– Он, небось, уж обвалился, – заявила тетушка Талита, закрывая тему, – туда ему и дорога. Дьявольское творение. – Она повернулась к близнецам. – Расскажите-ка им, что произошло с тех пор и чем опасен нынче город опричь всяческих призраков, какие, быть может, укрываются в нем… а я поручусь, их там темная сила. Наши гости спешат, а солнце поворотило к закату.
– 10 -
Дальнейший рассказ оказался не чем иным, как еще одной версией предания, которое Роланд Галаадский уже слышал множество раз и до некоторой степени пережил лично. Версия эта, обрывочная и неполная, была, вне всяких сомнений, насыщена вымыслом и далекими от истины сведениями; линейное развитие сюжета искажали странные, затрагивающие и время и пространство перемены, происходившие в мире, и все это можно было суммировать одним сложносочиненным предложением: КОГДА-ТО СУЩЕСТВОВАЛ ЗНАКОМЫЙ И ПОНЯТНЫЙ НАМ МИР, НО ЭТОТ МИР СДВИНУЛСЯ С МЕСТА.
Старики из Речной Переправы знали о Галааде не больше, чем Роланд – о Речном баронстве, и имя Джона Фарсона, ввергнувшего родной край стрелка в хаос и разрушение, было для них пустым звуком, но все рассказы о сошествии старого мира в небытие походили один на другой… и сходство было слишком велико, думалось Роланду, для простого совпадения.
Три, а то и четыре сотни лет назад – возможно, в Гарлане, возможно, в еще более далекой стране под названием Порла – вспыхнула великая смута. Рябь от нее постепенно разошлась по миру, как круги по воде, распространяя перед собой анархию и раздор. Редкие державы (если такие вообще нашлись) сумели выстоять перед этими медленными волнами, и хаос пришел в эту часть света с той же неотвратимостью, с какой за вечерней зарей приходит тьма. Был период, когда по дорогам двигались целые армии; одни наступали, другие отступали, всегда в беспорядке и без каких бы то ни было далеко идущих целей. Время шло; армии раздробились на более мелкие группы, а те выродились в рыщущие по стране шайки разбойников – луней. Торговое дело сперва пошатнулось, затем пришло в полный упадок. Разъезды и путешествия из связанного с неудобствами хлопотного предприятия превратились в предприятие опасное. Сообщение с городом неуклонно сокращалось, и около ста двадцати лет назад прекратилось полностью.
Подобно десяткам иных поселений, через которые проехал Роланд – поначалу с Катбертом и другими стрелками, изгнанными из Галаада, затем один, в погоне за человеком в черном, – Речная Переправа оказалась отрезана от остального мира и предоставлена сама себе.
Тут Сай встрепенулся, стряхнул вялость, и его голос вмиг пленил путешественников. Старик говорил хрипло, неторопливо, словно всю жизнь только и рассказывал, словно он принадлежал к тем блаженным, что рождены ткать из были и небыли грезы, воздушно-великолепные, как паутина, унизанная каплями росы.
– В остатний раз дань в замок барона отправляли при моем прадедушке, – начал он. – Нагрузили шкурами повозку – твердой монеты к той поре, конешное дело, уж не водилось, и больше дать было нечего, – и отрядили с ней двадцать шесть душ. Дорога была дальняя – почитай, восемьдесят колес, – опасная, и в пути шестерых не стало. Половину перебили разбойники, что шли в город воевать, другая половина перемерла – кто от хворей, кто от бес-травы. Когда наконец добрались до замка, нашли там только грачей да дроздов и больше ни души. Стены оказались порушены, Государственный Двор зарос будыльем. В полях на западе опосля великого побоища все было белым-бело от костей и рыжо от ржавых доспехов, сказывал прадед, и устами павших в том бою, аки ветер восточный, выли да рыдали демоны. Деревню за замком спалили дотла, а под крепостными стенами красовалось еще с тыщу черепов. Наши оставили свое богатое приношение, шкуры, у разбитых ворот (ибо никто не пожелал ступить в сию обитель призраков и стонущих голосов) и отправились восвояси. В дороге они потеряли еще десятерых, и из двадцати шести пустившихся в путь воротился всего десяток, среди прочих мой прадед… да только угораздило его подцепить в дороге лишай, и лишай тот не сходил с шеи и груди прадеда до самой его смерти. Лучевица – так, по крайности, сказывали. С той поры, стрелок, никто не покидал поселка. Жили сами по себе.
