Тут бы резко одернуть Луганский обком, чтоб не подрывали партийную дисциплину. Проводили бы в жизнь рекомендации ЦК ВЛКСМ и не занимались самодеятельностью, тем более что должны понимать, кто именно принимал те решения… Казалось бы, делу конец. Но если выплывет что‑нибудь эдакое, ранее не замеченное, по шапке получит не заштатный секретарь обкома, а секретарь ЦК. За самоуверенность и нетерпимость к мнению товарищей по партии. И так уж косо смотрят, шепчутся: «Слишком много на себя берет». Лене того и надо, непременно лишний раз уколет. Не поверишь, что недавно семьями друг к другу в гости ходили, праздники отмечали.
Значит, придется все делать правильно. Пишем записку помощнику Денису, чтобы подготовил директиву ЦК для… да хоть Института марксизма‑ленинизма, пусть там займутся наконец делом, соберут комиссию профессоров‑дармоедов, отправят их в Краснодон[23]. Пожуют годик украинские харчи, выдадут окончательное заключение. Утвердим в четверг на Президиуме, хорошо. А будут возражения у Подгорного с Шелестом, так пусть сами во всем разбираются.
Голова отозвалась легкой болью, все же сорок шесть лет уже, а интриг вокруг все больше и больше. При Никите было много проще и понятнее, да и веселее как‑то. Может, зря его сняли?..
Шелепин встал из‑за стола и, чуть прихрамывая на отсиженную ногу, обошел по кругу кабинет секретаря ЦК, похожий на небольшой спортзал. Потянулся, широко раскинул руки, резко, до хруста, повертел шеей. Боль не прошла, как бывало раньше, а лишь спряталась в глубину висков, затаилась до времени.
Нужны были более кардинальные меры, за которыми Александр Николаевич почти забежал в бытовой блок. Все же комфортно в ЦК все устроено: тут тебе душ, удобные кресла, кровать и даже похожий на капот огромного грузовика холодильник ЗИЛ. При Сталине секретари частенько засиживались за работой допоздна и ночевали в своих кабинетах. Сейчас время другое, кровати все больше использовали по второму основному назначению. Надо бы прекратить эту недостойную коммунистов практику, но на такие предложения даже Хрущев не осмеливался.
|
|
Специальная аптечка тоже предусмотрена, обитатели подобных кабинетов редко могли похвастаться молодостью и здоровьем. Впрочем, Шелепин самодовольно посмотрел на себя в зеркало: сорок шесть лет по меркам ЦК КПСС – это, скорее, юность. То ли еще будет! Он весело улыбнулся своему отражению и по давней привычке запил таблетку анальгина водой из‑под крана. Доставать «Боржоми» из холодильника, открывать, наливать в бокал… Вот где призрак подбирающейся старости!
Все надо делать наоборот, как в молодости. Ведь не было раньше под рукой таблеток! Александр Николаевич скинул пиджак и резко засунул голову под кран с водой. Потом немного поплескал в лицо водой из‑под крана и насухо растер белоснежным махровым полотенцем. Головная боль действительно исчезла без следа. Но рабочее настроение не вернулось, скорее наоборот, потянуло на воспоминания.
Секретарь ЦК подошел к высокому окну, раздернул тюлевые шторки и заглянул в глубокую синеву неба. Так можно забыть все партийные заморочки и вспомнить детство, Воронеж. Усманка тихо шелестит водой, палит солнце, вокруг пробивающаяся пятнами молодая трава и такое же безграничное, спокойное и безмятежное небо. Засмотришься в него и забудешь, как в сотне метров на подходе к Боровой медленно стучит по рельсам железнодорожный состав. Только вдали из дребезжащего конуса репродуктора несется над рекой раздольная мелодия…
|
|
Бездумные и жаркие первые дни каникул. Рядом загорают братья, шлепают картами друзья. Девушки, непрерывно болтая о чем‑то своем, режут на закуску купленные в складчину полбатона вареной колбасы, хлеб и вареную картошку. Несколько бидонов с пивом аккуратно притоплены в воде. По крайней мере, неделю можно ни о чем не думать, а дальше надо ехать в Москву, поступать в институт, в ИФЛИ[24], если повезет. Пора начинать самостоятельную жизнь, и так отец, начальник на железной дороге, тянет жену и троих детей, позволяет учиться. Спасибо советской власти: без разносолов, но голода не знали.
