(ЧЕРНОВОЙ НАБРОСОК 1857—1858 ГОДОВ) [28]
[Первая половина рукописи]
Написано в октябре 1857 — мае 1858 г.
Впервые полностью опубликовано ИМЛ
на языке оригинала в 1939 г.
под заголовком «Grundrisse der Kritik
der politischen Oekonmnie (Rohentwurf)
1857—1858»
Печатается по рукописи
Перевод с немецкого
II. ГЛАВА О ДЕНЬГАХ
[А) НЕСОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ ПРУДОНИСТСКОЙ КОНЦЕПЦИИ «РАБОЧИХ ДЕНЕГ». ДЕНЬГИ КАК НЕОБХОДИМЫЙ РЕЗУЛЬТАТ РАЗВИТИЯ ТОВАРНОЙ ФОРМЫПРОДУКТА]
[1) НЕПОНИМАНИЕ ПРУДОНИСТАМИ ВНУТРЕННЕЙ СВЯЗИ МЕЖДУ ПРОИЗВОДСТВОМ, РАСПРЕДЕЛЕНИЕМ И ОБРАЩЕНИЕМ И ПЕРВЕНСТВУЮЩЕЙ РОЛИ ОТНОШЕНИЙ ПРОИЗВОДСТВА]
[а) Иллюзии прудониста Даримона: ошибочное отождествление денежного обращения с кредитом и преувеличение роли банков в регулировании денежного рынка]
[1—1] «Все зло происходит от преобладающей роли драгоценных металлов, которую упорно сохраняют за ними в обращении и обмене» (Alfred Darimon, De la Reforme des Banques. Paris, 1856, стр. 1—2).
Вначале Даримон рассматривает меры, которые Французский банк предпринял в октябре 1855 г., чтобы приостановить усиливающееся сокращение своей наличности (стр. 2). Даримон хочет показать в статистической таблице положение этого банка в течение последних шести месяцев, предшествовавших октябрьским мерам. С этой целью Даримон сопоставляет его запас металла в слитках в течение каждого из этих шести месяцев с «колебаниями портфеля», т. е. с массой произведенных банком учетных операций (с массой имеющихся в его портфеле ценных бумаг, векселей). Число, выражающее стоимость находящихся во владении банка ценных бумаг, «представляет», по Даримону,
«большую или меньшую нужду, которую публика испытывает в его услугах, или, что сводится к тому же, потребности обращения »(стр. 2).
|
|
Что сводится к тому же? Нет, отнюдь не сводится. Если бы масса предъявленных к учету векселей была тождественна с «потребностями обращения», денежного обращения в собственном смысле, то обращение банкнот должно было бы определяться массой учтенных векселей. Однако это движение в среднем не только не протекает параллельно, но часто — в противоположном направлении. Масса учтенных векселей и ее колебания выражают потребности кредита, тогда как масса обращающихся денег определяется совершенно иными влияниями. Чтобы сделать какие-либо выводы относительно обращения, Даримон должен был бы, прежде всего, наряду с графами «запас металла в слитках» и «учтенные векселя», ввести графу — «сумма находящихся в обращении банкнот».
В самом деле, чтобы говорить о потребностях обращения, для этого прежде всего следовало установить действительные колебания обращения. Опущение этого звена, столь необходимого для сравнения, сразу выдает дилетантскую беспомощность и намеренное смешение потребностей кредита с потребностями денежного обращения, — смешение, на котором в сущности покоится вся тайна прудоновской премудрости. (Это все равно, что таблица смертности, в которой на одной стороне фигурировали бы заболевания, а на другой — смертные случаи, но были бы забыты данные о рождаемости.)
Две графы (см. стр. 3), даваемые Даримоном, графа металлического запаса банка с апреля по сентябрь, с одной стороны, движение его портфеля— с другой, ничего не выражают, кроме не требующего никаких статистических иллюстраций, тавтологического факта, что в той степени, в какой банку предъявлялись векселя с целью получения от него металла, портфель банка наполнялся векселями, а из его -подвала убывал металл. И даже эта тавтология, которую Даримон хочет доказать своей таблицей, не выражена в ней четким образом. Таблица показывает, наоборот, что с 12 апреля по 13 сентября 1855 г. металлический запас банка уменьшился примерно на 144 миллиона франков, между тем как сумма ценных бумаг в его портфеле увеличилась примерно на 108 миллионов[xiii] Таким образом, убыль запаса металла в слитках превосходит рост учтенных ценных бумаг на 36 миллионов. Этот общий итог пятимесячного движения обнаруживает, что оба движения не тождественны.