Они мало-помалу привыкли к набегам луней, продолжал Сай надтреснутым, но певучим голосом. Выставляли дозоры; завидев приближающийся отряд верховых (всадники почти всегда ехали по Великой Дороге на юго-восток, по ходу Луча, на нескончаемую войну, бушевавшую в Ладе), поселковые прятались в большое убежище, вырытое ими под церковью. Мимоходом нанесенный поселку ущерб не восполнялся, дабы не возбуждать любопытства рыщущих по стране лиходеев. Впрочем, тем было не до того: с заброшенными за спину луками или боевыми топорами луни галопом проносились через Речную Переправу туда, где творились убийства.
– О какой войне ты говоришь? – спросил Роланд.
– Да, – подхватил Эдди, – и что насчет этого барабанного боя?
Близнецы вновь переглянулись – быстро, почти с суеверным страхом.
– О божьих барабанах мы знать ничего не знаем, – сказал Сай, – и ведать не ведаем. Теперь о городской войне…
Начиналась война как поход луней и изгоев против непрочного союза мастеровых и "мануфактурщиков", населявших город. Вместо того, чтобы позволить луням учинить грабеж и погром, сжечь лавки, а тех, кто уцелел, обречь на верную смерть, прогнав в Пустыню, горожане решили дать бой. И в течение нескольких лет успешно обороняли Лад от пылающих злобой, но плохо организованных банд налетчиков, которые пытались то ураганом пронестись по мосту и взять приступом городские ворота, то прорваться за стены Лада с лодок и барж.
– Городские пустили в ход старинное оружие, – сказал один из близнецов, – и, хоть оставалось их раз-два и обчелся, луни со своими луками, палицами да боевыми топорами супротив них не сдюжили.
– То есть горожане по ним стреляли? – спросил Эдди.
Один из альбиносов кивнул.
– Ага, стреляли, и не токмо из пистолей. У их были машины, которые пускали зажигательные ядра на милю, а то и дальше. Рвались оные ядра не в пример мощней динамитного зелья. Разбойникам – они, надобно вам знать, нынче прозываются Седые – токмо одно и оставалось: отойти за реку и начать осаду. Так они и сделали.
В результате Лад стал последним укрепленным прибежищем в умирающем мире. К нему по одиночке и по двое стекались из окрестных деревень самые крепкие и смышленые. Вновь прибывшим приходилось доказывать свою сообразительность на деле; решающим испытанием становилось задание незаметно пробраться через лабиринт биваков и первые ряды осаждающих. К нейтральной полосе – мосту – почти все выходили безоружными, но тех, кому удавалось забраться так далеко, беспрепятственно пропускали в ворота. Если новобранец оказывался чересчур бестолков или откровенно дурковат, его, разумеется, вышвыривали вон; тем, кто владел каким-нибудь ремеслом или умением (или был достаточно башковит, чтобы его освоить), разрешали остаться. Особенно ценилась крестьянская сноровка – по преданию, все без исключения крупные парки Лада превратили в огороды. В отрезанном от сел и деревень городе вопрос стоял жестко: выращивать пищу здесь же или умереть от голода среди стеклянных башен и металлических аллей. Великие Пращуры исчезли, остались загадочные машины и бездействующие немые диковины, непригодные для еды.
Мало-помалу характер войны стал меняться. Равновесие сил сместилось в пользу осаждающих, Седых, прозванных так потому, что в среднем они были намного старше жителей города. Конечно, старели и горожане. Их все еще звали "Зрелыми", но в большинстве случаев зрелость давно миновала. В довершение всех бед они в конце концов то ли позабыли, как действует старинное оружие, то ли вывели его из строя постоянным употреблением.
