Притязания на ассерторическую и нормативную значимость в коммуникативном действии

Попытка обосновать этику в форме логики мораль­ной аргументации только тогда имеет виды на успех, когда особое, связанное с предписаниями и нормами притязание на значимость мы обнаруживаем уже на том уровне, на котором прежде всего и возникают мо­ральные дилеммы: в горизонте жизненного мира, где также и Стросону пришлось разыскивать моральные феномены, чтобы использовать против скептиков оче­видности обыденного языка. Если уже здесь, во взаи­мосвязях коммуникативного действия и, стало быть, до всякой рефлексии, не выступят во множестве притяза­ния на значимость, то на уровне аргументации нельзя будет ожидать различия между истинностью и норма­тивной правильностью.

Я не собираюсь воспроизводить здесь анализ ориен­тированных на взаимопонимание действий, разверну­тый мной в другом месте,[28] но хотел бы напомнить одну основную мысль. Коммуникативными я называю такие интеракции, в которых их участники согласуют и коор­динируют планы своих действий; при этом достигнутое в том или ином случае согласие измеряется интер­субъективным признанием притязаний на значимость. В случае, когда процессы взаимопонимания идут в экс­плицитной языковой форме, акторы, разговаривая о чем-либо друг с другом, своими речевыми действиями выдвигают притязания на значимость, а именно притя­зания на истинность, на правильность и на правдивость своих высказываний, смотря по тому, ссылаются ли они на что-либо в объективном мире (как совокупно­сти существующих обстояний вещей), на что-либо в общем для них социальном мире (как совокупности регулируемых законом межличностных отношений в какой-либо социальной группе) или на что-либо в соб­ственном субъективном мире (как совокупности пере­живаний, к которым у них имеется привилегированный доступ). В то время как в стратегическом действии один воздействует на другого эмпирически, угрожая применением санкций или рисуя перспективы возна­граждения, для того чтобы понудить его к продол­жению столь желанного общения, в коммуникативном действии один предлагает другому рациональные моти­вы присоединиться к нему в силу скрепляющего илло­кутивного эффекта, которым обладает приглашение к речевому акту.

То, что говорящий может предложить слушателю рациональные доводы для принятия такого приглаше­ния, объясняется не весомостью сказанного, а дейст­венным в плане координации ручательством, которое говорящий принимает на себя в том, что в случае надо­бности он будет прилагать усилия, для того чтобы под­крепить приобретшее значимость притязание. В отно­шении притязаний на истинность и правильность гово­рящий может соблюсти свои гарантии дискурсивным образом, то есть посредством приведения оснований, а в отношении притязаний на правдивость — соответ­ствующим поведением. (Увериться в том, что человек думает то же, что и говорит, можно только из последо­вательности его поступков, а не по приводимым для них основаниям). Коль скоро слушатель полагается на предоставленные говорящим гарантии, вступают в силу те которые содержатся в значении сказанного. Например, в случае приказов и поручений обязанности, связанные с выполнением определенных действий, воз­лагаются в первую очередь на адресата, в случае обе­щаний и заявлений — на говорящего, в случае со­глашений и договоренностей — в равной мере на обе стороны, а в случае нормативно-содержательных реко­мендаций и предостережений — также на обе стороны, но в неравной мере.

В отличие от этих регулятивных речевых действий, из значений констативных речевых актов обязательст­ва вытекают лишь постольку, поскольку говорящий и слушатель договариваются о том, что будут опираться в своих действиях на такое толкование ситуаций, ко­торое не противоречит высказываниям, когда-либо уже признанным истинными. Из значения же экспрес­сивных речевых актов обязанности в отношении тех или иных действий следуют непосредственно в силу того, что говорящий сам определяет, чему не проти­воречит и не будет противоречить его поведение. Опи­раясь на базу значимостей, участвующих в коммуни­кации, которая нацелена на достижение понимания, говорящий может, стало быть, принимая на себя га­рантии подкрепления какого-либо допускающего кри­тику притязания на значимость, побудить слушателя принять его приглашение к речевому акту и вместе с тем достичь скрепляющего эффекта, обеспечивающего присоединение слушателя к процессу интеракции в целях продолжения последнего.

