– Может быть, это произошло сегодня?
– Нет.
– Она знает, где ты живешь?
– Да, знает. Она знает, что я живу тут.
– Понятно, – почти беззвучно произнесла Розалин. – Но… она приходила сегодня утром. И не задала о тебе ни одного вопроса.
– Правда? А вы что сказали ей обо мне?
Иногда, меняя тон, меняешь смысл произнесенных слов, и мне об этом было известно. Как правило, в письменных посланиях люди не улавливают нужный «тон» или, улавливая некий «тон», совершенно неправильно понимают смысл невинных фраз. Бесчисленное количество раз я ссорилась с Зои из‑за того, как воспринимать послание из пяти слов. Однако моя последняя фраза имела особый смысл, и я намеренно подчеркнула ее своим тоном. Розалин поняла. Ума ей не занимать, и она сразу сообразила, что я могла слышать их разговор с сестрой Игнатиус. Правда, пока они беседовали, из душа доносился шум льющейся воды, но теперь это ничего не меняло.
– Вы против моей дружбы с ней? Думаете, она может плохо на меня повлиять? Я попаду в какую‑нибудь сумасшедшую секту и буду одеваться только в черное? О нет, ради Бога! Она же монахиня.
Со смехом я посмотрела на Артура, который не сводил взгляда с Розалин.
– О чем вы говорили?
Я услышала испуг в ее голосе.
– Разве имеет значение, о чем мы говорили?
– Я хотела сказать, ты еще маленькая девочка. О чем тебе разговаривать с монахиней?
Розалин улыбнулась, стараясь скрыть испуг.
В этот момент я собиралась заговорить о замке, о пожаре и о том, что замок был обитаем гораздо позже, чем я думала прежде. Вспомнив о дневнике, я собиралась задать Розалин вопрос: кто умер и вообще кто был там? Жаль, я не сказала ей о том, что узнала о замке. А может быть, мне и не надо было об этом упоминать? Долго‑долго Розалин смотрела на меня, и я стала думать об ответе на ее вопрос. Чтобы у меня было время поразмышлять, я подцепила на вилку немного фарша.
– Понимаете… мы о многом говорили…
– О чем именно?
– Розалин, – тихо произнес Артур.
Она повернула голову и посмотрела на него, как олениха, которая услышала вдалеке щелчок спускового крючка.
– Твой обед остынет.
И он поглядел на ее тарелку, которая все еще оставалась нетронутой.
– Ах… Да. – Розалин взяла вилку, наткнула на нее кусок морковки, но не донесла его до рта. – Продолжай, детка. Ты что‑то хотела сказать.
– Розалин, – вздохнула я.
– Дай ей поесть, – тихо попросил Артур.
Я поглядела на Артура, желая его поблагодарить, но он не поднял головы, продолжая с закрытым ртом пережевывать пищу. Наступила напряженная тишина, которая прерывалась лишь естественными звуками поедания разных блюд и звоном тарелок.
– Прошу прощения. Мне надо в ванную комнату, – в конце концов сказала я, не в силах больше выносить тишину.
Но я не пошла наверх, а осталась за закрытой дверью, чтобы послушать, о чем они будут говорить.
– Что это все значит? – рявкнул Артур.
– Шшш, говори потише.
– Я буду говорить потише, – прошипел Артур, но все же умерил свой пыл.
– Сестра Игнатиус заезжала сегодня утром, но она ни словом не обмолвилась о Тамаре, – прошептала Розалин.
– И что?
– Она вела себя так, словно ей ничего неизвестно о Тамаре. Но если Тамара познакомилась с ней, она должна была сказать хоть что‑то. Сестра Игнатиус не из тех, кто промолчит о таком. Почему же она промолчала?
– И о чем ты думаешь? Тамара солгала?
У меня буквально отвалилась челюсть, и я едва не ворвалась в кухню, но меня остановил голос Розалин, прозвучавший с непередаваемой горечью:
– Конечно же солгала. Она копия своей матери.