– Небось, и то, и другое, – буркнул Роланд.
Лет девяносто назад – уже при Сае и тетушке Талите – в поселок нагрянул последний отряд бандитов, такой большой, что первые всадники вихрем промчались через Речную Переправу на утренней заре, а иссяк поток верховых лишь к закату. То была последняя армия, какую видели в здешних краях. Вел ее атаман по имени Дэвид Квик, тот самый, который позднее погиб, якобы рухнув с небес на землю. Квик собрал под свои знамена отиравшийся у городских стен сброд, убивая всякого, кто противился его планам, и с этой армией – армией Седых – попытался ворваться в город, однако не с лодок и не с моста. Выстроив двадцатью милями ниже по течению понтон, Седые напали с фланга.
– С той поры сражение то затухает, то вспыхивает с новой силою, точно огонь в очаге, – закончила тетушка Талита. – Бывает, мы кое-что узнаем от тех, кому удалось покинуть Лад. Нынче таких стало чуть поболе, ибо мост, по их словам, никто не обороняет, а мне сдается, что и вояки растеряли почти весь свой пыл. В городе Седые бранятся со Зрелыми из-за той военной добычи, какую еще можно захватить, только мне думается, нынче истинные Зрелые – те, кто происходит от луней, что следом за Квиком перешли по плавучему мосту, пусть их и величают по старой памяти Седыми. Потомки исконных жителей города, должно быть, почти достигли наших лет, хоть и по сей день некоторые вьюноши уходят к ним, наслушавшись старинных преданий и соблазнясь знанием, какое, быть может, еще сохранилось там.
Седые и Зрелые еще не примирились, стрелок. И тем, и другим захочется залучить к себе молодца, коего ты называешь "Эдди". Темнокожую, коли ее чрево плодоносно, не убьют, пусть ноги у нее и окорочены; она будет вынашивать им потомство – дети нынче редкость и порой родятся странными, хоть старые хвори мало-помалу исчезают.
Тут Сюзанна пошевелилась, как будто хотела что-то сказать, но промолчала, допила кофе и снова устроилась слушать.
– Однако вот что я мыслю, стрелок: заполучить молодца и молодицу им будет желательно, но постреленка они возжаждут со всею страстью.
Джейк нагнулся и снова принялся гладить Чика. Роланд увидел лицо мальчика и понял, о чем тот думает: все сначала, очередной марш-бросок под горами, новая версия Мутантов-Недоумков.
– Тебя скорей всего убьют, – продолжала тетушка Талита, – ибо ты – стрелок, человек из иных времен, кому место не здесь, ни рыба ни мясо, бесполезный и тем, и другим. Но мальчика можно прибрать к рукам, приучить, вышколить, чтоб запомнил одно и начисто позабыл все другое. Те давно уж запамятовали, из-за чего бились поначалу; мир с тех пор сдвинулся с места, и нынче сраженье затевается единственно как загрохочут те страшные барабаны. Там есть и такие, что еще не достигли преклонных лет, но их можно по пальцам перечесть, большинство же еле таскает ноги, как мы тут, и все они – безмозглые безобразники, живущие единственно, чтобы убивать, и убивающие, чтобы жить. – Она помолчала. – Вот вы послушали нас, старых простофиль. Верно ли, что вам не лучше будет пойти кружным путем и к тем не соваться?
Роланд не успел ответить – раздался звонкий, решительный голос Джейка:
– Расскажите, что вы знаете про Блейна Моно. Расскажите про Блейна и Машиниста Боба.
– 11 -
– Про кого? – изумился Эдди, но Джейк не ответил, продолжая смотреть на стариков.
– Чугунка во-он где, – наконец махнул рукой в сторону реки Сай. – Стоит там высокая истукада из рукотворного камня, каким Великие Пращуры мостили мостовые да тротуары, а по ей проложен единый полоз подколесный.