Разумеется, пропозициональная истинность и нор­мативная правильность, то есть оба интересующих нас дискурсивно разрешимых притязания на значимость, по-разному играют свою роль в координации дейст­вий. Тот факт, что они занимают различные «места» в повседневной коммуникативной практике, можно ус­тановить, обратив внимание на ряд проявлений асим­метрии.

На первый взгляд кажется, что употребляемые в кон-стативных речевых действиях ассерторические пред­ложения подобным же образом относятся к фактам, что и употребляемые в регулятивных речевых действиях нормативные предложения — к легитимно упорядочен­ным межличностным отношениям. Истинность пред­ложений означает наличие того или иного обстояния дел подобно тому, как правильность действий означает со­блюдение тех или иных норм. Между тем, уже со второ­го взгляда обнаруживаются интересные различия. Так, речевые акты соотносятся с нормами иначе, чем с фак­тами. Рассмотрим пример моральных норм, которые могут быть выражены в форме безусловных универсаль­ных предложений долженствования:

(1) Никого нельзя убивать.

(1') Приказано никого не убивать.

На такого рода нормы мы многократно ссылаемся в регулятивных речевых действиях, когда отдаем прика­зы, заключаем договоры, открываем заседания, выража­ем предостережения, одобряем исключения, даем сове­ты и т. д. Однако моральная норма претендует на смысл и значимость также и независимо от того, провозгла­шается ли она и принимается ли в расчет тем или иным способом. Та или иная норма может быть сформулиро­вана с помощью предложения типа (1) без того, чтобы эта формулировка, например написание этого предло­жения, обязательно понималась как речевое действие, то есть как нечто иное, нежели неличностное выраже­ние самой этой нормы. В предложения типа (1) пред­ставлены предписания, на которые мы тем или иным способом можем вторично сослаться в своих речевых действиях. В области фактов эквивалент этому отсутст­вует. Не существует ассерторических предложений, ко­торые словно помимо речевых действий могли бы, по­добно нормам, получить самостоятельность. Если такие предложения вообще могут иметь какой-нибудь прагма­тический смысл, то они обязательно должны быть упо­треблены в речевом действии. Невозможно так выска­зать или так употребить дескриптивные предложения, подобные следующим:

(2) Железо обладает магнитными свойствами;

[2') Верно, что железо обладает магнитными свой­ствами, - чтобы они сохраняли свою ассерторическую силу, как и предложения (1) и (1'), то есть независимо от илло­кутивной роли речевых действий определенного рода.

Эта асимметричность объясняется тем, что истин­ностные притязания имеют место только в речевых дей­ствиях, тогда как притязания на нормативную значи­мость содержатся прежде всего в нормах и лишь вторич­ным, производным образом — в речевых действиях.[29] Если мы позволим себе прибегнуть к языку онтологии, то сможем объяснить эту асимметрию тем, что обществен­ные порядки, по отношению к которым наше поведение может быть конформным или отклоняющимся, консти­туированы иначе, чем порядки природы, по отношению к которым мы принимаем только объективирующую ус­тановку, то есть конституированы не лишенными значи­мости. Общественная реальность, с которой мы соотносимся в регулятивных речевых действиях, уже изначаль­но находится во внутренней связи с притязаниями на нормативную значимость. Притязания же на истинность никоим образом не квартируют внутри самих вещей, а имеют место лишь в констативных речевых действиях, посредством которых мы устанавливаем факты и соот­носимся с сущими вещами, чтобы передать то или иное обстояние дел.

Итак, с одной стороны, мир норм благодаря встро­енным в него притязаниям на нормативную значи­мость обладает для регулятивных речевых актов некой особого рода объективностью, которой мир фактов не может располагать для констативных речевых дейст­вий. Об «объективности» здесь, конечно же, говорится только в смысле независимости «объективного духа». Ибо, с другой стороны, сущие вещи и факты незави­симы совершенно в ином смысле, нежели все то, что мы, находясь в сообразующейся с нормами установке, причисляем к социальному миру. Нормы связаны, к примеру, с непрерывным воспроизводством легитимно упорядоченных межличностных отношений. Они при­обрели бы в дурном смысле слова «утопический» ха­рактер, попросту утратили бы свой смысл, если бы мы по крайней мере не примысливали к ним акторов с их действиями, которые могут соблюдать эти нормы или следовать им. В противоположность этому мы вынуждены допустить в концептуальном плане, что обстояния вещей существуют и вне зависимости от того, констатированы они посредством истинных предложе­ний или нет.

