– Но если ты скажешь, что будет завтра, и это случится, тогда я тебе поверю. Так будет правильно?
Я кивнула.
– Если ты окажешься права, я помогу тебе во всем, что ты только задумаешь сделать.
Я улыбнулась.
– Но если ты все придумала, – сказал Уэсли и, покачав головой, внимательно посмотрел на меня, – тогда сама знаешь…
– Знаю. Тогда ты не захочешь стать моим другом. Понятно. Он засмеялся.
– Так что случится?
– Я еще не читала.
Ночью я сбежала из дома, прежде чем в дневнике появилась запись, и все утро была настолько занята, что не нашла ни минутки, дабы заглянуть в дневник.
На лице Уэсли появилось сомнение. Я и сама с трудом верила себе, а ведь я точно знала, что не вру.
– Прочитаю, как только доберусь до дома, а потом позвоню тебе. Ты будешь дома? Я не помешаю твоей э‑эй?
Уэсли рассмеялся.
– Звони и приходи. – Он пошел обратно и вдруг обернулся. – Кстати, она мне не подружка.
– Конечно нет, – отозвалась я.
Вернувшись домой, я немного посидела в гостиной с Артуром и Розалин, делая вид, будто читаю подаренную Фионой книгу. Однако ждать становилось невыносимо. Тогда я зевнула, потянулась и, извинившись, отправилась в свою комнату. Там достала дневник из‑под половицы, подвинула кресло к двери и уселась в него. Открывала дневник я не просто с любопытством, но и с надеждой увидеть новую запись, которая должна была появиться рано утром.
Отвернув обложку, я увидела, что прежней записи больше нет, словно новый день смыл старые чернила, а на ее месте стала появляться другая запись – тоже моя запись, – кружочки и палочки, слово за словом, причем так быстро, что я едва успевала их разбирать. Из‑за первой же фразы я сильно занервничала.
6 июля, понедельник Вот ужас! Сегодня утром в точности, как мы планировали, приехал доктор Гедад. Не меняя привычного распорядка, Розалин в десять часов ушла в свой зоопарк. Я проследила за ней, желая удостовериться, что никакая случайность не вернет ее домой раньше обычного. В десять пятнадцать доктор Гедад позвонил в дверь. Тогда я стала молить Бога, чтобы Розалин не выглянула в окно и не увидела его припаркованную машину, однако с этим я ничего не могла поделать. Мне следовало впустить его в дом и как можно скорее выдворить обратно. Я ждала его у двери, и он показался мне на редкость приятным, симпатичным человеком. Но это меня не удивило, недаром он был отцом Уэсли. Мы еще стояли внизу, как вдруг распахнулась дверь, и на пороге оказалась Розалин. Честно говоря, когда она взглянула на доктора Гедада, то изменилась в лице, словно ее схватили полицейские. Доктор Гедад будто ничего не заметил. Он был дружелюбен, как прежде, и незамедлительно представился, потому что они не были знакомы. Розалин смотрела на него так, словно некое неземное существо вдруг оказалось в ее бесценном доме. К тому же Розалин нервничала из‑за яблочного пирога, который она попробовала уже в бунгало и в который добавила соль вместо сахара, что, верно, случилось впервые в ее жизни. Она была по‑настоящему расстроена, словно опозорила себя на всю оставшуюся жизнь. Поэтому она вернулась за другим пирогом, приготовленным к обеду. Она не сомневалась, что я и Артур не будем против, если она отнесет пирог матери. В общем, виноват был яблочный пирог, но тогда почему Розалин дрожала всем телом? Понятия не имею, было это из‑за пирога или из‑за приглашенного мной, без ее согласия, доктора. Доктор Гедад поинтересовался здоровьем ее матери, несколько пошатнувшимся, насколько он слышал, и удивительным образом переместился в кухню, куда меня не пригласили посидеть с ними и где они закончили свою беседу. Мне доктор Гедад сказал, что не уверен в необходимости своего появления в комнате мамы. Он посочувствовал мне в моей утрате, вручил брошюру с рекомендациями и откланялся.