|
|
Более детальное сопоставление цифр показывает нам и другие несоответствия.
| Металлический запас банка | Учтенные банком ценные бумаги |
| 12 апреля — 432 614 798 фр. | 12 апреля — 322 904 314 фр. |
| 10 мая —420914029 фр. | 10 мая — 310 744926 фр. |
Иными словами: с 12 апреля по 10 мая металлический запас банка уменьшается на 11 700 769 фр., в то время как сумма ценных бумаг уменьшается на 12 159 388 фр.; т. е. уменьшение ценных бумаг превосходит уменьшение металлического запаса примерно на 1/2 миллиона (458 619 фр.). То же самое явление, но в гораздо более поразительном размере, обнаруживается, если мы сопоставим май и июнь.
| Металлический запас банка | Учтенные банком ценные бумаги |
| 10 мая — 420 914 029 фр. | 10 мая —310 744 926 фр. |
| 14 июня — 407 769 813 фр. | 14 июня — 310 369 439 фр. |
[1—2] Таким образом, с 10 мая по 14 июня металлический запас уменьшился на 13 144 216 фр. Возросли ли его ценные бумаги в той же мере? Наоборот, они за этот же промежуток времени сократились на 375 487 фр. Следовательно, здесь огромное падение на одной стороне сопровождается относительно слабым падением на другой стороне.
|
|
| Металлический запас банка | Учтенные банком ценные бумаги |
| 14 июня — 407 769 813 фр. | 14 июня — 310 369 439 фр. |
| 12 июля — 314 629 614 фр. | 12 июля — 381 699 257 фр. |
Сопоставление данных за июнь и июль показывает уменьшение металлического запаса на 93 140 199 и увеличение ценных бумаг на 71 329818 фр., т. е. уменьшение металлического запаса превосходит на 21 810 381 фр. увеличение портфеля.
| Металлический запас банка | Учтенные банком ценные бумаги |
| 12 июля — 314 629 614 фр. | 12 июля — 381 699 257 фр. |
| 9 августа — 338 784 444 фр. | 9 августа — 458 689 605 фр. |
Мы видим тут повышение на обеих сторонах: на стороне металлического запаса на 24 154 830, на стороне портфеля гораздо более значительное — на 76 990 348 фр.
| Металлический запас банка | Учтенные банком ценные бумаги |
| 9 августа — 338 784 444 фр. | 9 августа — 458 689 605 фр. |
| 13 сентября — 288 645 334 фр. | 13 сентября — 431 390 563 фр. |
Уменьшение металлического запаса на 50 139 110 фр. сопровождается здесь уменьшением ценных бумаг на 27 299 042 фр.
(В декабре 1855 г., несмотря на рестриктивные мероприятия Французского банка, его кассовая наличность снова уменьшилась на 24 миллиона.)
Соус, пригодный для гусака, годится и для гусыни. Истины, вытекающие из сопоставления друг с другом каждого из следующих друг за другом шести месяцев, столь же достоверны, как и истины, вытекающие из сопоставления обоих конечных пунктов, сделанного Даримоном. А что показывает сравнение? Истины, друг -друга взаимно уничтожающие. Один раз наблюдался рост портфеля при сокращении металлического запаса, но при этом сокращение последнего превышало размеры роста первого (июнь—июль). Трижды — сокращение металлического запаса, сопровождаемое сокращением портфеля, но при этом сокращение последнего дважды не покрывало сокращения первого (май—июнь и август—сентябрь), а один раз превосходило его (апрель—май); наконец, один раз наблюдалось увеличение металлического запаса и увеличение портфеля, но при этом первое не покрывало второго [июль—август].
Сокращение на одной стороне, увеличение на другой; сокращение на обеих сторонах, увеличение на обеих сторонах; стало быть, все, что угодно, но только не постоянная закономерность, и прежде всего не обратная пропорциональность; нет даже взаимодействия, ибо сокращение портфеля не может быть причиной сокращения металлического запаса, а увеличение портфеля — причиной увеличения металлического запаса. Обратная пропорциональность и взаимодействие не подтверждаются даже изолированным сравнением первого месяца с последним, которое производит Даримон. Так как увеличение портфеля на 108 миллионов франков не покрывает уменьшения металлического запаса на 144 миллиона, то остается не исключенной возможность того, что между увеличением на одной стороне [I—3] и уменьшением на другой нет никакой причинной связи. Статистическая иллюстрация не дает ответа, а, наоборот, вызывает ряд перекрещивающихся вопросов, вместо одной загадки возникает целая уйма.