– Монорельс! – воскликнула Сюзанна. – Блейн-Монорельс!
– Блейн-мучитель, – пробормотал Джейк.
Роланд быстро взглянул на него, но ничего не сказал.
– А сейчас этот поезд ходит? – спросил у Сая Эдди.
Сай медленно покачал головой. Лицо у него было расстроенное и встревоженное.
– Нет, сударь… но мы с тетушкой застали то времечко. В те поры в городу еще вовсю воевали, а мы совсем зеленые были, молоко на губах не обсохло. Сперва ничего не видишь, только слышишь: гудет. Будто идет сильная гроза, молоньями прыщет.
– Да, – подтвердила тетушка Талита в мечтательном забытьи.
– Потом глядь – вот он, Блейн, горит-блестит на солнышке, искры сыпет, нос точь-в-точь как у пуль из твоего левольверта, стрелок, а длины в нашем Моно колес двести, не менее. Знаю-знаю, верится с трудом. Может, тут я и впрямь загнул (не забывайте, мы в те поры были молодехоньки да неопытны, а сие совсем иное дело)… только сдается мне, все верно, поелику, как Блейн объявлялся, мнилось, будто протянулся он вдоль всего окоема, из края в край. Быстрый, низкий, не поспеешь толком разглядеть, его уж нет! Иной раз в ненастье ворвется с запада, и, коли ветер притихнет, слышно: визжит да воет ровно ведьма злобная. Случалось, вой энтот будил нас в ночь-полночь: Блейн мчался впотьмах, гнал вперед себя длинный белый свет и ревел аки труба, что, говорят, подымет всех мертвецов из могил, как придет конец света.
– Расскажи им про бумс, Сай! – дрожащим от благоговейного ужаса голосом вставил не то Билл, не то Тилл. – Расскажи им про безбожный бумс, что всегда раздавался следом!
– Дак я к тому и вел, – ответил Сай с ноткой раздражения в голосе. – Опосля того, как Блейн пройдет, делалось тихо… когда на миг-другой, когда и на полную минуту… а потом грохало, да так, что стены тряслись, чашки-плошки скидывало с полок долой, а то и окна вылетали. Но отродясь ни одна живая душа не видала ни сполоху, ни пламени, будто взрыв тот учинялся в загробном мире.
Эдди осторожно, одним пальцем, постучал по плечу Сюзанны и, когда она обернулась, беззвучно шевельнул губами: "акустический удар". Разумеется, это была полная чушь; Эдди никогда в жизни не слыхал о поезде, который бы двигался со сверхзвуковой скоростью… но, однако же, только такое объяснение и казалось разумным.
Сюзанна кивнула и снова повернулась к Саю.
– Оный Блейн – единственная из устроенных Великими Пращурами машин, какую я своими глазами видел в действии, – негромко сказал Сай, – и коли то не было дело рук дьявола, стало быть, дьявола нет. А последний раз я видел ее той весной, когда обженился с Мерси, то бишь лет шестьдесят тому.
– Семьдесят, – авторитетно заявила тетушка Талита.
– И этот поезд шел в город, – задумчиво заметил Роланд. – Оттуда, откуда мы пришли… с запада… из леса.
– Да, – неожиданно подтвердил новый голос, – токмо был и другой… из города… и, может статься, он еще на ходу.
– 12 -
Все обернулись. Возле цветочной клумбы, отделявшей стол, за которым они сидели, от задней стены церкви, стояла Мерси. Вытянув перед собой руки, она медленно шла на звук голосов.
Сай неуклюже поднялся, поспешно, насколько позволял возраст, подошел к слепой и взял ее за руку. Мерси обвила рукой его талию: самые старые в мире жених и невеста.
– Тетушка велела тебе пить кофей внутри! – упрекнул Сай.
– Кофей я уж давно допила, – отвечала Мерси. – Горькое зелье, терпеть его не могу. Опричь того… хотелось послушать, о чем вы толкуете. – Она подняла дрожащий палец и ткнула им в сторону Роланда. – Его послушать. У него чудесный голос, светлый и легкий. Истинно говорю.
