Это и значит: гибель Атлантиды-Европы — того, что мы называем «Кро-Маньоном», «Магдалиеном», так же как гибель Атлантиды-Острова — только последнее звено в очень длинной цепи человеческих истреблений, водных и огненных. Но последняя гибель все же внезапна.
XIV
«Вы (афиняне) победили врагов (атлантов), — рассказывает египетский жрец Солону. — Но после того произошли ужасные землетрясения, потопы, и в один злой день, в одну злую ночь, ваше войско все до последнего воина поглощено было внезапно разверзшейся под ним землей» (Pl., Tim., 25, c — d).
Миф в этом рассказе отделяется от преистории, «измышленная басня» — от «сущей истины», как масло от воды. Подвиг афинян, «освобождение Европы от рабского ига атлантов», возвеличен в мифе, уничтожен в истории. Оба воюющих стана поглощает земля; правые и виновные гибнут вместе. Если это не бессмысленная гибель, а справедливая казнь богов, как, вопреки себе, утверждает Платон или, вопреки Платону, египетский жрец, то, значит, нет правых в войне — все виновны; война — не та или иная, не за то или иное, а всякая война — злейшее зло.
В мифе, в «измышленной басне», Платон благословляет, а в «сущей истине» проклинает войну. В этом проклятье — ответ на вопрос, почему тайна Трех для первого человечества оказалась «тщетною».
XV
Кроме эллинов, были в Европе и «многие племена варваров, polla ethn? barbara», смешивает Платон миф с преисторией, но не смешает, как масло с водой (Pl., Krit., 109, a). Эллинов, конечно, в Ледниковой Европе не было вовсе, — были только варвары, хотя, может быть, и пришедшие из Атлантиды: на этом огромном материке могли быть и варвары. О столице атлантов нам еще труднее судить по кроманьонам-ориньякам, чем об Афинах Перикла, по Скифам Танаиса, или о Риме Цезаря, по кельтам Арморики. Малые общины культурных атлантов, будущих друидов, «магов» и «мистагогов», «миссионеров», по-нашему может быть вкраплены были в эти «дикие», в нашем смысле, племена Европы.
Судя по тому, что дикари остались дикарями, пещерными людьми, но с непонятным для нас развитием искусства, «от Парфенона до кубизма», и с развитием верований, от первобытной мистерии до тайны Трех, «миссионеры»-атланты не спешили приобщить «дикарей» к внешним «благам цивилизации», в нашем опять-таки смысле, но давали им лучшее, что сами имели, — свет просвещения внутреннего и, уж конечно, самый белый луч этого света — мир.
Так продолжалось, пока в самой Атлантиде был мир; когда же там началась война, то и в Европе учителя мира сделались учителями войны: так же, как бен-Элогимы, падшие ангелы, «научили они сынов человеческих смертным язвам войны — щиту, броне, мечу — всем орудьям убийства, вышедшим из рук их против всех живущих на земле, от тех дней и до скончания века» (H?n., LXIX, 6–7).
Тем же черным огнем загорелось и на юном теле Европы, как на старом — Атлантиды, чумное пятно Войны.
«Я извлеку изнутри тебя огонь, который и пожрет тебя» (Иез. 28, 18). Этот внутренний огонь, предшествующий внешнему, — вулканический взрыв — Война.
XVI
Люди начали войну и уже не кончат: «все будут убивать друг друга; в мире конца не будет войне», это пророчество до наших дней исполняется. Первое человечество начало, второе — продолжит войну бесконечную.
СОШЕСТВИЕ В АД
I
Бог есть Мир, Бог есть Война, — между этими двумя утверждениями — такой же переворот духовный, как тот, геологический, истребивший Атлантиду, где духовный — предшествовал геологическому. Бог, Жертва за человека, сделался богом человеческих жертв; «белая магия» сделалась «черною», солнце померкло, ось мира поколебалась, небо упало на землю, и «конец земле, конец всему».
