Народ делал свое дело: Степан уже стал привыкать к почитанию, к тому, что все его приказы исполнялись мгновенно. И когда не понимали его или противились его воле, впадал он в ярость. Писал позднее тот же голландец Фабрициус: «Стенька свирепел и впадал в такую ярость, что казалось, он одержим. Он срывал шапку с головы, бросал ее оземь и топтал ногами, выхватывал из-за пояса саблю, швырял ее к ногам окружающих и вопил во все горло: «Не буду я больше вашим атаманом, ищите себе другого», после чего все падали ему в ноги и все в один голос просили, чтобы он снова взял саблю и был нм не только атаманом, но и отцом, а они будут послушны ему и в жизни и в смерти».
…Шла уже третья неделя пребывания Разина в Астрахани. День он проводил в городе, разбирал астраханские дела, помогал проводить круг, прибирал к себе новых людей, следил за починкой насадов и стругов, а, к вечеру уходил ночевать на струги. Там держал он совет со своими есаулами Василием Усом, Федором Шелудяком, Лазаркой, Мишей Харитоновым, Иваном Ляхом и другими.
На исходе третьей недели, как поустроилась и поутихла Астрахань, решил Разин с есаулами идти вверх по Волге до Царицына, а там как бог поможет.
В один из дней Степан со ста людьми — есаулами и простыми казаками — пришел на двор к митрополиту Иосифу. В этот день были именины благоверного государи царевича Федора Алексеевича.
Митрополиту донесли о приходе Разина заранее. Святитель вышел встретить атамана на крыльцо. Проводил его в дом, звал к столу, потчевал, поил.
Пил Разин первый кубок за здоровье великого государи Алексея Михайловича, второй — за царевича Федора Алексеевича, третий — за святейшего митрополита Астраханского и Терского Иосифа. А потом уже поднимал кубок за войско казацкое, чтобы идти ему без страха под волжские государевы города измену выводить и простых людей освобождать. Сидели митрополичьи дети боярские на столом, дивились на Степановы речи — как это можно славить государя, а заодно избивать его подданных, брать с бою государевы города, обещаться дойти до Москвы, А для казаков, которые пришли с Разиным, все в речах атамана было правильно, — так и воевали они не против царя, а против плохих бояр и воевод, за народную вольность. А с царем будет как бог положит.
Ненавистен был Степан митрополиту, но терпел старик, не спорил, не цеплялся к атамановым словам, употреблял все силы, чтобы остановить кроворазлитье в Астрахани, просил у Разина то за одного, то за другого. Легко соглашался атаман, дарил митрополиту людские жизни, не хотел ссориться со святителем.
Однажды утром на исходе июня потянулись астраханские жители за городскую стену. Там, на берегу Волги, на лугу, приводил Степан всю Астрахань к кресту. Стоял на пригорке атаман, стояли есаулы, стояли попы с креста-Ми, овевал легкий речной ветер атаманский бунчук, подходили один за другим астраханцы к попам, прикладывались к крестам, присягали в том, что «им за великого государя стоять и ему… Стеньке, и всему войску служить, изменников выводить». Брал Степан с астраханцев клятву, потому что опасался за город. Много здесь еще оставалось его недругов, таились по углам оставшиеся в живых после приступа дворяне и дети боярские, купцы, монахи, кишмя кишел ими митрополичий двор, многие спаслись по церквам и в Троицком монастыре. Мутили они воду, ждали его ухода, посылали тайных гонцов в верховые города. Иных ловили, допрашивали и кидали в воду, а иные проходили через казацкие заставы, несли вести в Саратов и Казань, в Терки и Тамбов.