Загадки действительно исчезли бы, если бы г-н Даримон наряду со своими графами металлического запаса и портфеля (учтенных ценных бумаг) ввел графу «обращение банкнот» и графу «вклады». Менее значительное по сравнению с ростом портфеля сокращение металлического запаса [если бы оно имело место] нашло бы себе объяснение в том, что одновременно возросли вклады в металле, или в том, что часть банкнот, выданных банком при учете векселей, не была обменена на металл, а осталась в обращении, или, наконец, в том, что выданные банком банкноты, не увеличив собой обращения, немедленно поступили обратно в виде вкладов или в порядке оплаты векселей, которым истек срок. Сокращение металлического запаса, сопровождающееся менее значительным сокращением портфеля ценных бумаг, объяснялось бы тем, что из банка были изъяты вклады, или тем, что банку были предъявлены к обмену на металл банкноты и его собственным учетным операциям был нанесен таким образом ущерб со стороны владельцев изъятых вкладов или обмененных на металл банкнот. Наконец, незначительное сокращение металлического запаса, сопровождающееся еще меньшим сокращением портфеля, объяснялось бы теми же самыми причинами (мы оставляем совершенно в стороне отлив металла для возмещения серебряных денег внутри страны, так как Даримон не включает этого в круг своего рассмотрения).
Но эти отсутствующие у Даримона графы, которые, таким образом, взаимно объясняли бы друг друга, доказали бы также нечто такое, доказательство чего отнюдь не входило в намерения Даримона, а именно, что удовлетворение растущих коммерческих потребностей со стороны банка не обусловливает неизбежно увеличения обращения его банкнот, что уменьшение или увеличение обращения банкнот не соответствует уменьшению или увеличению его металлического запаса, что банк не контролирует количества средств обращения, и т. д., — словом, они привели бы к таким выводам, которые ни в какой мере не устраивали г-на Даримона. Стремясь как можно скорее в кричащей форме провозгласить свое предвзятое мнение — противоположность между металлической основой банка, представленной в банковском металлическом запасе, и потребностями обращения, которые, по его воззрению, представлены в портфеле, — он вырывает из необходимого общего контекста две графы, которые в таком изолированном виде теряют всякий смысл или, в лучшем случае, свидетельствуют против него же. Мы остановились на этом факте для того, чтобы показать на конкретном примере, какую ценность представляют статистические и позитивные иллюстрации прудонистов. Экономические факты, вместо того чтобы подтверждать их теории, лишь доказывают неумение прудонистов справиться с фактами и правильно их использовать. Наоборот, их манера играть с фактами показывает генезис их теоретической абстракции.
Последуем за Даримоном далее.
Когда Французский банк увидел, что его металлический запас уменьшился на 144 миллиона, а портфель возрос на 108 миллионов, он 4 и 18 октября 1855 г. принял ряд мер для защиты своего подвала от своего портфеля. Банк последовательно повышал учетную ставку с 4% до 5%, затем с 5% до 6% и сократил срок принимаемых к учету векселей с 90 до 75 дней. Иными словами: банк утяжелил условия предоставления своего металла в распоряжение торговли. Что это доказывает?
«То», — говорит Даримон, — «что банк, организованный на нынешних началах, т. е. на основе господства золота и серебра, отказывает публике в услугах как раз в тот момент, когда публика больше всего в них нуждается» (там же, стр. 3).
