Они пересекают дорогу (ноги у них в белой шерстке, а не в коричневой), поднимая фонтанчики пыли.
– Господи! – Джек и смеется, и плачет. Ударяет себя по лбу ребром ладони. – Кто это, Ричи‑бой? Можешь сказать?
Ричи, конечно же, может. Говорит Джеку, что увиденное им – очень уж живая, но.., ха‑ха.., галлюцинация.
– Разумеется, – соглашается Джек. – Гигантские кролики.
Отведи меня в ближайшее отделение «Анонимных алкоголиков». – Он выходит на дорогу, оглядывается на юго‑запад. На дымовую шапку. Там жители боятся теней, приходящих с вечером? Боятся наступления ночи? Боятся существа, которое забирает их детей? Им нужен копписмен? Разумеется, нужен.
Разумеется, они…
Что‑то лежит на дороге. Джек наклоняется и подбирает бейсболку с эмблемой «Милуокских пивоваров», которой не место в мире гигантских кроликов. Но бейсболка настоящая. А судя по пластмассовой полоске с дырочками, позволяющей менять размер, это детская бейсболка. Джек заглядывает внутрь, зная, что он там найдет, и находит надпись на белой бирке: «ТАЙ МАРШАЛЛ».
Бейсболка не такая мокрая, как джинсы Джека, но и не сухая. Похоже, думает он, она лежит на обочине дороги со вчерашнего дня.
Логично предположить, что похититель Тая перетащил его сюда, но Джек в это не верит. Однако остаточная вибрация вызывает другую мысль, другой образ: Рыбак, упрятав Тая в надежное место, шагает по этой проселочной дороге. Под мышкой у него коробка из‑под обуви, обернутая бумагой, с приклеенными липкой лентой псевдомарками. На голове – бейсболка Тая, на самой макушке, потому что Рыбаку она мала. Однако он не хочет увеличивать размер, хотя для этого и есть специальная пластмассовая полоска.
|
|
Не хочет, чтобы бейсболку Тая приняли за бейсболку взрослого мужчины. Потому что он дразнит Джека, приглашает Джека войти в игру.
– Схватил мальчика в нашем мире, – бормочет Джек. – Перенес в этот мир. Опутал по рукам и ногам, как паук опутывает муху. Он жив? Мертв? Думаю, жив. Не знаю почему. Может, потому, что мне хочется в это верить. Оставим это. Потом отправился туда, где оставил Ирму. Взял ее ногу и притащил мне.
Пронес по этому миру, затем перенесся в мой мир, чтобы положить ногу на моем крыльце. По пути, возможно, потерял бейсболку. Она упала с его головы?
Джек так не думает. Джек думает, что этот козел, эта мразь, этот меняющий миры, как перчатки, мешок дерьма специально оставил бейсболку на обочине. Знал, что Джек найдет ее, если забредет на эту дорогу.
Прижимая бейсболку к груди, совсем как болельщик на стадионе в Миллер‑парк, выказывающий уважение к флагу во время исполнения национального гимна, Джек закрывает глаза и сосредоточивается. Ему легче, чем он ожидал, кое‑какие навыки, похоже, не забываются: как чистить апельсин, как ездить на велосипеде, как переноситься из мира в мир.
«Такому мальчику, как ты, дешевое вино все равно ни к чему», – говорит его давний друг Спиди Паркер, и в голосе слышится смех. При этом Джека вдруг начинает качать, голова идет кругом. А мгновением позже сзади доносится шум приближающегося автомобиля.
Он отступает в сторону, одновременно открывая глаза. Видит асфальт.., это Новуэй‑Вэлли‑роуд, но…
Громкий автомобильный гудок режет слух, пыльный старый «форд» проскакивает мимо, зеркало со стороны пассажирского сиденья и нос Джека Сойера разделяют какие‑то девять дюймов. Его обдает волной теплого воздуха, с едким привкусом продуктов сгорания углеводородного горючего, до него доносится голос какого‑то деревенского парня: «…прочь с дороги, говнюк…»
|
|
– Терпеть не могу, когда меня обзывает говнюком выпускник какого‑то мухосранского коровьего колледжа, – говорит Джек голосом Рационального Ричарда и добавляет его фирменное: «Ха‑ха!» Но сердце выскакивает у него из груди. Черт, он появился в этом мире чуть ли не перед передним бампером «форда» этого парня.