Не проходило дня, чтобы не прибегали к Степану астраханцы с наветами то на одного, то на другого. Сначала слушал их Степан, вершил их дела. Так, приказал он повесить за ребро местного подьячего Алексея Алексеева, который, говорили, выслеживал и высчитывал казаков; так же расправился он и с хановым сыном Шабалдой, который никак не хотел признавать власть астраханского круга. А потом пришли к нему многие астраханцы бить челом, чтобы он сам снова всех людишек перебрал и изменников вывел, что «многие… дворяне и приказные люди перехоронились и чтоб он позволил им, сыскав, их побить для того, как… от великого государя будет в Астрахань какая присылка, и они… им будут первые неприятели». Но в те дни уже собирался Разин в поход, не стал входить заново в астраханские дела, только сказал челобитчикам, что, как он из Астрахани пойдет, и они б чинили так, как хотят, а для расправы оставляет он им в атаманы своего есаула Василия Уса.
Вместе с Усом оставил Степан в Астрахани и второго своего близкого товарища Федора Шелудяка: нужна была ему Астрахань очень, мог он здесь в случае беды отсидеться за ее стенами.
Накануне, уходя, Степан долго беседовал в своем струге с Усом и Шелудяком, наказывал им держать в городе строгий повстанческий порядок, вершить дела по справедливости и по разуму, простых людей защищать, измену выводить и с ним, Разиным, во все дни грамотами ссылаться.
Наступила последняя ночь Степана в Астрахани.
ВСЕМ ВОЛЯ!
Погожим июльским днем уходил Разин из Астрахани» уходил не так, как из Яицкого городка или из персидских земель, и даже не так, как из Царицына. То были временные его пристанища, оставляя их, он и не знал вернется сюда, или понесет его вольная казацкая доля дальше по жизни, или еще раз выплеснет на знакомый берег. Теперь многое определилось. Уходил он из родного и близкого города, оставлял здесь своих верных людей и многих куренных казаков.
Сначала ушли струги и насады. Двести больших судов на веслах и под парусами двинулись вверх по Волге. А за ними — великое множество стружков и лодок. И всего ушло водой десять тысяч человек казаков, царицынцев, черноярцев, астраханцев, московских и понизовых стрельцов; работных, посадских людей. Провожала их вся Астрахань. В тот день, казалось, вовсе не осталось людей в домах. Все от мала до велика были на берегу. Каждый что-нибудь тащил от себя товарищам своим — кто плоды из садов, кто рыбу вяленую, кто вино и калачи. Тяжелели струги от ествы, и питья, и всяких корабельных и оружейных запасов. Приказал взять Разин на суда и астраханские пушки, не все, а лишь некоторые, чтобы было с чем идти дальше в Русь. В дорогу прихватили казаки виноградный струг, который был приготовлен для великого государя, и еще рыбный струг с двойным дном, а второе дно решетчатое. В таком струге под верхним дном живет всю дорогу рыба всякая — осетры, лещи, окуни. Так свежая и плавает там во все дни.
Сам Разин уходил берегом с конницей. Шли с ним старинные куренные казаки — две тысячи человек. Прикрывал Разин струги с берега против кочевых улусных татар и калмыцкого тайши Мончака, который встал между Волгой и Доном, перекрывал пути.
В последний раз оглянулся Степан с далеких бугров па Астрахань, и вот уже нет ничего вокруг — ни города, ни астраханских толп, только пылится дорога под копытами коней, да кричат около воды голодные чайки.
29 июля Разин появился в Царицыне. Он прошел сюда из Астрахани по своей казацкой земле. Ему устроили торжественную встречу в Черном Яре, поднесли хлеб-соль, на пути казацкие заставы и сторожи оберегали все дороги. Колокольным звоном встретил Разина и Царицын. Радовалось сердце Разина. Все было хорошо в городе. Атаманы поддерживали в Царицыне порядок, созывали но всем важнейшим делам городской круг, на нем же судили изменников. Жизнь царицынская продолжалась по-прежнему: служили все церкви, торговали все базары, ремесленничали всяких дел мастера, рыбные ловцы выносили на берег свой товар; много стругов и насадов стояло у Царицынских причалов, тянулись с Дона и на Дон подводы станичников. Но и совсем другая жизнь все же текла в Царицыне: не было здесь больше ни воевод, ни приказных, не собирались тяжкие налоги и единовременные поборы, не гнали посадских в шею на разные работы, не было больше в городе мздоимства и взяток. По справедливости и правде судил народный круг. И если шел кто-либо против народа, начинал разное подстрекательство, того тянули на круг, судили, бросали в воду, чтобы другим было неповадно менять справедливую жизнь на неправедную.
