Человек в черном привел его для разговора к древнему месту свершения казней. Стрелок узнал его от час же: лобное место, Голгофа — гора истлевающих черепов. И выбеленные черепа украдкой косились на них отовсюду: буйволы, койоты, олени и зайцы. Вот — алебастровый ксилофон, скелетик курочки фазана, убитой во время кормежки; вот — тонкие кости крота, быть может, забавы ради загрызенного дикой собакой.
Голгофа. Чашеобразная впадина в пологом отгоре горы. Ниже по склону на высотах доступных стрелок разглядел деревья: карликовые ели и юкка коротколистная, древо Иисуса. Небо над головою нежного голубого цвета. Такого неба стрелок не видел уже целый год. В воздухе веяло что-то расплывчато неуловимое, говорящее о близости моря.
«Вот я и на западе, Катберт», — изумленно подумал стрелок.
И, разумеется, в каждом черепе, в каждой пустой глазнице видел он лицо мальчика.
Человек в черном сидел на бревне какого-то древнего дерева. Его сапоги поблекли от белой пыли и костяной муки, усыпавшей это угрюмое место. Он снова надел капюшон, но теперь стрелку были ясно видны квадратный его подбородок и тени под нижней челюстью.
Затененные губы искривились в улыбке:
— Собери дров, стрелок. По эту сторону гор климат мягкий, но на такой высоте холод может еще ткнуть ножом в пузо. К тому же, мы с тобой сейчас — во владениях смерти, а?
— Я убью тебя, — сказал стрелок.
— Нет, не убьешь. Не сможешь. Но зато можешь собрать дрова, дабы почтить память вашего Исаака.
Стрелок не понял намека, но без единого слова пошел собирать дрова, точно какой-нибудь поваренок на побегушках. Набрал он негусто. Бес-трава на этой стороне не росла, а древнее дерево стало настолько твердым, что уже не будет гореть: оно превратилось в камень. Наконец он вернулся с охапкою дров, весь в белой пыли от рассыпающихся костей, словно его хорошо поваляли в муке. Солнце уже опустилось за верхушки деревьев, и глядело теперь на них с тоскующим равнодушием, наливаясь алым свечением, сквозь черные искалеченные ветви.
— Замечательно, — вымолвил человек в черном. — Какой же ты исключительный человек! Редкий, я бы даже сказал, человек! Такой правильный! Я пред тобой преклоняюсь.
— Он хохотнул, и стрелок со злости швырнул дрова ему под ноги. Они с грохотом ударились о землю, подняв облако костяной пыли.
Человек в черном даже не вздрогнул. Невозмутимо занялся он раскладкою дров под костер. Как зачарованный стрелок смотрел, как новая идеограмма обретает форму. В конце концов костер стал похож на двойную дымовую трубу высотою чуть больше двух футов. Человек в черном поднял руку к небу, встряхнул ею, откинув широкий рукав с тонкой красивой кисти, потом рывком опустил ее, выставив мизинец и указательный палец «рожками» в древнем знаке, оберегающем от дурного глаза. Сверкнула вспышка синего пламени. Костер разгорелся.
— Спички у меня есть, — весело проговорил человек в черном, — но я подумал, тебе понравится что-нибудь колдовское, магическое, что это тебя позабавит, стрелок. А теперь можешь готовить себе обед.
Складки его плаща разошлись, и на землю упала тушка жирного кролика, уже освежеванная и выпотрошенная.
Стрелок молча насадил тушку на вертел и пристроил его над огнем. В воздухе разнесся аппетитный запах. Солнце село. Лиловые тени жадно протянулись ко впадине на отроге горы, где человек в черном решил наконец встретиться со стрелком для последнего противостояния. В желудке стрелка уже урчало от голода, но когда кролик прожарился, он без слов протянул вертел человеку в черном, а сам запустил руку в свой похудевший рюкзак и достал последний оставшийся у него кусок солонины. Мясо было соленым, как слезы, и разъедало рот.
— Совершенно не нужный жест, — человек в черном от души забавлялся и ухитрялся при этом казаться рассерженным.
— И все-таки, — усмехнулся стрелок, и усмешка его вышла горькой, наверное, из-за крошечных ранок во рту, образовавшихся в результате длительного авитаминоза, на которые попала соль.
— Боишься, что ли, наколдованного мяса?
— Да.
Человек в черном откинул за спину капюшон.
Стрелок молча смотрел на него. В каком-то смысле лицо человека в черном оказалось досадным и даже несколько тревожным разочарованием: красивое, с правильными чертами, безо всяких отметин или глубоких морщин, которые выдают человека, познавшего тяжелейшие времена и посвященного в тайны великие и неведомые никому. Длинные черные волосы, сейчас — спутанные и растрепанные. Высокий лоб. Темные сверкающие глаза. Неопределенного вида нос. Полные, чувственные губы. Цвет лица бледный, как и у стрелка.