На этом Розалин замолчала. Артур тоже ничего не сказал.
Глава тринадцатая
Большой замок
Я лежала в постели, стараясь не думать о словах Розалин, которые вновь и вновь возникали у меня в голове. Что‑то эти люди знали такого, о чем я не имела ни малейшего представления. Значит, надо постараться и выяснить, что это, что Розалин имела в виду. Вчера никакие тайны не были разгаданы, а вот завтра – другая история. Не давая себе успокоиться, я вновь перечитала запись за завтрашний день. Было о чем подумать. Лежа в постели, я мысленно перебирала то, что должна сделать завтра за довольно короткий срок, так как Розалин и Артур вернутся точно в час дня и у меня не будет ни одной лишней минуты. Стояла сырая июльская ночь. Или скоро начнется гроза, или завтра будет жаркий день. Я открыла окно, решив глотнуть свежего воздуха, и, сбросив одеяло, лежала в голубом свете луны, наблюдая за сверкающими звездами на маслянистом небе.
В ночной тишине я слышала уханье филина, блеянье овец, мычание коров, требующих внимания к себе, – короче говоря, сельские звуки, к которым уже успела привыкнуть. Время от времени в комнату врывался легкий ветерок, и каждый раз я слышала нежный шорох листьев на деревьях, которые тоже благодарили его за прохладу. Некоторое время спустя я немного замерзла и потянулась, чтобы закрыть окно, но тут до меня дошло, что птичьи голоса были вовсе не птичьими голосами, а голосами людей, доносившимися до меня издалека. Людям, которые живут в сельской местности, известно, как далеко разносятся ночные звуки, и когда я опять прислушалась, то и впрямь различила естественные интонации человеческой речи, врывающийся в нее смех, наверное, музыку, а потом вновь возникшую тишину, когда притих ветер. Голоса доносились со стороны замка.
На часах было половина двенадцатого. Я надела теплый тренировочный костюм, тапочки и постаралась двигаться по комнате очень тихо, хотя половицы все равно скрипели у меня под ногами. При каждом скрипе я замирала на месте в ожидании, что проснется спящий великан. Отодвинув кресло от двери, я неслышно приоткрыла ее. Было бы здорово спуститься вниз и распахнуть входную дверь, не потревожив хозяйку дома. Розалин кашлянула, и я застыла на пороге, а потом, постояв немного, опять закрыла свою дверь. Прежде я ни разу не слышала, как она кашляет, и приняла это в качестве предупреждения.
Тогда я залезла в постель, чтобы не скрипеть половицами, и подползла к окну. Матрас был старый, пружинный и совсем не бесшумный, но, во всяком случае, эти звуки были законными, так как никто не запрещал мне ворочаться в постели. Достав из прикроватной тумбочки фонарик, я пошире открыла окно. Теперь я могла без проблем пролезть в него. Моя спальня находилась прямо над парадным крыльцом. Правда, крыша оказалась заостренной, но если очень сосредоточиться, то вполне возможно спрыгнуть на нее. А потом относительно легко перебраться на перила – и на землю. Это уж совсем легко.
Вдруг открылась дверь спальни Розалин и Артура, и по коридору кто‑то быстро зашагал. Пришлось нырнуть обратно в постель и укрыться с головой, чтобы спрятать тренировочный костюм и фонарик. Когда открылась моя дверь, я зажмурилась. Окно было поднято, и мое натренированное ухо различало громкий шум, так что я не сомневалась: мои намерения не остались неразгаданными.
У меня оглушительно застучало сердце, когда человек вошел в мою спальню. Заскрипели половицы, одна за другой, пока человек приближался ко мне. Это была Розалин. Я узнала ее по тому, как она задерживала дыхание, по ее запаху. Половицы перестали скрипеть, значит, она остановилась. Наблюдает. Наблюдает за мной.
