Часть I
Путь в певчии
Я ходила на службы, слушала пение церковного хора, от которого душа наполнялась трепетом, и все внутри умилялось, иногда даже до слез. Но поначалу даже мыслей не было, что я могу стать частью этого. Те люди наверху казались мне особенными, избранниками Божьими, обладающим какими-то способностями, которые мне и не снились.
На клиросе, но не певчая
Не знаю, когда они там в небесной канцелярии решили привлекать меня к клиросу, но в какой-то момент я вдруг сама стала понимать, что хочу петь Богу, хочу быть там с ними наверху. Но как любой здравомыслящий человек, я эти мысли отгоняла. Ну какая из тебя певчая? Ты нот не знаешь, образования нет и ничего нет. Глупости какие-то!
И вот случилось то, что стало моим первым шагом на клирос.
Мое воцерковление началось в русском православном приходе одного немецкого города.
Однажды вечером, после окончания всенощного бдения, староста нашего прихода, которая по совместительству была и чтицей, и певчей и заместителем регента, спросила, не хочу ли я читать в храме. Нужен был человек, который будет читать Часы, а также помогать ей с чтением на всенощной.
Реакция моя была такой, какая может быть у человека, когда ему предлагают то, чего он никогда в жизни не делал. Но я не отказалась, взяла тексты Часов домой, чтобы потренироваться, а утром перед службой немного прочитала батюшке, и он благословил читать Часы перед литургией.
Так я стала физически частью клироса в том смысле, что находилась там же, где певчие, на верхнем ярусе зала каждое всенощное и до литургии, когда надо было читать Часы.
Батюшка сам проявил инициативу научить меня читать по церковно-славянски, чтобы я могла на Всенощных читать не только тексты Минеи, но также Октоиха и Триоди. Каждый вечер священник находил время, чтобы выйти со мной на связь по скайпу. Я читала Псалтирь, а он поправлял меня, когда я ошибалась. Параллельно с этой учёбой помимо Часов на Литургии я читала пока только тексты Минеи и иных богослужебных книг на русском языке и следила за нашей старостой, как она читает по церковно-славянски.
Постепенно я научилась сама читать на церковно-славянском языке и могла уже читать стихиры[1] и тексты не только из Минеи, но и Октоиха. Я также стала выполнять роль, своего рода, уставщика, следила за ходом и правильностью службы. Регент в храме был человеком исключительно по музыкальной части и в порядке службы не разбирался. Поэтому всегда был некто, кто следил за правильностью службы, пением и чтением нужных текстов; должен был позаботиться о том, чтобы на клиросе были все необходимые книги и ноты. Я была очень рада тому, что могу так послужить Господу, могу быть полезной.
«Чтецом быть просто» – подумает кто-то. Вовсе нет. Это не менее важная роль на клиросе, чем у певчих. Особенно, когда только начинаешь.
Однажды, мне внезапно первый раз подсунули читать шестопсалмие. Да, да, именно подсунули, поскольку заранее не предупредили, и я совершенно не была к этому готова. Я толком тогда правильного произношения церковно-славянских слов не знала, а мне дали распечатку псалмов без ударений. Ну и прочитала я его по своему усмотрению. Бедный батюшка, могу себе представить, как мучили его слух ошибки. Ведь для человека, знающего правильное произношение слов, каждое неверно произнесённое – это как заноза. После он ругался, что дескать, так читали плохо. А я оправдывалась.
В Великий пост мне довелось одной читать практически всё последование покаянного канона Андрея Критского. В первый день канона наведался в наш приход один священник гость, родственник прихожан. Я что-то так разволновалась, что будет ещё один священник, надо бы особенно хорошо всё прочитать. А сама в итоге забыла «Трисвятое», напутала в тексте. После этого случая не читала больше эти молитвы по памяти, а делала закладки. Ведь не просто так по Уставу даже священники не имеют права читать молитвы по памяти. Никакой самонадеянности не должно присутствовать в церковном служении.
Ненароком я стала интересоваться и пением, смотрела в ноты, в которых ничего не понимала. Но церковные мелодии при этом запоминались сами собой. Репертуар у хора был не богатый, пели практически одно и то же. Втайне я мечтала о пении на клиросе. Я скопировала себе ноты Всенощной и дома тренировалась петь, ничего не понимая в нотах, а лишь помня в уме сам распев. Ноты служили в помощь в той части, чтобы понять, где нужно было петь вниз, где вверх, а где потянуть звук.