Прибыв в город, спросил Степан про своего братана Фролку, был ли, выполнил ли его наказ и где он сейчас. Отвечали ему царицынские жители, что Фролка был сего, Степановой, грамотой, нанял за полную цену у местных возчиков пятнадцать одноконных подвод, поклал на них всю его, Степанову, рухлядь, что досталась ему на дуванах в Царицыне, на Волге, в Черном Яру, и свез ее на Дон, и что, чают они, сейчас Фролка собирается с казаками под слободские города, к Коротояку.
Пожалел Степан, что не застал брата, но и порадовался: идет в силу Фрол, кончил, видно, заглядывать в рот к войсковым властям, сам атаманом становится, выполняет их уговор насчет Слободской Украины.
Прошло несколько дней, а Степан не двигался из Царицына. Вначале отдыхал после долгого перехода, а потом вдруг заколебался, куда идти, что делать дальше. Вроде все уже было решено, переговорено, и все же страшно было отрываться от родных, проверенных мест, идти в неизвестность, замахиваться на все государство Российское. Но и стоять без дела не дали бы ему те, с кем он поднимался против бояр и воевод.
Шумел переполненный повстанцами Царицын, кричали они, что пора уже и на Русь идти, а потом вдруг поползли по городу слухи, что собирается Степан Тимофеевич зимовать на Дону, а уж потом на будущий год ударить по верховым городам и по слободским землям. Потом слухи стали вроде бы подтверждаться: послал Разин гонцов на Дон и велел казакам отстраивать нижний Черкасский городок вместо сгоревшего старого Черкасска. И вдруг кончились досужие домыслы: собрал Разин все свое войско на новый круг. И хотя давно уже решили казаки идти на Волгу, а потом на Русь, говорили об, этом многие речи в Черкасске, Паншине, Царицыне и Астрахани, — все снова начинал Степан: надо еще раз проверить себя, проверить людей, не бросаться в омут очертя голову.
За первым кругом был второй, потом третий. Шел уже август, а повстанцы все говорили на кругах многие речи, а главное, о том, «куда им в Русь идти лучше, Волгою или рекою Доном», ударить ли на Саратов, Самару, Симбирск и выйти на города симбирской черты или пройти через верховья Дона, выйти на Слободскую Украину, поднять за собой цомещиковых крестьян в междуречье Дона и Оки. Сколько об этом было переговорено, и решено было идти Волгою, и снова говорили о том же повстанцы. Верные люди доносили Степану, что ждут его и в Саратове, и в Самаре, и в Симбирске, и в иных городах. А что делать дальше, так и идти пустынной Волгою до Нижнего? Выход же через Слободскую Украину сулил приход в его войско тысяч помещиковых крестьян. Этих только помани волей — горло перережут помещикам и боярам. Опираясь на такую силу, можно было бы идти против любого царского воеводы. А там недалеко и до Москвы, до боярского осиного гнезда. Ударить многими людьми на Москву, взять ее, как взял уже Царицын и Астрахань — не с боем, а изнутри, своими людьми, утвердить по всей Руси вместо боярского казацкое правление, уничтожить все крепости, отменить все тяготы и налоги, разве не об этом думал он все чаще и чаще, когда говорил с простыми людьми — беглыми, «голыми», обиженными. Тогда можно под корень извести насильников, добраться и до Долгорукого. Об этом кричали на кругах посадская голь, беглые крестьяне, ярыжки.