«Пожалуйста, Джек, давай без глупостей, – просит его Ричард. – Тебе это все приснилось».
Но Джек знает, что это не так. И хотя в изумлении оглядывается, в глубине сердца изумления нет и в помине. Во‑первых, бейсболка у него в руках, бейсболка «Пивоваров», в которой пропал Тай Маршалл. И во‑вторых, мост через Тамарак аккурат за следующим подъемом. В другом мире, где мимо пробегают гигантские кролики, он отшагал не больше мили. В этом мире – по меньшей мере четыре.
«Так обстояло дело и раньше, – думает он. – Когда Джеки было шесть. Когда люди жили в Калифорнии и нигде больше».
Но это не так. Что‑то не так.
Джек стоит на обочине дороги, которая несколько секунд назад была проселочной, а теперь асфальтированная, стоит, уставившись на бейсболку Тая Маршалла и пытаясь точно определиться, что не так и почему не так, зная, что, возможно, ему больше не удастся перенестись в другой мир. Все это было очень давно, а кроме того, с тринадцати лет он всеми силами старался похоронить в глубинах памяти эти странные воспоминания детства. Другими словами, большую часть жизни. Человек не может, положив столь много времени, чтобы все позабыть, потом щелкнуть пальцами и ожидать…
|
|
Джек щелкает пальцами. Говорит теплому летнему утру:
«Что случилось, когда Джеки было шесть? – и отвечает на собственный вопрос:
– Когда Джеки было шесть, папа играл на трубе».
Но что сие означает?
– Не папа, – внезапно добавляет Джек. – Не мой папа. Декстер Гордон. И композиция называлась «Папа играет на трубе». А может, альбом. Пластинка. – Он стоит, качает головой, потом кивает. – Мелодии. Папины мелодии. «Папа играет на трубе». – И воспоминания становятся куда более полными. Музыка Декстера Гордона доносится из динамиков стереосистемы высшего класса.
Джеки Сойер за диваном, играет с игрушечным лондонским такси. Машинка такая тяжелая, что кажется, будто это вовсе и не игрушка. Его отец и отец Ричарда разговаривают. Фил Сойер и Морган Слоут.
«Вообрази, каким бы этот парень был здесь, – сказал дядя Морган, и вот тут Джек Сойер впервые заглянул в Долины. Когда Джеки было шесть, Джеки узнал слово. А…
– Когда Джеки исполнилось двенадцать, Джеки действительно отправился туда, – говорит он.
– Нелепо! – ревет сын Моргана. – Совершенно.., ха‑ха!..
Нелепо. Сейчас ты мне скажешь, что по небу и впрямь летали люди!»
Прежде чем Джек успевает что‑либо сказать ментальному двойнику своего друга, подъезжает другой автомобиль. Останавливается. Из окна подозрительно (это всего лишь привычное ей выражение лица, ничего больше) выглядывает Элвена Мортон, домоправительница Генри Лайдена:
– И что, во имя богов, ты тут делаешь, Джек Сойер?
Он одаривает ее улыбкой:
– Что‑то не спалось, миссис Мортон. Решил прогуляться, чтобы прочистить мозги.
– И ты всегда ходишь по росе, когда тебе хочется прочистить мозги? – спрашивает она, косясь на его джинсы, мокрые по колено и даже чуть выше. – Помогает?
– Похоже, я крепко задумался.
– Должно быть. Садись, я тебя подвезу. Если, конечно, мозги у тебя уже прочистились.