II
Что такое «черная магия», мы могли бы знать, по собственному опыту. Что заставило вчера и заставит, может быть, завтра десятки миллионов людей умирать, убивать друг друга, в XX веке по Р. X., так же как в сотом до Р. X.? Что заставляет сто двадцать миллионов людей в России мучиться столько лет под игом новых Стражей, phylakes, Бдящих, egr?goroi? Что, если не колдовское «внушение», «усыпление», «гипноз», человека «дневного», Homo Sapiens; пробуждение «ночного», Homo Musteriensis, — «черная магия»?
III
Двенадцать миллионов убитых на войне и сто двадцать миллионов мертвых заживо в России нам так же ничего не говорят, как найденные кости человеческих жертв в Ледниковых стоянках (Clement Al., Strom. 7). Крест на челе Истории нам так же ничего не говорит, как на челе Преистории.
IV
Наша механика становится «черной магией» в войне — титаническом разрушении; черная магия атлантов становится «механикой» сначала в титаническом зодчестве, а затем, тоже в войне — разрушенье.
Вспомним Дедала, Крито-миносского — может быть, Атлантского «мага-механика», творца трех чудес — Лабиринта, человеческих крыльев и человека-автомата; вспомним пляшущую заводную куколку на ладони старого колдуна, посланного против бога мира, Кветцалькоатля, богом войны, Вицилопохтлем; вспомним «икону Зверя» eikon tou th?riou, в Апокалипсисе: «сделали икону Зверя… и говорила она и действовала так, чтобы убиваем был всякий, кто не поклонится ей» (Откр. 13, 14–15).
Все мы — жертвы исполинского Робота, Автомата войны — человекообразной и человекоубийственной «иконы Зверя».
Все мы блуждаем в лабиринте великих городов, как Ледниковые праотцы наши — в лабиринте пещер, где стережет их и нас Минотавр, бог человеческих жертв.
V
Раз уже погубил Атлантиду-Европу дух «титанической, божеской гордости», hybris. «В день паденья твоего, все множество народа в тебе упадет в сердце морей… за то, что ты говоришь: „Я Бог!“» (Иез. 27, 27; 28, 2.)
Древний титан, Homo Musteriensis, украл огонь у богов и сказал: «Я Бог», а должен бы сказать «я вор». То же воровское — во всей «культуре демонов» — культуре вместо религии, пепле вместо огня, — том стынущем пепле, на котором цари Атлантиды сидят, решая: «Мир или война?»
VI
«Ты — печать совершенства, полнота мудрости и венец красоты. Ты находился в Эдеме, саду Божием… Ты был херувимом помазанным… ходил среди огнистых камней… Ты совершен был в путях твоих… доколе не нашлось в тебе беззакония… Внутреннее твое исполнилось неправды, и ты согрешил… За то Я повергну тебя на землю… извлеку изнутри тебя огонь и превращу тебя в пепел… Ты сделаешься ужасом, и не будет тебя во веки» (Иез. 27, 12–19). Только ли о первой Атлантиде это сказано?
VII
Атлантида была — Апокалипсис будет.
«В один день придут на нее казни… и будет сожжена огнем. И восплачут и возрыдают о ней цари земные… И все кормчие, и все плывущие на кораблях, и все корабельщики, и все торгующие на море стали вдали. И, видя дым от пожара ее… посыпали пеплом головы свои, и вопили, плача и рыдая: горе, горе тебе, город великий… ибо опустел в один час! — И один сильный Ангел взял камень, подобный большому жернову, и поверг в море, говоря: с таким стремлением повержен будет… великий город, и уже не будет его» (Откр. 18, 8–9, 17–21).
VIII
«Бездна правосудия Божьего равна бездне милосердия», — по грозному слову Данте. Будем же помнить его, думая не только об Атлантиде бывшей, но и о будущей.
IX
«Вышли персты руки человеческой и писали против лампады на извести стены: мене, мене, текел, упарсин… Исчислил Бог царство твое и положил ему конец; ты взвешен на весах и найден очень легким» (Дан. 5, 5, 25, 27).
«После той ужасной катастрофы (конца Атлантиды), равновесье было скоро восстановлено: так точны весы, взвешивающие бездны, с одной стороны, и горы, с другой», — говорит современный геолог (Termier, 144–145).
Мир и война — тоже две чаши весов.
X
Что погубило Атлантиду, мы знаем; но мы должны знать, и что ее спасет. Может ли спастись Атлантида, — как будто безумный вопрос, но вот, он поставлен Божественной мудростью: «Тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих… ибо вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Римл. 8, 19, 22).