А донские казаки вопили о другом, не хотели идти через донские земли, воевать на Слободской Украине, под Воронежем и Коротояком, разорять близкие к Дону пределы. «Им хорошо, — кричали казаки, указывая на «голых» и беглых, — им терять нечего, а у нас на Дону дворы стоят, торговля идет, женки и детишки проживают; свое место блюсти надо, а не идти по нему войском». Говорили казаки и о том, что путь через Слободскую Украину на Москву труден и опасен; в городах засечной черты — Тамбове, Козлове — и иных стоят многие государевы полки, крепости устроены заново, а «голых» людей к городах засечной черты поменьше, чем в поволжских городах. На черте все больше людей служилых, московских… Трудно будет взять эти города казакам.
Кто-то прокричал, что можно будет идти на Москву степью без захода на слободские поселения, но казаки посмеялись над тем человеком: для такого выхода в войске не было ни ествы для людей, ни корма для коней. Да и самих коней было мало, потому что начался на них в Царицыне мор.
Решили на кругах идти, как и раньше, по Волге, там и кормиться, там и дуван брать. Разин не перечил: по Волге так по Волге, тоже неплохо; конечно, дальше это, да и народу здесь можно прибрать меньше, чем на засечной черте, зато простор-то какой. Снова пойдут они стругами и конницей, города стоят слабые — еле дышат, стрельцов в них мало, а купцов много, богатый дуван будет. К тому же ждут его по городам посадские люди и ярыжки, надеются, обещают открыть ворота, а по черте можно будет послать с Волги своих верных людей и под Коротояк, и под Воронеж и Тамбов, пусть шумят, пусть крестьянишек поднимают, пока будет Разин брать с ходу государевы поволжские крепости.
Пока же послал Степан гонцов к брату Фролу и наказывал тревожить слободские поселения, двигаться и дальше к Коротояку как бог поможет. На Дон же отправил Разин тысячу человек казаков и дал с ними восемь больших и малых пушек. Туда же приказал везти и царскую казну, захваченную в Астрахани, — 40 тысяч рублей. В атаманы дал Степан казакам своих же есаулов Якова Гаврилова и Фрола Минаева. Наказал им Разин охранять с великим тщанием Дон, блюсти от крымских татар и от Мончаковых калмыцких людей, а даст бог — и подаваться вслед за Фролом Разиным к Коротояку и к Воронежу, прибирая к себе многих людишек и крестьянишек.
Настал день 7 августа, и ушли казацкие сотни на Дон, поволокли по степи пушки, а за пушками струги. Вышел Степан вместе с казаками за город, шел с ними шесть верст пешим, а на шестой версте остановились казаки, выбрали себе вновь атаманом Якушку Гаврилова. Обнялся Разин с походным атаманом, пожелал доброго пути и, поворотясь, пошел обратно в Царицын.
И пошли Якушкины казаки на Паншин городок, а оттуда на Черкасский городок с грамотами и наказами от Степана Разина к войсковым атаманам держать и беречь Дон — коренную казацкую землю. В тот же день двинулся Степан на Саратов, вел он с собой в стругах более десяти тысяч человек, а все шли водой, и конных никого не было потому что попадали на Царицыне все лошади.
Подходил Разин к Саратову с великой опаской: а вдруг успели подойти государевы рати?
И шли впереди войска по берегу заставы на оставшихся конях, и крались вдоль берега небольшие струги. И на всем пути встречали заставы саратовцев, которые бежали к Разину с городскими вестями, и тех людей заставы пропускали. Говорили беглые люди Степану, что ждут его жители на Саратове и к бунту против воеводы Лутохина и московских стрельцов готовы, а запасов всяких в городе много, и хлеба, и вина, и купецких товаров, а взять их будет легко, потому что малолюден Саратов и не успели подойти к городу ратные люди полка воеводы Урусова, застряли в пути под Казанью.