Джек не может не улыбнуться. Женщина она хорошая. Напоминает умершую мать (когда нетерпеливый сын спрашивал ее, что на обед и когда они будут есть, Лили Кевинью, случалось, отвечала: «Жареные голубки с луком, пудинг из ветра под соусом из воздуха на десерт, а получишь ты все через полчаса после того как».
– Полагаю, насколько возможно, мозги у меня сегодня уже прочистились. – Он обходит спереди старую коричневую «тойоту» миссис Мортон. На пассажирском сиденье лежит пакет из плотной бумаги, откуда торчат листья салата. Джек передвигает пакет на середину, садится.
– Я не знаю, удается ли ранней птичке склюнуть червячка, – она трогает «тойоту» с места, – но ранний покупатель берет в магазине Роя лучшую зелень. Это я точно знаю. Опять же, я хотела попасть туда до бездельников.
– Бездельников, миссис Мортон?
Подозрительности в ее взгляде прибавляется, она чуть склоняет голову, правый уголок рта опускается, будто она съела что‑то горькое.
– Усаживаются за прилавком для ленча и говорят о Рыбаке Кем он может быть, откуда, шведом, поляком, ирландцем, и, разумеется, что они с ним сделают, если поймают. А его давно бы поймали, не будь в начальниках полиции тупоголовый Дейл Гилбертсон. Так они говорят. Легко руководить, сидя за стойкой, с чашкой кофе в одной руке и сигаретой в другой. Так я, во всяком случае, думаю. Потому что половина из них получает пособие по безработице, но об этом они не заикаются. Мой отец, бывало, говорил: «Покажи мне человека, которому неохота заготавливать сено в июле, и я покажу тебе человека, который круглый год не ударяет пальцем о палец».
Джек устраивается на переднем сиденье, упирается коленями в бардачок и наблюдает, как дорога утекает под колеса. До поворота к его дому они доедут очень скоро. Брючины уже начали высыхать, и на душе у него удивительно легко. Компания Элвены Мортон приятна тем, что нет нужды поддерживать разговор, потому что Элвена рада сама говорить за двоих. Еще одно выражение Лили приходит на ум. Об очень разговорчивых (вроде дяди Моргана) она говаривала: «У него язык подвешен за середину, а оба конца работают».
Он улыбается, поднимает руку, чтобы скрыть улыбку от миссис Мортон. Она может спросить, что он услышал забавного. И как на это отвечать? Что, по его разумению, язык у нее подвешен за середину? Забавно и то, как его захлестывает поток мыслей и воспоминаний. Неужели только вчера он пытался позвонить матери, забыв, что она умерла? Такое ощущение, что происходило это в другой жизни. Может, тогда и была другая жизнь? Видит Бог, он уже не тот человек, который на рассвете этого самого дня перекинул ноги через край кровати с ощущением обреченности.
Энергия так и бурлит в нем, впервые с того дня.., с тех пор, как Дейл привез его по этой самой дороге и показал маленький, уютный дом, который принадлежал отцу Дейла.
Элвена Мортон тем временем все говорит и говорит:
– Должна признаться, я использую любой предлог, чтобы выйти из дома, когда он начинает день с Бешеного Монгола.
Бешеный Монгол по терминологии миссис Мортон – Висконсинская крыса. Джек понимающе кивает, не подозревая, что вскорости ему предстоит встретиться с человеком, прозвище которого – Бешеный Мадьяр. Жизнь полна совпадений.
– В Бешеного Монгола он всегда превращается рано утром, и я не раз и не два говорила ему: «Генри, если уж ты должен так кричать и говорить такие гадости и крутить эту ужасную музыку, детей, которые ее играют, нельзя подпускать к губной гармошке, а уж тем более к электрогитарам, почему это надо делать утром, если ты знаешь, что потом у тебя будет испорчен весь день?» И действительно, в четырех случаях из пяти, изобразив Бешеного Монгола, он вторую половину дня лежит в спальне с мешочком льда на лбу. В такие дни ленч он пропускает. На следующий день ужина я иногда не нахожу, я всегда оставляю его в определенном месте в холодильнике, если только он не говорит, что будет готовить сам. Но даже в этих случаях, думаю, он просто отправляет его в мусоропровод.