Нужны ли были г-ну Даримону его цифры, чтобы доказать, что предложение удорожает свои услуги в той же мере, в какой спрос предъявляет к нему требования (и обгоняет его)? И разве те господа, которые представляют по отношению к банку «публику», не придерживаются той же «приятной привычки существования» [29]? Разве филантропы-хлеботорговцы, которые предъявляли свои векселя банку, чтобы получить банкноты, обменять эти банкноты на банковское золото, выменять это банковское золото на заграничный хлеб с тем, чтобы потом обменивать заграничный хлеб на деньги французской публики, — разве они руководствовались тем соображением, что так как публика сейчас больше всего нуждается в хлебе, то их долг — отпускать ей хлеб по более дешевым ценам? Разве не прибегали они, наоборот, к помощи банка для того, чтобы использовать в своих интересах рост хлебных цен, нужду публики, несоответствие спроса и предложения? И разве банк может быть изъят из действия этого всеобщего экономического закона? Quelle idee![xiv]
Но допустим, что нынешняя организация банков требует, чтобы золото накоплялось в столь большом количестве, что покупательное средство, которое могло бы быть применено наиболее полезным для нации образом в случае нужды в хлебе, оказывается обреченным на бездействие и что вообще капитал, который должен был бы пройти прибыльные [1—4] превращения в производстве, делается непроизводительной и инертной базой обращения. В этом случае речь шла бы, следовательно, о том, что при нынешней организации банков непроизводительный металлический запас все еще превышает свой необходимый минимум, так как экономия золота и серебра в рамках обращения еще не доведена до экономически допустимого предела. Речь шла бы о больших или меньших количествах — на одной и той же основе. Но вопрос был бы низведен с социалистических высот на плоскую равнину буржуазной практики, где он и рассматривается большинством английских буржуазных противников Английского банка. Quelle chute! [xv]
Или, быть может, у Даримона речь идет не о большей или меньшей экономизации металла при помощи банкнот и других банковских приемов, а о полном отказе от металлической основы? Но тогда опять-таки не годится ни статистическая басня, ни выводимая из нее мораль. Если банку при каких бы то ни было условиях приходится в случае нужды посылать благородные металлы за границу, то он должен их предварительно накопить, а для того чтобы заграница принимала их в обмен на свои товары, необходимо, чтобы они уже до этого прочно утвердили свое господство.
Отлив благородного металла из банка, по мнению Даримона, был вызван неурожаем и обусловленной им необходимостью импорта хлеба из-за границы. Он забывает про резкое уменьшение сбора шелка и необходимость массовой закупки его в Китае. Далее, говорит Даримон, этому отливу способствовали крупные и многочисленные операции, совпавшие с последними месяцами Парижской промышленной выставки [30]. Он опять-таки забывает про крупные спекулятивные операции за границей, которые проводили Credit Mobilier [31] и его соперники, чтобы, как говорит Исаак Перейр, показать, что французский капитал точно так же выделяется среди других капиталов своим космополитическим характером, как французский язык выделяется своим космополитическим характером среди других языков. К этому нужно добавить непроизводительные расходы, вызванные восточной войной [32]: заем в 750 миллионов.
Стало быть, с одной стороны — крупный и внезапный прорыв в двух важнейших отраслях французского производства! С другой стороны — необычайное применение французского капитала за границей в предприятиях, которые отнюдь не создавали непосредственного эквивалента и из которых кое-какие, возможно, никогда не покроют издержек своего производства! Чтобы покрыть, с одной стороны, сокращение отечественного производства путем ввоза, а с другой — рост вложений в иностранные промышленные предприятия, для этого требовались не знаки обращения, служащие для обмена эквивалентов, а сами эквиваленты, не деньги, а капитал. Сокращение французского отечественного производства во всяком случае не было эквивалентом для приложения французского капитала за границей.
Предположим теперь, что Французский банк не покоился на металлической основе и что заграница готова была принять французский эквивалент или французский капитал в любой форме, а не только в специфической форме благородных металлов. Разве банк не был бы точно так же вынужден повысить условия своего учета как раз в тот момент, когда «публика» больше всего требовала его услуг? В настоящее время те банкноты, при помощи которых банк учитывает векселя этой публики, представляют собой не что иное, как чеки на золото и серебро. При нашем же предположении они были бы чеками на получение известной доли национального запаса продуктов и на непосредственно готовую к применению рабочую силу нации; первый ограничен, а вторая может быть увеличена лишь в очень твердых пределах и в определенные периоды. С другой стороны, машина, печатающая бумаги, неистощима и действует как бы по мановению волшебного жезла. В то самое время, когда неурожаи хлеба и шелка сильно сократили непосредственно поддающееся обмену богатство нации, имели место вложения в иностранные железнодорожные и горные предприятия, закрепившие то же самое непосредственно поддающееся обмену богатство в такой форме, которая не создает непосредственного эквивалента, а, следовательно, на данный момент поглощает вложенное богатство без всякого возмещения! Непосредственно поддающееся обмену, пригодное для обращения и вывоза за границу богатство нации, таким образом, безусловно сократилось! С другой стороны — неограниченный рост банковских обязательств. Непосредственный результат: повышение цен на продукты, сырье и труд. С другой стороны — падение цены банкнот. Банк не умножил бы по мановению волшебного жезла национальное богатство, а только обесценил бы собственные бумаги посредством весьма обычной операции. С этим обесценением наступил бы внезапный застой производства!