— Я думал, ты старше, — наконец вымолвил он.
— Какая разница? Все равно я почти бессмертен. Я мог бы, конечно, явить тебе то лицо, которое ты ожидал увидеть, но я решил показать тебе то, с которым я… гм… родился. Смотри, стрелок, какой закат!
Солнце уже ушло с небосклона, и небо на западе озарилось воспаленным зловещим светом.
— Смотри, стрелок. Ты не скоро увидишь следующий восход. Эта ночь может затянуться надолго. Очень надолго, — тихо выговорил человек в черном.
Стрелок вспомнил про черный провал под горной грядой и поднял глаза к небу, где распростерлись бесчисленные созвездия.
— Это уже не имеет значения, — так же тихо ответил он. — Теперь — нет.
* * *
Человек в черном плавно и быстро перетасовал колоду. Карт было много. Обратную сторону их украшали какие-то замысловатые завитки.
— Это карты Таро, — говорил человек в черном. — К обычной колоде я добавил еще и символы моего собственного изобретения. Смотри внимательно, стрелок.
— Зачем?
— Я буду предсказывать тебе будущее, Роланд. Нужно открыть семь карт, одну за одной, и посмотреть, как они лягут по отношению друг к другу. Я этим не занимался уже лет триста. И есть у меня смутное подозрения, что такого, как у тебя, расклада, у меня еще не было. — Нотка насмешки вновь прокралась в его голос, как кувианский ночной лазутчик с зажатым в руке ножом. — Ты последний. Последний в мире искатель приключений. Последний крестоносец. И тебе это нравится, да, Роланд? Тебе это льстит? Однако ты даже не представляешь, как ты сейчас близко к Башне. Как близко во времени. Миры вращаются у тебя над головою.
— Тогда открой мне мою судьбу, — хрипло проговорил стрелок.
Перевернута первая карта.
— Повешенный, — объявил человек в черном. Темень скрывала его лицо еще лучше, чем капюшон. — Но сама по себе, без других карт, Она означает не смерть, а силу. Повешенный — это ты, стрелок. Тот, кто вечно бредет к своей цели над бездонными пропастями Аида. И одного спутника ты уже сбросил в пропасть, верно?
Он перевернул вторую карту.
— Моряк. Обрати внимание: чистый лоб, щеки, не знавшие бритвы. В глазах — боль и обида. Он тонет, стрелок, и никто не бросит ему веревку. Мальчик Джейк.
Стрелок поморщился, но ничего не сказал.
Перевернута третья карта.
Омерзительный бабуин, Скаля зубы, сидит на плече у молодого мужчины. Лицо юноши, Искаженное стилизованною гримасой ужаса, запрокинуто вверх. Присмотревшись, стрелок увидел, что бабуин держит плетку.
— Узник, — сказал человек в черном.
Пламя костра тревожно дернулось, отбросив тень на лицо человека на карте, и стрелку показалось, что нарисованное лицо скорчилось в выражении безмолвного ужаса. Стрелок отвел взгляд.
— Правда, что-то в нем есть угнетающее? — Казалось, человек в черном едва сдерживает смешок.
Он перевернул четвертую карту. Женщина — ее голову покрывает шаль — сидит у прялки. Стрелку представилось, что она хитровато улыбается и плачет одновременно. Или это только почудилось изумленному взору?
— Госпожа Теней, — заметил человек в черном. — Тебе не кажется, что у нее два лица, стрелок? Так и есть. Истинный Янус.
— Зачем ты мне показываешь все это?
— Не спрашивай! — резко оборвал его человек в черном, и все-таки он улыбался. — Не спрашивай. Просто смотри. Считай, что это бессмысленный ритуал, если тебе так легче, и успокойся. Это как в церкви: просто обряд. И не надо искать в нем великого смысла.
Он хихикнул и перевернул пятую карту.
Ухмыляющаяся жница сжимает косу костяными пальцами.
— Смерть, — сказал человек в черном просто. — Но не твоя.
Шестая карта.
Стрелок посмотрел на нее и почувствовал вдруг, как по самым глубинам его нутра расползается странный тревожащий холодок предвкушения. Ужас смешался с радостью, и не было слов, чтобы назвать то душевное состояние, в котором он сейчас пребывал. Ему казалось, что его сейчас стошнит, и в то же время хотелось пуститься в пляс.
— Башня, — тихо вымолвил человек в черном.
Карта стрелка лежала в центре расклада; а каждая из последующих четырех — по углам от нее, как планеты, вращающиеся вокруг звезды.
— А куда эту? — спросил стрелок.
Человек в черном положил Башню поверх карты с Повешенным, закрыв ее полностью.
— Что это значит? — спросил стрелок.
Человек в черном молчал.
— Что это значит? — повторил стрелок нетерпеливо.