– Тетушка, – сказал Сай, с опаской поглядывая на древнюю старуху, – простите вы ее, глупую. Что ее слушать; она всегда невесть что болтала и с годами ума не набралась.
Тетушка Талита бросила на Роланда быстрый взгляд. Роланд едва заметно кивнул.
– Пусть подойдет и сядет с нами, – распорядилась старуха.
Не переставая ворчать, Сай проводил Мерси к столу. Мерси молчала, всматриваясь незрячими глазами куда-то поверх его плеча и упрямо поджав губы в ниточку.
Когда Сай усадил слепую, тетушка Талита облокотилась на стол и молвила:
– Ну-с, тебе и впрямь есть что сказать, сестра-саи, или другой моно ты приплела для красного словца?
– Видеть я не вижу, зато слышу! Слух у меня все такой же острый, Талита, – еще острее!
Роланд на миг опустил руку к патронташу. Когда он вновь положил ее на стол, в пальцах он держал патрон. Он перебросил его Сюзанне. Та поймала.
– Неужто, саи? – спросил Роланд слепую.
– Слышу я, – отвечала Мерси, поворачиваясь в его сторону, – достаточно хорошо, чтобы понять: ты сейчас что-то кому-то перебросил. Думаю, своей темнокожей товарке. Что-то махонькое. Что это было, стрелок? Печенье?
– Почти угадала, – улыбнулся стрелок. – Стало быть, ты не хвастала. Ну, растолкуй же нам, о чем ты вела речь.
– Коли Блейн ходит токмо в одну сторону, – начала слепая, – стало быть, есть и другой моно. Так ли, эдак ли, какой-то моно супротивной дорогой ходил… еще лет семь-восемь тому. Сколько раз я слыхала, как он отправлялся из города – на закат, в бесплодные земли.
– Говна-пирога! – фыркнул один из близнецов. – В бесплодные-то земли! Ничего туда не ходит! Кто ж там может жить? Никто!
Мерси повернулась к нему.
– Нешто поезд живой, Тилл Тадбери? – осведомилась она. – Нешто машина хворает, покрывается язвами, мается рвотой?
"Ну-у, – подумал Эдди, – а как же медведь?.. "
Поразмыслив еще немного, он счел за лучшее промолчать.
– Мы бы слышали его, – горячо настаивал второй близнец. – Шум навроде того, про какой завсегда толкует Сай…
– Про бумс врать не буду, грохоту сей моно не учинял, – признала Мерси, – а гул шел, сама слыхала; так гудело, будто где недалече молонья ударила. И слыхала я оный гул о ту пору, как сильный ветрище с городу налетал. – Она задиристо выставила подбородок и прибавила: – А как-то раз, в ночь, когда вихорь Большой Чарли чуть не сдул звонницу с церкви, слыхала и бумс. Далеко-далеко. Колес за двести отсюда. А то и за двести пятьдесят.
– Брехня! – воскликнул другой близнец. – Чай, травы нажевалась, оттого в ушах и гудело!
– Я тебя разжую, Билл Тадбери, коли не заткнешь хрюкало. Не тебе говорить почтенной женщине "брехня"! Что…
– Уймись, Мерси! – прошипел Сай, но Эдди слушал этот обмен деревенскими любезностями вполуха. То, что сказала слепая, не казалось ему бессмыслицей. Конечно, никакого акустического удара в Речной Переправе не слышали – ведь в черте города поезд только начинал разгон. Эдди не мог точно припомнить, какова скорость звука, но ему казалось, что она составляет приблизительно шестьсот пятьдесят миль в час. Чтобы набрать такую скорость, поезду, стартующему с мертвой точки, требуется некоторое время, и в миг прохождения звукового барьера он неизбежно оказывается за пределами слышимости… если только в силу действия случайных факторов слышимость не улучшится, как, по утверждению Мерси, произошло в ночь, когда налетел загадочный "вихорь Большой Чарли".