Мое положение в доме стало еще хуже. У меня не было сил это выносить. Оставаться я больше не могла. В следующий раз, когда приедет Маркус, я залезу в его автобус и заставлю отвезти меня домой. Потому что дом у ворот не мой дом.
Неважно, что я напишу завтра.
Дрожащими руками я спрятала дневник под половицу, зная, что это надо делать как следует. Потом я отправилась вниз. В кухне Розалин пекла пироги на завтра.
Я села и, наблюдая за ней, стала нервно грызть ногти, мысленно определяя, что делать дальше. Если не дать ей насыпать слишком много соли в пирог, значит, она не заявится домой раньше времени. Но если я это изменю, Уэсли мне наверняка не поверит. Что же важнее? Привести врача к маме или получить союзника, который будет мне помогать?
– Тамара, ты не возражаешь, если я попрошу тебя принести сахарный песок из кладовки? – прервала Розалин поток моих мыслей.
Я застыла на месте.
Розалин обернулась.
– Тамара!
– Да! Сейчас, – решительно произнесла я.
– Набери его в банку до сих пор и принеси, так будет нетрудно. И Розалин мило улыбнулась, наслаждаясь наметившейся связью между нами.
Взяв у нее размеченную банку, я почувствовала, будто мое внутреннее «я» отправилось в кладовку. В комнатке рядом с кухней от пола до потолка стояли полки, нагруженные едой, которой могло бы хватить лет на десять. Например, консервы в банках с железными крышками и надписями, сделанными отличным почерком, о содержимом и времени закладки овощей и фруктов.
Отдельную полку Розалин отвела луку, картошке, ямсу, моркови. На другой полке – одни консервированные супы, фасоль и томаты в банках. Внизу полка с крупами в стеклянных банках, рисом, макаронами всякого вида и цвета, горохом, овсянкой, чечевицей, кукурузой и сухими фруктами – кишмишем, сабзой, курагой. Рядом всякая всячина для пирогов: мука, сахар, соль и дрожжи, а еще множество банок и бутылок с маслом, оливковым, кунжутным, а также с бальзамическим уксусом, устричным соусом и всевозможными специями. Отдельно стояли банки с медом и разными джемами – клубничным, малиновым, черничным и даже сливовым. Им не было числа. Соль и сахар Розалин пересыпала из магазинных пакетов в банки. Все банки надписаны аккуратным почерком.
У меня дрожали пальцы, когда я потянулась за солью. Мне вспомнился урок, полученный накануне: я могла изменять прочитанное в дневнике. Мне не обязательно в точности следовать тому, что там сказано. И тогда моя жизнь пойдет по другому пути.
И тут я опять вспомнила об Уэсли. Если я дам Розалин сахар, она не вернется домой раньше времени и не встретится с врачом внизу, прежде чем он поднимется к маме. Если я не последую записи в дневнике, то не буду иметь ни малейшего представления о том, как сложатся события, и Уэсли мне не поверит. Я потеряю недавно приобретенного друга, и это станет моей самой непростительной глупостью.
А если я все сделаю как надо, тогда маме не видать врача. И сколько же мне еще ждать, пока она будет дремать в кресле, время от времени просыпаясь, словно и не просыпаясь вовсе?
Я приняла решение и потянулась за банкой.
Глава шестнадцатая
Полная абстракция
Ночью я почти не спала. Крутилась, вертелась, сбрасывала одеяло, потому что мне становилось нестерпимо жарко, а потом, замерзнув, опять закутывалась в него, выставляла наружу то руку, то ногу и никак не могла устроиться удобно. Тогда я не выдержала и пошла вниз, чтобы позвонить Уэсли и сообщить ему о дневниковой записи. Так как скрипучие ступеньки могли разбудить Розалин, я сделала то, чем могла бы гордиться моя учительница по гимнастике, то есть перелезла через перила и мягко приземлилась на каменном полу. Хотя прыжок получился отличный и почти бесшумный, все же, едва я приблизилась к телефону, в дверях кухни появилась Розалин в рубашке 1800‑х годов, до самого пола, в которой она была больше похожа на привидение, чем на человека. – Розалин!