Человек в черном молчал.
— Черт бы тебя побрал!
Молчание.
— Ну а седьмая карта?
Человек в черном перевернул седьмую. Солнце стоит высоко в голубом чистом небе. Купидоны и эльфы резвятся в сияющей синеве.
— Седьмая — жизнь, — тихо вымолвил человек в черном. — Но не твоя.
— И где ее место в раскладе?
— Тебе этого знать не дано, — отвечал человек в черном. — Как, впрочем, и мне. — Он небрежно смахнул карту в догорающий костер. Она обуглилась, свернулась в трубочку и, вспыхнув, рассыпалась пеплом. Стрелка охватил неизбывный ужас. Сердце в груди обратилось в лед.
— Теперь спи, — все так же небрежно проговорил человек в черном. — «Уснуть, быть может, видеть сны…» и все в том же духе.
— Я тебя задушу, — пригрозил стрелок. — Своими руками.
Ноги его как будто сами оттолкнулись от земли, жестко, внезапно, и он перемахнул через костер к человеку в черном. Тот лишь улыбнулся и как будто вдруг стал выше ростом, а потом отступил, удалившись по долгому гулкому коридору с колоннами из вулканического стекла. Мир наполнился смехом, язвительным, а стрелок падал куда-то вниз, умирая, засыпая…
И был ему сон.
Пустая вселенная. Никакого движения. Ничего.
И в пустоте, Ошеломленный, парил стрелок.
— Да будет свет, — прозвучал равнодушный голос человека в черном. И стал свет. И увидел стрелок, отстраненно, непредубежденно, что это хорошо.
— Теперь да усеется тьма звездами, и да будут светила на тверди небесной, и да будет под небом вода.
И стало так. Он парил над бескрайним морем. А над головою сияли неисчислимые звезды.
— Земная твердь, — повелел человек в черном, И стала твердь. Содрогаясь мощными толчками, поднялась из вод: бурая и бесплодная, покрытая трещинами, неспособная родить жизнь. Только вулканы извергали потоки нескончаемой магмы, точно гнойные прыщи на безобразном лице какого-нибудь подростка-бейсболиста.
— О'кей, — говорил человек в черном. — Это начало. Пусть будут растения разные. Деревья. Трава и луга.
И стало так. По земле разбрелись динозавры, хрипло тявкая и рыча, пожирая друг друга, плодясь и размножаясь в пузырящихся гнилостных черных ямах. Первобытный тропический лес распростерся повсюду. Гигантские папоротники тянули к небу ажурные листья. По листьям ползали жуки о двух головах. Стрелок все это видел. Однако он чувствовал, что далеко не все возможности исчерпаны.
— Теперь: человек, — тихо вымолвил человек в черном, но стрелок уже падал… падал в бездонные небеса. Горизонт беспредельной и тучной земли начал вдруг изгибаться. Да, все его учителя утверждали, что он изогнут, что это было доказано до того еще, как мир сдвинулся с места. Но чтобы увидеть своими глазами…
Все дальше и дальше. Континенты, затянутые перистыми облаками, обретали свои завершенные очертания перед его изумленным взором. Атмосфера, точно плацента, хранила рождающуюся планету. И солнце, восходящее за широким плечом земли…
Он закричал и закрыл глаза рукой.
— Да будет свет! — Голос, издавший крик, Уже не был голосом человека в черном. Он разнесся над миром исполинским эхом, наполнил собою весь космос и все пространство между мирами.
— Свет!
Он падал, падал.
Солнце съежилось, отдалилось мерцающей точкой. Красная планета, испещренная какими-то каналами, проплыла у него перед глазами. Вокруг планету вращались в бешеном кружении две луны. Взвихренный пояс астероидов. Гигантская планета, бурлящая газовыми испарениями, слишком громадная для того, чтобы сохранить свою целостность, сплющенная у полюсов. Звенящий шар, Сверкающий поясом ледяных осколков.
— Свет! Да будет…
Еще миры. Один, другой, третий. Далеко за пределами их — последний одинокий шар из камня и льда, вращающийся в мертвой тьме вокруг солнца, которое блестело не ярче, чем стершаяся монета.
А еще дальше — мрак.
— Нет, — прохрипел стрелок, и голос его застыл в темноте, в черноте, что чернее кромешной тьмы. По сравнению с нею самая черная ночь человеческой души казалась сияющим полднем, мрак под горной грядою — размытым пятном на лице света. — Не надо больше. Не надо, пожалуйста…
— СВЕТ!
— Не надо больше. Не надо…
Звезды сжимались, тускнели. Туманности свертывались, сливаясь друг с другом, и превращались в бессмысленные расплывающиеся пятна. Вокруг него корчились, рассыпаясь на части, Вселенные.