…22 августа в Симбирск к воеводе Ивану Богдановичу Милославскому прибежал из Саратова стрелецкий голова Тимофей Давыдов. Был Тимофей истерзан и избит разинскими казаками, и как он утек от них, толком не мог объяснить. Рассказал Давыдов, что на Успеньев день пресвятой богородицы[31]пришел Степан Разин под Саратов со псом своим войском, а саратовские жители накануне его прихода подняли бунт против воеводы Козмы Лутохина, великому государю изменили и к ворам прислонились, к нос воде приставили караул — двадцать человек. В тот же час ушли из Саратова триста человек казанских стрельцов и двести человек самарцев, чтобы в плен к казакам не попасть, а он, Тимофей, с сотниками на Саратове был стрельцами брошен. И поутру рано, доносил Тимофей, «вор-изменник Стенька Разин с казаками пришел на Саратов. И город… Саратов саратовские жители здали, и его… вора, Богородицкого монастыря игумен и саратовские все жители встретили с хлебом. А он… Тимофей, утек и ночи, а бежал он в лотке с сотниками и пятидесятниками до переволоки к Самаре».
И в Саратове Степан дал всем людям волю, собрал круг, раздуванил животы воевод, дворян, приказных людей, забрал казну царскую. Воеводу Лутохина на кругу приговорили бросить в воду, потому что недобр он был к простым людям, и всем городом потащили Козму к воде.
А передовые разинские дозоры уже подходили к Самаре, встречали бегущих к Степану самарцев, вели их в Саратов к атаману. Допрашивал их Разин: много ли стрельцов на Самаре и как к нему самарцы — волят или нет. Говорили самарцы, что и Самара готова открыть каликам ворота и принять их у себя.
В Саратове Степан задержался недолго, приближался сентябрь, наступила осень, а сделано было еще мало — пройдена едва ли половина пути.
И Самаре было все так, как обещали беглые люди. При подходе Разина к городу черные люди начали бунтовать, бросились ко дворам воеводы и приказных, похватали некоторых стрелецких начальников. Но дело оказалось не таким легким, как в Саратове: большие люди, дворяне и приказные, а также часть стрельцов захотели сдаться добровольно. Они окружили воеводский двор, отбивались насмерть и даже кое-где потеснили посадских. Воевода дрался в первых рядах и все обнадеживал своих людей, что вот-вот подойдет князь Урусов из-под Казани. Но так и не дождались самарские большие люди урусовского полка, сломили их горожане, повязали всех, посадили в острог за строгий караул. И когда приблизился Степан к Самаре, то ворота города были распахнуты и народ стоял в стройстве на улицах, встречал своего освободителя.
На Самаре Степан тоже дал всем волю, созвал круг роздал всем жителям дуван, отменил налоги и поборы сжег приказные дела; всех, кто схватился за оружие и хотел защищать город, Степан приказал перебить, нашлось таких людей немного — несколько десятков человек. На Самаре Разин оставил, как и в Саратове, городского атамана, а уже на другой день повстанческое войско двинулось дальше. Шли теперь за Разиным и саратовцы, и самарцы, и разных здешних городков и деревень люди.
Теперь за Разиным оказались не только все понизовые города, но и Средняя Волга, ждали его прихода во всех верховых городах и на Симбирской черте. В Симбирск, Тамбов и Воронеж пришли вести, что идет Разин на Казань.