Здесь крылись определенные возможности. Блейн Моно, конечно, не лендровер, но может быть… может быть…
– Ты уже семь, не то восемь лет не слыхала, как шумит этот поезд, саи? – спросил Роланд. – А может, куда больше?
– Никак невозможно, – возразила слепая. – Ведь последний-то раз пришелся аккурат на тот год, когда у старого Билла Маффина завелась болесть в крови. Бедняга Билл!
– Тому уж скоро десять лет, – прибавила тетушка Талита странно мягким голосом.
– Чего ж ты столько годов молчала про то, что слыхала такое? – спросил Сай. Он посмотрел на стрелка. – Нельзя верить всему, что она болтает, ваша милость. Ее, Мерси мою, хлебом не корми, дай покрасоваться.
– Ах ты, горшок с помоями! – вскричала та и звонко шлепнула Сая по руке. – Тебя жалеючи молчала – больно ты своей байкой гордишься, не хотелось ее затмевать. Но теперь как же я смолчу, коли оно важно!
– Я верю тебе, саи, – успокоил слепую Роланд. – Однако точно ли ты с той поры не слышала моно?
– Нет, ни разочка. Сдается мне, он наконец прошел свой путь до конца.
– Любопытно, – пробормотал Роланд. – Поистине, весьма и весьма любопытно. – Он уперся взглядом в столешницу и погрузился в невеселые раздумья, внезапно оказавшись за тридевять земель от своих собеседников.
"Чух-чух", – подумал Джейк и вздрогнул.
– 13 -
По прошествии получаса они вновь были на поселковой площади. Сюзанна сидела в инвалидном кресле. Джейк подтягивал лямки ранца. Чик, который по-прежнему держался чуть позади, внимательно наблюдал за манипуляциями мальчика, сидя у самых его ног.
По-видимому, на торжественном обеде в маленьком райском саду за церковью Крови Предвечной присутствовали лишь старейшины: когда путники вернулись на площадь, там их поджидало еще с десяток человек. Они скользнули взглядом по Сюзанне, чуть пристальнее посмотрели на Джейка (очевидно, его молодость представляла для них несравненно больший интерес, чем ее темная кожа), но цель их появления не вызывала сомнений: они пришли увидеть Роланда; в их изумленных глазах светилось древнее, почти первобытное благоговение.
"Он – живой осколок прошлого, которое они знают лишь по легендам, передающимся из уст в уста, – подумала Сюзанна. – На него смотрят так, как верующие смотрели бы на святого – Петра, Павла или Матфея – если бы тому вздумалось в субботний вечер заглянуть к ним на ужин и за тушеными бобами рассказать о том, каково было бродить с Иисусом-Плотником вкруг моря Галилейского".
Повторилась завершившая трапезу церемония. На сей раз в ней приняли участие все без исключения уцелевшие жители Речной Переправы. Шаркающая вереница стариков потянулась к гостям; пожав руку Эдди и Сюзанне и чмокнув в лоб или щеку Джейка, они преклоняли колена перед Роландом, чтобы получить его благословение. Мерси порывисто обняла стрелка и уткнулась слепым лицом ему в живот. Ответив объятием на объятие, Роланд поблагодарил ее за рассказ.
– Неужто не заночуешь, стрелок? Не успеешь оглянуться, солнце зайдет, а ведь я поручусь, что и ты, и твои люди давненько не ночевали под крышей.
– Благодарствую, саи, это верно, однако задерживаться нам нельзя.
– Воротитесь, коли сможете, стрелок?
– Да, – ответил Роланд, но Эдди, даже не заглядывая в лицо своему удивительному другу, понял: они навсегда прощаются с Речной Переправой. – Коли сможем – вернемся.
– Ах… – Мерси в последний раз сжала его в объятиях и пошла, держась за коричневое от загара плечо Сая. – Доброго пути!