Окончательно я поняла, что вопреки всякому разуму о моей музыкальной необразованности я хочу петь на клиросе после следующего случая.
Это была моя первая Пасха, проведённая в храме! Я и ещё двое прихожанок согласились остаться в храме после ночной литургии на дежурство на случай, если вдруг кто из захожан решит посетить Божий храм в день Праздника Праздников.
Все уже разошлись после праздничной трапезы, в храме было тихо и спокойно, а на душе очень радостно и ощущалось присутствие чего-то необъяснимого никакими словами. Господь, Его Пречистая Матерь и святые радостно взирали на нас с икон, на подсвечниках догорали редкие свечи.
Ко мне подошла одна из прихожанок и предложила спеть часы Пасхи. Я искренно удивилась, сказав, что не умею. Но она настояла, уверяя меня, что в этом нет ничего сложного, и чтобы я просто повторяла за ней мелодию.
Мы встали перед центральной иконой и начали петь в унисон на глас 8 часы Пасхи. Как же мне понравилось петь!
Это было новое непередаваемое ощущение. Мы перешли к канону Пасхи, но он оказался для меня немного сложнее в исполнении, поскольку мелодии периодически менялись, а я их не знала. Мы пели ещё и ещё по памяти различные церковные песнопения, которые знали.
Девушка, предложившая, спеть не была певчей нашего хора, да и в скором времени стала ходить в другой приход, но она промыслительно стала для меня толчком для осознания того, что я хочу петь Богу.
Я вдруг чётко поняла это – да, мне очень хочется петь. Почему нет? – спрашивала я себя, если душа моя так этого просит. Я подошла к батюшке-настоятелю, с которым у нас были очень тёплые отношения, и рассказала про своё желание.
– А ты умеешь петь? – спросил он.
– Не знаю, – ответила я. – Но очень хочется. Никакого музыкального образования у меня не было. В памяти лишь всплывали картины далекого детства, когда я, будучи восьмилетним ребёнком, всего один год училась в музыкальной школе, даже что-то играла на фортепиано и пела в хоре.
Батюшка отправил меня к регенту, сказав, что он благословляет, если последний даст добро. Конечно, с регентом мы были уже знакомы, ведь находились вместе на клиросе во время служб, но в его глазах я была исключительно чтицей и человеком, который помогает певчим по ходу службы. Он не отнёсся серьезно к моему желанию петь, постоянно не находил время, чтобы меня прослушать, но позволил попытаться петь на спевках, от которых я сама вскоре отказалась, потому что ничего не понимала в крючках на белой бумаге, называемыми нотами, и мычала себе что-то под нос по памяти.
Вообще у нас на клиросе было некоторое разделение между теми, кто поёт и теми, кто просто читает (нас там уже было двое). Считалось, что читать каждый умеет, а вот петь – это особый дар. Поэтому последние считались людьми меньшего ранга даже в глазах некоторых прихожан. Это выражалось в том, что певчие были неприкосновенны в плане осуществления иной работы по приходу, чтецы же могли быть спокойно взяты с клироса для выполнения других, часто более бытовых задач вроде приготовить стол, помыть посуду, убрать и т.п. Для певчих даже всегда отдельно откладывали еду (бутерброды, торты, пироги) строго с учетом количества певчих, чтецы в эту группу не входили. Меня это совершенно не обижало. «Наверное, надо стать певчей, чтобы понять, как сильно устаёшь, что ни на что иное уже становишься не способен», – думала я.
Во время службы тоже было некоторое разделение по принципу: «вы читаете и помогаете нам, но не лезете в музыкальную часть», «мы не лезем в ваше чтение». Но иногда нам, чтецам, невольно приходилось выступать в роли координаторов дисциплины, строго поглядывая в сторону увлёкшихся разговором певчих, во время нашего чтения; призвать к вниманию, что дескать, сейчас петь пора уже, возглас; иногда напомнить, что «Господи, помилуй» тут следует петь три раза, а не один и т.п. И, конечно, свободному чтецу пойти позвать хор (а по пути ещё можно и свет включить), который на время чтения шестопсалмия удалился в соседнее помещение на спевку. Певчие не всегда успевали прибежать, были моменты, когда «Господи, помилуй» приходилось петь мне одной. Первый раз я ужасно стеснялась и не дерзнула. Но, когда я поняла весь ужас ситуации, если на возглас священника ответом ему бывает тишина, я отбросила все комплексы и стеснения и стала петь.