«Вся тварь», от начала творения, — значит, и Атлантида.
«Христос… находящимся в темнице духам, сошедши проповедывал, некогда непокорным ожидавшему их Божию долготерпению, во дни Ноя, во время строения ковчега, в котором немногие… спаслись от воды» (I Петр. 3, 18–20). Это и значит: погибшим братьям нашим, атлантам, проповедал Господь спасенье, так же как нам, погибающим.
XI
Полчеловека нельзя спасти, можно — только всего; и полчеловечества — нельзя, можно только все.
Странное занятие спасать атлантов? Не более странное, чем спасать себя.
XII
Атлантида — жертва, пусть невольная, но все-таки жертва за нас. Мы должны и можем сделать ее не тщетною. Спасая атлантов, спасаем себя. Бог Гор в египетских таинствах воскрешает отца своего, Озириса: так мы, второе человечество, воскрешаем первое.
XIII
«Лучшее племя людей обитало на вашей земле (до потопа), и вы произошли от его уцелевшего малого семени». — «Если семя не умрет, то не оживет». Семя атлантов умерло, чтобы ожить в нас. Смертью атлантов мы живем, их гибелью спасаемся.
XIV
Древневавилонскому Ною-Атрахазису боги велят перед потопом зарыть в землю, в Шуриппаке, Городе Книг, клинописные скрижали допотопных мудрецов, и, после потопа, все опять начинается от этого «уцелевшего малого семени» (Berossos, Babylon., Fragm. — O. Weber, Die Literatur der Babilonier und Assyrier, p. 97). Все наше «знание-воспоминание», anamn?sis — наследие второго человечества от первого.
Гильгамеш, посетив Астрахазиса,
Взором проник в глубочайшие тайны,
С сокровеннейшей мудрости поднял покров…
Весть нам принес о веках допотопных,
(Gilg., I, 1–5)
весть и о Злаке Жизни, том самом, который прозябнет у ног Иисуса, в медном изваянии Кесарии Филипповой, где Петр скажет Ему: «Ты — Сын Божий».
XV
«Ной — остаток ваш», — говорит Атлас-Енох. Спасшийся дух Атлантиды, последний атлант, «Ной утешит землю» (H?n., CVI, 18. — CVII, 3). Это и значит: не только мы спасаем атлантов, но и они спасают нас.
XVI
Древней мудрости «малое семя», зарытое в землю перед потопом, — семя будущего рая, царства Божьего на земле, как на небе, — «да приидет царствие Твое», — вечный мир.
XVII
«Семя Жены сотрет главу Змия», — сказано первому человеку, Адаму, и осталось в памяти первого человечества (Delitzsch, Genesis, p. 149–150). Это слово Бытия — Первое Евангелие: «Прежде нежели был Авраам, Я есмь».
XVIII
«Тщетною тайною» соблазнили человечество бен-Элогимы, падшие ангелы, те же атланты. Может быть, одну из этих тайн сообщает Кут-Ами (Qut-?mi), пророк набатеян, иудео-вавилонских гностиков в северо-западной Аравии.
Вечность состоит из ряда космических веков-эонов. «В каждом веке сохраняется нетленным тело одного человека-бога; когда же наступает новый эон, Бог воскрешает его, вдыхая дух в него, подобный Духу Своему, и человек тот становится богом для людей того эона, а потом опять умирает и сохраняется в нетлении, чтобы воскреснуть в новом эоне, и так во веки веков» (Chwolson, Tammuz, 1860, p. 78).
Это очень похоже на «бесконечный прогресс» — самую «дурную» из всех бесконечностей. С чем ее сравнить — с верченьем белки в колесе или метаньем сумасшедшего в камере для буйных, который хочет и не может разбить себе голову о мягко обитую стену? И так — во веки веков? Нет, не так: Бог Человек жил, умер и воскрес только раз в вечности. Много теней — Тело одно. Люди-боги всех погибших миров, Атлантид, — только тени единого Солнца — Сына.