Изо всех сил я старалась не открывать глаза. Попыталась ослабить веки и не очень двигать глазами. Дышала я тоже как обычно, разве что немного громче обычного, якобы глубоко сплю. Потом я почувствовала, как она наклонилась надо мной, и чуть не подпрыгнула, желая дать ей отпор, и тут поняла, что она, закрывая окно, нагнулась, так как иначе ей было не достать до него. У меня появилась мысль открыть глаза, поймать ее на месте «преступления» и устроить тарарам. Меня остановило лишь то, что я ничего от этого не выигрывала.
– Розалин, – услышала я шепот. Артур остался возле двери. – Что ты делаешь?
– Хочу убедиться, что с ней все в порядке.
– А что может быть не в порядке? Она уже не ребенок. Лучше пойдем спать.
Я почувствовала ее руку на моей щеке, потом она убрала волосы с моего лица и завела прядь за ухо, как это обычно делала мама. Мне оставалось только ждать, когда она поднимет одеяло и обнаружит не совсем то одеяние, в котором я должна была быть, но вместо этого я услышала дыхание Розалин на моей щеке, ощутила нежное прикосновение ее губ к моему лбу, и потом она ушла. Дверь закрылась.
Она уже не ребенок.
Розалин ушла, и я, дождавшись, когда захрапит Артур, слезла с кровати, открыла окно и, не размышляя, выбралась наружу, после чего легко спрыгнула на крыльцо. Лишь после того как я очутилась на траве и посмотрела наверх, на дом, на мою спальню, на закрытое окно, я поняла предупреждение самой себе насчет того, что окно закрывать не надо.
С зажженным фонариком я направилась в сторону замка, то есть на звуки голосов. Видимость была отвратительной, всего на пару шагов, а дальше все погружено в ночную тьму. Казалось, деревья таили в себе гораздо больше тайн, нежели я думала днем, и ночные шорохи, которыми они переговаривались между собой, побуждали меня верить в то, что им есть, о чем рассказать. Приближаясь к замку, я все отчетливее слышала голоса, вдыхала дым, слышала музыку, звяканье бокалов или бутылок. Мне был виден свет, лившийся из открытой двери и из комнаты с неповрежденными окнами справа. В остальных комнатах царила мгла. Выключив фонарик, я отправилась вокруг замка, миновала две комнаты, из которых открывался великолепный вид на озеро и на несколько сотен ступенек к нему. Потом подошла к комнате, где уже была прежде, остановилась и прислушалась.
Исходящий от ночных звезд свет желтыми пятнами ложился на старую стену. Звезд было много, и я, в полной уверенности, что в комнате никого нет, заглянула внутрь, хотя люди, которых я видела в другом окне, производили весьма сильное впечатление. Мне казалось, что только я наблюдаю за ними, но тут послышался чмокающий звук поцелуя. И почти сразу раздался крик.
Началась беготня, было много громких голосов, одни пытались утихомирить других, поднялся шум от падающих банок и бутылок. Со всех сторон доносился шепот. Потом чья‑то рука коснулась моих волос, меня схватили за шиворот и буквально потащили куда‑то.
– Эй, отпустите, – брыкалась я. – Уберите свои поганые руки.
Я била по рукам, обхватившим мою талию – несомненно, мужским рукам, – когда меня почти оторвали от земли и то ли понесли, то ли потащили дальше. Мысленно я поблагодарила Розалин за ее богатую углеводами диету и за несколько лишних фунтов, которые я набрала в ее доме, ведь иначе похититель легко вскинул бы меня на плечо. Оказавшись внутри, он посадил меня на землю и, оставаясь у меня за спиной, не спешил убрать руку. Пару раз я попыталась обернуться и все‑таки добилась того, что увидела уродину со щетиной на подбородке. Шесть человек смотрели на меня во все глаза. Одни сидели на лестнице, другие – на ящиках, стоявших на полу. Мне очень хотелось наорать на них, чтобы они убирались из моего дома.
– Она следила за нами, – проговорил один из кричавших, который встал в дверном проеме и дышал так, словно еще немного – и он потеряет сознание.