От испуга я подпрыгнула на месте.
– Что ты тут делаешь? – шепотом спросила она.
– Собираюсь налить воды. Очень хочется пить.
– Позволь помочь тебе.
– Нет, – отрезала я. – Я сама могу налить себе воды. Спасибо. Идите лучше спать.
– Я посижу с тобой, пока.
– Розалин, нет. – Я почти кричала. – Вы совсем не даете мне дышать. Сейчас я возьму стакан воды и пойду к себе.
– Ладно, ладно. – Сдаваясь, Розалин подняла вверх руки. – Спокойной ночи.
Я подождала, пока она поднялась наверх по скрипучим ступенькам. Потом услышала, как закрылась дверь спальни, как она подошла к кровати, как запружинил матрас под тяжестью ее тела. Тогда я бросилась к телефону и набрала номер Уэсли. Он почти тотчас взял трубку:
– Привет, Нэнси Дрю.
– Привет, – прошептала я и застыла в страхе от того, что собираюсь сделать.
– Ну, прочитала дневник?
У меня не было причин не отвечать. Я прислушалась к его голосу – не шутит ли он? Не задумал ли чего‑нибудь? Может быть, он слушает меня в комнате с автоответчиком, где хватает его провинциальных приятелей – скажем, на случай, если кто‑то ворвется в мой дом и начнет все крушить в поисках пророчествующего дневника?
– Тамара, – позвал Уэсли, и я не услышала в его голосе ничего такого, что заставило бы меня изменить свое решение.
– Я тут, – прошептала я.
– Ты прочитала дневник?
– Да.
Я не знала, какое принять решение. Можно было сказать, что это была шутка, что я придумала веселую шутку, не хуже чем о самоубийстве отца. Вот посмеемся!
– Ну и?.. Рассказывай. Из‑за тебя я прождал у телефона до одиннадцати часов. – Он хмыкнул. – Бог знает, что только не воображал себе. Завтра будет землетрясение? А что там с лотереей? Попробуем сшибить немного деньжат?
– Нет, – усмехнулась я, – там всего лишь про скучные мысли и чувства.
– А… – Я поняла, что он улыбается. – Что ж, на нет и суда нет. Тогда давай пророчество…
Ночью я просыпалась едва ли не каждые полчаса, так как ужасно волновалась из‑за того, что должно было произойти днем. В половине четвертого моему терпению пришел конец, и я достала дневник, желая посмотреть, как сложится наступающий день и какие события ждут меня в ближайшем будущем.
Взяв фонарик, я с бьющимся сердцем открыла дневник. Мне пришлось протереть глаза, чтобы убедиться в правильности написанного. Слова то появлялись, то исчезали, фразы оставались незаконченными, не имели смысла и тоже, едва появляясь, исчезали. Буквы как будто в полном беспорядке спрыгивали со страницы. Похоже, в дневнике царила такая же сумятица, как у меня в голове, и он был не способен сформулировать ни одной мысли. Я закрыла его и сосчитала до десяти, после чего, не теряя надежды, вновь открыла его. Слова все так же бессмысленно прыгали по странице.
Какие бы планы мы ни строили на завтра вместе с Уэсли, ручаться ни за что нельзя. Ясно одно. День будет таким, каким я его сделаю, и он еще не прописан в дневнике. Пока все в моих руках.