Джек хмыкает. Это все, что от него требуется. Ее слова проплывают над ним, и он думает о том, как положит кроссовку в пластиковый пакет с герметизирующей полоской, взяв ее каминными щипцами. Когда он привезет кроссовку с ногой в полицейский участок, начнется основная работа. Он думает, что надо посмотреть, нет ли в коробке чего‑то еще, проверить оберточную бумагу. Он хочет повнимательнее приглядеться к вырезкам из пакетиков с сахаром. Может, рядом с какой‑нибудь птичкой обнаружится название ресторана или кафе. Это маленькая зацепка, но…
– И он говорит: «Миссис Эм, я ничего не могу с собой поделать. Иногда просыпаюсь Крысой. И хотя потом мне за это приходится расплачиваться, в тот момент я счастлив. Абсолютно счастлив». Я тогда его спрашиваю: «Какое может быть счастье в музыке о детях, которые хотят убивать своих родителей, есть человеческие эмбрионы и заниматься сексом с животными?» В одной песне так и поется, Джек, я слышала это своими ушами.
На это он мне отвечает… Тпр‑ру. Приехали.
Они действительно у подъездной дорожки, ведущей к дому Генри. В четверти мили дальше виднеется крыша дома Джека.
Его пикап, стоящий у крыльца, поблескивает на солнце. Самого крыльца он не видит, не видит и лежащего на досках ужасного «подарка». Крыльцо ждет не дождется, когда с него уберут эту гадость.
– Я могу довезти тебя до дома, – говорит миссис Мортон. И чего я остановилась?
Джек, думая о кроссовке и запахе тухлой колбасы, улыбается, качает головой и открывает дверцу:
– Пожалуй, мне надо еще немного пройтись. Благо есть о чем подумать.
Она вновь очень подозрительно на него смотрит. И Джек думает, что подозрительность эту следует толковать как любовь.
Она знает, что благодаря Джеку жизнь для Генри расцвела новыми красками, и готова любить его только за это. Ему хочется на это надеяться. Он вдруг отмечает, что она ни разу не упомянула про бейсболку, которую он держит в руках, но, с другой стороны, к чему миссис Мортон упоминать о ней? В этой части мира у каждого мужчины их как минимум четыре.
Он шагает по дороге с растрепанными волосами (дни, когда от стригся в «Чез‑Чез» на Родео‑драйв, остались в далеком прошлом, это округ Каули, так что он пользуется услугами старика Херба Роупера, парикмахерская которого расположена на Чейз‑стрит), походка у него легкая, как у мальчика. Миссис Мортон выглядывает из окна и кричит вслед: «Переодень джинсы, Джек!
Как только вернешься домой! Не должны они сохнуть на тебе!
Вот так начинается артрит!»
Он поднимает руку, не оборачиваясь:
– Обязательно!
Пять минут спустя он сворачивает на подъездную дорожку к своему дому. Страх и депрессия, по крайней мере временно, исчезли бесследно. Экстаз тоже, и это хорошо. Негоже копписмену начинать расследование в состоянии экстаза.
При виде коробки, и оберточной бумаги, и перьев, и кроссовки со ступней, не следует об этом забывать, мысли Джека возвращаются к миссис Мортон, цитирующей великого Генри Лайдена: «Я ничего не могу с собой поделать. Иногда просыпаюсь Крысой. И хотя потом мне за это приходится расплачиваться, в тот момент я счастлив. Абсолютно счастлив».
Абсолютно счастлив. Будучи детективом, Джек испытывал это чувство иной раз при обследовании места преступления, чаще при допросе свидетеля, который знал больше, чем хотел сказать.., и каким‑то образом Джек Сойер практически всегда мог это уловить.
Он подозревает, что плотники испытывают такое же счастье, когда работа особенно спорится, скульпторы – когда им удается высечь особенно удачный нос или подбородок, архитекторы – когда линии, кажется, сами ложатся на ватман. Единственная проблема, что кто‑то во Френч‑Лэндинге (может, и в соседних городках, но Джек ставит на Френч‑Лэндинг) ликует от счастья, убивая детей и поедая их маленькие тельца.