Последняя весна беззаботного детства. Дальше только все убыстряющийся водоворот: учеба, комсомольская работа, девушки, финская война, женитьба… Александр Николаевич посмотрел на часы. После того как Вадик[25]привез из загранкомандировки швейцарские «Omega De Ville», это доставляло особое удовольствие. Очень удачное приобретение, корпус – золото семьсот пятидесятой пробы, восемнадцать карат, при этом цвет не пошло‑желтый, как делают в СССР, а светлый, уже с пары шагов неотличимый от обычного стального. Ониксовая инкрустация раскрывала свою прелесть только владельцу. Не уступал часам и ремешок – качественная крокодиловая кожа, не пошлый тяжелый браслет. Модно, дорого, но для окружающих незаметно – эта вещица идеально вписывалась в тщательно лелеемый образ коммуниста‑аскета.
|
|
Четверть двенадцатого, ого, пора на обед. Подхватил накинутый на стул пиджак, подтянул узел галстука. Настоящий коммунист всегда должен выглядеть строго и по‑деловому, тем более член Президиума ЦК КПСС. Выходя из тяжеленных двойных дверей кабинета, кивнул сидящему в окружении телефонов тезке‑референту: «Я в буфет, буду через полчасика». В коридоре мягко прикрыл обитую дерматином дверь с табличкой «Шелепин А. Н.». Предмет особой гордости, ведь такую простую форму без указаний должностей или отделов могли себе позволить очень немногие в ЦК.
Широкая красно‑розовая дорожка с узорчатой окантовкой по краям стелилась по паркету, заглушая шаги. Торопиться не надо, солидность, обходительность – таков нынешний стиль. Встреченные сотрудники уважительно здоровались, величали по имени‑отчеству. Уже третий год в секретарях, а все никак не может привыкнуть отвечать только легким кивком головы. Приятно, чего уж говорить. Лифт у секретарей ЦК отдельный, с персональным ключом. Право слово, в общем ездить веселее, но noblesse oblige, положение обязывает.
Зал буфета встретил ярким светом и особой, гулкой чистотой. Вроде бы и разговаривали посетители, но тихо, почти неслышно. Перед высоким стеклом стойки человек двадцать, но четыре буфетчицы обслужили всех с цирковой скоростью.
Он взял помидорный салат (семь коп.), копченый белужий бок (пятнадцать коп.) и пару «Мишек на лесозаготовке». Налил за отдельным столиком кипятка в чашку с заваркой, кинул пару кубиков сахара и сел за стол. Вроде один общий зал, но на самом деле он был разделен незримыми границами, пересекать которые считалось дурным тоном. Горе нарушителю «конвенции», ходили слухи, что новичка‑консультанта, случайно забредшего в сектор заведующих отделами, уже к вечеру лишили партбилета.
В кабинет вернулся как раз со звонком «вертушки».
– Шелепин слушает!
– Шурик, привет! – В трубке послышался жизнерадостный, веселый голос.
– И тебе не хворать, Володя! – Александр Николаевич явно обрадовался старому другу. – Как от монголов вернулся, и не встречались.
– Вот и я про то же! – Владимир Семичастный радостно заржал в трубку. – Тряхнем стариной, скоротаем вечер на даче? Заодно и девочки языки поточат, соскучились, поди.
– Даже не знаю, может, в выходной? Работы много…
– Брось ты свои интеллигентские замашки! Ни за что не поверю, что тебя завалили делами. Вообще грузи все на помощников, пусть отрабатывают свой паек!