В те минуты, когда мне удавалось задремать, мне снилось, как вдребезги разбивается стекло и я бегу по стеклянному полю, а так как день ветреный, то осколки бились об меня, царапали мне лицо, руки, тело, раздирали в клочья кожу. Мне никак не удавалось добраться до сада, я словно потерялась среди стеклянных рядов, а у окна стояла женщина и смотрела на меня сквозь упавшие на лицо волосы. Но каждый раз, когда загоралась молния, я видела ее лицо, и это было лицо Розалин. Каждый раз я просыпалась вся в поту, с колотящимся сердцем и боялась открыть глаза. Потом я снова засыпала и снова попадала в тот же сон. В пятнадцать минут седьмого я отчаялась заснуть и встала с постели. Хотя моей главной задачей было вернуть маму к нормальной жизни, я заглянула к ней, как ни странно, в надежде, что лучше ей не стало. Не знаю почему – конечно же мне всем сердцем хотелось увидеть ее здоровой, – но у любого человека есть некое пространство в самой глубине его существа, где находится кнопка саморазрушения, и это пространство не стремится обнаружить себя.
В первый раз за все время пребывания у родственников я раньше их, без пятнадцати семь, спустилась вниз. Взяв чай, устроилась в гостиной и постаралась сосредоточиться на книжке о девочке‑невидимке, которую мне подарила Фиона. В среднем я прочитывала по параграфу в день, но тут, верно, чтение захватило меня, потому что я не видела и не слышала, как появился почтальон, зато услышала, как падают на пол конверты. Получая удовольствие от нарушения любого правила в доме, где жизнь напоминала безукоризненно отлаженный механизм, я помчалась в холл. Я уже почти держала письма в руках, как, откуда ни возьмись, появилась рука и забрала их у меня из‑под носа, словно с небес упал стервятник и унес свою законную добычу.
– Тамара, не стоит беспокоиться, – радостно произнесла Розалин, пряча письма в карман фартука.
– Я и не беспокоюсь. Просто хотела их поднять. И вовсе я не собиралась их читать.
– Конечно же нет, – проговорила она так, словно такая мысль даже не приходила ей в голову. – Тебе надо успокоиться и радоваться жизни, – с улыбкой заметила Розалин и потрепала меня по плечу.
– Спасибо, – отозвалась я, тоже с улыбкой. – Знаете, иногда вам надо кому‑то передоверять свои дела.
И я последовала за Розалин в кухню.
– Зачем, если мне так нравится? – Розалин сразу взялась за приготовление завтрака. – К тому же у Артура золотые руки, однако яичницу ему лучше не доверять, он будет жарить ее до сентября. Она фыркнула.
– Кстати насчет сентября. – Наконец‑то я решилась сказать об этом. – У нас, насколько я понимаю, договоренность жить тут до конца лета. Пока на дворе июль, и о сентябре никто не обмолвился ни словом.
– Ну да, скоро твой день рождения. – У Розалин загорелись глаза. – И нам обязательно надо решить, что мы будем делать. Хочешь устроить вечеринку? Или поедешь к своим друзьям в Дублин?
– В общем‑то, я думала пригласить сюда своих друзей. Пусть посмотрят, где я теперь живу и чем тут занимаюсь.
Розалин словно током ударило:
– Тут? Но…
– Я еще не решила, – торопливо отказалась я от неожиданно возникшей идеи. – Лауре и Зои далеко сюда ехать, да и для вас это будет настоящая морока…
Я ждала, что Розалин будет возражать, но она промолчала.
– Во всяком случае, я бы предпочла поговорить о своем будущем, а не о дне рождения, – сменила я тему. – Если мы все еще будем здесь в сентябре, а, насколько я понимаю, так оно и будет, то каким образом я буду ездить отсюда в свою школу? Здесь не ходят автобусы, за все время я ни одного не видела. И очень сомневаюсь, чтобы дядя Артур пожелал каждый день возить меня туда и обратно…
Я ждала чего‑то конкретного от Розалин и, как всегда, не дождалась. Она делала вид, будто ее ничего не интересует, кроме завтрака, поэтому отчаянно громыхала горшками и сковородами, что обычно служило знаком для моего пробуждения.
– Наверно, ты должна обсудить это с мамой. Я не могу ответить тебе вместо нее.
– Но, Розалин, как мне что‑то с ней обсуждать?
– Ты это о чем?
Стук, звон, грохот, треск. Кухня – центр мироздания.