– Я не следила, – сказала я, глядя то в одну, то в другую сторону. – Наглая ложь.
– Она американка? – спросил один из парней.
– Я не американка.
– А говоришь как американка, – заявил другой парень.
– Ханна Монтана![53]
Все засмеялись.
– Я из Дублина.
– Ну конечно!
– Из Дублина.
– До Дублина тебе как до неба.
– Я приехала сюда на лето.
– На каникулы, – произнес кто‑то, и все опять засмеялись.
Еще один парень появился в дверях. Некоторое время он прислушивался к тому, как я пытаюсь защитить себя не своим, визгливым голосом, который была не в силах контролировать. Я сама не понимала, как потеряла самообладание в окружении местных бандитов.
– Гарри, отпусти ее, – в конце концов произнес парень, который пришел последним.
Щетинистого подбородка Гарри как не бывало. Определить главного в шайке не составило труда.
Как только мне вернули свободу, я быстро взяла себя в руки:
– Может быть, вы хотите задать мне еще вопросы? Например, вы, сэр в морском кителе и «док‑мартинсах», не хотите ли задать мне вопрос о временах особой славы «Ганз эн Роузез»?[54]
Кто‑то хихикнул и, получив удар локтем, закричал от боли. Гарри‑Щетинистый‑Подбородок все еще стоял сзади и пребольно пихнул меня в спину.
– Я услышала вас, когда лежала в своей комнате. Уже была в постели.
Мне было ясно, что вид у меня как у самой жуткой приставалы на всем свете, как у ребенка, прервавшего званый обед взрослых.
– Ты живешь поблизости?
– Она врет.
– Ну да, а как ты думаешь, где я живу? Или я прилетела из Лос‑Анджелеса на полночную прогулку?
– Ты живешь в доме у ворот?
– В королевском доме у ворот, – вмешался кто‑то еще, и все захохотали.
Что ж, мой дом и впрямь далек от Букингемского дворца, однако он намного лучше множества ветхих домов‑сараев, мимо которых мы проезжали. Я переводила взгляд с одного лица на другое, пытаясь обдумать свои ответы. Неужели я сглуплю, если правдиво отвечу, у кого живу?
– О нет, я живу в коровнике и сплю со свиньями, как вы сами, – отрезала я. – Не понимаю, в чем вы усмотрели проблему. Не похоже, что он тоже отсюда.
Я обращалась к смуглокожему главарю банды, который стоял в дверном проеме и пристально смотрел на меня. В подобных ситуациях, когда становишься заложницей, надо искать лидера и говорить с ним. Не самая умная идея, если серьезно.
Ребята переглядывались, и я слышала слово «расист», повторяемое снова и снова.
– При чем тут расизм? – Я обвела взглядом остальных. – На нем одежда от «Дискваер». В последний раз, когда я смотрела Хиксвиль[55], там такой одежды не было.
Не очень‑то я умная. Я видела «Освобождение» и знаю, что они могут сделать с заложниками, а ведь я уже сказала, будто они спят со свиньями, – не очень хорошее начало, хотя я могу и извиниться. От меня не укрылось, как сверкнули зубы главаря, когда он коротко улыбнулся, а потом прикрыл рот рукой, стоило остальной банде разогреться, начать тыкать в меня пальцами и снова и снова называть расисткой, хотя я ясно объяснила, на каких принципах зиждется мое мировоззрение. Парень в дверях приказал всем замолчать, даже призвал к рассудку особенно рьяных и пьяных крикунов, а потом схватил меня и потащил наружу, вдоль стены и к месту преступления, то есть к окну, в которое я подглядывала.
– Здесь ты сделаешь вид, что убьешь меня, а на самом деле отпустишь? – с тревогой спросила я. В общем‑то, я не сомневалась, что он побьет меня.
Он хмыкнул:
– Ты – Тамара? Да?
Я ничего не понимала.