— Господи, больше не надо, не надо, не надо…
Вкрадчивый шепот человека в черном:
— Тогда отступись. Оставь даже мысли о башне. Иди своею дорогой, стрелок, и спасешь свою душу.
Он взял себя в руки. Потрясенный и одинокий, окутанный мраком, исполненный ужаса перед предельным смыслом, в единочасье открытым ему, он взял себя в руки и выдавил свой последнее, обжигающее волеизъявление:
— НЕТ! НИКОГДА!
— ТОГДА, ДА БУДЕТ СВЕТ!
И стал свет. Он обрушился на стрелка как молот: великий, Исконный свет. И, в нем растворившись, погибло сознание. Но прежде чем это случилось, стрелок успел разглядеть нечто космически важное, исполненное вселенского смысла. Он ухватился за это с усилием мучительным, пытаясь вернуться. Вновь обрести себя.
И он сумел избежать безумия, которое несло в себе знание, и стал снова собою.
Была ночь. Та же или другая — распознать невозможно. Он вырвался из взвихренного мрака, куда увлек его демонический прыжок к человеку в черном, и посмотрел на поваленный ствол окаменелого дерева, на котором тот сидел. Человек в черном.
Его охватило безмерное чувство отчаяния — Боже правый, опять все сначала, — а потом у него за спиною раздался голос человека в черном:
— Я здесь, стрелок. Мне просто не нравится, когда ты подходишь так близко. Ты разговариваешь во сне. — Он хохотнул.
Стрелок, пошатываясь, поднялся на колени и обернулся. Костер догорел до красных мерцающих угольков и серого пепла, оставив знакомый разрушающийся узор из прогоревших дров. Человек в черном сидел у кострища и, причмокивая губами, доедал жирные куски крольчатины.
— А ты хорошо держался, — заметил он. — Вот, скажем, Мартену я не показывал эту версию. Он бы вернулся, пуская слюни.
— Что это было? — спросил стрелок. Голос его дрожал, и слова получились невнятными. Он чувствовал: если сейчас попытаться встать, ничего у него не выйдет.
— Вселенная, — небрежно бросил в ответ человек в черном, потом смачно рыгнул и швырнул кроличьи кости в костер. Они блеснули среди углей нездоровою белизной. Ветер над впадиною голгофы свистел, несчастный, пронзительно и уныло.
— Вселенная, — тупо повторил стрелок.
— Тебе нужна Башня, — сказал человек в черном, и прозвучало это как вопрос.
— Да.
— Но ты ее не получишь, — улыбнулся человек в черном, и улыбка его так и светилась жестокостью. — Я знаю, как близко она подтолкнула тебя к самому краю пропасти. Башня убьет тебя, когда вас будет еще разделять полмира.
— Ты ничего обо мне не знаешь, — спокойно проговорил стрелок, и улыбка на губах человека в черном поблекла.
— Я сделал твоего отца тем, кем он был. Все, что он из себя представлял, это моя заслуга. И я же его уничтожил, — угрюмо выговорил человек в черном. — Через Мартена я пришел к твоей матери и взял ее. Все это было предрешено. И все было так, как и должно быть. Я — фаворит Темной Башни. И в руках у меня вся Земля.
— Что я такое видел? — спросил стрелок. — В самом конце. Что это было?
— А что там было?
Стрелок, задумавшись, замолчал, схватился рукой за кисет, но табак давно уже кончился. Человек в черном, однако, не предложил пополнить его запасы каким-нибудь колдовским способом: ни с помощью черной, ни с помощью белой магии.
— Был свет, — наконец заговорил стрелок. — Яркий свет. Белый. А потом… — он запнулся и уставился на человека в черном. Тот весь подался вперед, и на лице у него отразилось совершенно несвойственное для него чувство, слишком явное, слишком большое, чтобы его можно было скрывать или же отрицать: удивление.
— Ты не знаешь, — улыбнулся стрелок. — О великий волшебник и чародей, воскрешающий мертвых. Ты не знаешь.
— Я знаю, — сказал человек в черном. — Я только не знаю… что.
— Белый свет, — повторил стрелок. — А потом: травинка. Одна-единственная травинка, но она заполнила собою все. А я был такой крошечный. Такой маленький и ничтожный.
— Травинка, — человек в черном закрыл глаза. Лицо его вдруг как-то осунулось и выглядело теперь изможденным. —
— Травинка. Ты уверен?
— Да. — Стрелок вдруг нахмурился. — Но она была красного цвета.
Человек в черном заговорил.
Вселенная (сказал он) преподносит нам парадоксы, недоступные пониманию разума ограниченного. Как живой разум не может принять бытие разума неживого, — хотя он полагает, что может, — так и разум конечный не может постичь бесконечность.