– Да краснодонский горшок опять прохудился. Все утро потерял с ними. Впрочем… – Да ведь прав Володя, сколько можно? – Это тоже повод. Давай часиков в семь‑восемь?
– Опять даже выпить толком не успеем? Не спорь, в пять – и никаких возражений!
– Ладно, ладно! Хватит бульдозером давить, с таким напором только шпионов ловить.
– Ничего, тебя иначе никак не выдернуть. Скоро в кабинете ночевать начнешь.
– Не надейся!
– Все, жди к пяти, буду, как штык! И с подарком!
– Каким? – удивился Шелепин. – Ты, злодей, бутылки приличной ни разу не привез, а тут подарок обещаешь.
– Не скажу, сам узнаешь. – Владимир со смехом положил трубку.
Звонок Председателя КГБ пробудил невеселые думы. Вот как был один искренний и верный друг, так и остался. Даже хуже, прежние соратники по ЦК начали незаметно, потихоньку дистанцироваться, переводить отношения в рамки формально‑служебных. Считай, с Нового года ни с кем, кроме Володи, не общался за столом под водку и закуску, с ним да с женами. Плохой признак и непонятно, что с этим делать.
Неимоверно быстрый карьерный взлет привел в тупик, выше только Брежнев, Первый секретарь ЦК, – компромисс, который в октябре, когда снимали Никиту, устроил всех. Спустя полгода стало понятно, что нет ничего более постоянного, чем временные решения: Ильич устроил практически всех. Не лез глубоко в дела республиканских вождей, не рубил с плеча в цэкашных интригах, старался найти устраивающий большинство вариант. Даже отставки проводил мягко, с понижением на пару‑тройку ступеней, но без оскорблений и грубости. Развивал космос, приносящий СССР громкие международные победы. После резкого Хрущева новый Первый секретарь[26]казался многим в аппарате ЦК удачным вариантом, ведь от добра добра не ищут.
А в последнее время стало хуже: у Лени начали появляться стойкие, постоянные соратники в Президиуме. Суслов с Кириленко – мощно работают, Гришин теперь на них ориентируется. Еще в марте затянули в Президиум Мазурова и Устинова.
Что‑то надо делать, даже Володя прямо намекал на это. Внутренний голос зло возразил: не обманывай хотя бы себя! Ты невероятно удачливый карьерист, вовремя выбиравший кураторов. После случая с Зоей Космодемьянской и встречи со Сталиным тебя по жизни просто вели. Да что там, ты за все время не принял сам ни одного по‑настоящему серьезного решения! Сначала первый секретарь комсомола, Николай Михайлов[27], вытащил тебя в замы, потом, уйдя в ЦК партии, посадил в свое кресло. После крушения Маленкова[28]в пятьдесят четвертом и ссылки Николая послом в Польшу умудрился выкрутиться, льстивым выкриком с трибуны съезда подластиться к Хрущеву. Дальше опять повезло, после неудачного бунта «старой гвардии» в пятьдесят седьмом Никите были позарез нужны новые, еще не увязшие в интригах кадры. В пятьдесят восьмом тебя внезапно поставили Председателем КГБ, под крыло Николая Миронова. А там и в секретари ЦК перетащили, на ключевой комитет…
Миронов, о, он был очень, даже можно сказать, чрезмерно осторожен. Именно Николай Романович аккуратно, из‑за спин соратников, готовил смещение Хрущева. Гениальный человек! Он понимал, что пришедший к власти лидер никому не отдаст правление – этот сладкий плод. Но и самому возглавлять переворот – больно опасное занятие. Поэтому поставил сразу на двоих, Сашу и Леню, полагая, что в дальнейшем сможет «пройти» между ними на самый верх. И это бы ему наверняка удалось, не вмешайся злодейка‑судьба.
