Скандинавские сказки или были норвежской тюрьмы
В апреле 2003 г. я, по приглашению Нильса Кристи, профессора криминологии Университета Осло, посетила несколько норвежских тюрем, по большей части женских. Конечно, я видела не только тюрьмы, но и прочие чудеса: прекрасные северные горы, поросшие березами, фьорды, старые крепости, уютные города с простыми и удобными домами. В Норвегии я не встретила имперского вида строений, даже королевский дворец выглядел вполне прозаически – в Москве полно таких зданий. Зато тюрьма поразила меня своим комфортом. В одной из них были такие комнаты (не могу даже назвать их камерами), рассчитанные на одну осужденную персону, что я невольно позавидовала: мне бы такую, тогда бы я точно смогла дописать все, что собиралась; и удобство, и размер, и уединенность – чем не место для писательства? Но в норвежскую тюрьму я, конечно, вряд ли попаду, а вот в отечестве, где в камерах и общих спальнях размещают до ста человек единовременно, трудно уединиться для творческих трудов, поэтому я туда не тороплюсь.
В Университете мне было предложено прочитать лекцию. Вернее, Нильс приглашал меня с этой целью давно, но я все оттягивала, старалась поумнеть. Но, в конце концов, я поняла, что это процесс бесконечный и остановилась на достигнутом. Лекция называлась «Женская тюрьма в России: исторический обзор и анализ современной ситуации». Материала у меня было достаточно, хватило бы даже не на одну лекцию, но главная трудность докладчика состояла в том, как объяснить норвежским студентам и преподавателям, почему существует такая разница между нашими тюремными системами, ведь не только же в деньгах дело. За полчаса до начала лекции меня озарила идея, и я написала предисловие, в котором попыталась проанализировать причину различий между русской и западной ментальностью. И мне это, кажется, удалось. Во всяком случае, мои слушатели были довольны, а Нильс даже назвал это поэзией и после специально возил меня к своей знакомой, антропософке Маргит Энгель, которая, по его словам, очень «любит такие мысли».
Мысли же были следующие.
Вступление к лекции, прочитанной в университете г. Осло 9 апреля 2003 года.
Русские – это народ, имеющий очень скудную материальную культуру и очень богатое воображение. Я бы даже сказала – дух. Русский дух с наслаждением приемлет муку, потому страдание считается нормой существования. В силу иррациональности жизни русские очень эмоциональны, но, при такой необыкновенной чувствительности, не очень добры и дружелюбны, а к тому же нетерпимы, завистливы, всегда ждут чуда, а потому - ленивы. Потому русские и мистики, что не умеют жить материальной жизнью.
Все главные достижения русских лежат в духовной сфере – это язык, и по причине такого необыкновенного языка – литература. Русская литература, подобно Библии, описывает кошмары бытия. Гордость русской литературы – это, все-таки, не благополучный, рассудительный Толстой, а одолеваемый тайными страстями Достоевский – диссидент, ставший поборником тирании, арестант, карточный игрок, сексуальный маньяк, русский гений. Читая Достоевского, погружаешься в настоящую русскую эмоциональность: тебе не ясно, где здесь добро, где зло - ты страдаешь, тебя трясет, но при этом даже не можешь определить от чего - от холода или от зноя? Это ужасная жизнь, но, попадая из нее в любую другую, ощущаешь скуку и пустоту.
Русские хотели бы жить как все европейские народы - так же чисто и богато, но не могут, так как имеют совсем другие ценности, о которых только смутно догадываются. В отличие от евреев, про которых все уже сказано, русские в своей избранности до конца не уверены, и, в том числе и поэтому, много пьют. Если описывать русское сознание, то можно было бы нарисовать такую картину: некий круг, где материальное – на периферии, а в центре идея… спасения мира и человечества, конечно. Это смутная догадка об избранности - причина огромного высокомерия, презрения к мелочным материальным делам и, одновременно, – огромных духовных трудностей, которые возникают у русских, пытающихся жить среди богатых и чистых народов со слаборазвитым воображением. Это страдание они назвали тоской по родине.
Родина русских - Россия – огромная страна, расположенная недалеко от северного полюса. Шесть месяцев в году в России зима, и все средства уходят на отопление, иначе жить невозможно. Система отопления – паровая и общая. Горячая вода тянется на большие расстояния от центральной станции, чтобы обогреть маленькие квартиры. Нет внутренней регуляции, нельзя уменьшить или увеличить тепло внутри квартир. Плата тоже делится поровну на всех. Если в какой-то квартире авария, тепло выключают всему подъезду или даже всему дому.
Русские живут группами, единица измерения нации – не человек, а группа, человек – меньше единицы, поэтому он - ничто. Трудно развивать индивидуальность в таких условиях, поэтому русские очень инфантильны, особенно мужчины, многие из них нуждаются в няньке всю свою жизнь – так устрашает их ледяной холод жизни, а тем более, смерти. Чаще всего русский мужчина воспитывает чужих детей, не совсем понимая, что происходит с его собственными, иногда даже не зная, кто их воспитывает. В этом тоже просматриваются элементы групповой психологии.
Причины такой национальной психологии до донца неизвестны. Можно было бы предположить православие, так называемую соборность, но другие православные – и болгары, и сербы, и греки живут и мыслят иначе. Да и вообще, есть ощущение, что и православие, и коммунизм просто попали на хорошо удобренную почву.
Возможно, важнее всего география – холод и огромные расстояния заставляют людей сбиваться в кучу. Страх замерзнуть стал причиной коллективной жизни, коллективная жизнь – причиной групповой ментальности, ведь один человек – не воин в таком климате, на таком пространстве.
Рабство в России было официально отменено только в 1861 году – всего лишь 150 лет назад. Но потом оно вернулось в уже неофициальной, неискренней форме в сталинские времена и существовало как способ устройства народной жизни еще 80 лет. Нарушение паспортного режима (а для крестьянского сословия паспорт, к тому же, было непросто раздобыть) – одно из весьма распространенных преступлений и в царской, и в советской, да и в современной России. Это еще одна причина инфантильности и эмоциональности; несамостоятельность, надежда на доброго барина или на справедливое начальство и страх перед ними только раздували русский национальный характер.
Хотя Россия уже пять лет пребывает в Совете Европы и всячески показывает, что собирается выполнять все предписания, ей это трудно сделать – потому что в стране до сих пор никто не знает, что такое индивидуальные права. Их нет в сознании народа все по той же досадной и приятной причине.
Русские отстают от Европы примерно на 100 лет в своем социальном мышлении, и до сих пор не могут перейти к индивидуальному подходу – нигде: ни на воле, ни в тюрьме.
Возможно – это неплохое объяснение тому, почему русская тюремная система устроена иначе, чем европейская. В ней человек, опять-таки, не единица, хотя, казалось бы, он получает отдельное наказание. Наказание отдельное, а жизнь общая. Можно ли удивляться, что даже кроватей не на всех хватает в СИЗО?
Удивительно разве, что в русских колониях или лагерях, поскольку лагерь – это суть русской колонии, заключенные живут по 100 человек в одном помещении? И недавно я поймала себя на мысли, что может быть это лучше, чем маленькая камера на пять человек, в которую я зашла в Польше – потому что от вида этой камеры я ощутила клаустрофобию. Так что, как видно, я хоть и пытаюсь анализировать со стороны, сама изнутри пропитана всеми этими веяниями.
Но человек, как бы там ни было – это единица. И лучше все-таки быть созревшей единицей, чем недозрелой. Или, по крайней мере, иметь выбор.