Воеводы беспокоились не зря. Урусов еще толокся около Казани, Борятинский наконец-то оторвался от Саранска, так и не дождавшись новых пополнений, а в междуречье Волги, Оки, Дона, Суры уже загоралось медленным, но верным пламенем. Кончились для Разина долгие переходы, когда казаки днями не видели живой души — лишь воду да пустынные волжские берега от города до города. Саратов, Самара и особенно Симбирск подходили к густонаселенным землям. Здесь, на Симбирской черте, шли многие большие и малые города и городки, стояли села и деревни, и все они были кто за кем — кто за вотчинниками, кто за помещиками, кто за патриархом и монастырями. Далеко еще до них было, густели они вокруг городов Тамбова, Шацка, Козлова, Темникова, Кадома, Пензы, Керенска, Нижнего и Верхнего Ломова и дальше к Арзамасу, Алатырю, Курмышу, Нижнему Новгороду, прятались по роспашам среди густых лесов, по вспольям, тянулись вдоль больших рек и малых речек. Лишь краем задевал их Разин со стороны Симбирска, и, конечно же, куда удобней выйти было на черту сразу через верховья Хопра и Коротояк, но и здесь сразу же почувствовал Степан горячее бунташное дыхание крестьянства. И раньше беспокойно было вокруг городов Симбирской черты, близ Тамбова и в иных местах; что ни год — объявлялись в лесах на засеках неведомые люди, нападали на вотчинные и поместные усадьбы, творили всякое лихо на дорогах. Отсюда же приходили многие беглые люди на Дон, тянули казаков потом в свои прежние места. Теперь же смешалось все на сотни верст кругом, шумели крестьяне по селам и деревням и дружно уходили в леса, волновались посадские люди по городам; поднимались за свои потерянные земли мордва, черемисы, чуваши, беспокоились казанские татары. Вспомнили вдруг, что были земли по Волге, Оке, Суре когда-то их, коренные, а теперь стали вотчинные, патриаршие, монастырские, поднимались мордва, черемисы и чуваши за своих не забытых еще старых лесных богов, рушили христианские церкви, гнали прочь попов и монахов.
Наступала осень, кончалась жатва, подстриженные носами и серпами стояли вдоль дорог пожелтевшие поля, освобождались крестьяне от полевых работ — в самый раз пришел Разин в эти беспокойные места. Вот и наступило время, о котором говорили казаки на кругу и Паншине и Царицыне. Пришла пора поднимать мужи-кои, полниться их силами.
Шел Степан на Симбирск, а люди его уже не по одному, а десятками расходились в сторону от Волги поднимать окрестные места. С Саратова, с Самары и прямо с дороги, а потом уже из-под Симбирска уходили они и лесные дебри, в степи, плыли на небольших лодках по милым речкам. Со многими из них перед уходом говорил Степан самолично, учил, как приходить в деревни, как не орать попусту, а тайным подговором поднимать мужиком, а там уже бить помещиков и вотчинников, дуванить животы, устраивать круг, собираться большим скопом и идти под города и обо всем ему, Степану, доносить постоянно и непременно ссылаться грамотами и людьми по все дни.
Позабыл совсем в эти дни Степан старые забавы, перестал прикладываться к чарке, не пировали с ним больше в атаманском струге есаулы и ближние казаки, нозабросил он красивых татарок, которых возил с собой обозом, наступило для него главное и незнакомое время, шел он теперь напролом в центр государства Российского; яростно и жутко было у него на душе. Еще вчера все это было так далеко, стояли среди пустынной Волги большие города, и полно в них было его, разинских, товарищей. И вдруг совсем рядом оказалась вся Россия с бунташными крестьянами, с поместными землями, с боевыми воеводами, спешившими со всех сторон к нему навстречу.
Наступала осень с дождями, распутицей, гнилыми болотными топями. Где зимовать, где держаться дальше?..
Ушли по уездам первые разинские гонцы, а войско Степана уже подходило к Симбирску.
Было 4 сентября 1670 года. Стоял тихий день над Волгой. Неторопко несла река свои серые воды, в синеющем высоком небе неподвижно были расставлены белые груды облаков. Одиноко стояли по берегам кривобокие ветлы, тихо и пусто было на песчаных отмелях, не шевелясь стоял низкий ивняк на прибрежных островах и косах. Сонно плыл в этой осенней дреме и тишине Симбирский кремль.