Да нет же, — кричит прудонист. — Наша новая банковская организация не [1—5] удовлетворилась бы отрицательной заслугой — отменить металлическую основу, а все прочее оставить по-старому. Она создала бы совершенно новые условия производства и общения, а значит, вмешалась бы в дело при совершенно новых предпосылках. Разве в свое время возникновение даже и нынешних банков не революционизировало условий производства? Разве без концентрации кредита, осуществленной банками, без государственной ренты, которую они создали в противоположность земельной ренте, — а тем самым — без финансов в противоположность земельной собственности, без дохода с денег в противоположность доходу с земли, — разве без этого нового института обращения стали бы возможными современная крупная промышленность, акционерные предприятия и т. д., бесчисленные виды обращающихся ценных бумаг, которые в одинаковой мере являются как продуктами, так и условиями функционирования современной торговли и промышленности?
Тут мы подошли к основному вопросу, который уже не связан с исходным пунктом. В общем виде вопрос заключается в следующем: возможно ли путем изменения орудия обращения — организации обращения — революционизировать существующие производственные отношения и соответствующие им отношения распределения? Следующий вопрос: можно ли предпринять подобное преобразование обращения, не затрагивая существующих производственных отношений и покоящихся на них общественных отношений? Если бы оказалось, что каждое подобное преобразование обращения, в свою очередь, само уже предполагает изменение прочих условий производства и общественные перевороты, то, естественно, сразу же обнаружилась бы несостоятельность такого учения, которое предлагает свои фокусы в сфере обращения для того, чтобы, с одной стороны, избежать насильственного характера перемен, а с другой стороны, сделать самые эти перемены не предпосылкой, а, наоборот, постепенным результатом перестройки обращения. Достаточно установить ошибочность этой основной предпосылки, чтобы доказать наличие у приверженцев этих взглядов такого же непонимания относительно внутренней связи между производственными отношениями, отношениями распределения и отношениями обращения.
Тот исторический пример, на который указывалось выше, не может, конечно, иметь решающего значения, ибо современные кредитные учреждения были в одинаковой мере как причиной, так и следствием концентрации капитала; они образуют лишь один из моментов последней, а концентрация имущества ускоряется недостаточным развитием обращения (например, в Древнем Риме) столь же эффективно, как и облегчением обращения.
Надо было бы далее исследовать, или, вернее, дальнейшее исследование привело бы к постановке общего вопроса о том, могут ли различные цивилизованные формы денег — металлические, бумажные, кредитные, рабочие деньги (последние как социалистическая форма) — достичь того, чего от них требуют, без уничтожения самого производственного отношения, выраженного в категории денег; и, с другой стороны, не является ли опять-таки самоуничтожающимся требованием желать избавления от существенных условий какого-либо отношения путем всего лишь формального изменения этого отношения. Та или иная из различных форм денег может лучше другой соответствовать общественному производству на той или иной из его различных ступеней; одна форма денег может устранить такие недостатки, с которыми не в состоянии справиться другая; но ни одна из этих форм, пока они остаются формами денег, а деньги — существенным производственным отношением, не может уничтожить противоречий, присущих выраженному деньгами отношению, а может лишь преподнести их в той или иной форме. Никакая форма наемного труда, хотя одна из них может устранить недостатки другой, не в состоянии устранить недостатки самой системы наемного труда. Один рычаг, быть может, лучше чем другой, преодолевает сопротивление материи, находящейся в состоянии покоя. Но каждый из них основан на том, что сопротивление остается в силе.
Этот общий вопрос об отношении обращения к остальным производственным отношениям, разумеется, может быть поставлен лишь в конце. С самого же начала является подозрительным, что Прудон и К° ни разу не ставят этого вопроса в его чистой форме, а лишь отделываются при случае декламацией на этот счет. К тем местам, где этот вопрос так или иначе затрагивается, надо будет каждый раз внимательно присмотреться.