Теперь фигуры играли сами. Особенно тяжело оказалось в последнее время с Андреем Кириленко. Как зам. председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР он вошел в Президиум и полностью подстроил работу под желания председателя. Теперь натурально выкручивал руки первым секретарям обкомов и прочим членам Бюро[29].
Шелепин представил себе лицо Кириленко, зачесанные назад волосы, окаймляющие лоб и виски, посаженные к переносице глаза под стеклами очков, широкий нос и плотно‑плотно сжатые губы. Зло сплюнул… черт… ну вот, как с Фролом Козловым… Его так тянул Никита, преемником своим называл. Но однажды на охоте не поделили убитого кабана. Хрущев аж заставил егерей пулю вырезать, так свою правоту доказывал. Очень Фрол переживал, извелся весь. И вот вскоре инсульт, длительный запрет врачей на работу, а там и на пенсию отправили. Очень вовремя подгадал к октябрьскому пленуму.
Мечты, мечты… Ладно, пора собираться. Шелепин позвонил, предупредил жену, потом цэковский гараж и прислугу на даче. Оставил несколько заданий помощнику, щелчком тумблера на телефонном пульте переключил свою вертушку на референта[30].
Через пару часов «Волга» охраны и уютный ЗИЛ‑111Г с Александром и супругой Верой Борисовной[31]миновали услужливо распахнутые прислугой ворота дачи в Сосновом бору.
Володя уже приехал, его «Чайка» смотрелась на стоянке забавной младшей сестрой рядом с более крупным «четырехглазым» ЗИЛом. Сам гость, высокий широкоплечий мужчина, шел широкими шагами, а вернее, почти бежал от дома к приехавшим хозяевам, заранее раскрывая руки для объятий. Его жена, улыбаясь, как подобает серьезному научному работнику, спешила следом.
– Мы тут уже распорядились об ужине в беседке у реки, пойдем сразу туда.
– Да подожди, подожди! – Александр прервал друга. – Не только у тебя подарки бывают.
Быстро сдернул с Володи его генеральскую фуражку, водрузил на ее место спрятанную за спиной монгольскую шапку‑колпак с высоким конусным «пиком» алого цвета и золотым клоком волос на кончике.
– Вот тебе, лично от Цэдэнбала! – Он развернул приятеля к женам: – Правда, красавец?
– Злодей! – Владимир Ефимович безуспешно пытался рассмотреть себя в автомобильном стекле. – Что, так на службу завтра идти?
– Обязательно! Прямо сейчас постановление Президиума ЦК подготовим!
– Эх! – Володя вдруг стал серьезным. – Нам надо поговорить, и по совершенно необыкновенному поводу.
– Вера, Тоня, идите в беседку, мы сейчас вас догоним, – мигом отреагировал Александр.
Дача только называлась таким несерьезным словом. На самом деле не всякая помещичья усадьба девятнадцатого века могла поспорить размерами с этим государственным объектом. Огороженный кусок первоклассного соснового леса имел площадь более двадцати гектаров. Проложенные с хорошей выдумкой дорожки делали его необъятным при прогулках. Добавлял удобства и кусочек персонального пляжа с летней беседкой.
Сам дом также напоминал о дореволюционных эксплуататорах. Два этажа, оштукатуренные и покрашенные в салатный цвет с белой отделкой, по центру – широкое крыльцо с шарами светильников на крытых мрамором перилах, над крыльцом – громоздкая арка балкона. По обе стороны – крылья здания на четыре огромных окна каждое. Сзади, за аккуратно подстриженными кустами сирени, теплый коридор и небольшой домик прислуги.
– Пойдем по той дорожке, разговор где‑то на час, – безапелляционно заявил Семичастный. – Быстрее не получится.
– Надо женам сказать, чтобы не ждали особо. – Александр Николаевич крикнул погромче, чтобы его услышали дамы, и продолжил: – Это что, кто‑то в ЦК оказался американским шпионом?
– Хуже, Саша. Все очень серьезно.