Едва на передних стругах увидели симбирские стены, как разом смолкли разговоры, шутки и смех. Повстанцы вглядывались в высившиеся на вершине горы укрепления. А там, вдалеке, на стенах уже задвигались маленькие фигурки людей, появились в разрезах бойниц, завозились около пушек. И вот уже хлопнул над городом первый выстрел, поплыло негромкое эхо над Волгой, поднялся над крепостными стенами легкий белый дымок. И тут же Степан дал приказ повернуть струги к берегу — ему вовсе не хотелось попадать под мощный огонь симбирских пушек, которых немало стояло на крепостных стенах города. Но доходя трех перст до города, струги один за другим стали утыкаться в берег, и сразу же вдруг загалдела вся Волга, лопнула тишина на много верст кругом. Повстанцы подтягивали с криками лодки на прибрежный песок, выгружали пушки, боевой запас, тащили мешки с мукой, сухарями, крупами, связки сушеной и вяленой астраханской рыбы, разбирались по сотням и десяткам, ставили караульных, выслали в обход города дозорных.
И тут же прибежали дозорщики, принесли первую нехорошую весть: совсем ненамного опоздал Разин — за три дня перед ним впопыхах подошел к городу Юрий Борятинский и 31 августа встал лагерем под городом с другой стороны Симбирска. Правда, доносили люди, что неустроен лагерь князя Юрия и людей с ним мало, но стоит прочно, загородился телегами и валы земляные набросал кругом.
Около Разина уже юлили симбиряне, беглые люди, рассказывали, где стены высоки, а где низки, показывали, как лучше подойти к городу, а дозорщики уже тащили к Степану новых беглецов, которые неизвестно как вывалились из города и тоже тщились рассказать Разину, что ждут его симбиряне и готовы открыть город.
Слушал Разин симбирян деловито, ласково и спокойно: пал Царицын, пала Астрахань, а за нею Саратов и Самара, падет и Симбирск. Привел он под город такую силу, какой никогда еще не было с ним, — около двадцати тысяч человек. Послал в уезды людей поднимать смуту, мешать государевым ратным людям идти на выручку городу. Спокоен был и потому Разин, что знал о Симбирске почти все. На вершине горы, в самом центре города, находился мощный кремль. Толстенные рубленые стены с башнями по углам, на стенах пушки, а внутри кремля палаты воевод, приказных людей, духовных, там же и собор. А ниже по склону — посад, торговые ряды. этот второй город окружен земляным валом, рвом, а на валу стоит бревенчатая стена. Со стороны же Волги, на низком месте выстроил симбирский воевода острог, торчало плотными рядами острое колье, а за кольём пушки же, стрельцы с пищалями. Знал Степан, что хорошо подготовился воевода Иван Богданович Милославский к обороне Симбирска. Перед приходом Разина он только что закончил подновление крепостных стен, а для вящей прочности заложил их сверху еще мешками с землей, мукой и голью. Собрал воевода в кремле большие запасы ествы и воды и приготовился сидеть. Очень надеялся Милославский на пришедшие в город три приказа московских стрельцов и на местных симбирян — добрых и прожиточных людей. Кроме того, за последние дни население Симбирска пополнилось бежавшими с черты помещиками и вотчинниками. Симбирск не Астрахань — лежит он поближе к Москве, и добраться до него полегче и по воде и посуху. И хотя тревожился воевода и писал в страхе великом, что не бывали к городу ни Урусов, ни Юрий Борятинский, а все же ждал их с часу на час и дождался: князь Юрий подошел к городу.
Подтягивался и Урусов. Из Москвы его торопили — воевода должен подойти к Симбирску раньше Разина, перекрыть Волгу, загородить войсками черту, отрезать Степана от забунтовавших уездных людей, охранить Москву от мордвы, черемисов, чувашей, татар. Ох, страшное дело будет, если опоздают воеводы к Симбирску, рухнет черта, пойдет Разин прямым ходом на Москву.
Обо всем этом знал Разин от перебежчиков, потому и спешил к городу раньше Борятинского. Теперь думать, хитрить, выжидать было некогда. Симбирск нужен сегодня, сейчас же, пока не подошел князь Юрий. Степан торопил своих людей, здесь решалась судьба его дальнейшего похода: или вперед на Москву при поддержке тысяч новых повстанцев, или… Об этом он не хотел даже и думать. Да и не привык он помышлять о плохом. Избалованный победами, славой, всеобщим поклонением простых людей, их безграничной верой в него, атамана-батюшку, он думал только о победе. Он надеялся на симбирскую голытьбу, на пожар восстания, который уже охватывал приволжские уезды, да и потом, чем князь Борятинский лучше его названого отца князя Львова, а ведь того он, Степан, взял голыми руками, почти без единого выстрела.