Последней подошла тетушка Талита. Она хотела было исполнить обряд, но Роланд остановил ее, взяв за плечи:
– Нет, саи. Не ты. – И на глазах у изумленного Эдди он сам опустился перед ней на колени в пыль площади. – Благослови, праматерь. Благослови нас всех на нашем пути.
– Быть посему, – отвечала тетушка Талита без удивления, глядя сухими глазами, и все же голос ее вздрагивал от сильного, глубокого чувства. – Я вижу, у тебя верное сердце, стрелок, без измены и обмана, и старинный обычай своего племени ты блюдешь изрядно. Благословляю тебя и твоих людей и буду молиться о том, чтобы с вами не приключилось ничего дурного. Теперь, коли пожелаешь, возьми вот это. – Старуха сунула руку за лиф линялого платья, вытащила серебряный крест на тонкой серебряной цепочке из мелких звеньев и сняла его с шеи.
Настал черед Роланда дивиться.
– Да стоит ли, саи? Я приходил не затем, чтобы обобрать вас, праматерь.
– Стоит, стоит. Более века я ни днем ни ночью не расставалась с этим крестом, стрелок. Отныне он твой. Когда-нибудь ты положишь его к подножию Темной Башни и вымолвишь на далеком краю света имя Талиты Анвин. – Старуха надела цепочку Роланду на шею. Крест упал в раскрытый ворот рубахи из оленьей кожи, словно его место было там. – Теперь ступайте. Хлеб преломлен, разговор состоялся, мы получили твое благословение, а ты – наше. Ступайте, да минует вас в дороге беда. Будьте стойкими и верными, не отступайтесь. – Голос тетушки Талиты дрожал и на последнем слове сорвался.
Роланд поднялся и поклонился, трижды хлопнув себя по горлу.
– Благодарствую, саи.
Старуха поклонилась в ответ, но ничего не сказала. По ее щекам бежали слезы.
– Готовы? – спросил Роланд.
Эдди кивнул. Он боялся заговорить.
– Вот и славно, – сказал Роланд. – Пошли.
По разрушенной главной улице поселка они двинулись к околице. Джейк катил кресло Сюзанны. Когда последний дом ("МЕНА И ТОРГ", значилось на поблекшей вывеске) остался позади, мальчик оглянулся. Старики еще не разошлись и стояли около каменного указателя – затерянная в пустынных степных просторах жалкая горстка представителей рода человеческого. Джейк поднял руку. До сих пор ему удавалось сдерживаться, но когда несколько стариков – в том числе Сай, Билл и Тилл – подняли руки в ответ, он заплакал.
Эдди обнял его за плечи.
– Ты знай шагай, приятель, – сказал он вздрагивающим голосом. – Глядишь, и полегчает. А иначе никак.
– Они такие старые! – всхлипнул Джейк. – Как мы могли вот так вот просто взять и бросить их? Это неправильно!
– Это ка, – не задумываясь ответил Эдди.
– Да? Гов… гов… говно ваше ка!
– Да, и притом крутое, – согласился Эдди… но не остановился. Не остановился и Джейк. Больше он не оглядывался: боялся, что старики еще не ушли, что они стоят посреди заброшенного поселка и глядят, как Роланд с друзьями постепенно исчезает вдали. И был прав.
– 14 -
Не прошли они и семи миль, как небо стало темнеть, а западный его край запылал червонным золотом заката. Поблизости виднелась эвкалиптовая роща. Джейк и Эдди отправились туда по дрова.
– Не понимаю, почему мы не остались, – сказал Джейк. – Не понимаю, и все. Нас же приглашала слепая леди. Все равно мы далеко не ушли. Я так наелся – до сих пор еле хожу.
Эдди улыбнулся.
– Я тоже. И могу сообщить тебе еще кое-что: твой добрый друг Эдвард Кантор Дийн спит и видит, как завтра утречком первым делом надолго и без спешки засядет орлом в этой роще. Ты не поверишь, как я устал жрать оленину и гадить козьими орешками. Если б год назад ты мне сказал, что моей самой большой радостью будет хорошо высраться, я бы рассмеялся тебе в лицо.