И вот регент наконец-то нашёл минуту своего внимания, чтобы прослушать меня. Повторю, что серьёзно он к этому не относился. Он попросил спеть меня «Господи, помилуй», я спела, как знала. О том, что это нужно сделать на определённой данной им ноте мне тогда и в голову не могло прийти. Я в тот момент не имела ни малейшего понятия, о том, что в хоре, оказывается, поют на несколько голосов, а издавание регентом звуков перед пением является элементарной настройкой и задаванием тона. С улыбкой на лице бросив фразу «это либо дано либо нет» и не оставив иных комментариев, он удалился. Другая певчая стала меня успокаивать: «Не переживай, ты же так хорошо читаешь, мы так не умеем».
Сказать, что мне стало обидно – это промолчать. На глаза невольно наворачивались слёзы, которые срочно надо было прекратить, ведь сейчас начнётся всенощное.
Для меня мир тогда рухнул. Я не понимала вообще, что произошло, почему я не подошла. Хорошо читаю? Да, и очень благодарна за это Богу, но я петь хочу. Не дано? Да, если Богу угодно, то тому, кому не дано, Он может дать, и отнять у того, кому дано.
И потом, если не дано, то как же тогда меня приняли в музыкальную школу в своё время? Неужели моя мечта рухнет, так и не начав осуществляться?
Начались мои душевные мытарства. Если до этого момента я периодически дома пыталась петь песнопения служб, то теперь я решила «поставить на этом крест» и не притрагивалась к ним. Но через некоторое время опять тянулась к нотам и продолжала тренироваться петь. Это было сильнее меня.
Ситуация разрешилась после того, как меня стала привлекать к пению певчая-староста и заместитель регента. Несмотря на то, что она официально на клиросе была как бы заместителем регента, по сути, негласное руководство тем, что петь и кто будет петь, осуществляла именно она.
Она повторно меня прослушала и сказала, что всё в порядке, и мне просто надо начинать тихо петь с хором, повторяя вместе с ней партию второго голоса. Она сказала, что учиться петь хорошо бы именно в процессе реальной практики, поскольку она сама прошла такой путь.
Регент из-за занятости на основной работе стал очень редко появляться, на вечерних службах его практически никогда не было. Певчие вообще редко посещали вечерние службы и их обычно пели в минимальном составе: три-четыре человека на два голоса. Я тоже пела. Но если вдруг случалось, и приходил регент, то в такие службы я не могла выдавить из себя не звука. Это был некий психологический дискомфорт, у меня всё пересыхало в горле и, казалось, что я просто потеряла дар речи.
Внутри меня так и продолжалась борьба, а правильным ли делом я занимаюсь, бросить или продолжать, быть или не быть. И каждый раз, когда меня посещали мысли, что с пением надо завязывать, происходило что-то, что доказывало обратное. В этот момент невидимо происходила борьба моего Ангела-хранителя с родом лукавым.
Кисточка в Божиих руках
Летом в приходе совсем стало некому петь, нагрянули отпуска. Накануне всенощного бдения из разговора с батюшкой я узнаю, что в субботу не будет из певчих совсем никого. И тут рождается у меня в голове мысль, а не попробовать ли мне петь одной. Мелодии песнопений всенощной я запомнила уже наизусть, но батюшка-то о моих тайных занятиях дома ничего не знал. Придя на следующий день в храм, я предложила ему свои «услуги». Он решил послушать моё исполнение. Я спела «Свете тихий». Ему понравилось. Батюшку тогда рассмешило, что я во время пения зачем-то махала рукой, словно помогая самой себе. Но это, видимо, были зачатки для будущего регентства.
Получив одобрение священника, я воспрянула духом и дерзновенно стала петь на всенощном, в каком-то месте даже слишком. Видимо, я рано приподняла свой новоиспеченный певческий носик и спела что-то невпопад. Где-то к середине службы подошла одна из музыкально грамотных певчих и стала петь уже одна. Вдвоём у нас не получалось даже в унисон, а задавать тон она зря старалась, я тогда в этом ничего не понимала. Меня удивило, что какие-то песнопения она спеть не могла, оправдываясь, что не пела одна и редко бывает на вечерней службе. Но это всё из серии той самой ненавистной гордости, про которую докладывал Господу мой Ангел-хранитель. «Как же так, я не певчая, а мелодии знаю, а она нет», – думала я.
На следующее лето история с отсутствием певчих повторилась. На клиросе оставались мы вдвоём с другой чтицей А.
