Дворикъ, куда забѣжала Норка, былъ самый обыкновенный дворикъ южнаго приморскаго городка. Въ такихъ городкахъ зимой скучно и пусто. Въ узкихъ улицахъ воетъ вѣтеръ, взбивая пыль; изрѣдка выпадаетъ снѣгъ и сейчасъ же стаетъ. Черное, какъ вернила, море грозно шумитъ, бьетъ въ берега тяжелыми мутными валами. Одиноко горитъ гдѣ-нибудь на скалѣ маячный огонь, указывая путь пароходамъ. Скучно въ такомъ городкѣ зимой.
Но не то лѣтомъ. Тгда море тихое-тихое и синее, какъ небо. Сонно поплескиваетъ оно въ нагрѣтые солнцемъ берега. Синѣютъ горы въ туманной дымкѣ, кое-гдѣ лежатъ на высотахъ серебряные снѣга. А внизу, у синяго моря, бѣлые домики выглядываютъ изъ густой зелени акацiй и кипарисовъ. Въ садахъ персики показываютъ алыя щечки солнцу. Повсюду изъ садовъ, съ каменныхъ стѣнокъ, изъ-за сквозныхъ заборовъ смотрятся пышныя мальвы, знойно-алыя розы, душистыя снѣжныя плети вьющагося лимоноса. Все
- 11 -
жадно и буйно живетъ подъ солнцемъ. А море чуть дышитъ, синее, съ бѣлыми парусами фелюгъ.
Въ такiе городки лѣтомъ съѣзжается много народу съ холоднаго сѣвера погрѣться на солнцѣ и покупаться въ морѣ. Тогда тихiе берега шумятъ веселыми звонкими голосками дѣтей, пестрятъ яркими платьями. И большiя дачи на холмахъ, укрытыя бархатными кипарисами, и маленькiе домики въ зелени скромныхъ акацiй и каштановъ – все заполняется гостями.
Такъ и тотъ домикъ, куда забѣжала Норка, въ это лѣто былъ занятъ прiѣзжими. Хозяйка-гречанка посдавала внаймы всѣ свои комнатушки. Началась горячая работа лѣта. Цѣлый день ставила хозяйка самовары, бѣгала на базаръ, стряпала. Цѣлый день по дворику раздавались крики:
– Хозяйка, самоваръ! Обѣдать скоро? Пришлите убрать комнату!..
И съ утра до вечера сновали по дворику прiѣзжiе: на море и съ моря.
Въ тотъ самый вечеръ, когда Норка лежала въ канавѣ, поглядывая на дыру въ заборѣ, во дворикъ гречанки зашла женщина съ узелкомъ и дѣвочкой на рукахъ. Должно быть, шли онѣ издалека: ихъ загорѣлыя лица были покрыты пылью. Хозяйка мыла во дворѣ посуду.
– Цего ти? Богъ дастъ.
Богъ дастъ! Слава Богу, милостыню пока не собираютъ. Не найдется ли вотъ какой работы, а нѣтъ – такъ нельзя ли напиться. Въ бассейнѣ вода холодная, а дѣвочка и такъ больная.
Гречанка показала на кадушку. Правда, нужна
- 12 -
ей работница на лѣто – гостей много – только съ дѣвчонкой никто не возьметъ. Нѣтъ, нѣтъ…
– Дѣвчонка-то? Да Катюшка у меня такъ прiучена… такъ прiучена… Да какъ приткну ее тамъ-гдѣ… цѣльный день голосу не подастъ. И ходить-то не ходитъ – ножки слабы, а четвертый годъ… И не дорого бы…
Гречанка перетирала посуду. А въ разсѣянныя уши тянулся печальный выпрашивающiй разсказъ.