– Откуда тебе?.. – Потом меня осенило: – Ты Уэсли? Настала его очередь изумляться:
– Артур рассказал тебе обо мне?
– Артур? Ах да, конечно же Артур. Он все время говорит о тебе. Парень явно смутился:
– Он рассказал мне о тебе.
– Правда?
Вот уж не думала, что Артур станет говорить обо мне. Вот и призадумалась, хорошо это или плохо.
– Куришь?
Я взяла сигарету, и он чиркнул спичкой. Когда она разгорелась, я смогла рассмотреть его лицо. Кожа была цвета молочного шоколада, не эбонитовой, но очень красивого оттенка. Глаза темные и большие, длинные ресницы. И мне сразу же стало обидно оттого, сколько карманных денег я потратила в прошлой жизни, чтобы сделать себе пушистые ресницы. Рот большой, губы сочные, зубы идеально прямые и белые. Отличный подбородок, красивая линия щек. Парень был настолько красив, что я ощутила ревность. Он был выше меня, выше на целую голову. Спичка догорела у него в руке, и он бросил ее. Тогда я поняла, что он тоже меня рассматривал. Потом он зажег другую спичку, и я в конце концов вдохнула табачный дым. Довольно много прошло времени.
– Спасибо.
– Не стоит.
– Какого черта ты тут делаешь? А? Куришь с ней? Она же член сумасшедшей семейки, ты не забыл?
Из‑за угла появилась еще одна девица, и тогда первая, нетвердо стоя на ногах, направилась к нам, наполняя воздух ароматом подарочной корзинки «Боди Шоп»[56].
– Успокойся, Кейт, – сказал Уэсли.
– Ну нет, с чего бы мне, черт тебя подери, успокаиваться?
Выдав пьяную тираду, она стала бить Уэсли сумочкой и занималась этим довольно долго, пока подружка не оттащила ее.
– Отлично, – проговорила она, оттолкнув подружку, потом схватилась за нее и едва не повалилась вместе с ней на землю. – Все равно я иду домой.
– Ого, – выдохнула я, глядя на Уэсли.
– Мне не больно.
– Подделкой под «Луис Виттон»? Шутишь? Мне было больно от одного ее вида.
– Снобка, – засмеялся Уэсли.
– А ты плохой дружок.
– Она мне не подружка.
– Все равно.
– Хочешь выпить?
Я кивнула, пожалуй, слишком радостно, отчего Уэсли рассмеялся и исчез в окне. Я последовала за ним.
– Эй, Уэсли, ты же не собираешься поить Ханну Монтану нашим пивом?
Уэсли проигнорировал Гарри и вручил мне банку.
– Что это?
– «Алмазное белое».
– Никогда не слышала о таком.
– Как же мне объяснить, чтобы ты поняла? – Он задумался. – Считай, что это шампанское, но сделанное из яблок.
У меня округлились глаза:
– Если ты думаешь, что я пью шампанское, то ты меня совсем не знаешь.
– Ну не знаю, и что? Это сидр. Американцы зовут его крепким сидром.
– Я не американка.
– Но выговор у тебя не ирландский.
– И ты не похож на ирландца. Хотя, может быть, ты и ирландец, ведь ирландцы тоже меняются. – Я тяжело вздохнула, изображая сарказм. – Один Бог знает, кто мы есть!
– У моей мамы рыжие волосы и веснушки.
– Не исключено, что она шведка.
Уэсли рассмеялся, после чего показал мне на камень за моей спиной, и я села на него. Он сел напротив меня.
– А твой папа откуда?
– С Мадагаскара.
– Здорово! Как в кино?
– Да уж, в точности как у Диснея, – печально проговорил он.
– Ты был там?
– Нет.
– А почему он оказался тут?
– Потому.
– А… – Я с пониманием кивнула. – Отличная причина на все случаи жизни.
Мы засмеялись.
В соседней комнате кто‑то вновь сказал, что я расистка.