– Вы знаете о чем. – Я встала рядом с ней, но она даже не повернула головы. – Мама ничего не говорит. Она все время молчит. У нее не в порядке с психикой, и я не понимаю, почему вы не хотите это признать.
– Тамара, с твоей мамой все в порядке. – Наконец она оставила в покое нож и повернулась ко мне. – Она просто… грустит. Надо дать ей время, и все само собой уладится. А теперь будь хорошей девочкой и достань мне из холодильника яйца, тогда я научу тебя готовить вкусный омлет, – с улыбкой сказала Розалин. – Положить тебе перцев?
– Перцев, – заносчиво повторила я и увидела, как засияло ее лицо. – Вкусных, сочных, отменяющих все проблемы перцев, – радостно произнесла я и передвинулась к холодильнику, когда на ее лице появилось мрачное выражение, после чего достала по одному зеленый и красный перец. – Эй, привет, мистер Зеленый Перец. Как насчет того, чтобы решить мою проблему? В какую школу я пойду в сентябре? – Я приложилась к нему ухом и прислушалась. – О нет, так не пойдет. – Я потрясла его. – Может быть, мне стоит послушать красный перец? Привет, мистер Красный Перец. Мне кажется, Розалин считает, что вам не по силам решить мои проблемы. А вы что думаете? Отправить нам маму в сумасшедший дом или держать ее наверху до самой смерти? – Я опять прислушалась. – Нет. Ничего. – Я положила перцы на стол. – Похоже, сегодня они не желают отвечать. Может быть, спросить луковицу? – спросила я, изображая энтузиазм. – Или натертый сыр?
– Тамара, – услышала я голос Артура, в котором звучало предостережение, и замолчала. Не говоря больше ни слова, я вышла из кухни и отправилась в гостиную. Обычно мы в гостиной не ели, но в этот раз Розалин принесла мне омлет туда. Милейшее создание – но вместо примирения я попросила принести соль.
В десять часов Розалин, нагруженная тяжелым подносом, должна была идти в другой дом, и я боялась, как бы ее мать не рассказала ей о моем визите. Правда, в дневнике об этом не было ни слова, однако я все равно боялась. В пятнадцать минут одиннадцатого к дому подъехала машина доктора Гедада. Набрав полную грудь воздуха, я отперла калитку.
– Вы, верно, Тамара, – радостно произнес он, направляясь к крыльцу. И я не могла не улыбнуться ему в ответ. Высокий, худой, он отлично выглядел. У него уже начали седеть волосы, однако не было и намека на лысину. Я сразу же заметила высокие скулы и ласковые глаза, придававшие ему отчасти женственный вид, несмотря на явную мужественность и совсем не женскую красоту. Когда он вошел в дом, мы обменялись рукопожатием.
– Доброе утро. В этом году стоит отличное лето. – У доктора Гедада был глуховатый голос, словно во рту у него застрял кусочек хлеба, который мешал говорить, отчего приходилось растягивать слова, словно напевать их, но это ему ничуть не вредило. Несмотря на мадагаскарский акцент, у него проскакивали слова, произносимые с чисто ирландским blаs[59]. Звук был необычный и приятный на слух. Мне он тем более понравился, так как я увидела перед собой человека, который был способен внести новый дух в старый порядок вещей, потрясти его и преобразовать.
– Позвольте взять ваш портфель.
Я нервничала, меня бросало то в жар, то в холод, и я понятия не имела, как себя вести. К тому же мне с трудом удавалось отвести взгляд от двери.
– Нет, Тамара, спасибо, – отозвался доктор Гедад. – Портфель мне еще понадобится.
– О да, конечно.
– Насколько я понимаю, вы позвали меня к своей маме?
– Да. Она наверху. Пойдемте.
– Спасибо, Тамара. Я очень сочувствую вам из‑за смерти вашего отца. Уэсли рассказал мне об этом. Наверно, вы обе тяжело переживаете случившееся.