Вотъ уже второй годъ маются онѣ съ дѣвчонкой по этимъ чужимъ мѣстамъ. Сами-то изъ Расеи, изъ-подъ Рязани. Польстился мужъ на хорошую службу, на пароходѣ служилъ лакеемъ… Померъ… Чахотка была. Завезъ въ такiе края, что и не выберешься… Да и на родной-то сторонѣ никакого обзаведенiя нѣтъ… Мѣщане они. Господи! Да хоть прибралъ бы ее Отецъ Милосердный да и съ дѣвчонкой бы! Только до осени перебиться, а тамъ виноградъ пойдетъ, сады копать… работа вѣрная. А по зимамъ… по зимамъ ходятъ онѣ куда-то табакъ вязать къ грекамъ, за тѣми вонъ горами…
– Не нузно… ходи…
Пошли дальше. А вечеръ совсѣмъ погустѣлъ. Уже давно запалъ въ море багровый шаръ солнца. Уже замигали красные и зеленые огоньки на побережьѣ. И вечерняя музыка уже заиграла на набережной гдѣ-то.
– А-а! Послюшъ… Подози…
Нуженъ былъ человѣкъ въ горячее время. И стали рядиться.
– А дѣвчонку я такъ приструню, что… камешкомъ сидѣть будетъ…
- 13 -
И тутъ же, положивъ узелокъ на лавку и посадивъ дѣвчонку на землю, принялась перетирать посуду.
А Катюшка сидѣла на землѣ и смотрѣла, какъ мать скоро-скоро играетъ бѣлыми блюдечками и гремитъ. Потомъ стала смотрѣть впередъ. Далеко внизу ползли красивые огоньки – три огонька. Шелъ пароходъ. Потомъ загудѣло оттуда и гудѣло долго, точно кричало всѣмъ – иду-у-у-у!..
И такъ долго гудѣло, что Катюшка сложила губки въ трубочку и тянула:
– У-у-у-у…
Ночной жукъ протянулъ черезъ дворъ на каштанъ и тоже трубилъ:
… Ви-жу-у-у-у-у…
Катюшка повернула голову, насторожилась и слушала. Нѣтъ ничего, – одна темнота внизу, а вверху звѣзды.
_______
III. – Встрѣча.
Утреннiя тѣни потянулись отъ домика, отъ сарая и отъ лежавшей на пустой бочки. Выбравшiйся изъ сарая пѣтухъ хотѣлъ, было, крикнуть привѣтъ кормушкѣ, уже взмахнулъ крыльями, но сейчасъ же опустилъ ихъ, поджалъ ногу и замеръ. Тамъ, у бочки, виднѣлось что-то сообенное.
…Ток-то-то-то-то-о-о… – тревожно завелъ пѣтухъ, предупреждая своихъ, и если слушать внимательно, можно было, пожалуй, въ токаньи пѣтуха уловить тревожный вопросъ:
- 14 -
– Что т-такое?..
Онъ ступилъ шага два, опять подобралъ ногу и уставился глазомъ. Странно. То, что онъ принялъ сначала за бѣлый камень, пошевелилось и вытянуло руку. И даже сказало тоненькимъ голоскомъ:
– Ти-ти-ти…
Тогда пѣтухъ понялъ. Онъ рѣшительно сдѣлалъ шага три и еще разъ приглядѣлся. Ну, конечно, маленькiй человѣкъ, а въ рукѣ кусокъ хлѣба.
Пѣтухъ не ошибся. Въ тѣни старой разсохшейся бочки сидѣла Катюшка и задумчиво глядѣла на разстилавшееся внизу море, синее, съ бѣловатыми полосами теченiй. Утреннiя фелюги рыбаковъ точно уснули, укрывшись парусами. И казалось, что это небо опустилось на землю и движутся по этому небу огромныя бѣлокрылыя птицы.
Пѣтухъ подходилъ, мѣрно вытягивая ноги и встряхивая алымъ на солнцѣ гребнемъ. Подошелъ незамѣтно, нацѣлился, и звонкое – цо-цо-цо!.. весело раскатилось по дворику.