Кто‑то во Френч‑Лэндинге все чаще и чаще просыпается Рыбаком.
* * *
Джек входит в дом через черный ход. Останавливается на кухне, чтобы взять коробку больших пакетов с герметизирующей полоской, пару мешков для мусора, совок и щетку. Открывает морозилку и ссыпает половину кубиков в один из мешков для мусора. По мнению Джека Сойера, нога Ирмы Френо достигла крайней стадии разложения, так что пора останавливать процесс.
Он ныряет в кабинет, берет блокнот, черный маркер и шариковую ручку. В гостиной останавливает свой выбор на коротких каминных щипцах. К тому времени, когда выходит на крыльцо, он уже лейтенант Джек Сойер.
«Я – КОППИСМЕН, – думает он, улыбаясь. – Защитник американского образа жизни, друг избитых, покалеченных и мертвых».
Потом, когда его взгляд падает на лежащую на досках кроссовку, окруженную облаком вони, улыбка с лица сходит. Он чувствует ту же безмерную жалость, которую испытали мы, увидев тельце Ирмы в заброшенной забегаловке. Он делает все, чтобы должным образом почтить отрубленную ногу, точно так же, как мы должным образом почтили убитого ребенка. Он думает обо всех вскрытиях, на которых ему пришлось присутствовать, о том, что за грубыми шутками медицинских экспертов обычно стоит печаль и жалость о безвременно ушедших из жизни.
– Ирма, это ты? – тихо говорит он. – Если да, помоги мне.
Поговори со мной. Сейчас мертвые должны помочь живым. – Не отдавая себе отчета, Джек целует пальцы и посылает воздушный поцелуй кроссовке. «Я хотел бы убить человека.., или нелюдь.., который сотворил такое. Содрать с него кожу. Посмотреть, как он навалит в штаны от страха, а потом отправить его в мир иной в собственном дерьме».
Но это недостойные мысли, и он отметает их.
Первый пакет предназначен для кроссовки с остатками ноги.
Каминными щипцами он опускает кроссовку в пакет. Защепляет герметизирующую полоску. Маркирует пакет датой. Шариковой ручкой заносит в блокнот описание вещественного доказательства. Пакет отправляется в мешок для мусора, в который насыпан лед.
Второй пакет для бейсболки. Тут каминные щипцы не нужны. Он уже держал ее в руках. Джек опускает бейсболку в пакет. Защепляет герметизирующую полоску. Маркером ставит дату, заносит в блокнот описание.
Третий пакет для коричневой оберточной бумаги. Минуту‑другую Джек держит ее щипцами перед собой, внимательно рассматривая псевдомарки с птичками. «ИЗГОТОВЛЕНО „ДОМИНО“, напечатано под каждой картинкой, но это все. Названия ресторана или кафе нет. В пакет. Герметизирующая полоска защеплена. Дата проставлена. Описание вещественного доказательства в блокноте.
Джек сметает перья и отправляет их в четвертый пакет. Часть перьев осталась в коробке. Каминными щипцами Джек берется за коробку, переворачивает ее над совком, и сердце затрепыхалось в груди, как кулак ударяет по левой половине. Что‑то написано на дне коробки. Тем же маркером «Шарпи», такими же перекошенными буквами. И тот, кто писал, знал, кому пишет. Не внешнему Джеку Сойеру, каким его видят в этом мире. В этом случае он, Рыбак, без сомнения, назвал бы Джека Голливудом.
Послание адресовано внутреннему, никому не видимому Джеку Сойеру и ребенку, который вырос в Джека «Голливуда»
Сойера.
Загляни в «Закусим у Эда», копписмен. Твой друг,
РЫБАК.