– Да. Спасибо, – с улыбкой ответила я, напрасно стараясь проглотить застрявший в горле комок, который появлялся каждый раз, стоило кому‑то заговорить о папе.
Я направилась наверх и уже начала думать, что справлюсь со своей задачей и верну маму, хоть и потеряю Уэсли, как распахнулась входная дверь. Через порог переступила Розалин, держа в руках тарелку, накрытую фольгой. Она поглядела на доктора Гедада так, словно он был безжалостным потрошителем. И побелела как мел.
– Доброе утро, – учтиво произнес доктор Гедад.
– Кто вы?.. – Розалин перевела взгляд со странного человека в ее холле на меня, потом опять на него. Она прищурилась: – Вы наш новый врач?
– Правильно, – довольно весело произнес доктор Гедад и спустился с лестницы. «Нет!» – мысленно прокричала я.
– Приятно с вами познакомиться, миссис…
– Розалин, – торопливо произнесла она, поглядев на меня, потом опять на него. – Меня зовут Розалин. Добро пожаловать в наш город.
Они обменялись рукопожатием.
– Очень вам благодарен за то, что вы и ваш муж дали работу моему сыну Уэсли.
Розалин поглядела на меня, испытывая явную неловкость.
– О да, он нам очень помогает, – проговорила она, как отрезала. – Доктор, – смущенно произнесла она, – а что?.. Почему?.. Тамара, ты заболела?
– Нет, я не заболела, Розалин, спасибо. Доктор Гедад, нам сюда, – поспешила я пригласить доктора наверх и побежала вверх по лестнице.
– Ты куда?
– К маме, – ответила я настолько вежливо, насколько мне хватило сил.
– Нет, Тамара, ты же не хочешь ее побеспокоить, – сказала Розалин, улыбнувшись мне и обратив озабоченное лицо к доктору Гедаду, словно намекая ему, что девочка, мол, не в себе. – Тебе самой известно, как важно для нее сейчас много спать. – Она посмотрела на врача: – Ей не хватало сна, что неудивительно при сложившихся обстоятельствах.
– Конечно, – важно кивнул доктор и посмотрел на меня. – Наверно, мне лучше не тревожить ее теперь. Я загляну в другой раз.
– Нет! – крикнула я. – Розалин, она уже целую неделю только и делает, что спит.
Я не могла контролировать свой голос, который напомнил мне о стонах и криках визгливой скрипки.
– Естественно, ведь она почти не спит ночью, – твердо произнесла Розалин. – Не хотите чаю, доктор? Вы не поверите, но я положила в пирог соль вместо сахара. Мама чуть не упала. – Она засмеялась. – Знаю, знаю, ей нельзя есть пирог на завтрак, – извиняющимся тоном проговорила Розалин.
– Как себя чувствует ваша матушка? – спросил доктор Гедад. – Мне говорили, ей нездоровится.
– Я все расскажу вам за чашкой чая, – с живостью ответила Розалин, на что доктор Гедад рассмеялся и снова стал спускаться с лестницы. – Вам, Розалин, чрезвычайно трудно отказать.
Неподвижно стоя там, где остановилась, я с открытым ртом наблюдала за происходящим. В дневнике я уже прочитала о том, что так будет, но не могла поверить своим глазам: доктор с легкостью поддался уговорам Розалин, тогда как наверху его ждала по‑настоящему больная женщина.
– Пусть твоя мама еще немного отдохнет, – сказал доктор Гедад. – Я загляну к ней попозже.
– Хорошо, – прошептала я, пытаясь сдержать слезы, потому что понимала: он повторит наверху все, что ему скажет Розалин во время чаепития. Хотя мне все было известно наперед, я все же постаралась проникнуть в кухню, однако Розалин закрыла перед моим носом дверь.
– Если не возражаешь, Тамара, я бы хотела поговорить с доктором наедине о моей маме. Хочу убедиться, что с ней не происходит ничего плохого. Мне кажется, несколько дней она немного не в себе.