Уже из того, как Даримон приступает к делу, видно, что он полностью отождествляет денежное обращение и кредит, что экономически ошибочно. (Даровой кредит, заметим мимоходом, есть лишь лицемерно-мещанская и трусливая форма для положения: собственность — это кража[33]. Вместо того, чтобы рабочие отобрали у капиталистов капитал, пусть капиталисты будут вынуждены отдать его рабочим.) К этому также следует еще вернуться.
Что касается самой обсуждаемой темы, то Даримон пришел лишь к тому выводу, что банки, торгующие кредитом, подобно тому как купцы торгуют товарами или рабочие — трудом, продают его дороже, когда спрос повышается по сравнению с предложением, т. е. что они затрудняют публике пользование своими услугами в тот самый момент, когда она больше всего в них нуждается. Мы видели, что банк вынужден так поступать независимо от того, выпускает ли он обратимые или необратимые банкноты.
Действия Французского банка в октябре 1855 г., говорит Даримон, послужили поводом для «неистовых воплей» (там же, стр. 4) и «большого спора» между ним и представителями публики. Даримон резюмирует или утверждает, будто резюмирует эту дискуссию. В этом вопросе мы будем следовать за ним лишь от случая к случаю, ибо его резюме обнаруживает слабость обоих противников, их беспрестанное перескакивание с одного предмета на другой, топтания в сфере внешних причин. Каждый из обоих бойцов ежеминутно бросает свое оружие в поисках какого-либо другого. У обоих дело не доходит до ударов не только потому, что они постоянно меняют оружие, которым должны сражаться, но также и потому, что, едва они столкнутся в одном месте, как тотчас же перебегают на другое.
(С 1806 по 1855 г. учетная ставка во Франции не достигала 6%; в течение 50 лет оставался неизменным максимумом трехмесячный срок принимаемых к учету торговых векселей.)
Слабость, с которой у Даримона защищается банк, и его, Даримона, собственное неправильное представление видны, например, из следующего места приводимого Даримоном фиктивного [I—6] диалога.
Противник банка говорит:
«Благодаря вашей монополии вы являетесь распределителем и регулятором кредита. Когда вы проявляете суровость, то дисконтеры не только вам подражают, но и превосходят вас по суровости... Вашими мероприятиями вы вызвали застой в делах» (там же, стр. 5).
Банк отвечает, и притом «смиренно»:
«А что же мне, по-вашему, было делать — смиренно говорит банк... — Чтобы обезопасить себя от заграницы, я должен обезопасить себя от своих соотечественников... Прежде всего я должен предотвратить отлив звонкой монеты, без которой я ничего не значу и ничего не могу делать» (там же, стр. 5).
Банку приписывается нелепость. Его заставляют уклониться от вопроса и отделаться общей фразой, для того чтобы иметь возможность ответить ему тоже общей фразой. В этом диалоге банк разделяет иллюзию Даримона насчет того, что благодаря своей монополии банк действительно регулирует кредит. На самом же деле сила банка начинается лишь там, где кончается сила частных «дисконтеров», т. е. в тот момент, когда его собственная сила сама уже чрезвычайно ограничена. Пусть банк при застойном состоянии денежного рынка, когда всякий учтет по 21/2%, остановится на 5%, тогда дисконтеры, вместо того чтобы подражать ему, вырвут у него из-под носа все операции. Нигде это не обнаруживалось более наглядно, нежели в истории Английского банка со времени закона 1844 г.[34], который в отношении учетных операций и т. д. превратил Банк в действительного соперника частных банкиров. Чтобы обеспечить себе известную, и притом возрастающую, долю в учетных операциях в периоды застойного состояния денежного рынка, Английский банк постоянно был вынужден снижать учетную ставку, доводя ее не только до уровня частных банкиров, но часто даже ниже. Таким образом, его «регулирование кредита» следует понимать cum grano salis [xvi], между тем как Даримон делает исходным пунктом свое суеверное представление о безусловном контроле над денежным рынком и кредитом со стороны банка.
Вместо того чтобы критически исследовать условия действительной власти банка над денежным рынком, Даримон тотчас цепляется за фразу, что звонкая монета для банка — это все и что банк должен предотвратить ее отлив за границу. Один из профессоров Коллеж де Франс [35] (Шевалье) возражает:
«Золото и серебро — такие же товары, как и все другие... Металлические резервы банка нужны лишь для того, чтобы в критические моменты отправлять их за границу для необходимых закупок».