XIX
Очень хорошо говорит об этом бл. Августин: «То, что мы называем христианством, было от начала мира, пока не пришел Христос во плоти, и бывшая от начала, истинная религия не получила названия: Христианство» (A. Jeremias. Die auserbiblische Erl?sererwartung, 1927, p. 6). Лучше, точнее нельзя сказать. Это и значит: тени к Телу ведут; боги всех погибших миров, заходящие солнца всех Атлантид, ведут к незакатному Солнцу — Христу.
XX
Связь второго человечества с первым порвана в истории, но уцелела в мистерии — в том, что Шеллинг называет «перворелигией человечества», Ursystem der Menschheit (Fr. W. J. Schelling. Ueber die Gottheiten von Samothrace, 1815, 118). Боги мистерий, страдающие, умирающие вместе со своими мирами — Озирис, Таммуз, Адонис, Аттис, Митра, Дионис на Востоке, Кветцалькоатль на Западе — в обеих половинах расколовшегося мира, — суть боги этой перворелигии — горы затонувшего материка, Атлантиды.
XXI
Если наше второе человечество погибнет, так же как первое, не исполнив своего назначения, то его исполнит — третье.
Жизнь мира — Божественная трилогия: Атлантида, История, Апокалипсис — три человечества.
XXII
С тою же божественно-математическою точностью, с какою Херувимы движут солнцами, ев. Иоанн говорит:
Три свидетельствуют на небе:
Отец, Слово и Святой Дух,
и сии Три суть Едино;
и Три свидетельствуют на земле:
Дух, Вода и Кровь,
и сии Три об одном.
(I Ио. 5, 7–8)
Чтобы это понять, надо увидеть три человечества: первое — Атлантиду — крещеное водою потопа; второе — Историю — крестящееся Кровью Голгофы; третье — Апокалипсис — которое будет крещено Духом, Огнем.
XXIII
Первый мир — Отца, второй — Сына, третий — Духа, ибо в трех мирах совершается тайна Трех.
XXIV
Если бы физическое тело двигалось от земли к луне, то достигло бы точки в пространстве, где кончается земное притяжение, начинается — лунное: так человечество, двигаясь от начала мира к его концу, достигает точки во времени, где кончается История, начинается Эсхатология.
Конец мира может быть спасеньем и гибелью, — «новым небом и новой землей, где обитает правда», или хаосом.
Хочет ли человечество жить, как «бессмертное животное»? Хочет, но не всегда. Вдруг начинает томиться, сходить с ума от «дурной бесконечности» и, чтобы вырваться из нее, готово разбить себе голову об стену. Первый припадок такого безумья мы только что видели в мировой войне; может быть, скоро увидим и второй. «Все будут убивать друг друга». — «Те, кто угнетает и нападает, воюет и убивает, и разрушает все на земле… обратились на людей, чтоб их пожирать»… А потом — и на самих себя: «и ели плоть свою, пили кровь свою». — «Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе… бросались друг на друга, кололи и резались, кусали и ели друг друга. Все и всё погибало».
Только сейчас, после первой всемирной войны и накануне второй, мы начинаем понимать, что возможная цель «бесконечного прогресса» — бесконечная война — самоистребление человечества.
XXV
«Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам» (Ио. 14, 27). Вот в нашей «христьянской» Европе самые забытые слова Забытого, самые неизвестные — Неизвестного.
Если же, на краю гибели, Европа все-таки вспомнит о Нем и захочет вернуться к Нему, то боги Атлантиды укажут ей путь к Неизвестному.
ЧАСТЬ II
БОГИ АТЛАНТИДЫ
ЕВРОПА — СОДОМ
I
«Первое явление Женомужчин, потомков Содомлян, пощаженных небесным огнем» — так озаглавил первую главу в книге «Содом и Гоморра», сердце исполинской, четырнадцатичастной трагедии-повести, писатель, может быть, величайший не только во Франции, но и в Европе наших дней, Марсель Пруст. А под заглавием эпиграф:
Женщине будет Гоморра,
Будет мужчине Содом.