Тот прозаический факт, что вселенная существует, сам по себе разбивает уже всякие доводы циников и закоренелых прагматиков. Было время, за сотни еще человеческих поколений до того, как мир сдвинулся с места, когда человечество достигло таких высот технических и научных свершений, что сумело все-таки отколоть несколько крошечных камешков от великого каменного столпа реальности. Но даже тогда ложный свет науки (или, если угодно, знания) засиял только в нескольких, очень немногих, высокоразвитых странах.
И однако же, вопреки немеренному количеству имевшихся в распоряжении их научно-технических данных, неспособность их проникать в сущность вещей была прямо-таки поразительной. Наши отцы, стрелок, победили болезнь, от которой гниет тело, мы ее называем раком, почти преодолели старение, отправились на кораблях на луну…
(— Этому я не верю, — категорически отрезал стрелок, на что человек в черном ответил ему, улыбнувшись:
— Ну и не надо.)
… и создали или открыли еще сотни других замечательных штук. Но все это обилие информации не принесло, однако, никакого глубинного проникновения в первоосновы сущего. Никто не слагал торжественных од, посвященных чудесам искусственного оплодотворения…
(— Чего?
— Когда детей зачинают от замороженной спермы.
— Чушь собачья.
— Как угодно… хотя даже древние не могли делать детей из подобного материала.)
… или машинам, которые движутся сами. Немногие — если вообще таковые были — сумели постичь общий Принцип Реальности. Новые знания всегда ведут к тайнам, еще более странным и чуждым. Чем больше психологи узнавали о способностях мозга, тем напряженнее и отчаяннее становились поиски души, существование которой рассматривалось как факт невозможный, но все-таки вероятный. Ты понимаешь? Конечно, ты не понимаешь. Ты окружен своей собственной романтической аурой, ты каждый день подступаешь вплотную к сокрытому. Но сейчас ты приближаешься к самым крайним пределам: не веры, но понимания. Тебе предстоит еще пройти через обратную энтропию души.
Но вернемся к вещам приземленным.
Величайшая тайна вселенной не Жизнь, а Размер. Размером определяется жизнь, он заключает ее в себе, а его в свою очередь заключает в себе Башня. Ребенок, который открыт навстречу всему чудесному, говорит: Папа, а что там — за небом? И отец отвечает: Космос и мрак. Ребенок: А что за космосом? Отец: Галактика. А за галактикой? Другая галактика. А за всеми другими галактиками? И отец отвечает: Этого никто не знает.
Ты понимаешь? Размер одолевает нас. Для рыбы вселенная — это озеро, в котором она живет. Что думает рыба, когда ее выдернут, подцепив за рот, сквозь серебристую границу существования в другую, новую вселенную, где воздух ее убивает, а свет — голубое безумие? Где какие-то двуногие великаны без жабр суют ее в удушливую коробку и, покрыв мокрой травой, оставляют там умирать?
Или возьмем ну хотя бы кончик карандаша и увеличим его. Еще и еще. И в какой-то момент вдруг придет понимание одной потрясающей вещи. Он, оказывается, не сплошной, этот кончик карандаша. Он состоит из атомов, которые вертятся, как миллионы бесноватых планет. То, что нам кажется плотным и цельным, на самом деле — редкая сеть частиц, которые держаться вместе только при помощи силы тяготения. Они только кажутся бесконечно малыми, но если рассматривать их размер в отношении точных пропорций, расстояние между этими атомами может составить целые лиги. Неодолимые пропасти. Вечность. А сами атомы состоят из ядер и вращающихся частиц: протонов и электронов. Можно проникнуть и глубже, на уровень субатомного деления. И что там? Тахионы? Или, может быть, ничего? Конечно же, нет. Все во вселенной отрицает ничем не заполненную пустоту. Конец — это когда ничего уже нет, а значит, вселенная бесконечна.
Допустим, ты вышел к самой границе вселенной. И что там будет? Глухой высокий забор и знак «ТУПИК»? Нет. Может, там что-то твердое и закрученное. Как невылупившийся еще цыпленок видит яйцо изнутри. И если тебе вдруг удастся пробить скорлупу, представь себе, какой мощный сияющий свет может хлынуть в эту твою дыру у конца мироздания? А вдруг ты выглянешь и обнаружишь, что вся наша вселенная — это только частичка атома какой-нибудь тонкой травинки? И поймешь тогда, что сжигая в костре какую-нибудь хворостинку, ты превращаешь тем самым в пепел неисчислимое множество вечных миров? Что все сущее в мироздании — не один бесконечный космос, а бесконечность, состоящая из бесконечных вселенных.
Может быть, ты сумеешь понять, каково место нашей вселенной во всеобщей структуре всепресущего бытия: место атома в ткани травинки. Может быть, все, что способен постичь наш разум — от крошечного, не поддающегося никаким измерениям вируса до далекой туманности Конская Голова — помещается в одной травинке… которая, может быть, и существует всего-то день или два в каком-то ином временном потоке? А что если эту травинку вдруг срежут косою? Когда она, разлагаясь, сгинет, просочится ли гниль эта в нашу вселенную, в нашу жизнь? Не засохнет ли все мироздание, пожелтев и зачахнув? Может быть, это уже происходит. Мы говорим, что мир сдвинулся с места, а на самом-то деле он, может быть, засыхает?