Банк отвечает:
«Металлические деньги — не такой же товар, как все другие; они — орудие обмена, и в силу этого титула они пользуются привилегией предписывать законы всем другим товарам».
Здесь между бойцами внезапно появляется Даримон:
«Следовательно, именно этой привилегии, которой пользуются золото и серебро, — привилегии быть единственными аутентичными орудиями обращения и обмена, — нужно приписать не только нынешний кризис, но и периодические торговые кризисы».
По мнению Даримона, чтобы справиться со всеми неприятностями кризисов,
«достаточно было бы того, чтобы золото и серебро стали такими же товарами, как и другие, или, точнее говоря, чтобы все товары стали орудиями обмена на тех же правах (аu meme titre) (в силу такого же титула), как золото и серебро; чтобы продукты действительно обменивались на продукты» (там же, стр. 5—7).
Как плоско поставлен здесь вопрос, являющийся предметом спора! Поскольку банк выпускает денежные обязательства (банкноты) и долговые обязательства на капитал, подлежащие оплате в золоте (или серебре) (депозитах), то он, само собой разумеется, лишь до известного момента может созерцать и переносить уменьшение своего металлического запаса, не реагируя на это. Подобные соображения не имеют никакого отношения к теории металлических денег. К теории кризисов Даримона мы еще вернемся.
В разделе «Краткая история кризисов обращения» [xvii] г-н Даримон опускает английский кризис 1809—1811 гг. и ограничивается тем, что, говоря о 1810 годе, отмечает назначение комитета о слитках, а, говоря о 1811 годе, опять опускает действительный кризис (начавшийся в 1809 г.) и ограничивается упоминанием о принятии палатой общин резолюции, утверждающей,
«что обесценение банкнот по отношению к слиткам вызвано не обесценением бумажных денег, а вздорожанием слитков»,
и о памфлете Рикардо[36]в котором выставляется противоположное утверждение, ведущее, по Даримону, к тому выводу, что
«наиболее совершенный вид денег — это бумажные деньги» (A. Durimon. De la reforme des banques. Paris, 1856, стр. 22—23).
Кризисы 1809 и 1811 гг. были в данном случае важны потому, что банк выпускал тогда необратимые банкноты, и, следовательно, кризисы ни в какой мере не вытекали из обратимости банкнот в золото (металл), и их, стало быть, никоим образом нельзя было предотвратить путем отмены этой обратимости. Даримон ловко обходит эти факты, опровергающие его теорию кризисов. Он цепляется за афоризм Рикардо [о преимуществах бумажных денег], хотя это не имело никакого отношения собственно к вопросу, рассматриваемому в рикардовском памфлете, - к вопросу об обесценении банкнот. Даримон игнорирует тот факт, что рикардовское учение о деньгах, с его ложными предпосылками, будто банк контролирует количество находящихся в обращении банкнот, будто количество средств обращения определяет цены, тогда как, наоборот, цены определяют количество средств обращения и т. д., — полностью опровергнуто. Во времена Рикардо еще не было никаких детальных исследований относительно явлений денежного обращения. Это мимоходом.
[б) Ошибочное объяснение кризисов привилегированным положением золота и серебра. Вопрос об обратимости банкнот в золото и серебро. Невозможность революционизировать буржуазные производственные отношения посредством банковских и денежных реформ]
Золото и серебро — такие же товары, как и все другие. Золото и серебро — не такие же товары, как все другие: как всеобщее орудие обмена они — привилегированные товары, и именно в силу этой привилегии они низводят на низшую ступень другие товары. Таков конечный анализ, к которому Даримон сводит этот антагонизм. Отмените привилегию золота и серебра, низведите их до ранга всех других товаров — решает Даримон в конечном счете, — и тогда у вас не будет специфических зол, связанных с золотыми и серебряными деньгами или с обратимыми в золото и серебро банкнотами. Этим вы устраните все беды. Или, лучше сказать, предоставьте всем товарам ту монополию, которой теперь обладают исключительно только золото и серебро. Сохраните папу, но сделайте каждого человека папой. Отмените деньги, превратив всякий товар в деньги и наделив его специфическими свойствами денег.