За двадцать пять веков после диалогов Платона о «небесной» любви, это явление Женомужчин, Содомлян, и Мужеженщин, Гоморрянок, в самом деле, первое во всемирной истории. В темных углах таилось оно всегда, но только здесь вышло впервые на свет. Пишущий сам обитатель Содома, если и «пощаженный небесным огнем», то, кажется, только наполовину, спасшийся весь в страшных ожогах, полуживой. Главная любовь его, Альбертина-Альберт, мужчина, как мы узнаем из жизнеописания Пруста; главное, после него самого, действующее лицо трагедии — кажется, Мефистофель самого Пруста-Фауста, — Шарлюс, цвет того, что мы теперь называем «европейской», а когда-то называли «христианской» культурой, — цвет ума, образования, таланта, изящества, — нисходит до последних глубин падения, до самого дна «Мервого Моря», Содомского, где этот жалкий потомок славных предков, более чистой крови, чем королевский дом Франции, соединяется с народом в новой страшной «революции» — в «свободе, равенстве и братстве» Содома. Шарлюс — «герой нашего времени», так же как Ромео, Дон-Жуан и Вертер — герои своих времен.
«Племя проклятое, — говорит Пруст, может быть, не только о Шарлюсах и Альбертинах-Альбертах, но и о себе самом, — вынужденное жить во лжи и клятвопреступлении, потому что знает, что его желания — то, что для всякого живого творения составляет сладость жизни, — считаются преступными и постыдными, непризнаваемыми; вынужденное отрекаться от Бога, потому что, будучи даже христианами, люди эти, когда появляются на скамье подсудимых, должны, перед Христом и во имя Его, защищаться, как от клеветы, от того, чем они живут; дети без матерей, которым должны они лгать всю жизнь, и даже на их, матерей, смертном одре… Отверженная, но значительная часть рода человеческого, подозреваемая там, где ее нет, дерзко являемая там, где она не угадана; считающая верных своих в народе, в войске, в церкви, на троне и на каторге; живущая в опасной и ласковой близости к людям враждебного племени, вызывающая их, играющая с ними, говорящая им о своем пороке, как о чужом, — ложь и слепота других облегчают им эту игру, которая длится иногда многие годы, до дня позора, когда укротители зверей ими пожираются». — «Такие неисчислимые, что можно сказать о них словом Писания: будет потомство твое, как песок морской, — населили они всю землю». И разрушенного Содома восстановлять им не надо: «…он и так везде» (Marsel Proust, Sodome et Gomorre, 267, 269, 283).
II
Что наворожил «Войной и миром» Толстой, мы знаем, — первую всемирную войну; что навораживает Пруст «Содомом и Гоморрой», мы еще не знаем: между Толстым и Прустом явной связи нет, но есть, может быть, тайная. Все у Толстого — к войне; все у Пруста — от войны. Что значит «Война и мир», мы поняли только в войне; только в мире, может быть, поймем, что значит «Содом и Гоморра». Наша война — Атлантида, наш мир — Содом.
III
«Миром правят Нейкос и Филотес, Распря и Дружество», — учит Эмпедокл (J. Girard, Le sentiment reliigieux en Gr?ce, 1879, p. 237). Или противоположнее, созвучнее: Эрос и Эрис, Любовь и Ненависть, Мир и Война.
«Эрос побеждает Арея, в Афродиту влюбленного», — напоминает лживую басню Платона (Pl., Symp., XIX); в действительности бог войны и бог любви, Эрис и Эрос, — два близнеца сросшихся, всегда друг друга борющих и никогда не побеждающих. Эрос, так же как Эрис, вооружен ядовитыми стрелами. «Дух войны, Полемос, — отец всего», — учит Гераклит. Нет, только один из двух отцов, а другой — Эрос.
То были двух бесов изображенья.
Один (Дельфийский идол) — лик младой —
Был гневен, полон гордости ужасной
И весь дышал он силой неземной.
Другой — женообразный, сладострастный,
Сомнительный и лживый идеал,
Волшебный демон — лживый, но прекрасный.
(Пушкин. В начале жизни…)
Первый — лютое Солнце Войны, Аполлон-Губитель; второй — нежная Луна Содома, Дионис-Андрогин.
IV
«Язва убийства» — война: «язва рождения» — Содом.
«Благодарю Тебя, Господи, что я никого не родил и никого не убил». В этой несколько страшной для непосвященных, как бы содомской, молитве, русский ученик Платона, Вл. Соловьев соединяет эти две язвы в одну.