– Твой друг, – бормочет Джек. – Да, – поднимает коробку щипцами и кладет ее во второй мешок для мусора. Потом складывает горкой вещественные доказательства. Выглядят они прозаично, точно так же, как и другие вещественные доказательства, которые смотрели на него со страниц криминальных журналов.
Он идет в дом и набирает номер Генри. Боится, что попадет на миссис Мортон, но нет, трубку, слава богу, берет Генри. Похоже, он уже больше не Крыса, хотя трансформация еще не закончена: в трубке слышен грохот электрических гитар.
Генри знает, где находится «Закусим у Эда», но не понимает, с чего Джеку понадобилось это место.
– Там же все развалилось и сгнило. Эд Гилбертсон давно как умер, и во Френч‑Лэндинге есть люди, которые этому несказанно рады. Одним рассадником микробов стало меньше.
Просто удивительно, как удалось избежать эпидемии. Вроде бы департаменту здравоохранения следовало давно закрыть эту забегаловку, но Эд знал нужных людей. Того же Дейла Гилбертсона.
– Они родственники? – спрашивает Джек.
– Конечно, твою мать. – Обычно Генри так не выражается, но Джек понимает, что Висконсинская крыса еще живет в голове его друга. Джек не раз и не два слышал, как Генри вдруг начинал говорить голосом Джорджа Рэтбана, а вместо прощания часто бросал через плечо: «Динг‑донг» или «Айви‑дайви». Так всегда говорил Шейк, Шейк, Шейк, выходя в эфир.
– Где это? – спрашивает Джек.
– Трудно сказать. – В голосе слышится резкость. – Рядом с центром по продаже сельскохозяйственной техники… «Гольцем». Насколько я помню, там очень длинная подъездная дорожка. Если на шоссе и был указатель поворота, то его давно уже нет. Когда Эд Гилбертсон продал свой последний набитый микробами хот‑дог, ты, наверное, ходил в первый класс, Джек.
А в чем дело?
Джек знает, что его намерения противоречат сложившейся криминалистической практике: посторонних не приглашают на место преступления, особенно на место убийства.., но ведь и само расследование далеко от нормы. Одно из вещественных доказательств он добыл в параллельном мире, какая уж тут норма? Разумеется, он может и сам найти эту давно закрывшуюся забегаловку, кто‑нибудь в «Гольце» укажет ему дорогу. Но…
– Рыбак только что прислал мне одну из кроссовок Ирмы Френо, – отвечает Джек. – Вместе со стопой.
Генри шумно вдыхает.
– Генри? Ты в порядке?
– Да. – Голос ровный, но понятно, что Генри потрясен. Как это ужасно, для девочки и ее матери. – Пауза. – И для тебя.
Для Дейла. – Еще пауза. – Для города.
– Да.
– Джек, ты хочешь, чтобы я отвез тебя в это место?
Джек знает, что Генри может это сделать. Для него это пустяк. Айви‑дайви. Собственно, для этого он Генри и позвонил.
– Да.
– Ты поставил в известность полицию?
– Нет.
«Он спросит меня почему, и что я ему скажу? Потому что не хочу, чтобы Бобби Дюлак, Том Лунд да и остальные топтались там, мешая собственные запахи с запахом преступника, пока я не попытаюсь учуять его? Что никому из них, включая Дейла, я не могу доверить осмотр места преступления, потому что боюсь, что они поведут себя, как слон в посудной лавке?»
Но Генри не спрашивает.
– Я буду стоять в конце подъездной дорожки. Скажи только, когда мне надо там быть.
Джек прикидывает, что еще ему нужно проделать с вещественными доказательствами, последняя операция – запереть все в ящике под кузовом пикапа. Напоминает себе, что нужно взять сотовый телефон, хотя обычно он стоит на зарядном устройстве в кабинете. Он намерен позвонить в полицию, как только обнаружит останки Ирмы и проведет первичный осмотр места преступления. А уж потом за дело могут браться Дейл и его парни. Тогда, если будет на то их желание, пусть приводят хоть школьный оркестр. Он смотрит на часы. Почти восемь. Неужели так поздно? В другом мире расстояния короче, это он помнит. Но бежит ли время быстрее? Или он просто потерял ему счет?