Здесь как раз возникает вопрос, не выражает ли формулированная Даримоном проблема свою собственную несуразность, в результате чего невозможность ее решения заложена уже в тех условиях, которые этой задачей поставлены. Ответ часто может заключаться лишь в критике вопроса, и вопрос часто может быть разрешен лишь [I—7] путем отрицания самого вопроса.
Действительный вопрос заключается в следующем: не вызывает ли сама буржуазная система обмена необходимости в специфическом орудии обмена? Не создает ли она необходимым образом особого эквивалента для всех стоимостей? Одна форма этого орудия обмена или этого эквивалента может быть более удобной, более подходящей, связанной с меньшими затруднениями, чем другая. Однако затруднения, проистекающие из существования особого орудия обмена, особого, но тем не менее всеобщего эквивалента, должны были бы все снова и снова возникать при всякой форме, хотя и различным образом. Конечно, от самого этого вопроса Даримон с энтузиазмом уходит. Отмените деньги и не отменяйте их! Отмените исключительную привилегию, которой обладают золото и серебро благодаря своей исключительности в качестве денег, но сделайте все товары деньгами, т. е. дайте им всем вместе такое свойство, которое не может существовать, будучи отделено от этой исключительности.
При отливах драгоценного металла действительно обнаруживается некоторое противоречие, которое Даримон преодолевает так же поверхностно, как и понимает. Оказывается, что золото и серебро не являются такими же товарами, как все другие, и современная политическая экономия внезапно и с ужасом замечает, что она время от времени все снова и снова возвращается к предрассудкам меркантилистской системы. Английские экономисты пытаются преодолеть трудность при помощи разграничения. В моменты таких денежных кризисов, говорят они, требуется не золото и серебро как деньги, не золото и серебро как монета, а золото и серебро как капитал. Они забывают добавить: как капитал, но капитал в определенной форме золота и серебра. Если бы капитал мог быть вывезен в любой форме, то отчего же происходит отлив именно этих товаров, в то время как большинство других товаров обесценивается из-за недостатка отлива?
Возьмем определенные примеры: отлив драгоценного металла вследствие неурожая внутри страны какого-нибудь основного продукта питания (например, хлеба), из-за неурожая за границей, вызывающего вздорожание какого-нибудь импортируемого предмета широкого потребления (например, чая); отлив драгоценного металла вследствие неурожая решающих видов промышленного сырья (хлопок, шерсть, шелк, лен); отлив драгоценного металла, обусловленный чрезмерным импортом (вследствие спекуляции, войны и т. д.). В случае неурожая внутри страны возмещение внезапных или длительных потерь какого-нибудь продукта (хлеба, чая, хлопка, льна и т. д.) наносит нации двойной ущерб. Часть ее вложенного капитала или труда не воспроизведена; это — действительные потери для производства. Часть воспроизведенного капитала должна быть отдана для того, чтобы заполнить образовавшиеся бреши, и притом такая часть, которая не находится в простой арифметической пропорции к потерям, так как на мировом рынке дефицитный продукт, вследствие уменьшения предложения и увеличения спроса, повышается в цене и не может не повышаться.
Необходимо точно исследовать, как выглядели бы такого рода кризисы, если отвлечься от денег, и какую определенность в рамках данных здесь отношений вносят деньги. (Основные случаи — это неурожай хлеба и чрезмерный импорт. Война разумеется сама собой, так как в непосредственно экономическом отношении это то же самое, как если бы нация кинула в воду часть своего капитала.)
В случае неурожая хлеба. Если рассматривать данную нацию по отношению к другой нации, то ясно, что ее капитал (а не только ее действительное богатство) уменьшился; это так же ясно, как и то, что крестьянин, у которого сгорело тесто и который теперь вынужден купить хлеб у пекаря, стал беднее на величину стоимости своей покупки. Что же касается отношений внутри страны, то кажется, что, поскольку речь идет о стоимости, повышение цены хлеба оставляет все по-старому (мы отвлекаемся от того, что произведение уменьшившегося количества хлеба на повысившуюся цену при действительных неурожаях никогда не равняется произведению нормального количества хлеба на меньшую цену).
Предположим, что в Англии произведен лишь 1 квартер пшеницы и что цена этого квартера достигает такой величины, какую прежде имели 30000000 квартеров. В этом случае нация (мы отвлекаемся от того, что у нее не было бы средств для воспроизводства как жизни, так и хлеба), если мы примем, что рабочее время, необходимое для воспроизводства 1 квар