Пол с войной пересекаются, но точки пересечения, большею частью, слишком глубокие, невидимы.
Главный очаг войны, любовь к отечеству, связывает малые семьи в большие — в роды, народы, племена, связью крови — семени. Это и значит: пол рождает войну; Эрос-Этнос рождает Эриса.
Вот одна точка пересечения, а вот и другая. Proles по-латыни значит «потомство», «приплод»; «пролетарии» — «плодущие», бедняки, у которых нет ничего, кроме детей; пушечное мясо для обеих войн, международной и гражданской, — войны, в собственном смысле, и войны-революции.
«Коммунизм есть явление Ж (абсолютно-Женского) — неразличимое единство… безраздельная слиянность», — определяет Вейнингер (Вейнингер. Пол и характер. Рус. перев., 353). Все — «товарищи», ни мужчины, ни женщины, в равенстве безличные, бесполые, как муравьи в муравейнике.
Милитаризм, обратная сторона коммунизма, есть явление M (абсолютно-Мужского), тоже «безраздельная слиянность», «единство неразличимое», безличное, бесполое. «Многие, слишком многие», по слову Нитцше, рождаются в похоти, слепом Эросе; убивают в ярости, слепом Эрисе. Чем на земле чадороднее, теснее, голоднее, тем воинственнее. Буря войны взметает человеческую пыль «плодущих», безличных. Солнце пола сушит человеческий лес для пожара войны.
Эрос — в человеке, Эрис — в человечестве. Кровь сначала загорается похотью, а потом льется на войне. «Язву убийства» — войну углубляет «язва рождения» — блуд, Содом.
V
Тайну Содома и ей наиболее противоположную тайну божественной двуполости, первую — так ясно, как этого не делал никто никогда, вторую — очень смутно, открывает Платон в «Пире».
Некогда было не два, как сейчас, а три пола: мужской, от Солнца, Отца, женский, от Земли, Матери; а третий мужеженский или женомужской, от Луны, причастной обоим естествам — земному, материнскому, и солнечному, отчему. Два пола уцелели, третий — исчез, но след его сохранился в однополой любви мужчин к мужчинам, поклонников Афродиты Небесной, Урании, бессмертной и бесплодной Девы (Pl., Symp., XIX). «Люди третьего пола» влекутся друг к другу, чтобы восстановить единство божественной личности, разрушенное в человеке половым делением. Мужчины любят мужчин, женщины — женщин, потому что для тех в мужском просвечивает женское, а для этих в женском — мужское; как бы золотая россыпь первичной двуполости — целого Человека, Андрогина, б?льшего, чем нынешний человек, расколотый надвое, на мужчину и женщину, сверкает в темной руде двух раздельных полов.
Вот это-то возможно-большее, первично-целое, совершенное, и пленяет «людей лунного света» в однополой любви.
VI
Двум полам сопутствует третий, как живой земле — мертвая луна, Атлантида Небесная. Если так, то Содом вечен, и величина его постоянна. Рост и убыль его, подобно фазам луны, мнимы; действительная же величина неизменна; неизменно количество, изменяется лишь качество. В наши дни оно изменилось, как никогда, за два тысячелетия христианской истории. Люди всегда и везде воевали, и часть их всегда и везде жила в Содоме; но такой войны, как последняя, и такого Содома, как нынешний, никогда и нигде еще не было.
Главной, внутренней стеной, отделявшей брак от Содома, был «священный ужас»: брак от Бога, Содом от дьявола. Ужас рассеялся, религиозный довод пал, и с ним пошатнулись все остальные, нравственные, социальные, эстетические, научные, философские доводы. Только внешняя стена уцелела — уголовное законодательство. Но святости брака не доказывают законы против содомлян, так же как святыни собственности не доказывают законы против фальшивомонетчиков: те уменьшают прирост населения, эти подрывают финансы, но с нравственным злом и добром такие соображения не имеют ничего общего.