По-видимому, притязания на нормативную значи­мость опосредуют некую взаимозависимость между язы­ком и социальным миром, которой нет в отношениях между языком и миром объективным. С этим перепле­тением тех притязаний на значимость, что свойствен­ны нормам, и тех, что предъявляются в наших регуля­тивных речевых действиях, связан и двусмысленный характер значимости долженствования. В то время как между наличествующими обстояниями вещей и истинными высказываниями имеет место однозначное отношение, «наличие» или социальная значимость норм еще ничего не говорит о том, являются ли они также и действенными. Мы должны проводить различие между социальным фактом интерсубъективного при­знания нормы и тем, что она сама по себе достойна признания. Могут найтись веские основания, для того чтобы считать неоправданным притязание на значи­мость какой-либо социально значимой нормы; и лишь в силу того, что ее притязание на значимость могло бы быть подтверждено дискурсивно, никакая норма не должна получать уже и фактическое признание. Ут­верждение норм кодировано дважды, поскольку моти­вы признания притязаний на нормативную значимость могут основываться как на убеждениях, так и на санк­циях, или же на сложной смеси внутреннего убеждения и внешнего принуждения. Как правило, рационально мотивированное согласие в сплетении с неким смирени­ем, достигнутым эмпирическим путем, а именно под воздействием угрозы оружием или посулов материаль­ных благ, образует некую веру в легитимность, компо­ненты которой не так-то легко проанализировать. Од­нако такие сплавы любопытны постольку, поскольку указывают на то, что позитивистски ввести нормы в действие недостаточно, для того чтобы надолго обес­печить их социальную значимость. Длительное утвер­ждение той или иной нормы зависит также от того, можно ли в данном контексте традиции привести ос­нования, достаточные, для того чтобы в кругу тех, кому оно адресовано, соответствующее притязание на значимость казалось хотя бы оправданным. Примени­тельно к современным обществам это означает: нет легитимности — нет и лояльности масс.[30]

Но если длительная социальная значимость какой-либо нормы зависит также и от признания ее дейст­венности в кругу ее адресатов и если это признание, опять-таки, основывается на том ожидании, что соот­ветствующее притязание на значимость будет подкреп­лено основаниями, тогда между «существованием» норм действий, с одной стороны, и ожидаемой воз­можностью обосновать соответствующие предложения долженствования, с другой — имеется взаимосвязь, которой нет параллелей в оптической сфере. Внутрен­няя связь, конечно же, есть между существованием того или иного обстояния дел и истинностью соответству­ющих ассерторических предложений, но не между су­ществованием того или иного обстояния дел и бытую­щим среди определенного круга лиц ожиданием того, что эти предложения могут быть обоснованы. Этим обстоятельством можно объяснить, почему вопрос об условиях действенности моральных суждений непо­средственно призывает перейти к логике практичес­ких дискурсов, тогда как вопрос об условиях дейст­венности эмпирических суждений требует теоретико-познавательных и научно-теоретических соображений, которые пока что остаются независимыми от логики теоретических дискурсов.

[1] Mac Intyre A. After Virtue. London, 1981. P. 52; Horkheimer M. Zur Kritik der instrumentellen Vernunft. F. a. M., 1967, Кар. I: Mittel und Zwecke.

[2] Wimmer R. Universalisierung in der Ethik. F. a. M., 1980.

[3] См.: Введение и Заключительное наблюдение из моей «Теории коммуникативного действия». 2-е изд. F.a.M., 1981.

[4] Strawson P. F. Freedom and Ressentment. London, 1974. Разуме­ется, Стросон имеет в виду другую тему.

[5] Как известно, Ницше тоже устанавливает генетическую взаимо­связь между рессантиментом униженных и оскорбленных и универсалист­ской моралью сострадания. Ср.: Habermas J. Die Verschlingung von Mythos und Aufklarung // Mythos und Moderne / Hrsg. von K. H. Boh-rer. F.a.M., 1983. S.405 ff.