– Неужели зеленые человечки? – сострил по инерции Шелепин.
– Сам смотри, не маленький. – Владимир протянул бумажник из тонкой темно‑коричневой кожи. И несмешно пошутил: – А то еще санитаров, не дослушав, позовешь.
Собеседники не торопясь шли по забитой тесаным гранитом тропе, извивающейся между высокими соснами. Катящееся к горизонту солнце причудливо протыкало игольчатые лапы, бросало на землю яркие, чуть колышущиеся пятна света. Молчали, пока Александр не закончил изучать паспорт Петра Юрьевича Воронова с орлами и надписью «Россия», выданный в две тысячи втором году, залитый в пластик пестрый квадратик водительского удостоверения от две тысячи десятого года, технический паспорт на Toyota RAV‑4 двухтысячного года выпуска, кучку странных пластиковых карточек, деньги, выпущенные банком России в девяностых годах, и прочую мелочь.
– Кто‑то серьезную игру с нами хочет начать?
– Ни в коем случае! Есть вполне живой гражданин, заявляющий, что перенесен неизвестной силой или технологией из две тысячи десятого года.
– Он разве не сумасшедший?
– Вроде не сбрендил. Музыкин, начальник УКГБ Свердловской области, лично с ним беседовал, достоверность информации подтверждает полностью. Кроме того, по случайности свидетелем его переноса вместе со здоровенным куском асфальтированной дороги оказалась родная сестра одного из его сотрудников. Мистификация такого масштаба не под силу никому на Земле.
– Да ну, не может быть. Искали более рациональное объяснение?
– Там аргументов как грязи… И все подтверждают перенос.
– Что‑то, кроме человека и документов, есть?
– Мудрый начальник всегда зрит в корень. – Владимир чуть повернулся и посмотрел другу в глаза. – Пришелец попался обалденно экипированный… – Семичастный заглянул в вытащенную из кармана бумажку и показал список: – С автомобилем Toyota, переносным телефоном HTC и компактным компьютером Dell. Это из основного. Кстати, мы проверили – такая автомобильная фирма в Японии существует реально, но ничего подобного не делала. Производителей остального вообще не смогли найти.
– Прямо на целой машине попал?
– Точняк, со всем барахлом, – охотно подтвердил Семичастный. – Еще не все, прекрасная маркиза…
– Этого мало?
– Перенесенный гражданин, попаданец, как он себя называет, вполне неплохо знает нашу будущую историю. В том числе персонально мою и твою.
– И ты молчал?!?! – Александр Николаевич резко повернулся и чуть не столкнул Семичастного с дорожки в траву. Получилось плохо, почти десяток сантиметров разницы в росте и двадцать кило в весе играли не в пользу Шелепина. – Что ты сказал?!
– Нервы береги, Саш. Есть три новости, с какой начать?
– Достал уже!
– Хорошая. Умрем мы с тобой спокойно, от старости, после тысяча девятьсот девяносто второго года, дальше Петр попросту не знает.
–???
– Плохая. Генеральным секретарем до тысяча девятьсот восемьдесят второго года будет Ленька. Нас законопатят по углам, меня на Украину, тебя укреплять профсоюзы. Уже скоро.
– Значит, сожрут, козлы старые.
– И еще, совсем плохая новость… В конце восьмидесятых партия потеряет власть, страна встанет на капиталистические рельсы развития, и ту‑ту! Все понесется в задницу, СССР развалится на республики. С войнами, разрухой и прочей фигней… Советский Союз, вернее, уже Россия, скатится в разряд третьестепенных стран.
– Они там точно озверели?! В голове же такое не укладывается, ну не может быть!!! Не мо‑жет! Ни‑ког‑да! – Александр уже не говорил, просто плевался словами.
– Ха, я после вчерашнего разговора с Музыкиным не спал ни секунды. Вот веришь, пытался, но мысли в голове кругами, и… На смех потянуло, как бабу истеричную.