– В восемь пятнадцать. Когда мы приедем к «Закусим у Эда», ты будешь сидеть в кабине, как пай‑мальчик, пока я не скажу, что можно вылезать.
– Я понял, mon capitaine.
– Динг‑донг. – Джек кладет трубку на рычаг и возвращается на крыльцо.
* * *
События развиваются не так, как рассчитывает Джек. Ему не удается первым осмотреть место преступления и уловить запах убийцы. Более того, ко второй половине дня обстановка во Френч‑Лэндинге, и без того напряженная, едва не выходит из‑под контроля. И хотя задействованы многие факторы, главной причиной последней эскалации напряженности станет Бешеный Мадьяр.
В этой кличке есть доля добродушного юмора, свойственного маленьким городкам, где щупленького банковского клерка называют Большим Джо, а близорукого владельца книжного магазина, который без очков не видит дальше собственного носа, – Орлиным Глазом. Арнольд Храбовски, с его пятью футами и шестью дюймами роста и ста пятьюдесятью фунтами веса, – самый маленький в команде Дейла Гилберстона. Дебби Андерсон и Пэм Стивенc потяжелее и повыше (Дебби с ее шестью футами и одним дюймом может есть крутые яйца с макушки Арнольда Храбовски). Бешеный Мадьяр – очень мирное существо, он продолжает извиняться, выписывая квитанцию за штраф, хотя Дейл неоднократно говорил ему, что делать этого не следует. Известно, что допрос он начинал с фразы: «Извините меня, но мне хотелось бы знать…» Поэтому Дейл практически не использует его в дежурной части или в центре города, где все его знают и относятся без должного уважения. Он ездит по начальным школам округа, где проводит «Полицейские уроки», на которых рассказывает о месте полиции в жизни общества.
Малыши, которые понятия не имеют о том, что перед ними Бешеный Мадьяр, его обожают. Когда он выступает в средней школе, рассказывая о последствиях, к которым приводит употребление наркотиков, выпивка и превышение скорости, ученики дремлют или обмениваются записками. Однако все как один признают, что его приземистый, с хищными обводами «понтиак», с надписью «ПРОСТО СКАЖИ НЕТ» на каждом борту, купленный на федеральные деньги в рамках программы борьбы с распространением наркотиков в школах, это круто. В общем и целом, патрульный Храбовски – что рыбный сандвич без майонеза, сухой и пресный.
Но в семидесятые годы, позвольте отметить, он был запасным питчером в «Сент‑Луисских кардиналах», а потом в «Канзасских королях», играл очень неплохо, и звали его тогда Эл Храбовски. Он не выходил, а выскакивал на поле, а перед первым броском (обычно в девятом иннинге, когда на всех базах стояли игроки и решалась игра) отворачивался от кэтчера, наклонял голову, сжимал кулаки, набирал полную грудь воздуху, настраиваясь на игру. Потом поворачивался и начинал бросать, да так, что многие мячи пролетали впритирку с подбородком бэттера.
Тогда его и прозвали Бешеным Мадьяром, и даже слепой мог видеть, что он – лучший из запасных питчеров в обеих профессиональных лигах. Конечно же, прозвище прилипло к нему. Несколько лет назад он даже попытался отрастить грозные длинные усы, какие носил, когда играл в бейсбол. Но если усы Эла Храбовски нагоняли столько же страха, что и боевой окрас зулусов, то усы Арнольда лишь вызывали смешки (какую еще реакцию можно ожидать от грозных усов, прилепленных к лицу безобидного бухгалтера), и ему пришлось их сбрить.
Живущий во Френч‑Лэндинге Бешеный Мадьяр – хороший человек. Он старается, как может, и при обычных обстоятельствах этого старания вполне достаточно. Но обычные дни Френч‑Лэндинга в прошлом, наступили страшные дни, аббала‑опопанакские дни, и Бешеный Мадьяр – аккурат из тех полицейских, каких Джек боится больше всего. А в это утро, сам того не желая, Арнольд Храбовски изменил и без того плохую ситуацию к худшему.