Я поспешно сглотнула слюну, потому что почувствовала себя виноватой, ведь это мое появление могло плохо сказаться на состоянии матери Розалин, однако чувство вины исчезло, едва успев появиться, и я вновь разозлилась. Мне было плевать на старуху, и я не могла сдержать гнева из‑за того, что Розалин не пустила доктора к моей маме.
– Да, конечно, Розалин, я все понимаю, но мне нужно сделать в точности то же самое для моей мамы, – с вызовом произнесла я и повернулась к ней спиной, прежде чем она успела вымолвить хоть слово, после чего вихрем метнулась наверх. Когда дверь в кухню закрылась, я вошла в мамину комнату. Она спала, свернувшись клубком, словно в утробе своей матери.
– Мама, – тихонько прошептала я, опускаясь на колени и несильно дергая ее за волосы. Она застонала.
– Проснись, мама.
Она открыла глаза.
– Мамочка, тебе нужно встать. Я позвала доктора. Он внизу. Спустись к нему. Или как‑то иначе привлеки его внимание. Пожалуйста, сделай это для меня.
Но она вновь со стоном закрыла глаза.
– Мамочка, послушай, это важно. Доктор сумеет тебе помочь. Она открыла глаза.
– Нет, – прохрипела она.
– Знаю, мама, знаю, ты очень сильно тоскуешь по папе. Я знаю, ты очень любила его и, наверно, думаешь, что жизнь больше никогда не будет лучше, но это не так, надо только постараться, и она станет лучше.
Мама закрыла глаза.
– Пожалуйста, мамочка, – прошептала я, и слезы хлынули у меня из глаз. – Ты должна сделать это для меня.
Заснув, мама снова задышала медленно и глубоко, а я стояла на коленях возле ее кровати и плакала.
С первого этажа до меня доносились приглушенные голоса беседовавших в кухне доктора Гедада и Розалин. В конце концов кухонная дверь отворилась, и я, вытерев слезы, опять потрясла маму, чтобы разбудить ее.
– Ладно, мама, он будет тут. Тебе надо всего лишь подойти к двери. Это все. Больше от тебя ничего не требуется.
Она испугалась, поняв, что мне удалось разбудить ее.
– Пожалуйста, мама.
Она была в замешательстве. Я выругалась и бросилась вниз, успев остановить Розалин, когда та уже открывала входную дверь.
– А, Тамара, я поговорил с Розалин и считаю, что твою маму лучше всего на некоторое время оставить в покое, но я вернусь, как только смогу быть ей полезным. Если захочешь позвать меня, вот моя карточка.
– Но я уже позвала вас, чтобы вы сегодня посмотрели мою маму.
– Это понятно, но мы поговорили с Розалин, и мне ясно, что это делать не обязательно. Тебе не о чем беспокоиться. У твоей мамы и вправду тяжелое время, но вряд ли у тебя есть серьезные причины тревожиться за ее здоровье. Уверен, ей надо отдохнуть, и тогда к ней вернется ясность мыслей, – по‑отечески проговорил доктор Гедад.
– Но вы ведь даже не взглянули на нее, – со злостью возразила я.
– Тамара… – предостерегающе произнесла Розалин.
Доктор Гедад явно чувствовал себя не в своей тарелке, потом я увидела по его лицу, что он усомнился в своем решении, он как будто спрашивал себя: какие основания у него доверять или не доверять Розалин? И Розалин тоже это увидела, поэтому тотчас принялась действовать.
– Доктор, мы благодарим вас за то, что вы к нам заглянули, – ласково произнесла она. – Пожалуйста, передайте привет Морин и вашему сыну…
– Уэсли, – подхватил доктор. – И вам спасибо. Благодарю за чай и булочки. Я не почувствовал в них ни крошки соли.
– О нет, соль была в яблочном пироге, – подевчоночьи засмеялась Розалин.