– У меня в мыслях ничего не было, кроме твоей одежды, – тихонько произнесла я. – Ты одет лучше, чем здешний Джон Бой и Мэри Эллен, которая вышла во двор в поддельных угги и пыхтя, как Дьюбери.
Уэсли засмеялся и одновременно вздохнул, не сводя с меня пристального взгляда.
– Она не моя девушка.
– Ты уже говорил. Однако мой супер‑шпионский бинокль говорит другое.
– Ну, это было всего лишь… – Он вынул изо рта сигарету и положил окурок в банку. Мне стало это приятно. Я почувствовала себя почти что мамой, которая вернулась домой и обнаружила тарарам, устроенный детьми. – Знаешь, есть такие автобусы, – произнес он, – настоящие автобусы с рулем, которые возят людей туда, где поднимается дым.
– Где они стоят? – переспросила я, словно вдруг узнала о лекарстве от рака. – Отсюда…
– В Даншоглине. Полчаса, если на машине.
– Как ты добираешься туда?
– Папа меня отвозит.
А мой папа умер.
– Кстати, это твоя? – Он порылся в сумке и вытащил ручку. Одну из тех, что я стащила из стола Артура и обронила накануне.
Было же у меня такое чувство, как будто кто‑то следил за мной. За мной кто‑то следил.
– Где ты был вчера?
– Я…
Он задумался.
– Чего тут думать? – набросилась я на него.
– Не знаю. Нет. Да. Нет, не знаю. Ручку я нашел вчера, если ты об этом.
– Вчера тебя не было, когда я потеряла ручку.
– Обычно я тут вместе с Артуром.
Он не ответил на вопрос.
– Обычно?
– Да, обычно.
– Ты обычно тут?
– Я работаю вместе с Артуром.
– Ах, так.
– Мне показалось, ты сказала, что Артур говорил обо мне?
– Ну… да. А Розалин знает, что ты работаешь с Артуром? Уэсли кивнул.
– Понятия не имею, насколько ей нравится мое присутствие, но, когда у Артура болит спина, ему нужен помощник.
– Давно ты с ним работаешь?
Уэсли напряженно думал, глядя в пространство.
– Ну, дай сообразить. Мы с Артуром… примерно… уже три недели. Я рассмеялась.
– Мы переехали сюда лишь в прошлом месяце, – пояснил Уэсли.
– Правда? – У меня подпрыгнуло сердце. У нас с ним обнаружилось кое‑что общее. – Ты откуда?
– Из Дублина.
– И я тоже! – Я была на верху блаженства, словно попала в «Великолепную пятерку»[57]. – Извини. – У меня запылало лицо. – Кажется, я немножко разволновалась, встретив представителя своей породы. И как же тебе удалось так быстро стать главарем? Заворожил их? Или научил разжигать костер?
– Я считаю, что вежливостью можно многого достичь. Шпионством, вмешательством в чужие вечеринки, оскорблениями ничего не добьешься, если хочешь обрести свое место в сообществе.
– Не хочу я обретать место в сообществе, – мрачно проговорила я. – Мне пора уходить. Мы долго молчали.
– Тебе известно, что здесь произошло? В этом самом замке? – спросила я.
– Ты имеешь в виду норманнов?
– Нет, не норманнов. Что случилось с семьей, которая жила тут совсем недавно?
– Был пожар, и все уехали.
– Прекрасно. Тебе бы писать исторические книги.
– Мы просто заняли пустовавший дом, – с улыбкой проговорил Уэсли. – А почему тебе это интересно?
– Просто интересно.
Некоторое время я чувствовала на себе его пристальный взгляд.
– Если хочешь, можем спросить их. Я поняла, что он имеет в виду ребят, которые расположились за стеной.
Оттуда доносился смех, и мне показалось, что там идет игра в бутылочку.
– Нет, не надо.
– Наверное, сестра Игнатиус знает. Ты ведь знакома с ней, правильно?
– Откуда ты знаешь?
– Я же сказал, что работаю тут. К тому же я не слепой.