– Теперь вдвоем смеяться будем?
– Так точно! Мы тут задницу рвем на британский флаг себе и врагам, а…
– Уже через двадцать лет это никому не будет нужно!
– И сдохнем мы, всеми забытые, доживая на маленькую пенсию, хорошо, если не на улице.
– Ну, у тебя‑то хоть генеральская пенсия будет, если и этого не лишат.
Собеседники замолчали, Владимир достал пачку сигарет, закурили. Камень дорожки по‑прежнему гладко ложился под ноги, все так же мельтешили по невысокой траве сосняка солнечные зайчики. Воздух, как всегда, дурманил мягким ароматом прелой хвои и нагревшейся на солнце смолы. Но мир изменился, и с этим как‑то надо было жить дальше.
– И что теперь делать? – Александр наконец щелчком послал окурок в лес. – Его надежно изолировали?
– Шлепнут без некролога, – засмеялся Предеседатель КГБ. – Кроме сестры нашего старлея, парня никто не видел.
– Рассказам можно доверять?
– Скорее всего, да. Музыкин колол, опыт у него богатый. Говорит, что этот Петр ничего не скрывает, наоборот, подчеркивает свою полезность.
– Его можно понять… Но распад СССР… Брежнев… Войны… Профсоюзы…
– Вот‑вот, Саш, главное, сам с нарезки не сорвись. Еще деталей не узнал, а уже в ужасе.
– Володь, нам нужно обязательно предотвратить эти события. – Шелепин опять потянулся за пачкой «Столичных». – Надеюсь, еще не поздно.
– Не боись, Саш, все будет по уставу. – Семичастный скорчил страшную солдафонскую рожу, одновременно протянул руку за сигаретой. – Врагов СССР мы обязаны уничтожить.
– Любой ценой! – веско припечатал Александр Николаевич.
– Есть! – Генерал‑полковник КГБ[32]вполне серьезно вскинул руку к виску. – Докладываю обстановку. Музыкин прямо при мне написал рапорт на десяток страниц…
Когда факты и сигареты иссякли, солнце едва виднелось над горизонтом.
– Пойдем скорее к женам, небось переживают, – забеспокоился Александр Николаевич. – Как бы чего плохого не подумали.
– Скорее! Там водка есть. На трезвую голову такое не усвоить.
…Утро вторника двадцать пятого мая тысяча девятьсот шестьдесят пятого года началось традиционно, с головной боли. Впрочем, к этому коммунистам не привыкать, грустно думал Шелепин, выпивая мерзенький, но эффективный коктейль‑похмелятор, предусмотрительно принесенный женой из буфета.
– Саша, что вчера с тобой было? – озабоченно спросила Вера Борисовна. – Я с пятьдесят третьего не видела, чтобы ты так много пил. Да и Семичастный хорош… А уж что вы рассказывали, так совсем уму непостижимо.
– Что именно мы говорили? – Александр Николаевич наморщил лоб – верно, чепухи было много.
– Ничего конкретного, но дикое что‑то, про развал СССР, какую‑то перестройку, войну в Грузии. Еще Армстронга[33]ругали, как будто этот негр что‑то гадкое сделал.
– Знаешь, Веруся…
– Ну и не говори, – жена резко отложила книгу и встала с кресла.
– Да погоди ты, не обижайся!
– Очень странные вы с Володькой вчера были. Полночи не спала, думала, что случилось. – Вера Борисовна присела на кровать и, обняв мужа, продолжила: – Саш, расскажи, что‑то серьезное произошло?
– Скорее удивительное и страшное… Да плевать! – решился Шелепин. – Вчера стало известно наше будущее!
– Неужели?! Новый провидец спустился с гор Кавказа?
– Намного проще: неизвестным образом к нам переместился человек из две тысячи десятого года.
– О! И как там живут? – машинально поинтересовалась Вера Борисовна, не успев поверить словам мужа.