[6] Strawson, 1974. Р. 9

[7] Ibid. 1974, P.9ff.

[8] Ibid. P. 11 ff. В этом месте Стросон имеет в виду детерминизм, который объявляет ошибкой вменяемость, взаимно приписываемую друг другу участниками общения.

[9] Ibid. P. 15.

[10] Чтобы разобраться в возможных ответах на эти три категории вопросов, см.: Kruger L. Uber das Verhaltnis von Wissenschaftlichkeit und Rationalitat // Duerr H. P. Der Wissenschaftler und das Irrationale. Bd 2. F.a.M., 1981. S.91 ff.

[11] Strawson. 1974. P. 22.

[12] Ibid. P.23

[13] Toulmin St. An Examination of the Place of Reason in Ethics. Cambridge, 1970. P. 121 ff.

[14] Ibid. P. 125.

[15] Nielsen К. On Moral Truth // Studies in Moral Philosophy / Ed. by N. Rescher. Am. Phil. Quart., Monograph Series. Vol.1. Oxford, 1968. P.9ff.

[16] White A. R. Truth. New York, 1971. P. 61.

[17] Moore С. Е. Principia Ethica (1903), особенно первая глава.

[18] Moore G. Е. A Reply to my Critics // The Philosophy of G. Е. Mo­ore / Ed. by P. A. Schilpp. Evanston, 1942.

[19] Toulmin. 1970. Р. 28.

[20] Ayer A. J. On the Analysis of Moral Judgements // A Modern Introduction to Ethics / Ed. by M. Munitz. New York, 1958. P. 537.

[21] Mac Intyre, 1981. Р. 12. Ср.: Stevenson Ch. L. Ethics and Langu­age. London, 1945. Ch.2.

[22] Hare.R.M. The Language of Morals. Oxford, 1952

[23] Ibid. P. 3.

[24] Ср. интересное замечание о «полных оправданиях», Hare, 1952. Р. 68 и далее: «Дело в том, что, когда нас просят насколько возможно полно оправдать какое-либо решение, мы должны изложить как его последствия, чтобы наполнить его содержанием, так и принципы, а также общие последствия соблюдения этих принципов, и так далее, пока спрашивающий не будет удовлетворен. Таким образом, полное оправдание решения включало бы в себя полный отчет о его послед­ствиях, а также полный отчет о принципах, которых оно придержи­валось, и о последствиях соблюдения этих принципов, поскольку, конечно же, именно последствия (в которых фактически выражается их соблюдение) наполняют содержанием и сами принципы. Следова тельно, когда от нас настойчиво требуют полного оправдания того или иного решения, мы должны дать полное и подробное описание того образа жизни, частью которого оно является». Другой вариант децизионизма X. Альберт, в связи с учением Макса Вебера, извлек из попперовского критицизма; в последний раз в: Albert H. Fehlbare Ver-nuft. Tubingen, 1980.

[25] Касательно исторического фона философии ценностей, в от­ношении которой интуитивизм Мура и материальная этика ценностей Шелера выступают лишь как ее варианты, см. прекрасно написанную главу о ценностях в: Schnadelbach H. Philosophic in Deutsehland 1831— 1933. F.a.M., 1983. S. 198 ff.

[26] Toulmin. 1970. Р. 64.

²⁸ Ibid. P. 74

[28] Habermas. 1981. Bd 1, Kap.3: Soziales Handein, Zwecktatigkeit und Kommunikation. S. 367 ff.

[29] Правда, рядом с нормами мы могли бы поставить теории как системы высказываний более высокого уровня. Но вопрос состоит в том, могут ли теории быть истинными или ложными в том же смысле, что и выводимые из них описания, предсказания и объяснения, тогда как нормы являются столь же правильными или неправильными, что и действия, которые их соблюдают или нарушают.

[30] См.: Habermas ]. Legitimationsprobleme im modernen Staat II Habermas J. Zur Rekonstruktion des historischen Materialismus. F. a. M., 1976. S. 271 ff. О соотношении обоснования норм, их введе­ния в действие и утверждения см. также: Kuhlmann W. 1^st eine philo-sophische Letztbegriindung von Normen moglich? tf Funkkolleg Ethik. Studienbegleitbrief 8. Weinheim, 1981. S.32.