– А я тебя ни разу не видела.
Он пожал плечами.
– Она сказала, чтобы я спросила у Розалин и Артура, – проговорила я.
– Вот и спроси. Знаешь, Розалин всю жизнь прожила в бунгало напротив? Если кто‑то и знает обо всем, так это она. Почему бы ей не рассказать тебе, что происходило тут в последние двести лет?
Не могла же я настолько довериться ему, чтобы раскрыть тайну дневника, не разрешавшего мне расспрашивать Розалин.
– Не знаю… Не думаю, что они захотят об этом говорить. Розалин постоянно скрытничает. Наверняка они знали тех людей, и, если они умерли, я не собираюсь беспокоить их прах. Но мне кажется, умерли не все, и Розалин с Артуром их знают. Не стал бы Артур работать бесплатно. А тебе, – спросила я, щелкнув пальцами, – тебе кто платит?
– Артур. Наличными.
– Ага.
– А ты как здесь оказалась?
– Сказала же тебе: услышала вас из спальни.
– Нет. Здесь, в Килсани?
– А!
Пауза. Я быстро соображала. Нельзя говорить правду. Мне не нужна его жалость.
– Мне показалось, что Артур упоминал обо мне?
– От него много не узнаешь. Он сказал лишь, что ты и твоя мама теперь живете с ним.
– Нам пришлось, понимаешь, пришлось приехать. Скорее всего, ненадолго. Возможно, на лето. Мы продали дом. И теперь надо ждать, когда мы купим другой.
– Твоего отца тут нет?
– Нет, нет, он, ну… Он бросил маму ради другой женщины.
– Ах так, сочувствую.
– Ну да… ради двадцатилетней модели. Она знаменитая. Ее фотографии есть во всех журналах. Просто сил нет смотреть на нее.
Уэсли нахмурился, не сводя с меня взгляда, и я почувствовала себя последней дурой.
– Ты все еще видишься с ним?
– Нет. Больше не вижусь.
Я следовала указаниям моего дневника. Жаль, я не рассказала Уэсли о папе. Но мне все равно было не по себе. Я солгала Маркусу и теперь как будто совершила акт самооправдания, ведь с Маркусом получилось одно никудышное вранье, и мне не хотелось повторения этого с Уэсли. К тому же он все равно узнает у Артура, что к чему, в ближайшие десять лет.
– Уэсли, прости, я тебе соврала. – И я провела ладонью по лицу. – Мой папа… умер. Он выпрямился:
– Что? Почему?
Мне надо было что‑то выдумать, например он погиб на войне или – не знаю – что‑нибудь более обыкновенное, чем самоубийство.
– От рака. – Я хотела положить конец этой теме. Я не могла продолжать. Не могла. Не надо было ему задавать вопросы. – От рака яичек.
– Ох.
Сработало.
Потом я ушла. Но, прежде чем вылезти из окна, поблагодарила его. На полпути к дому я вдруг остановилась и, повернув обратно, помчалась что было духу.
– Уэсли, – прошептала я, едва отдышавшись. Он собирал банки и бутылки.
– Забыла что‑нибудь?
– Ну, забыла… – шепнула я.
– А почему мы шепчемся? – спросил он шепотом, после чего, улыбнувшись, подошел к окну и уперся локтями в подоконник.
– Потому что… потому что не хочу произносить это громко.
– Ладно.
Улыбка исчезла с его лица.
– Ты решишь, что я ненормальная…
– Я уже знаю, что ты ненормальная.
– А… Ладно. Пусть. Мой папа умер не от рака.
– Да?
– Да. Я сказала неправду, потому что так проще. Хотя рак яичек не самое простое. И не совсем обычно.
Уэсли ласково улыбнулся мне:
– От чего он умер?
– Он сам убил себя. Наглотался таблеток и запил их виски. Специально. Я нашла его.
Я сдержала слезы.