Еще до отъезда старосты, перед одним из всенощных выяснилось, что она не сможет остаться на службу. Мы подошли к нотам. А. говорит вроде как в шутку: «Ну давай спевку сделаем». Я начала петь предначинательный псалом, она подхватила в один голос, а староста стояла рядом и сказала нам, что нормально мы поём. Начали ектению с А. тренировать. И на том месте, когда мы пели «Аминь» заходит батюшка, улыбается и говорит:
– Раз «Аминь» поёте, сможете и остальное.
И благословил нас петь, что знаем. Я к тому времени уже почти все песнопения всенощного знала, в том числе гласовые напевы. А. быстро за мной подхватывала в один голос. В ноты смотрела только для помощи. Не знаю, как мы пропели, но раз батюшка, не сказал замолчать и просто читать, наверное, было не так уж и плохо, что-то вроде бабушкиных хоров в российских деревнях, наверное.
В скором времени староста уехала на лето в отпуск. Остальные певчие тоже отсутствовали. Регент не появлялся несколько суббот. Бывало, что даже на литургию не смог прийти. Ранее я замечала, что когда такое случалось и некому было петь, Господь никогда не оставлял, посылал всегда человека, регента или певчего другого храма (откуда он брался не понятно).
В это лето на ближайшие субботы расклад был такой, что кроме нас с А. никого на клиросе не будет. После такого нашего опыта, я предложила провести спевки, чтобы хоть немного улучшить совместное унисонное пение. Батюшка говорил с улыбкой, что нормально мы поём, только как-то не по-церковному, как старушки на заваленке. Я забрала ноты из храма, и мы начали делать спевки.
На одной из таких спевок рассказала мне А. про святого Романа Сладкопевца, который не мог петь и над ним смеялись, но по его сильной молитве к Богородице, Она даровала ему эту способность. Я стала усиленно молиться и ему и Богородице.
Реакция самих певчих на наше с А. пение в их отсутствие была разная. Одна нам помогла и напела мотив «Величит душа моя Господа», так как у нас не получалось правильно спеть. Другая же была мнения, что раз мы петь не умеем, то нужно читать. Мы на это отвечали: «Как благословит батюшка». А батюшка благословлял петь.
Вся неделя перед каждым всенощным проходила в тренировках. А. позже мне рассказала, что она тайком тоже мечтает петь и что молилась об этом святителю Николаю. Вот и послал нам Господь такую ситуацию и помощь святых!
На всенощной после наших спевок мы с А. смогли пропеть почти всё, кроме ирмосов и катавасий. Стало получаться многое из того, что не получалось ранее. Батюшка радовался, что у нас получается петь вместе.
Господь всегда словно поддерживал моё стремление петь и каждый раз, когда меня мучили помыслы, что не нужно мне пытаться петь и всё впустую, что ничего у меня не получится, Он посылал ситуации, которые говорили об обратном. Словно говорил мне: «Дерзай, дщерь!». Один из таких случаев описан в рассказе «Кисточка в Божиих руках».
Однажды, Господь послал к нам в приход человека, который сыграл немалую роль в моем дальнейшем певческом развитии, как раз в тот момент, когда я в очередной раз терзалась сомнениями. Это была молодая талантливая девушка, обладающая музыкальным образованием. Так случилось, что она стала учить меня нотной грамоте.
Поскольку ранее в церковном хоре она не пела, я учила её гласовым напевам и порядку богослужения. Она также присоединилась к нашему хору, а впоследствии стала регентовать.
За месяц ежедневных занятий сольфеджио я наконец-то стала понимать ноты, для меня открылся новый музыкальный мир. Мы пели с ней на два голоса молитвы перед едой, перед занятиями, пели, когда готовили вместе что-то на трапезу в приход, пели на остановке и в трамвае, когда ехали на службу. Мы пели буквально целыми днями напролет.
Моё обучение нотной грамоте вылилось в то, что я смогла положить на ноты один из своих стихов, восхваляющих Пресвятую Богородицу. Это получилась простая мелодия в традиции церковного обихода. Чудом стало для меня то, что песня была исполнена хором на престольный праздник, и это была моя последняя литургия в моём первом, любимом и так дорогим сердцу приходе, после чего дальнейший мой певческий путь развивался на территории родины.
Часть II
Становление певчей
Это было то, о чем я так скучала: тихое молитвенное пение немногочисленного хора, знакомые до трепета распевы. Я плакала от радости. Пение, доносившееся с клироса, казалось ангельским. Кто бы мог подумать, что уже на следующий же день я буду участником главного песнопения Богу под названием «Божественная литургия» со стороны клироса.