* * *
Рыбак позвонил по линии 911 утром, в десять минут девятого, в тот самый момент, когда Джек дописывал в блокноте последние слова, а Генри шел по подъездной дорожке, с наслаждением вдыхая запахи летнего утра, хоть Джек и основательно испортил ему настроение. В отличие от некоторых полицейских (к примеру, Бобби Дюлака) Бешеный Мадьяр в точности следует инструкции, которая лежит рядом с телефонным аппаратом линии 911.
* * *
АРНОЛЬД ХРАБОВСКИ. Алле, это полицейский участок Френч‑Лэндинга. Говорит патрульный Храбовски. Вы позвонили по номеру 911. У вас произошло что‑то чрезвычайное?
(Нечленораздельные звуки.., откашливание?) АХ. Алле? Патрульный Храбовски на линии 911. У вас…
ЗВОНЯЩИЙ. Привет, подтиральщик.
АХ. Кто это? У вас произошло что‑то чрезвычайное?
З. Чрезвычайное произошло у вас. Не у меня. У вас.
АХ. Кто говорит, пожалуйста?
З. Твой самый жуткий кошмар.
АХ. Сэр, могу я попросить вас назвать ваши имя и фамилию?
З. Аббала. Аббала‑дун (статические помехи).
АХ. Сэр, я не…
З. Я – Рыбак.
(пауза) З. Что с тобой? Перепугался? Так и должно быть.
АХ. Сэр.., э.., сэр. Ложный звонок по линии 911 – уголовно наказуемое…
З. Кнуты в аду и цепи в Шеоле[61].
АХ. Сэр, если бы вы назвали ваше имя…
С. Имя мне – легион. Мне несть числа. Я – крыса под твердью вселенной. Так сказал Роберт Фрост[62](звонящий смеется).
АХ. Сэр, если вы подождете, я могу подозвать к телефону начальника полиции…
З. Заткнись и слушай, подтиральщик. Пленка крутится? Я на это надеюсь. Я мог бы сломать ваш магнитофон, если; б мне этого хотелось, но не хочется.
АХ. Сэр, я…
З. Поцелуй меня в зад, обезьяна. Я оставил вам одну, и мне надоело ждать, когда вы ее наконец найдете. Загляните в «Закусим у Эда». Она уже немного разложилась, но свеженькой была о‑о‑очень вкусной.
АХ. Где вы? Кто вы? Если это шутка…
З. Копписмену передай от меня привет.
* * *
Когда Бешеный Мадьяр снимал трубку, его пульс, шестьдесят восемь ударов в минуту, находился далеко от верхнего предела нормы. Когда в 8.12 разговор заканчивается, сердце Арнольда Храбовски колотится как бешеное. Лицо цветом сравнивается с мелом. По ходу разговора он взглянул на окошко определителя номера и записал его, но рука так дрожала, что последняя цифра сползла на две строчки ниже первой. Когда Рыбак обрывает связь и Храбовски слышит гудки отбоя, он так растерян, что пытается перезвонить по высветившемуся номеру, забыв, что связь по линии 911 односторонняя. Его пальцы утыкаются в гладкую переднюю панель телефонного аппарата, и он, выругавшись, бросает трубку на рычаг. Выглядит он так, словно кто‑то только что укусил его.
Храбовски хватает трубку черного телефонного аппарата, который стоит рядом с 911‑м. Начинает набирать номер, но пальцы не слушаются, он одновременно нажимает на две кнопки.
Снова с его губ срывается ругательство, и Том Лунд, проходя мимо с чашкой кофе, спрашивает:
– Что у тебя стряслось, Арни?
– Позови Дейла! – вопит Бешеный Мадьяр. От неожиданности Том дергается, и кофе выплескивается на руку. – Немедленно позови его сюда!
– Да что там у…
– НЕМЕДЛЕННО, черт побери!