Произошло такъ стремительно. Откинувшись назадъ, на руки, Катюшка глядѣла, какъ куры рвали ея кусокъ, а изъ сарайчика, выпятивъ бѣлыя груди и размахивая крыльями, неслись на нее гуси. Она закрылась рукой и старалась отползти за бочку.
Шумъ на дворѣ обезпокоилъ Норку. Она выбралась изъ угла и осторожно выглянула на свѣтъ. Увидала открытыя окна дома, чужихъ людей въ
- 15 -
двери кухни, Катюшку на землѣ. Помялась на порогѣ и повернула въ уголъ.
Солнце подымалось выше и выше и припекало сильнѣе. Тѣнь отъ бочки становилось короче и, наконецъ, уползла. Палило въ голову. Катюшка подняла руки и закрылась. Это она всегда дѣлала, когда начинала чесаться голова.
– Ма-а–ма-а! Бо-бо…
Повернулась къ кухнѣ и звала.
– Ну, чего ты… Вотъ я подую. У киски боли, у собачки боли…
Мать спѣшила.
– Матренъ! Самоваръ баринъ зовутъ! Карѣй!
Матрена схватила Катюшку и посадила въ бочку, въ холодокъ.
– И не смѣй ревѣть!
Все кругомъ было залито неподвижнымъ слѣпящимъ зноемъ. Больно смотрѣть, какъ сверкали въ пыли осколки стекла. Тянуло и въ холодокъ жаромъ. Курилась пыль остатками утренней росы. Дремалось.
Изъ садика черезъ дворъ потянулись незнакомые люди съ бѣлыми простынями и въ бѣлыхъ шляпахъ: это прiѣзжiе шли купаться въ утреннемъ морѣ. Шли подъ яркими легкими зонтами, веселые, смѣющiеся яркому дню. Шли, насвистывая, играя тросточками. Вертлявый мальчуганъ набѣгу щелкнулъ палкой по гулкой бочкѣ. Испугано вскинула Катюшка смыкавшiеся вѣки и слушала удаляющiйся веселый посвистъ.
– Бо-бо-о… ма-а-ма-а…
Она всегда говорила – бо-бо и звала, когда ей
- 16 -
становилось страшно. Пробиравшiйся въ холодокъ котъ остановился передъ бочкой: облюбованное мѣстечко было занято. Котъ уныло пошелъ къ грудѣ бѣлыхъ камней, подъ каштанъ, и не обернулся на робкiй призывъ:
– Киси-киси…
Время подходило къ обѣду. Катюшка изъ бочки слышала крикливый незнакомый голосъ и другой знаокмый:
– Сейчасъ…
Видѣла, какъ мать пробѣгала куда-то съ тарелками, слышала, каък гремѣла посуда, какъ гдѣ-то опять посвистывали и кричали. Требовали обѣда.
– На, скорѣй! ѣшь…
Мелькнуло лицо матери. Въ рукѣ очутился кусочекъ мяса на косточкѣ. Хотѣлось ѣсть. Катюшка оглядѣла кусочекъ, погладила пальчикомъ и стала сосать.
Наконецъ, все успокоилось во дворѣ. Послѣ обѣда гости опять куда-то прошли. У кухни погромыхивала посуда, и плескалась вода. Тутъ вскорѣ случилось событiе, поразившее всѣхъ обитателей двора.
Пылало жаромъ. Куры зарылись въ пыль, гуси полоскались въ мутной водѣ корытца, задремалъ разморенный жарой котъ подъ каштаномъ, и пѣтухъ, стоя на одной ногѣ, щурился и раздумывалъ, не отойти ли ко сну. Бочка надъ головой накалилась, и становилось душно. Горячая капелька смолы упала на голую ногу и обожгла.
– Бо-бо-о!.. Ма-амъ…
Гремѣла посуда. Катюшка выглянула изъ бочки.
- 17 -
чужая и мать захватили большiя стопы тарелокъ и понесли на кухню. Опять стало тихо.