И вот первая нехорошая весть — стоит князь Юрий неподалеку от города, и в город не входит, и на него, Степана, идти не спешит. А в Симбирском кремле притих Иван Богданович Милославский, воевода отчаянный, бесстрашный.
31 августа радость великая настала в Симбирске: войско Борятинского спешным ходом подходило к городу. Но радость вскоре же поубавилась: с князем Юрием не пришла и половина тех, кто был приписан в его полк. Писал он уже из-под Симбирска в Москву, что не пришли к нему в срок начальные люди полков Зыкова и Чубарова, что ратные люди живут в деревнях своих и в полки по сей день не бывали, что мало пехоты с ним, а без пехоты стоять против вора плохо, а что есть с ним татарские мурзы, и те стоят без телег, и табор против казаков устроить нечем. Молил Борятинский о скорой помощи.
В ночь с 4 на 5 сентября под покровом темноты Разин погрузил свое войско в струги, обошел Симбирск с севера, вышел к острогу в том месте, где указывали беглые симбиряне. Казаки высадились и с ходу пошли на. приступ. Яростен и быстр был их натиск, Степан шел вместе с казаками, лавиной охватывали они острог со всех сторон, лезли напролом, несмотря на ружейную и пищальную пальбу. В это время и двинулся на повстанцев Борятинский. Сделал князь Юрий все как обещал: с небольшими силами, но решительно ударил он на казаков с тыла. Сошлись ратные люди Борятинского на десять сажен с казаками, учинили великую пальбу из пищалей, и поворотил Степан своих людей против нового врага. Писал на другой день Борятинский в Москву: «И они, государь, поворотись всеми своими силами от города, нас многих переранили… И тот, государь, день бились мы, холопы твои, с утра и до вечера и приступать им к городу не дали. И ничего нам не учинили, и стоял я, холоп твой, полком всем на одном поле с ним сутки, и на меня, холопа твоего, не смел приходить. И того же, государь дни в вечеру приходили на меня, холопа твоего, чагу в 3-м ночи.[32]А я, холоп твой, стоял в поле, ополчась, и бой у нас ночью был великай».
Любил приукрашать свою доблесть и нерадивость других слуг великого государя князь Юрий Никитич, но ни этот раз и он не смог скрыть правду: в тяжелом двухдневном бою Разин сумел опрокинуть отборные государевы полки и отбросить их от Симбирска.
Хотел было и здесь Степан обратиться к борятинским стрельцам, чтобы шли к нему, добывали волю, но на этот раз все обернулось по-другому: московские полки сражались отчаянно, и было в них больше служилых дворян, жилецких людей, помещиков, и шли с ними солдаты иноземного строя. И хотя был у повстанцев большой перевес и силах, но с трудом сбил Степан князя, потому что много в повстанческом войске было людей новых, с ратным делом незнакомых. Подошедшие к Симбирску крестьянские отряды были вооружены чем попало, а мордва и черемисы — те вовсе многие и оружия в руках никогда не держали. Да, совсем это было другое дело, чем под иными городами. Пожалуй, впервые за три года, как вышел Разин на волжский простор, пришлось вступить его товарищам в беспощадный и кровопролитный бой. Много из друзей полегло под пищальными ядрами и под ружейными пулями, многие были зарублены саблями и бердышами, но все же добыли победу. Разбитые, порубленные и пострелянные, укрываясь за телегами, вразброд, потеряв часть пушек и обоза, уходили ратные люди Борятинского к Тетюшам. Татарские мурзы сгинули еще в начале боя, ушли невесть куда. Но полк князя Юрия не исчез: удалось Борятинскому сохранить большую часть людей, пушки и оружие и остановить утеклецов недалеку от Симбирска.