Новый приход
Жизненные обстоятельства сложились так, что я вернулась в Россию. Было грустно. Мне как воздуха не хватало родного прихода и деятельности на клиросе. Я мечтала снова хотя бы просто читать. О том, чтобы петь в московских храмах, даже и мысли не было.
Московские хоры выглядели и звучали так величественно по сравнению с нашим германским. И все мелодии, которые я слышала на службах, были совершенно не знакомы моим ушам. А храмы! Это же были настоящие храмы в плане самой постройки. Я поняла, что стихиры на службах, оказывается, положено петь, а не читать и искренно удивлялась, почему же их не пели у нас.
Присутствуя на службах, я невольно замечала ошибки чтецов, и думала, а ведь я могла бы прочитать лучше. Эх, опять ненавистная гордость – плачет мой Ангел-хранитель. Я тут же смиряла себя, вспоминая как «резали» батюшке уши мои ошибки в ударениях, когда я сама только начинала читать. В храмах, где мне приходилось бывать, все чтецы были мужчины. «Видно, в Москве женщине-чтецу место вряд ли найдется», – думала я. Оставалось только молиться и надеяться, что мой певческий путь не завершился, и Господь всё устроит.
Я очень скучала по тихим всенощным бдениям. Почему-то торжественность и многолюдность этой службы в московских храмах не заставляли мою душу так трепетать, как это было в Германии.
Как-то летом я ощутила радость такого тихого всенощного бдения в одном из храмов Московской области, в котором приходилось бывать по причине нахождения в выходные дни за пределами Москвы.
Это было то, о чём я так скучала: тихое молитвенное пение немногочисленного хора, знакомые до трепета распевы. Я плакала от радости. Пение, доносившееся с клироса, казалось ангельским. Кто бы мог подумать, что уже на следующий же день я буду участником главного песнопения Богу под названием «Божественная литургия» со стороны клироса.
Я скромно изложила священнику, с которым мы были в тёплых отношениях, свои страдания по поводу безучастия в клиросном деле, что мне хотя бы просто почитать, а в итоге матушка-регент разрешила мне присоединиться к хору. Дождалась! Слава Тебе, Господи!
Я стала ездить каждые выходные петь в храме в Московской области, стала брать индивидуальные уроки обиходного пения, сольфеджио и вокала. Петь было здорово и легко, в основном всё было мне знакомо.
Но в одну из всенощных уровень нашего хора резко изменился. В хоре появились профессиональные певчие, которые когда-то давно уже пели в этом храме, бразды управления хором также были переданы одной из них. Репертуар во многом сильно изменился, а главное усложнился. Это были слишком сложные для меня авторские песнопения, среди которых были произведения Архангельского, Чеснокова, Веделя, Чайковского, Кастальского, Турчанинова и других многочисленных композиторов. Я копировала ноты и пыталась учить дома, но петь их на службе мне всё равно не удавалось. У меня начал развиваться комплекс неполноценности. «Мне никогда не достичь уровня этих певчих», – думала я. Службы перестали приносить такую радость, как вначале. Я могла петь только гласы и обиход иногда всё же проскальзывающий в музыкальном репертуаре службы. Меня снова мучили искушения, что я не своим делом занимаюсь. И снова, как и раньше, обязательно что-то происходило, что заставляло почувствовать себя нужной для клиросного дела и, не взирая ни на что, просто продолжать петь Богу и повышать свой певческий уровень.
Раза два удавалось организовать поездку в родной германский приход, где я, конечно же, присоединялась к хору, и после «московской школы» чувствовала себя уже совсем по-другому: пела очень уверенно и казалось даже, что получила признание того самого регента, который когда-то вынес мне неутешительный «приговор». Эти «гастроли» мне явно были нужны для повышения уровня своей самооценки. При этом было ощущение, что я словно никуда не уезжала, потому что на меня словно по привычке опять перекладывали обязанности подготовки к службе, и если что-то шло не так, попадало именно мне. Я всячески пыталась донести до певчих, что стихиры всё же следует петь, а не читать. В одну из поездок нам это даже удалось осуществить. Правда, при условии, что я тексты стихир положу на ноты. Что ни сделаешь для любимого прихода и чтобы порадовать батюшку в день его именин!
На московском клиросе всё же не пропадало ощущения моей ненужности, казалось, что я там лишняя.
Певческие курсы
В процессе дальнейшего пения на клиросе у меня стало складываться ощущение, что я стою на месте, что надо как-то дальше развиваться. Поэтому после года пения я решила попробовать поступить на известные московские певческие курсы. Это было не так сложно, как казалось. Меня приняли, и начался чудесный год, полный новых знаний, практики и ощущений.