Нѣтъ ли гдѣ темнаго пятна?
Эти темныя пятна на землѣ, пятна прохладной тѣни, Катюшка хорошо знала. Не разъ приходилось забираться подъ кусты винограда или за кучу сложеннаго табаку, когда мать работала по садамъ и въ поляхъ. Она обвела взглядомъ бѣлую, залитую солнцемъ стѣну дома, синiй просторъ впереди, на который теперь больно было смотрѣть, и замѣтила темную полосу на землѣ, у сарая. Подняла голову, увидала открытую дверь сарая и на порогѣ… собаку.
Норка трусливо высматривала во дворъ. Она ни за что бы не вышла изъ укромнаго уголка, но ей страшно хотѣлось пить. Такъ хотѣлось пить, что она разинула пасть т перебирала челюстями, захватывая горячiй сухой воздухъ. Совсѣмъ рядомъ гуси полоскались въ корытцѣ. Норка сдѣлала шагъ, чтобы прыгнуть, и увидала Катюшку.
Чуть подалась назадъ. Четыре глаза смотрѣли другъ на друга.
Собака!!. Что-то знакомое. Эта худая лохматая собака, конечно, тотъ самый Шарикъ…
Она в ытянула рук уи поманила:
– Тц…а! Са-ликъ!..
Норка мелькомъ глянула на нее и пропала: какъ разъ въ это время изъ кухни вышла Матрена и выкинула что-то къ сарайчику.
Это былъ самый лучшiй часъ дня для всѣхъ обитаталей дворика. Все мигомъ проснулось и кинулось. Даже мертвымъ сномъ спавшiй котъ и
- 18 -
тотъ прилетѣлъ вѣтромъ. И вдругъ все шарахнулось въ стороны, вскинулась пыль, и полетѣли перья.
Изъ окна кухни выглянула гречанка, увидала мальчишку за заборомъ и накинулась.
– Ты смотли, сельтенокъ!
– Сама вѣдьма! Собака это пужаетъ…Другой мальчишка, гречонокъ, что-то крикнулъ, но хозяйка и его выругала уже по-своему. Поругались и разошлись.
Скоро дворъ успокоился, только Катюшка все еще съ недоумѣнiемъ и испугомъ смотрѣла на темное отверстiе сарая. Но тамъ уже ничего не было.
Собака…
Тамъ, гдѣ она жила съ матерью недавно, тоже была собака, но только бѣлая, какъ молоко. А эта другая… Тотъ бѣлый былъ Саликъ всегда лежалъ на дворѣ и такъ хорошо постукивала зубами и что-то схватывалъ ртомъ. А эта…
Она всматривалась въ сарай. Тамъ теперь не только темныя пятна тѣни: тамъ гдѣ-то жила собака. Но нужно уходить изъ бочки.
Катюшка перебралась ползкомъ къ двери сарая, вскарабкалась на приступокъ и заглянула. Лежали дрова. Было темно въ углахъ. Собаки не было. Но она знала, что нужно сдѣлать, чтобы была собака. Надо только сдѣлать языкомъ:
– Тц…и!
И сказать громко:
– Саликъ!
И она еще разъ заглянула въ сарай и сказала:
- 19 -
– Тц…а! Саликъ!
Норк аза ящиками услыхала призывъ и подняла голову. Насторожилась. Въ щель на свѣту она увидала голову надъ порожкомъ, маленькую голову и маленькую руку, которая манила. Выйти? Такъ захотѣлось выйти, поджать хвостъ и идти тихо-тихо, пригнуться и опустить голову. Бить не будутъ… Такая маленькая рука… Выйти? И опять услыхала:
– Тц…а! Са-ликъ!