Может быть, уцелел и главный корень всех нерелигиозных доводов против Содома — слабый пережиток того же священного ужаса: однополая любовь противоестественна. Но мы ведь хорошо знаем, что в жизни многих растений и животных господствуют такие чудовищные, на человеческий взгляд, «половые извращения» вообще, и такой андрогинизм в частности, что лучше бы нам на природу не ссылаться вовсе: все наши человеческие мерки «естественного», «согласного с природой», ею же самой ломаются безжалостно. Да и что такое культура, техника, все человеческое творчество, как не борьба человека с природой, выход из нее во что-то иное, может быть, высшее, то есть, в последнем счете, движение человека против или сверх естества? Почему же мы включаем в это движение все, кроме пола?
И, наконец, последний, отчаянный довод: род человеческий Содомом прекращается, а надо, чтоб он продолжался. Но почему надо, мы не знаем. Лучшая часть его — первохристиане — ждала, и большая часть его — буддисты — все еще ждет конца своего, как избавления, и надо сказать правду, ход мира вовсе не таков, чтобы легко было доказать, что ожидание это безумно или безнравственно.
VII
Вот в чем изменилось качество Содома в наши дни. Пруст не ошибся: «первое явление Женомужчин» произошло недаром: вышли на свет и уже в темноту не выйдут. Содом глубже, чем думает брак; день брака заходит, восходит ночь Содома, святая или грешная, благоуханная или смрадная, — это смотря по вкусу. Пал Сион, Содом восстал. Племя, «отверженное» некогда, теперь уже таким себя не чувствует: древнее проклятье снято с него, и огненный дождь ему не страшен. Третий пол смотрит прямо в глаза двум остальным и говорит: «Я, как вы; я лучше вашего; я первенец создания, свет мира, соль земли: вы — половины, я — целое».
VIII
Вот небывалое. Был «Божий мир», pax Dei, и люди, воюя, знали, что нельзя воевать, убивать: «не убий», смутно помнили; был Божий брак, и люди, живя в Содоме, знали, что Содом — ужас и мерзость. А теперь разрешили себе и то и другое, по совести, так беззащитно-преданы, как никогда, этим двум язвам — войне и Содому.
Демону пола, неумолимой Судьбе, Адрастейе, как называют его Фригийские таинства бога Аттиса, — «исступленному обоих полов вожделению», insana et furialis libido ex utroque sexu nata, как называет его один тогдашний христианский писатель, — этому искушающему демону совесть человеческая, в наши дни, в молчании всех религий, отвечает, как императрица Юлия Домна ответила сыну своему, Каракалле, на ложе кровосмешения: «si libet, licet, если хочешь, — можно» (Spart., Carac., X).
Свежий румянец на Европейское яблочко все еще наводит лютое лицемерие, особенно в англосаксонских странах (вспомним гибель Оскара Уайльда), но сердцевину яблочка уже изъел червь Содома. Мир никогда еще не был под таким грозным знаком двойного конца: Европа — война, Европа — Содом.
IX
Книга Вейнингера «Пол и характер» появилась в 1903 году, после самоубийства автора. «Я убиваю себя, чтобы не иметь возможности убивать других», — писал он перед смертью. Многие могли бы это сделать и сказать, через десять лет, накануне войны, но только один Вейнингер понял, что между полом и войной есть какая-то страшная связь: «половое соитие родственно убийству» (Вейнингер).
Вейнингер, двадцатилетний юноша, ненавистник женщин, — новый Аттис, мог бы так же, как тот, древний, оскопившись у ног Адрастейи, двуполого демона, воскликнуть: «Вот тебе то, чем причинил ты столько безумств и злодейств!» (Arnob., contra nation., V. 7)
Х
«Я мог бы наполнить багровыми клубами дыма мир, но не хочу; и сгорело бы все, но не хочу», — скажет Розанов, противоположный двойник Вейнингера, женолюбец, итифаллический, вожделеющий Аттис (был и такой), или устами Розанова, все тот же демон с двойным лицом — войной и Содомом, поджигатель всех обреченных миров, Атлантид (В. Розанов. Опавшие листья, 1915, II, 11).
Нитцше, Розанов, Ленин — личность, пол, общество. Первая искра пожара вспыхнула в личности, долго и незримо тлела в поле, и, наконец, пламя выкинуло в обществе и «багровыми клубами дыма» наполнило пока еще только Россию, но, может быть, наполнит мир, и «сгорит все».