Только подумай, стрелок, как мы малы и ничтожны, если подобное представление о мире верно! Если действительно Бог все видит и совершает божественное правосудие, станет ли он выделять одну комариную стаю среди многих тысяч других? Различает ли глаз его воробья, Если воробушек этот меньше атома водорода, который блуждает бесцельно в глубинах космоса? А если он все это видит, тогда что же это должен быть за Бог?! Какова его божественная природа? Где он обитает? Как вообще можно жить за пределами бесконечности?
Представь весь песок Мохейской пустыни, которую ты пересек, чтобы найти меня, и представь миллионы вселенных — не миров, а вселенных, — заключенных в каждой ее песчинке; и в каждой из этих вселенных — вселенные. Неисчислимое множество — в каждой. И мы, на нашей жалкой травинке, возвышаемся над ними на недосягаемой высоте. Ты сделал шаг. Одним взмахом ноги ты, может быть, уничтожил миллиарды и миллиарды миров. Сбросил их в темноту, и теперь эта цепь никогда не прервется.
Размер, стрелок… Размер…
Но давай предположим еще, что все миры, все вселенные соприкасаются в некоей точке, в некоем пространственно-временном узле, сходятся к некой оси, проникающей через все мироздание. Башня. Лестница, может быть, к самому богу. Ты бы решился подняться по ней, стрелок? А вдруг где-то над всей бесконечной реальностью существует такая комната…
Но ты не осмелишься.
Не посмеешь.
— Был, однако, такой, кто посмел, — сказал стрелок.
— Да? И кто же?
— Бог, — глаза стрелка вдруг зажглись. — Бог посмел… или комната пуста, провидец?
— Я не знаю, — тень страха прошла по лицу человека в черном, мягкая, темная, точно крыло канюка. — И более того: не испрашиваю ответа. Это было бы неразумно.
— Боишься, как бы тебя громом не поразило? — ввернул язвительно стрелок.
— Пожалуй, боюсь ответственности, — отозвался человек в черном, а потом замолчал надолго. Стрелок тоже молчал. Ночь была долгой. Млечный Путь распростерся над ними в своем первозданном великолепии, но в размытой его пустоте было что-то пугающее. Стрелок пытался представить себе, что бы он ощутил, если бы эти чернильные небеса вдруг раскололись и на землю полился поток слепящего света.
— Костер, — сказал он. — Костер догорает. Мне холодно.
Стрелок задремал, когда же проснулся, то обнаружил, что человек в черном глядит на него как-то болезненно, жадно.
— И на что, интересно, ты пялишься?
— На тебя, разумеется.
— Ну и нечего так на меня таращиться. — Он пошевелил угольки костра, разрушив геометрически безупречную идеограмму. — Мне неприятно. — Он поглядел на восток, не начало ли светать, но бесконечная эта ночь длилась и длилась.
— Ждешь рассвета? Так рано?
— Я ведь создан для света.
— А, ну да! Я и забыл. Нехорошо с моей стороны. Просто невежливо. Но нам с тобой нужно еще о многом поговорить, еще много чего обсудить. Так решил мой хозяин.
— Кто?
Человек в черном улыбнулся.
— Тогда, может быть, скажем друг другу всю правду? И вообще начнем говорить откровенно? Никакой больше лжи? Никаких наваждений и чар?
— Каких еще наваждений? Ты это о чем?
Но человек в черном как будто не слышал его.
— Может быть, скажем друг другу всю правду? — повторил он. — Как мужчина — мужчине. Поговорим. Не как друзья, но как враги и противники равные. Это редкое предложение, Роланд. И его будут делать тебе нечасто. Только враги говорят правду друг другу. Друзья и возлюбленные, запутавшись в паутине взаимного долга, врут бесконечно.
— Что ж, правду так правду, — все равно этой ночью стрелок не сказал ни единого слова лжи. — Начни с объяснения, что ты имел в виду, когда сказал «никаких наваждений и чар»?
— Наваждения и чары — это колдовство, стрелок. Мой хозяин своим колдовством продлил эту ночь и будет длить ее до тех пор… пока мы не закончим свои дела.
— А мы скоро закончим?
— Нескоро. Точнее сказать не могу. Потому что и сам не знаю. — Человек в черном стоял над костром, и отблески тлеющих углей ложились замысловатым узором ему на лицо. — Спрашивай. Я расскажу тебе все, что знаю. Ты догнал меня. Так будет честно. Я, по правде сказать, и не думал, что ты сумеешь меня догнать. И все же поиск твой только еще начинается. Спрашивай, и так мы скоро дойдем до главного.