Норка знала, что она не шарикъ, но она уже ко всему привыкла. Звали ее когда-то Альмой, потомъ Норкой, потомъ Султаномъ. Мальчишки на базарѣ кричали – Кутька! Фiйю! А разъ за ней шнался страшный человѣкъ съ палкой и кричалъ: Султанъ, Шайтанъ! Дѣло было не въ томъ, что кричали, а какъ. Въ тонкомъ голоскѣ Норкѣ послышалось знакомое, ласковое. Такъ иногда подзывалъ ее человѣкъ въ красной шапкѣ съ чернымъ хвостикомъ, хозяинъ, который возилъ ящикъ.
Она не могла остаться въ углу. Она пригнулась къ землѣ и, поджавъ робкiй хвостъ, выступила. Она подвигалась, опустивъ голову и уши, точно просила прощенiе за то, въ чемъ чувствовала себя виноватой. Шла, еле перебирая лапами и прислушиваясь къ жалобному писку за собой. Остановилась шага за два и завиляла хвостомъ у ногъ.
– Тц…а! Она видѣла манящiе пальцы, но не рѣшалась подойти. Такъ онѣ обѣ смотрѣли другъ на дружку. И вдругъ обѣ поняли, что ничего страшнаго нѣтъ
- 20 -
быть можетъ, прочли въ глазахъ. Катюшка вытянула руку съ зажатой, уже обглоданной косточкой, а Норка приблизилась и, вытянувъ голову, осторожно приняла даръ. Вильнула хвостомъ и весело побѣжала въ уголъ.
Съ этой минуты установилась дружба.
Вечеромъ солнце запало въ море огромнымъ пунцовымъ шаромъ. Было тихо во дворикѣ. Куры и гуси ушли на ночлегъ. Мелькнула неслышно первая летучая мышь. Потянули жуки къ каштанамъ. Проглядывали звѣзды. Катюшка сонно посматривала на потемнѣвшее море, гдѣ уже играли на мачтахъ фелюгъ покачивающiеся огоньки. Прислушивалась, каък гдѣ-то играетъ музыка. Рядомъ лежала свернутая изъ тряпокъ кукла, уже уснувшая, и жестяная коробка съ камешками. Поглядѣла на куклу. Завтра въ коробку надо налить воды и выкупать куклу. Завтра опять будетъ Саликъ… Завтра…
Летучая мышь пискунала налету и обвѣяла вѣтромъ.
– Ма-а-ма!
Зашуршали шаги по камешкамъ. Знакомые шаги. Мать подошла и взяла на руки.
– Умница ты моя! У-умница!
Въ тихомъ дворикѣ прозвучалъ поцѣлуй. Катюшка прижалась и оглянула дворикъ. Онъ совсѣмъ потемнѣлъ, ушелъ. Чуть маячила черная масса сарая. Опять вспомнилась собака.
– Тц…а – позвала Катюшка, пощелкивая языкомъ. – Саликъ… У-у…
– Умница! Ну, какой тамъ Шарикъ… Нашъ
- 21 -
Шарикъ далеко… А здѣсь котикъ у насъ… Приди, котикъ, ночевать, приди Катюшечку ка-а-чать…
– Телный Саликъ… У-у… – повторила Катюшка, показывая пальцемъ къ сараю.
Мать понесла ее на кухню, и слышалось въ затихшемъ дворикѣ:
„Ужъ какъ я тебѣ, коту-у,
За работу за-пла-чу-у…
Ушки вы-ы-де-е-ру-у“…
Снизу, отъ моря, набѣгали звуки оркестра. Изъ-за холмовъ вставала пока еще красноватая луна.
А ночью Норка долго бродила по дворику, обшаркивая углы и вылизывая птичьи кормушки, и только одна луна видѣла, какъ она стояла передъ запертой дверью кухни и втягивала носомъ. Хотѣлось ѣсть, и она едва сдерживалась, чтобы не заскулить. Пришлось бѣжать на базаръ, къ канавамъ. Уже къ разсвѣту воротилась она. И опять была неспокойная ночь въ сараѣ. Скулили щенята, и пѣтухъ то и дѣло просыпался и пугалъ крикомъ.
________