– По‑разному. Конкретно мы жить будем долго, но не слишком счастливо…
– Нет, ты на самом деле серьезно?!
– Совершенно. Уж поверь, пожалуйста, есть все доказательства.
– Тогда давай все с самого начала…
…На поздний завтрак в летней беседке собрались уже вчетвером. Выяснилось, что жены, не сговариваясь, с утра раскололи своих председателей КГБ[34]. Впрочем, последние не слишком сопротивлялись, новость была слишком важна и потрясающа, чтобы держать ее в себе. Да и сказано на вечерней пьянке было хоть и намеками, но слишком многое.
Как ни странно, основную суть первыми ухватили именно женщины, наверное, им природой положено заботиться о будущем. Ведь их мужья‑вожди своего, собственно, практически ничего не имели. Находясь на вершине власти, они, мягко говоря, ни в чем не нуждались. Но не более того. Дача, лимузин, мебель, даже квартира – все было государственным. Выходя на пенсию или срываясь с карьерной лестницы, партийные лидеры теряли все, без остатка. Дети и жены не наследовали практически ничего, да и вообще…
Супруги первых лиц государства прекрасно знали, как живут настоящие капиталисты‑олигархи. Несмотря на декларируемую приверженность идеалам марксизма‑ленинизма, пухлый червячок зависти проползал темными ночами в самые сокровенные закоулки сознания. Он грыз мозг сравнением бутиков Парижа и «сотой» секции ГУМа, санаториев Пицунды и пятизвездочных отелей на Лазурном берегу. Отравлял мысли о старости угрозой жизни на одну пенсию, ведь даже пенсионер союзного значения не получал ничего по сравнению с финансовым достатком зарубежных политиков.
Мужчинам было тяжелее. Подобно искренним, возможно, истово верящим монахам, которые отдали жизнь служению Святому престолу и прикипели к своей келье, они привыкли к почитанию паствы, хвалебным речам и вполне земному вознаграждению едой и кровом. Каково было узнать, что усердно молящиеся сегодня люди завтра с криками радости разнесут «храм» на кусочки, а заодно брезгливо вытолкают взашей «служителей культа», пожалев на них даже пули‑кары? Как говорится, имелось, о чем задуматься.
Впрочем, все присутствующие понимали, что двадцать лет – немалый срок. Призрак огромной, почти неограниченной власти манил своей близостью, отказываться от такого было попросту смешно. Новые знания не только давали существенные преимущества в грядущей аппаратной борьбе. Они оправдывали практически любые средства «великой целью» спасения Советского Союза. Воспринятые Шелепиным еще в детстве и юности убеждения прорвались на новый уровень. Внезапно секретарь ЦК КПСС понял, что ради такой цели он готов бороться со всей коммунистической партией. Но результаты этого решения Александр Николаевич почувствовал только спустя много лет.
Однако ситуация требовала срочных действий. Друзья прошли суровую школу партийных дискуссий и обсуждение «перспектив» вполне профессионально задушили в зародыше. На повестке фактически стоял только один принципиальный вопрос, а именно: раскрывать информацию соратникам в ЦК или нет. Впрочем, преимущество монопольного использования информации оказалось столь велико, что довольно быстро обсуждение скатилось к поискам достойного предлога для сокрытия важных сведений.
Тем более что объяснений для таких действий было более чем достаточно. Лишние десять человек вдобавок к восьми уже посвященным создавали недопустимый риск. Безусловно, предателей партии и страны среди членов Президиума не было. Но порой так трудно провести четкую грань, понять, где заканчивается использование знаний о будущем и начинается разглашение серьезных государственных секретов.
Следствием этого стало понимание: доверять работу с попаданцем КГБ ни в коем случае нельзя. Разумеется, никто не поверит рассказам сумасшедшего, которым Петр тут же станет без своей техники. Вот только беседы секретаря ЦК с необычным арестантом станут очень странным событием, о котором в ЦК узнают примерно через час. А через три начнут задавать неприятные вопросы на Президиуме. Дать бумагу, карандаш, и пусть пишет? Ничуть не легче – соратники по партии по этим листочкам и спросят.