— Кто твой хозяин?
— Я ни разу не видел его. Но ты увидишь. Чтобы добраться до Башни, сначала ты должен встретиться с ним, Незнакомцем вне Времени. — Человек в черном беззлобно улыбнулся. — Ты должен убить его, стрелок. Но, по-моему, ты хотел спросить о другом.
— Но если ты его никогда не видел, откуда же ты его знаешь?
— Однажды он мне явился во сне. В образе юноши. Это был давно, когда я жил далеко-далеко. В ином месте. Тысячу лет назад, или пять, или, может быть, десять тысяч. Еще до того, как древние переплыли море. В стране, которая называлась Англией. Тому назад много веков он связал меня моим долгом, хотя тогда, между юностью и годами славы, у меня были другие дела. Мой долг, мое главное дело — это ты, стрелок, — усмехнулся человек в черном. — Видишь, кое-кто принимает тебя всерьез.
— У этого Незнакомца нет имени?
— О, имя есть.
— И как же его зовут?
— Маэрлин, — тихо вымолвил человек в черном, и во тьме на востоке, где горы, грохот обвала подкрепил значимость его слов. Где-то как женщина вскрикнула пума. Стрелка проняла дрожь. Даже человек в черном невольно вздрогнул. — И все же, мне кажется, ты не об этом хотел спросить. Не в твоем это характере: забегать так далеко вперед.
Стрелок знал, о чем он хотел спросить. Вопрос мучил его всю ночь, всю эту долгую ночь. Терзал его многие годы. Он вертелся на кончике языка, но стрелок все же не задал его… еще не время.
— Этот Незнакомец, этот Маэрлин, он тоже фаворит Башни? Как ты?
— Я по сравнению с ним — ничто. Он наделен уникальным даром жить обратно во времени. Направлять свое время вспять. Он меркнет. Он настаивается. Он — сущий во всех временах. Но есть еще один, кто превыше его.
— Кто?
— Зверь, — прошептал человек в черном в благоговейном страхе. — Хранитель Башни. Творец всех чар.
— Кто он? Что этот зверь…
— Не спрашивай меня больше! — выдохнул человек в черном. Голос его стал вдруг суровым и жестким, но потом дрогнул на ноте мольбы. — Я не знаю! И знать не хочу! Говорить про зверя — все равно, что накликать погибель своей души. Перед ним Маэрлин так же ничтожен, как я — перед Маэрлином.
— А над зверем — уже Башня и все, что она заключает в себе?
— Да, — прошептал человек в черном. — Но ты все же хочешь спросить о другом.
Воистину так.
— Ну хорошо, — проговорил стрелок, а потом задал старый, как мир, вопрос: — Я тебя знаю? Мы раньше встречались?
— Да.
— Где? — Стрелок нетерпеливо подался вперед. От ответа на этот вопрос зависела вся его судьба.
Человек в черном закрыл рот руками и хихикнул, как маленький ребенок.
— По-моему, ты знаешь.
— Где?
Стрелок вскочил на ноги. Рука сама потянулась к кобуре.
— Только, стрелок, без этого. Так тебе не отомкнуть дверей, ты только закроешь их навсегда.
— Где? — повторил стрелок.
— Намекнуть ему, что ли? — спросил человек в черном у ночной мглы. — По-моему, надо. — Он поглядел на стрелка. Глаза у него горели. — Был один человек, он дал тебе «добрый» в кавычках совет. Твой наставник…
— Да, Корт, — нетерпеливо прервал его стрелок.
— Так вот, он тебе посоветовал обождать. Это был никудышный совет. Плохой. Потому что уже тогда Мартен замышлял нехорошее и плел интриги против твоего отца. И, когда твой отец вернулся…
— Его убили, — опустошенно выговорил стрелок.
— А когда ты опомнился, Мартен уже ушел… ушел на запад. Но в его окружении был один человек. Такой: в монашеском одеянии и с обритою головой, как у грешника, раскаявшегося в грехах…
— Уолтер, — прошептал стрелок. — Ты… ты не Мартен. Ты Уолтер!
Человек в черном хихикнул.
— К вашим услугам.
— Мне бы надо тебя пристрелить на месте.
— Ну нет, так нечестно. В конце концов, это я вручил тебе Мартена тепленького прямо в руки. Три года спустя, когда…
— Когда ты мною вертел, как хотел.
— В какой-то мере, да. Тогда. Но не теперь, стрелок. Теперь пришло время для разговора на равных. Попозже, утром, я тебе погадаю на рунах. К тебе придут сны. Ну а дальше начнется и настоящий поиск — твой настоящий поход.
— Уолтер, — повторил ошеломленный стрелок.
