:
—Год году хуже, год году хуже, год году хуже.
Мужик его веслом и хлопнул:
—А этот год тебе хуже всех.
Да и убил.
В НЯНЬКАХ У ЛЕШЕГО
В Нёноксе жила старуха на веках, Савиха. Пошла она за ягодами и заблудилась. Пришёл мужик:
—Бабка, что плачешь?
—А заблудилась, дитятко, дом не знаю с которой стороны.
—Пойдём, я выведу на дорогу.
Старуха и пошла. Шла, шла:
—Что этта лес-от больше стал? Ты не дальше-ле меня ведёшь?
Вывел на чисто место, дом стоит большой; старуха говорит:
—Дедюшка, куда ты меня увёл? Этта дом-то незнакомый?
—Пойдем, бабка, отдохнем, дак я тебя домой сведу.
Завёл в избу, зыбка вéснет.
—На, жонка, я тебе няньку привёл.
Жонка у лешего была русска, тоже уведена, утащена. Старуха и стала жить, и обжилась; три года прожила и стоснýлась [ Стоснýлась — затосковала.]. Жонка зажалела:
—Ты так не уйдёшь от нас, а не ешь нашего хлеба, скажи, что не могу есть.
Старуха и не стала; сутки и други и третьи не ест. Жонка мужа и заругала:
—Каку ты эку няньку привёл, не лешего не жрёт и водиться не умеет, отнеси её домой.
Леший взял на плечи старуху, посадил да и потащил. Притащил ко старухину двору, бросил, весь костыченко (сарафан) прирвал, едва и старик узнал старуху. Вот она и рассказывала, что у лешего жить хорошо, всего наносит, да только скучно; один дом — невесело!
ПОХОРОННЫЕ ПРИЧИТАНИЯ
* * *
Укатилося красное солнышко
За горы оно да за высокие,
За лесушка оно да за дремучие,
За облачка оно да за ходячие,
За часты звёзды да подвосточные!
Покидат меня, победную головушку,
Со стадушком оно да со детиною,
Оставлят меня, горюшу горегорькую,
На веки-то меня да вековечные!
Нéкак ростит-то сиротных мне-ка детушек!
Будут по миру они да ведь скитатися.
По подоконью они да столыпатися,
Будет уличка ходить да не широкая,
Путь-дороженька вот им да не торнешенька.
Без своего родителя, без батюшка
Приизвиются-то буйны на них ветрушки,
И набаются-то [ Набаются-то — здесь; оговорят, наговорятся.] добры про них людушки,
Что ведь вольные дети безуненные [ Безуненные — неугомонные, беспризорные.],
Не храбры да сыновья растут безотние,
Не красны слывут дочери у матушки!
Глупо сделали сиротны малы детушки,
Мы проглупали родительско желаньица,
Допустили эту скорую смертушку,
Мы не заперли новых сеней решётчатых,
Не задвинули стекольчатых околенок,
У ворот да мы не ставили приворотчичков,
У дубовыих дверей да сторожателей,
Не сидели мы у трудной [ Трудная — постель больного.] у постелюшки,
У тяжела, крута складнего зголовица,
Не глядели про запас мы на родителя, на батюшка,
Как душа да с белых грудей выходила,
Очи ясные с белым светом прощалися;
Подходила тут скорая смертушка,
Она крадчи шла злодейка-душегубица
По крылечку ли она да молодой женой,
По новым ли шла сеням да красной девушкой,
Аль калекой она шла да перехожею;
Со синя ли моря шла да все голодная,
Со числа ли поля шла да ведь холодная,
У дубовыих дверей да не стучалася,
У окошечка ведь смерть да не давалася,
Потихошеньку она да подходила
И чёрным вороном в окошко залетела…
* * *
Ты прощайся-ко, рожёно мое дитятко,
С добрым хоромным построеньицем,
Ты со новой любимой своей горенкой,
Со этыма милыма подруженькам,
Со этыма удалыма ты молодцам!
Вы простите, жалостливы милы сроднички,
Ты прости-прощай, порода родовитая!
Ко белому лицу прикладайтесь-ко,
Ко сахарним устам прилагайтееь-ко!..
Вы простите-тко, поля хлебородные,
Вы раскосисты луга сенокосные!
День ко вечеру последний коротается,
Красно солнышко ко западу двигается,
Всё за облачку ходячую теряется,
Моё дитё в путь-дорожку отправляется!..
* * *
Еще как-то мне, горюшечке,
Без тебя-то жить будет?
Все ветры повинут,
Все люди помолвят
Да меня ограянут [ Ограяиут — охулят, осмеют.]!
Снесможнехонько [ Снесможнехонько — невозможно.] мне, горюшечке,
Ходить по сырой земле
С такого горя великого,
С печали, со кручины!
Куда мне броситься?
Али в тёмные леса —
В тёмных лесах — заблужуся,
В лесу зашатаюся!
А неможнехонько молодешеньке
По сырой земле ходит,
На красное солнце глядети!
Ознобила ты, кормилица,
Без морозу без лютого,
Ознобила, родитель матушка,
Без вьюги, без мятелицы!
* * *
Отлетела моя матушка,
Оставила меня жить во горюшке!
Как я без тебя буду жить,
Я ещё молодешенькая,
Ум у меня близнешонысой,
Во сиротстве жизнь горькая,
Нет у меня батюшки,
Нет у меня матушки,
А кругом я — горька сироточка!
Придёт-то лето тёплое,
Закокует-то в поле кокушечка,
Загорюю-то я, горька сиротиночка,
Без своей-то родимой матушки,
Без своёго-то родимого батюшка!
Тяжело-то мне тяжелёшенько,
Никто-то меня не пригреет,
Кроме солнышка, кроме красного,
Никто-то меня не приголубит,
Никто-то меня не приласкает,
Кроме матушки-то моей родимой!
Была бы моя матушка,
Был бы мой батюшко,
Разговорели бы меня, разбавили
От тоски-то от кручинушки,
От великой от невзгодушки!
Куды-то я ни пойду,
Куды-то я ни поеду,
Нет-то моей матушки,
Нету моего батюшка!
Пойду-то я во полюшко,
Пойду-то я во чистое;
Летят-то два голубя,
Летят-то два певучия,
Летит-то не мой батюшко,
Летит-то не моя матушка!
Спрошу-то я, сироточка,
Спрошу я их, двух гóлубех,
Спрошу я их, двух сизых,
Не батюшко ли мой,
Не матушка ли то моя?
* * *
Припаду да я ко матушке — сырой земле,
Я ко этой, победна, к муравой траве,
Воскликать стану, горюша, умильнешенько:
(...) — Погляди-тко, моя ладушка,
На меня да на победную!
Не берёзонька шатается,
Не кудрявая свивается,
Как шатается-свивается
Твоя да молода жена.
Я пришла, горюша-горькая,
На любовную могилушку
Рассказать свою кручинушку.
Ой, не дай же, боже-господи,
Жить обидной во отрочестве,
В горе-горькоем вдовичестве!..
ПОСЛОВИЦЫИ ПОГОВОРКИ
I