Увы, стукачей в КГБ – каждый первый, а каждый второй – двойной агент. Хорошо хоть, у своих же начальников. А они очень разные… Александр прекрасно понимал положение Семичастного, сам несколько лет назад был в его шкуре. Ну, осыпал он комитетчиков генеральскими званиями, получил благодарность за готовность к выполнению задач партии. Но преданности не заслужил! Между этими словами дистанция огромного размера. «Комсомольцы» все равно оставались для КГБ контролерами, непрофессионалами, в общем – чужими. Таких и предать не грех, коллеги поймут и поддержат.
Точно так же бессмысленно было засылать попаданца в глушь лесов или селить на конспиративной квартире. Он не казенный харч прожирать должен, а показания давать. Процесс не быстрый, за день не успеть. Скорее всего не один месяц понадобится, ведь тут не отдельный факт придется выяснить, а целую жизнь по полочкам разложить. Доверять такую работу даже вдоль и поперек проверенному сотруднику – опасность великая.
Радовало только одно: полковник Музыкин честно заработал красные генеральские лампасы. Информация была жестко локализована и о прорыве во времени знали, кроме присутствующих, всего три человека. Это позволяло на длительный срок замкнуть Петра исключительно на свои цели и задачи. С такими шансами имелся смысл бороться за сохранение СССР, тем более, по словам прибывшего, многие ученые две тысячи десятого года верили в возможность изменения будущего с образованием новой ветви реальности. Хотя, что это значит – никто до конца не понимал.
Самую дельную мысль выдвинула Вера Борисовна уже после того, как официантка с поваром принесли чашки для чая и большое блюдо с пирожными.
– Надо привезти этого Петю тихо и поселить прямо на этой даче как дальнего родственника. Сами же говорите, на сотрудничество идет охотно, даже старается. Ничего не скрывает, агрессии не проявляет.
– Мало ли что у него в голове! – озабоченно возразил Александр Николаевич, пытаясь откусить большой кусок эклера и не выдавить при этом крем на рубашку. – Страшные вещи рассказывает.
– Так проверьте его аккуратно с Володей, наблюдение организуйте. Тут одной только охраны в доме – человек десять.
– А что, – Семичастный вслед за своей наполнил кипятком чашку супруги, – будете на пару с Верой чай с ним по вечерам пить, анекдоты друг другу рассказывать.
– Все тебе шуточки. – Антонина Валерьевна легко ударила по затылку и взъерошила волосы на голове генерал‑полковника.
– На первый взгляд неплохая идея, – Шелепин задумчиво посмотрел в сторону дачи, – места хватает, не объест… А болтать он не будет лишнего при охране да прислуге?
– Вменяемый. Так мне Музыкин говорил. Хотя, кажись, не сильно умный, своими знаниями не поразил.
– Вопрос, по‑моему, только один: долго ли с ним мучиться? – озабоченно спросила Вера Борисовна. – Ведь эдак детей придется на лето в Москве оставлять.
– Как на Лубянке, – усмехнулся Семичастный, – днем пусть пишет, вечером следователю отвечает. Месяца за два‑три даже шпионы все рассказывают.
– Э, какие следователи, Володя? Тут придется нам с тобой работать.
– Могу я присмотреть, если он на самом деле нормальный, – добавила Вера Борисовна. – Саша, передай бисквит с розочкой.
– Как все расскажет, определяй ко мне в камеру для опытов. – Семичастный притворно потер руки со зверским лицом. – Или сначала орден ему дашь?
– Проще оформить инвалидность по голове, пенсию нормальную, и пусть живет в свое удовольствие прямо в Москве. Приглядеть будет не сложно, – подвел итог Шелепин и озабоченно поинтересовался: – Володя, твои точно тут ничего не прослушивают?