— Ты садись, — предложил человек в черном. — Сначала я тебе расскажу о себе. Твоя история, я так думаю, будет намного длиннее.
— Я никогда никому не рассказываю о себе, — пробормотал стрелок.
— Но этой ночью расскажешь. Ты должен. Чтобы нам разобраться, суметь понять…
— Понять что? Мою цель? Ты и так ее знаешь. Башня — вот моя цель. Я поклялся найти ее.
— Не цель, стрелок. Я хотел бы понять твой разум. Твой заторможенный, но упорный и цепкий разум. Другого такого, как у тебя, не было, наверное, за всю историю этого мира. Может быть, даже — за всю историю мироздания. Пришло время для разговора. Время историй.
— Тогда говори.
Человек в черном тряхнул рукавом своего плаща. Откуда выпал какой-то сверток, обернутый фольгой. В его складках и вмятинах отразилось мерцание тлеющих угольков.
— Табак, стрелок. Будешь курить?
Стрелок смог еще устоять перед кроликом, но перед этим — нет. Он поднял сверточек и нетерпеливо его развернул. Замечательный раскрошенный табак и зеленые, на удивление влажные листья — во что заворачивать. Такого хорошего табака стрелок не видел уже лет десять.
Он свернул две сигареты и откусил у них кончики, чтобы лучше тянулось и лучше чувствовался аромат табака. Одну сигарету он предложил человеку в черном. Тот не отказался. Каждый вытащил из костра по тлеющей головне.
Стрелок прикурил и глубоко затянулся ароматным дымом. Он даже закрыл глаза от удовольствия и выдохнул медленно, с наслаждением.
— Хорошо? — полюбопытствовал человек в черном.
— Замечательно.
— Тогда наслаждайся. Может статься, у тебя еще очень не скоро представится случай опять закурить.
Стрелок и бровью не повел.
— Вот и славно, — продолжал человек в черном, — тогда начнем. Ты должен понять одну вещь: Башня была всегда, и всегда находились мальчишки… мужчины, которые знали о ней и страстно желали ее, больше чем власти, богатства и женщин…
И был разговор, разговор длиной в самую долгую ночь, и Бог знает — сколько еще, но потом стрелок сумел вспомнить очень немногое из того разговора. Ему с его на удивление практическим складом ума многое показалось бессмысленным или же чем-то таким, чему не стоило придавать значения. Человек в черном сказал ему, что он должен добраться до моря — всего-то миль двадцать на запад по легкой дороге, — и там ему будет дарована сила для извлечения: сила призвать.
— Я не совсем точно выразился. — Человек в черном бросил окурок в догорающий костер. — Никто тебе ничего не «дарует», стрелок, потому что она, эта сила, уже в тебе. Частью из-за того, должен тебе сказать, что ты решился пожертвовать мальчиком, частью из-за того, что таков закон — естественный ход вещей. Воде надлежит течь с горы вниз, а тебе надлежит знать. Как я понимаю, ты соберешь троих, призовешь их к себе… но на самом-то деле мне все равно. Я ничего не хочу знать.
— Троих, — пробормотал стрелок, вспомнив вдруг предсказание оракула.
— Вот тогда и начнется уже настоящее веселье. Жалко только, меня там не будет. Прощай, стрелок. Я свое дело сделал. Цепь по-прежнему у тебя в руках. Смотри только, как бы она не обмоталась вокруг твоей собственной шеи.
Как будто какая-то внешняя сила подтолкнула Роланда, и он спросил:
— Это еще не все, правда?
— Да. — Человек в черном улыбнулся стрелку своими бездонными глазами и протянул к нему руку. — Да будет свет.
И стал свет.
Роланд проснулся у остывшего кострища и обнаружил, что постарел на десять лет. Черные его волосы поредели на висках и подернулись сединой, серой, как осенняя паутина. Морщины у него на лице стали глубже, кожа — грубее.
Остатки дров, которые он собирал для костра, стали тверже железа и обратились в камень, человек в черном — в ухмыляющийся скелет в истлевающем темном плаще: еще одна кучка костей в этом месте смерти, еще один череп на этой голгофе.
Стрелок встал на ноги и огляделся. И посмотрел он на свет и увидел, что свет — это хорошо.
Внезапно он наклонился и протянул руку к останкам своего собеседника, с которым они проговорили всю вчерашнюю ночь напролет… ночь, растянувшуюся на десять лет. Он отломал нижнюю челюсть от черепа Уолтера и небрежно засунул ее в левый передний карман своих джинсов. Вполне подходящая замена для той, что потерялась в горах.
Башня. Где-то там, впереди, она ждет его: сосредоточие времени, сосредоточие размера.
Он снова отправился в путь. На запад. Повернувшись спиною в восходу, лицом к океану. Он понял вдруг: только что в его жизни произошло нечто важное — целый этап ее начался и завершился в одну ночь дли