На курсах я познакомилась и с таким видом церковного пения, как пение «на подобны» и очень их полюбила. К сожалению, после окончания курсов на практике не удавалось петь стихиры на мелодии подобнов ввиду того, что я пела в коллективах, где не все певчии могли распеть стихиру на подобен. Я от этого всегда очень огорчалась и всячески пыталась привить у певчих любовь к пению на подобны. Я стала сама изучать более редкие подобны, написала статьи на тему пения на подобны.
Студенты курсов были совершенно разного уровня, поэтому нас распределили на разные группы. Нашлись и такие же, как я, без музыкального образования. Были люди со средним и даже высшим музыкальным образованием, но без практики церковного пения, не знающие гласов, поэтому они тоже поступали на курсы.
Курсы мне очень помогли не только в плане музыкального развития, но и психологически – повысилась моя самооценка, как певчей. Теперь, приезжая на наш клирос, я пела увереннее, и исчезло ощущение какой-то неполноценности перед другими. В процессе обучения приходилось петь в разных московских храмах, была возможность больше практиковаться одной в своей партии и пробовать петь другие партии (сопрано или тенора).
Я стала реже посещать свой клирос из-за отдалённости нахождения храма. Но лишь в процессе пения в других храмах, я чётко поняла, как много мне дали эти два года пения в профессиональном хоре.
На Страстную и Светлые седмицы удалось получить ещё огромную порцию певческого опыта – пришлось петь спонтанным коллективом, каждый раз с разными регентами и без спевок. Так получилось, что в одном из храмов отсутствовал хор именно перед Страстной седмицей. Подробнее об этом периоде в рассказе «Радости и страдания певчей в Великий пост и в Пасхальные дни».
После окончания курсов я получила сертификат о том, что пройден курс «Певчий церковного хора». Ясное дело, что ни священник, ни регент при поступлении на тот или иной клирос таких бумажек спрашивать не будет, но почему-то всё равно было приятно. Наверное, это самолюбие.
Экзаменационная служба случилась на святителя Николая, мы пели всенощное бдение на два хора, вечерней управляли попеременно самые «смелые» девочки с регентского курса. Они были молодцы! Но мы тоже не оплошали. Надо сказать, что за год учёбы мы действительно спелись в прямом смысле. Если сравнить, как звучали мы в самом начале с тем, как зазвучали примерно с середины учебного года, разница заметна. По записям служб, можно было заменить, что пение стало очень стройным, единым.
Руководитель курсов придумал, что после раздачи слонов (сертификатов нам и дипломов регентам) было бы здорово встать на наконец-то отремонтированной и усаженной цветами Хитровской площади, где были с двух сторон сооружены лестницы, по его словам, именно для того, чтобы на них встать и спеть. Поскольку экзамен регентов (а нам выдавали сертификаты в этот день, несмотря на то, что наш экзамен был раньше) выпал в период попразднства Пятидесятницы, для пения была выбрана стихира Праздника «Приидите людие, Триипостасному Божеству поклонимся» Лаврского распева на глас 8.
До площади от храма идти буквально пять минут. Когда мы выходили из храма, на улице начался дождь, что вызвало расстройство, поскольку петь под дождём было бы сложно. Но видимо Господу угодно было это наше действо, и когда все постепенно подходили к площади и выстраивались на ступеньках, дождь закончился. Когда же начали петь, и в момент самых важных слов стихиры (обращения к Лицам Святой Троицы), появилось яркое прекрасное солнце. Не знаю как остальные, но я тогда явно ощутила присутствие с нами Божества. Пели все: регенты, певчие, преподаватели, члены комиссии и гости. В качестве гостей были разные люди, в том числе студенты прошлых выпусков регентского отделения.
После пения начался банкет. Говорили тосты, пожелания, были важные речи старших коллег, напутствия регентам от прошлых выпускников, разного рода пения.
Почему-то уходила я с банкета с какой-то непонятной грустью.
Мытарства певчей
Было грустно, что курсы закончились, особенно мои любимые вечера обихода в храме трех святителей. Этот храм я очень полюбила. В нем что-то есть необъяснимое, особенное. Уже когда поднимаешься на второй этаж, где проходят службы, чувствуется всегда некий особый аромат. А клирос… Как там хорошо! Там расположена икона Покрова Богородицы с Романом Сладкопевцем, а рядом с ней очень мною любимый первомученик Стефан. На самом аналое, где располагаются ноты, лежит маленькая икона улыбающейся Божией Матери Иерусалимская. Оттуда просто не хочется уходить. Но Господь милостив! Хоть и не пою я в этом храме, но по окончании курсов у нас стали проходить (по моей просьбе) индивидуальные занятия с преподавателем обихода В., и нам позволили проводить их на клиросе в храме. Занятия эти я назвала что-то вроде подготовки к регентству, но о них чуть позже.
