– Этот художник настолько гениален, что рисует свои полотна вслепую. Нам понадобились оба его глаза, – ответил главарь. – Вашу маску!
Поигрывавший кинжалом хлыщ шагнул ко мне и с неприятной ухмылкой поинтересовался:
– Помочь? Это мы быстро…
– Стой! – крикнул почуявший вдруг неладное главарь, и я резким прыжком сорвался с места.
Потусторонняя сила будто подтолкнула в спину, позади впустую клацнул по камням арбалетный болт, а мгновение спустя выхваченный из широкого рукава кожаного плаща нож вонзился меж ребер только начавшего замахиваться кинжалом торопыги.
Изо рта смертельно раненного человека вырвался сдавленный сип, и я отшвырнул обмякшее тело под ноги чернокнижнику. Без толку – тот легко перемахнул через подельника и прямо в прыжке выбросил вперед крепко сжатый кулак. Унизанные костяными перстнями пальцы обожгли ледяным касанием скверны, и, хоть кожаное одеяние уберегло от грозившего поработить волю заклинания, неожиданный удар все же опрокинул меня на пол.
Даже не пытаясь подняться на ноги, я перекатился в сторону, и подхвативший второй арбалет стрелок вновь допустил промах. А вот чернокнижник в один миг оказался рядом и всем своим весом обрушился сверху. Но поздно – кончики пальцев вытянутой руки уже скользнули по холодной глади зеркала.
Бездна невидимым тараном вломилась в сознание, заточенные в душе бесы рванули навстречу родной стихии, стремясь перехватить контроль над телом, и в голове немедленно зазвучали чьи‑то призрачные голоса.
«Расслабься, успокойся, и все будет хорошо. Только расслабься и дай нам помочь тебе! Мы подарим могущество, о котором ты и не мечтал! Сокрушим всех врагов, наделим властью…»
|
|
Крутившаяся в голове молитва пламенной волной смыла наваждение, а потом провалившаяся в зазеркалье рука стиснула нити скверны, тянувшиеся от ожерелья чернокнижника в Бездну, и заставила – пусть и на один лишь краткий миг! – полыхнуть их огнем моей веры.
Навалившийся сзади главарь неожиданно всхлипнул, пытавшиеся выдавить мне глаз пальцы скользнули вбок и, царапнув ногтями скулу, сорвали с лица полумаску. Вцепившись в ворот хламиды, я стащил с себя чернокнижника, упершись левым предплечьем в гортань, прижал его к полу и всадил в живот вытащенное из‑под плаща шило. И сразу, даже не выдернув из раны трехгранный клинок, откатился в сторону.
Вовремя! Едва не зацепивший бедро арбалетный болт прошил полу плаща и с лязгом срикошетил от каменной кладки!
Вскочив на ноги, я под предательский звон колокольчиков метнулся в соседнее помещение и, на ходу стягивая кожаное одеяние, спрятался за угол. А когда заслышал топот сбежавшего со второго этажа арбалетчика, поспешил зашвырнуть скомканный плащ в темень уходившей куда‑то вниз лестницы. Серебро весело звякнуло о каменные ступени уже в подвале, и уловивший далекий перезвон стрелок смело ворвался в дверь.
И в тот же миг растянулся на полу, споткнувшись о своевременно подставленную ногу! Ни встать, ни дотянуться до отлетевшего при падении арбалета он уже не сумел – с силой опустившийся на висок каблук ботинка заставил его череп треснуть, будто гнилой орех.
Удостоверившись в смерти несчастного ублюдка, я вернулся к скорчившемуся у злополучного зеркала чернокнижнику и, пихнув в грудь подошвой, опрокинул его на спину. Спокойно выдернул загнанное в живот шило и, подавшись вперед, уверенным движением воткнул клинок в глазницу. Ощутил, как пронзившее мозг острие скользнуло по затылочной кости, и потянул рукоять обратно, извлекая оружие из уже мертвого тела.
|
|
Вот так! Никаких раненых, никаких пленных. Мне и одного смертного приговора с лихвой хватит, пожалуй.
Да и что такого он мог поведать дознавателям? И так все ясно. Да и не дали бы ход делу – нам на текущем этапе мир с Драгарном как воздух необходим.
Тут, потирая располосованное ногтями лицо, я заметил валявшуюся на полу бутылочку с вперившимся в меня глазом слепого художника и в сердцах пнул сорванную в пылу борьбы полумаску. Вот ведь незадача!
С тяжелым вздохом поднял стекляшку и, легонько потряхивая ее, отправился в подвал, откуда явственно тянуло отголосками скверны. Осторожно спустился по осклизлым ступеням, сошел с лестницы и невольно подался обратно, разглядев в тусклом свете стоявшего на каменной плите фонаря распятого на засыпном земляном полу человека. Точнее – существо, человеком некогда бывшее.
В полумраке изъеденная глубокими язвами и кишевшая червями плоть показалась просто омерзительной, от резкой вони заслезились глаза, и начал подкатывать к горлу комок тошноты. А потом я с ужасом осознал, что несчастный до сих пор находится на грани жизни и смерти. Пойманный в ловушку проклятой души бес не давал телу умереть, и благодаря этому чары, наложенные на пронзившие руки и ноги костяные костыли, продолжали и продолжали отравлять горожан.
|
|
Вот он – источник мора.
Я поставил бутылочку с глазным яблоком к фонарю и, проведя носком ботинка по земляному полу одну непрерывную черту, заключил в круг и себя, и бесноватого. Вполголоса прочитал короткую молитву, заставившую в судорогах забиться одержимого порождением Бездны человека, потом собрался с решимостью и как‑то очень уж легко вырвал нечистого из отравленной отчаянием жертвы.
Стиснул своей волей пытавшуюся вырваться на свободу тварь и подивился, какую прорву силы несет в себе потусторонняя сущность. Это отродье не чета бледным теням былых повелителей Пустоты, заключенным в моей душе!
Ключ к подлинному могуществу – вот что попало ко мне в руки. И ведь всего‑то лишь надо присовокупить беса к остальным нечистым! Просто выпить переполнявшую его скверну…
Я мечтательно улыбнулся, потом поднял бутылочку с плававшим в растворе оком и, подмигнув ему, зашвырнул нечистого – прощай, искуситель! – по уходившей в Бездну нити скверны. Глазное яблоко вздрогнуло и бесформенным комком слизи осело на дно стекляшки, стоило двум сошедшимся в схватке бесам в клочья разорвать своей яростью душу слепого живописца.
Личное могущество – это хорошо, но иногда надо делать что‑то и для других.
Например, прервать мучения бесноватого художника, по случайному стечению обстоятельств занятого сейчас написанием моего портрета.
Зачем, ну зачем кому‑то в тайной службе Драгарна лицезреть мою физиономию?
Ни к чему это. Я не тщеславный, мне еще пожить охота.
Работа такая, ничего не попишешь.
Алекс Кош