– Твое второе имя действительно Кантор?
– Да, но ты лучше про это помалкивай.
– Ладно. Ну почему мы не остались, Эдди?
Эдди вздохнул.
– Потому что оказалось бы, что им нужны дрова.
– А?
– Мы нарубили бы дров, и оказалось бы, что старикам позарез нужно свежее мясо – ведь последние запасы они отдали нам. Мы же не полные уроды, чтобы не возместить того, что умяли, так? Тем более, что сами при стволах, а у стариков, небось, одни луки со стрелами, да и тем лет пятьдесят, если не все сто. Поэтому мы отправились бы на охоту и вернулись бы только к ночи, а утром Сюзанна сказала бы: прежде чем двигать дальше, следует кое-что подправить – не снаружи, Боже упаси, это опасно, – но, может быть, в гостинице или где они там живут. Это ведь всего день-другой, а что такое день-другой, верно?
Из сумрака материализовался Роланд. Он двигался как всегда неслышно, но казался усталым и озабоченным.
– Я уж подумал, вы оба свалились в зыбун.
– Не-а. Я просто объяснял Джейку факты так, как я их понимаю.
– Ну и что в том было бы плохого? – спросил Джейк. – Ведь эта Темная Башня стоит где стоит уже давным-давно, верно? Она ведь никуда не денется, правда?
– День-другой, потом еще день-другой, потом еще. – Эдди оглядел ветку, которую только что подобрал, и с отвращением отшвырнул ее в сторону. "Что-то я начинаю говорить точь-в-точь как он", – подумал молодой человек. Тем не менее он знал, что все сказанное – чистая правда. – Может быть, мы увидели бы, что родник забился илом, и было бы хамством уйти, не очистив его. Но почему бы тогда не прихватить еще пару недель и не сварганить на скорую руку водяное колесо? Старикам не годится таскать воду из колодца. И загонять бизонов на своих двоих – тоже. – Эдди покосился на Роланда, и в его голосе зазвучал упрек. – Знаешь… как представлю, что Билл с Тиллом выслеживают стадо диких бизонов, аж мороз по коже.
– Им не привыкать, – сказал Роланд. – Более того, я думаю, нам нашлось бы чему у них поучиться. Не тревожьтесь о них. А пока давайте наберем хвороста – ночь будет холодная.
Но Джейк еще не успокоился. Он пристально, почти сурово, смотрел на Эдди.
– Ты хочешь сказать, мы никогда не сделали бы для них достаточно?
Эдди выпятил нижнюю губу и сдул со лба прядь волос.
– Не совсем так. Я хочу сказать, что потом уйти было бы не легче, чем сегодня. Тяжелее – может быть, но легче – нет.
– Все равно, по-моему, это неправильно.
За разговором они вернулись к тому месту, которому предстояло, едва запылает костер, стать очередным привалом на пути к Темной Башне. Сюзанна, которая выбралась из кресла и, подложив руки под голову, лежала, глядя на звезды, села и принялась укладывать хворост особым образом, как много месяцев назад ее научил Роланд.
– Суть вашего спора в том, что же правильно, – сказал Роланд. – Но, коль излишне долго приглядываться к мелким правильностям, Джейк, к тем, что под носом, легко утерять из виду крупные, стоящие дальше. Мир расшатался: все идет наперекосяк, хаос умножается, но время решительных действий не пришло. Покуда мы помогали бы двум-трем десяткам душ в Речной Переправе, в иных краях, быть может, страдали бы или умирали двадцать или тридцать тысяч. И если есть во вселенной место, где можно вправить наш вывихнутый век, это – Темная Башня.
– Почему? Как? – спросил Джейк. – Что вообще такое эта Башня?
Роланд присел рядом со сложенным Сюзанной хворостом, достал огниво и принялся высекать над растопкой искры. Вскоре среди прутьев и пригоршней сухой травы расцвели маленькие язычки пламени.