Мне было грустно также от того, что я какая-то неприкаянная оказалась, ни кола, ни двора. Училась, училась, и вот что теперь, что дальше. Где-то услышала или прочитала фразу, которая очень подходила к моему состоянию в тот момент: когда студент заканчивает ВУЗ и получает диплом (в моем случае сертификат), он не знает и что же дальше с ним делать.
В свой храм в Московской области я со Страстной седмицы больше не ездила, да и мне словно что-то не давало поехать, каждый раз, когда я туда собиралась. Получился певческий перерыв – на всенощной я не пела со Светлой седмицы (не считая экзамена). Голос внутри говорил «просто подожди, потерпи, доверься Богу». Посещали постоянно мысли о том, получится ли петь в строящемся возле дома небольшом храме Петра и Павла. Я пела там один раз на молебне, еще до Рождества, и после не знала, были ли еще молебны, а из последних слов настоятеля храма я сделала вывод, что они уже набрали людей. Он сказал мне, что их благословили на первую службу на праздник Петра и Павла, и чтобы я приходила, но пока просто на службу, а не петь. Хотелось найти храм, где петь в будние дни после работы, в вечера, которые у меня освободились по окончании курсов.
Планировали петь с В., преподавателем обихода на курсах, с которой у нас сложились теплые отношения, в одном из храмов, где она регентовала, но ей поставили всего только две службы, одна из которых утром в будний день. В итоге я пела там лишь на второй службе, на литургии в субботу утром. Это было как всегда замечательно, очень милые люди в самом храме, настоятель тоже. После службы была трапеза, а у В. еще и именины случились в этот день.
Я очень люблю петь с ней, потому что она душу отдает, себя всю отдает этому делу, а не только свои музыкальные знания. Она умеет успокоить певчего, если он вдруг занервничал, она – настоящий регент, каким он должен быть в идеале. А ведь быть регентом, это не только задавать тон и махать руками. Необходимо знать службу, необходимо быть еще и психологом в отношении со своими певчими (понять, успокоить, подбодрить, похвалить или проявить строгость но так, чтобы не обидеть).
К примеру, на литургии мы пели втроем. Оттого, что я давно не пела одна на партии и от некоторого психологического фактора (новый храм, незнакомые люди) что-то стала я нервничать. В. заметила это, нашла слова подбодрить меня:
– Ты уже все полноценная певчая, – сказала она. А другой певчей (которая должна была петь тенором) говорит: «да она вообще уже регентовала». Я удивляюсь не меньше второй певчей, смотрю на В., у нее лицо без эмоций. Ну я возражать не стала, пусть будет, что регентовала. Но главное то, что эти слова действительно вселили в меня уверенность. На самом деле я, конечно, еще не регентовала. Мы лишь одно занятие провели с В., на котором я первый раз пробовала задавать тон.
Мои мытарства на тему «негде петь» длились относительно не долго. Чтобы не сильно страдать, я решила отвлечься и направить себя в деятельность по улучшению квартиры: сделала роспись стены, столика, задекорировала старое зеркало времен моего детства (которое ждало своей очереди уже два года ввиду отсутствия идей и времени). А еще купила, наконец-то, отсутствовавший в нашей квартире диван на радость маме. Она была не в Москве, и когда вернулась, для нее это был очень приятный сюрприз, словно передача «Квартирный вопрос» у нас побывала.
В любом случае это отвлечение в другую отрасль очень помогло мне дальше ждать и терпеть. Я не занималась очень активно поиском храма, потому что внутри была надежда и некое внутреннее ощущение, что я буду петь в храме Петра и Павла.
По совету преподавательницы по вокалу я посетила Богородицерождественский монастырь (она сказала, что там некому петь), отстояла службу, после чего спросила на счет пения. Они взяли телефон и сказали, что позвонят. Но не позвонили. Значит, нет воли Божией, думала я.