Вот тут все и началось. Его лицо изменилось в точности так, как я написала в дневнике. Во взгляде читалась жалость. Он смотрел на меня, будто на чудовище. И молчал.
– Мне не хотелось врать, – сказала я и пошла прочь.
– Хорошо. Спасибо, что сказала.
– Я еще никому не говорила.
– И я никому не скажу.
– Отлично, спасибо. Теперь мне точно пора. Мерзопакостное ощущение.
– Спокойной ночи.
Уэсли высунулся из окна и проговорил довольно громко:
– Увидимся, Тамара.
– Да. Конечно.
Мне хотелось поскорее убраться подальше.
Банда, расположившаяся у главного входа, свистела и смеялась, и я поторопилась спрятаться в темноте.
В эту ночь я узнала нечто очень важное. Некоторые события не стоит предотвращать. Иногда предстоит почувствовать себя дурой. Иногда предстоит испытать боль на глазах у всех. Иногда это необходимо, чтобы повзрослеть, чтобы перейти в другой день. Дневник не всегда прав.
Глава четырнадцатая
Час пополудни
Дневник рассказал мне, что должно случиться до часу дня. И правда, все было необычно в то утро и в точности так, как я прочитала в дневнике. Розалин разбудила меня и наказала оставаться дома – во второй раз за все время, – и мне стало окончательно ясно одно: она не хочет никому меня показывать. Подумать только, до чего ей страшно и стыдно сообщать о нашем с мамой существовании, о папе, который сам распорядился своей жизнью, что считается самым ужасным грехом. В груди у меня поднялась злость, и мне пришлось взять себя в руки, чтобы не заявить, мол, я тоже еду на службу, но все же я осталась лежать под одеялом, прислушиваясь, как удаляется шум машины в раскрашенном сепией дне, весьма отличавшемся от дня, описанного в дневнике. Такое не очень необычно, когда знаешь, что что‑то случается, и знаешь, что это должно было случиться, – но я как будто уже начинала привыкать.
Когда Розалин и Артур уехали, я решила, что хватит спать, оделась и побежала вниз. Я сидела в саду, когда на дороге показался «чинквеченто» с открытым окошком, словно летевший мне навстречу.
– А вот и она! – воскликнула сестра Игнатиус, сверкнув глазами. – Девочка, которую я хотела повидать. Едешь на службу?
Я посмотрела на машину, в которой теснились четыре монахини.
– Садись сестре Регине на колени, – пошутила сестра Игнатиус, и я услышала «Вот еще» изнутри. – Мы всегда поем во время утренней службы. Ты тоже в нашем хоре, так что должна быть в храме, если только твой ларингит остался в прошлом.
– Нет, – беззвучно проговорила я, схватившись за горло и закрывая рот рукой.
– Полощи солью – и будешь как новенькая, – сказала она, внимательно глядя на меня. И вдруг просияла: – Кстати, спасибо за книжку.
– Пожалуйста, – прервала я молчание. – Я взяла ее специально для вас.
– Так я и подумала, – хмыкнула сестра Игнатиус. – Знаешь, сначала она мне не понравилась, твоя Мэрилин Маунтротмен. Слишком она была заносчивой и хотела слишком многого, а потом я полюбила ее. Не меньше, чем Тарик. Они не выглядели настоящей парой, но постепенно он стал понимать, о чем она думает, особенно когда она плакала над письмом отца, о котором не хотела ему говорить. Должна признаться, меня это тоже задело за живое. Он все понял. Он понял, что она любит его. Умный человек! Представляю, как он сделал свои миллионы и стал нефтяным воротилой. И мне нравится, когда на первой обложке есть фотографии персонажей. Это помогает мне представлять их, пока я читаю. Например, его с зачесанными назад волосами, мускулистого…
– Вы вправду прочитали?
– Ну да, конечно же прочитала. Теперь ее читает сестра Концептуа.
Женщина на переднем пассажирском сиденье повернулась к нам:
– Только не говори, что будет дальше. Пока он нанял частный самолет до Стамбула.