И доктор Гедад ушел. Розалин проводила его и повернулась ко мне лицом, но я прошагала мимо нее, открыла дверь и громко захлопнула ее за собой. Пошла по дороге. На улице было тепло, и сладко пахло свежескошенной травой и коровьим навозом. Издалека доносился шум газонокосилки Артура, и этот шум мотора для Артура, сконцентрировавшегося на неотложных задачах, заслонял весь остальной мир. Слева, и тоже довольно далеко, я заметила сестру Игнатиус в бело‑голубом одеянии посреди зеленого лугового пространства. Вся трепеща от ярости, словно в жилах у меня текла не кровь, а содовая шипучка, я бросилась к ней. Перед сестрой Игнатиус в траве стоял мольберт, и она вглядывалась в замок, поднимавшийся вверх примерно в четверти мили от нее, а прямо перед ней были лебединые озера в тени гигантского дуба. Солнце уже успело прогреть утренний воздух, и небо сияло голубизной, на которой не было ни единого облачка. Наверное, сестра Игнатиус настолько увлеклась своим занятием, что низко склонила голову к бумаге и проводила языком по губам, словно повторяя движения кисти.
– Ненавижу ее! – крикнула я, нарушив тишину и спугнув стайку птиц с ближайшего дерева, которые теперь торопливо перегруппировывались в небе, ища для себя другое укрытие. А я бежала и бежала в своих шлепанцах, не обращая внимания на порезы и уколы.
Когда я приблизилась к сестре Игнатиус, она не подняла головы.
– Здравствуй, Тамара, – весело произнесла она. – Сегодня прекрасное утро.
– Ненавижу ее! – крикнула я еще громче, встав рядом с монахиней.
Тогда сестра Игнатиус посмотрела на меня испуганным взглядом круглых глаз. Она торопливо покачала головой и замахала руками, словно, стоя на железнодорожных путях, пыталась остановить надвигающийся поезд.
– Да! Это правда! Я ненавижу ее! – безостановочно кричала я.
Сестра Игнатиус приложила указательный палец к губам и огляделась, как будто ей неожиданно потребовался туалет.
– Она отродье Сатаны! – не могла угомониться я.
– Ох, Тамара, – наконец‑то вырвалось у монахини, которая в смятении подняла руки вверх.
– Что? Мне плевать, что Он думает. Пусть повергнет меня ниц. Боже, забери меня отсюда, я наелась здешней жизни досыта и хочу вернуться домой. – Меня скрутило от отчаяния, и я упала на траву. Потом долго лежала, глядя в небо. – Вон то облако похоже на пенис.
– Ох, Тамара, перестань сейчас же, – немедленно отозвалась сестра Игнатиус.
– Почему? Разве это обижает вас? – стараясь быть саркастичной, спросила я, желая причинить как можно больше боли всем окружающим меня людям, какими бы хорошими и добрыми ни были они по отношению ко мне.
– Нет! Ты напугала белку, – произнесла она с самым несчастным видом. Ничего не понимая, я выпрямилась и выслушала ее долгую страстную речь. – Я целую неделю пыталась приручить ее. Оставляла на тарелке еду, и вот она моя – она не соответствовала распространенным историям о белках и о том, что их невозможно приручить. К сыру она не прикоснулась, а, не поверишь, «Тоффи попс» пришлись ей по вкусу. А теперь она убежала и никогда больше не вернется, и сестра Концептуа съест меня заживо за то, что я взяла ее «Тоффи попс». Полагаю, ты со своим драматическим появлением довела бедняжку до инфаркта, – вздохнула она и, несколько успокоившись, повернулась ко мне: – Кого ты ненавидишь? Полагаю, Розалин?
Я посмотрела на ее рисунок:
– Это белка? Похожа на слона с пушистым хвостом!
Поначалу сестра Игнатиус ужасно разозлилась, но потом, приглядевшись к своему творению, рассмеялась.
– Ох, Тамара, ну и зараза же ты. Ты это знаешь?
– Нет, – раздраженно ответила я, вскакивая на ноги. – Я не зараза, иначе не стала бы звать врача к маме. И мне бы это удалось, если бы не она.
Я шагала то в одну, то в другую сторону. Сестра Игнатиус серьезно глядела на меня.