Е., которая училась со мной на курсах, устроилась петь в выходные в Иоаннорождественский монастырь, я решила тоже попробовать. Потребность петь была уже настолько сильной, что я готова уже была пойти куда угодно и хваталась за любую ниточку. Но обстоятельства сложились так, что на пение в этом монастыре, видимо, тоже не было воли Господа. Да и Е. вскоре перестала туда ходить из-за отношений на клиросе. Как ни странно, но именно в монастыре не было молитвенности, пели мирские профессиональные девушки с очень высокой самооценкой, что негативно отражалось на других певчих. Я бы при такой ситуации тоже сбежала бы оттуда. И мой духовник как-то в нашем разговоре бросил фразу «что это ты все по монастырям ищешь». Я задумалась. Видимо, не там ищу. Я ведь полагала, что в приходских храмах поют в основном профи с консерваторским образованием, в такой коллектив мне не вписаться. А оказалось, что и в монастырях тоже есть такие хоры.
В будние дни мне позволили петь в храме девяти Кизических мучеников, где по понедельникам и четвергам можно было практиковаться под руководством другой преподавательницы обихода Н.С. Эта женщина преподавала обиход на пару с В. на наших курсах и они вместе принимали экзамен. Я ездила только по понедельникам, пару раз получалось быть и в четверг. Пение в этом храме было уже для меня очень большой радостью! Коллектив там был хороший, не профессиональный и не оруще-кричащий, а все же поющий и поющий молитвенно. Я записывала службы и результат мне очень нравился – это было единое чистое (за редкими ошибками) пение, где никто из певчих не пытался солировать. Так оно и должно быть в церковном пении. Солисты – это в оперу.
Практикующие регенты – ученики Н.С. были все же слабее учеников и выпускников Е.С. Кустовского. Почему-то этот факт отбил у меня желание поступать на регентские курсы к Н.С. Видимо, поступить туда проще, но и обучение значит не такое эффективное, как у Кустовского, – думала я. Я вообще пока не могла для себя понять, надо ли мне уже поступать на регентсткие курсы или пока рано. Одно было ясно, учиться на регентском имеет смысл только, если есть возможность или необходимость реальной регентской практики. У меня такого на тот момент не было. Поэтому я думала, что пока имеет смысл просто практиковаться петь, набираться опыта. А занятия с В. – это чисто для поддержания, и чтобы узнать все о задавании тона, ведь на регентском этому не будут уделять очень много внимания. Основы нужно уже знать.
Однако, так случилось, что уже на втором занятии с В., она предложила мне пробовать самой управлять. Я управляла, как могла, она поправляла. На третьем занятии, она уже стала корректировать показ гласовых мелодий. Одним словом, занятия перешли уже немного и в обучение регентству.
И произошло это параллельно с другим радостным событием. В храме Петра и Павла за неделю до самого праздника Петра и Павла служили всенощную и литургию. Конечно, я туда пошла, молясь Господу и всем святым, чтобы Он управил мою судьбу в этом храме и, чтобы я смогла смириться, если не получится в нем петь.
Я стояла в храме, под лестницей на клирос, когда настоятель заходил внутрь. Мы с мамой подошли под благословение. К этому времени уже пришла одна певчая, которую я помнила по молебну. Я ожидала матушку, чтобы напомнить ей про себя и узнать про возможность петь уже на этой службе. У отца Д. я сама ничего про пение не дерзнула спросить, а лишь молилась, если Богу угодно, Он сам все устроит.
Отец Д. подходил к некоторым из прихожан, о чем-то с ними разговаривал. Я видела, как он благословил певчую К. подниматься на клирос. И вот он подходит ко мне. Разговор наш немного повторил первую встречу. Да, я пою, вторым голосом, вот как раз окончила курсы, службу знаю. Батюшка сказал мне пока просто постоять, послушать, там посмотрим. Но буквально через несколько минут он показал знаком, чтобы я поднималась на клирос. Господи, какое счастье! Слава Тебе!
Матушка пришла уже совсем перед возгласом с одной из дочерей, которая пыталась петь тенором и это у нее местами неплохо получалось. Я полагала, что матушка является квалифицированным регентом, но оказалось, что это не так, специально она не училась и службу тоже не очень знала. Книг пока не было, был распечатан весь текст службы с сайта, где выкладывают полностью последования служб.
Пели службу нормально. Случился у нас конфуз на стихирах на «Хвалитех». Был глас 4 и матушка не смогла задать тон. Я его помнила, но по своей нерешимости и неуверенности, что смогу, не дерзнула задать. Было очень неприятно, тишина в храме, когда надо продолжать – это самое ужасное. Казалось, что эта минута, две тишины, длятся целую вечность. В и