«Дух вынут из пола, и умирающее тело его заражает зловоньем своего разложения цивилизацию», — остерегает Розанов (В. Розанов. В мире неясного и нерешенного, 1904, с. 102). Да, нынешний пол Европы — Дантова «злая яма», mala boggia, — самая ледяная и черная бездна Ада: в нее-то все и проваливается, как Атлантида; внешний провал — война, внутренний — Содом, и какой из них глубже, трудно сказать.
«Я думаю: не можно ли эту цивилизацию послать к черту на рога, как несомненно от черта она и происходит?» — скажет Розанов (В. Розанов. Люди лунного света, 1913, с. 267). Розанов скажет — Ленин сделает.
XI
«И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе» (Матф. II, 20–24). Это, может быть, и о нашем Капернауме, бывшей христианской Европе, сказано.
XII
В двух диалогах Платона об Атлантиде, «Тимее» и «Критии» дана эсхатология войны, а в двух диалогах об Эросе, «Федре» и «Пире», — эсхатология пола. Общие корни их уходят в «тайное знание» орфиков, но, кажется, связь их остается самому Платону непонятною, может быть, потому, что и здесь, в Эросе, так же как там, в Атлантиде, концы с концами у него не сходятся.
«Когда же постепенно божеская природа истощилась в них (атлантах), и человеческая окончательно возобладала над божеской, то они уже не могли вынести того, что имели, и развратились».
Начали развратом, кончили войной; Эрос начал, кончил Эрис. Это и значит: Атлантида, гибель первого мира, — Война и Содом вместе.
«Всякая плоть извратила путь свой на земле», — подтверждает Платона Бытие. Как извратила, мы знаем по опыту нашей собственной плоти — «первому явлению Женомужчин»; знаем и по Книге Еноха. Очень знаменателен этот религиозный опыт народа Божьего, Израиля, почти накануне Рождества Христова, почти у колыбели Его: «Ангелы, погрязшие в похотях», по толкованию Климента Александрийского, соблазненные как будто «небесною», «ураническою», а на самом деле, слишком земною, любовью к дочерям человеческим, учат их «язве рождения» и «язве убийства», Содому и войне — «вытравлять плод» и «ковать оружье». — «Как Содом и Гоморра… подобно им (падшим Ангелам), блудодействовавшие и ходившие за иною плотью, подвергшись казни огня вечного, поставлены в пример, так точно будет и с мечтателями сими», — остерегает Послание Иуды (Иуд. 8, 8). Эти «мечтатели» — уранисты, содомляне.
Первые, по Книге Еноха, научились воевать не мужчины, а женщины, или, точнее, мужеженщины, «амазонки», — «плоть, извратившая путь свой на земле», — женская половина Содома:
Женщине будет Гоморра,
Будет мужчине Содом.
Десять тысяч из двадцати — значит, половина «воинов — стражей», phylakes, управляющих допотопными Афинами, по мифу Платона, — «амазонки», и богиня их, Афина Тритония, — мужеподобная Дева, Амазонка. Рядом с атлантами, у подножья горы Атласа и у озера Тритониса, откуда и Афина Тритония, жили амазонки, — сообщает Диодор миф или преисторию (Diod., III 63, 6; 54; 55. — Berlioux, Les Atlantes, 1883, p. 127–128). Если так, то вот где корень Войны и Содома — в Атлантиде, в первом человечестве.
XIII
«Зевс решил наказать развращенное племя людей (атлантов)… и, собрав богов, сказал им так…» На этих словах обрывается «Критий», диалог об Атлантиде — Эрисе; продолжение в диалоге об Эросе — «Пире».
«Крепки и могучи были тела их, велика отвага; это внушило им дерзкое желание взойти на небо и сразиться с богами, как повествует Гомер об Эфиальте и Оте (гигантах-титанах), — сообщает Платон, кажется, древний орфический миф об андрогинах, людях погибшего первого мира. — Зевс совещался с богами, что предпринять. Дело было трудное: боги не хотели истребить человеческий род, как некогда истребили гигантов, поразив их молнией, потому что богопочитание и жертвы прекратились бы; но и дерзости такой терпеть не могли. Наконец, после долгого совещания с богами, Зевс сказал им так: „Я, кажется, нашел способ сохранить и усмирить людей: должно уменьшить силу их. Рассеку их пополам, и они ослабеют“» (Pl., Symp., XIV–XV). Зевс уже не истребляет людей, как древних гигантов, молнией, а только рассекает их пополам, тоже, вероятно, молнией; небесным огнем казнены будут и люди третьего пола в Содоме.
«Дерзость», hybris, «дух титанической, божеской гордости» погубил атлантов; губит и андрогинов, и падших ангелов: тем внушает желание «взойти на небо и сразиться с богами», этим — сойти на землю, чтобы поднять ее на небо и сразиться с Богом: та же «дерзость», тот же бунт — в войне атлантов и в любви андрогинов-ангелов, в Эрисе и в Эросе.
XIV
«Зевс, собрав богов… сказал им так» — это в «Критии»; «Зевс после долгого совещания с богами, сказал им так» — это в «Пире». Те же слова, тот же смысл в обоих мифах, об атлантах и андрогинах. Кажется, ясно, что это не два мифа, а один — в двух разных порядках, и можно только удивляться, что этого не видит сам Платон. А может быть, и видит, но скрывает от нас, непосвященных, и даже от самого себя эту слишком святую и страшную тайну Конца: если бы увидел ее, умер бы от страха, не дописав «Пира», как, действительно, умер, не дописав «Атлантиды».
XV
Страшно Платону, страшно и нам. Сколько бы ни успокаивал, ни уверял нас «божественный учитель», Сократ, что любовь «уранистов», «небесников» (несколько смешное, но глубокое слово), в самом деле, «небесная», потому что ищет «не столько тела, сколько души» (но и тела, вот невольное и важное признание), — в этой любви все-таки дышит Содом, этот рай пахнет адом. Прав Сократ, что уранист любит жертву свою, «как волк любит ягненка» (Pl., Symp., XVIII). Плотских любовников ждет меньшая награда, чем духовных, но все же небесная (Pl., Phedr., XXXVII). Верно угадал и Квитилиан, зачем Алкивиад ложится на ложе Сократа и проводит с ним долгую зимнюю ночь под одним плащом: pati voluerit… sed corrumpi non posset, хотел, но не мог его соблазнить, чтобы получить от него этою ценою «мудрость» и «добродетель», за что Сократ не осуждает его, — напротив (Quintil., Institut, VIII, 4, 23. — Pl., Symp., XXXIV).
«Бредом пьяных» назвал Аристотель все учение Платона об Эросе, так же ничего не поняв в нем, как в «Атлантиде». Нет, страшно то, что если это и «бред», то не пьяных, а трезвых; страшно невозмутимое спокойствие, чистая совесть, с которыми все это говорят и слушают лучшие люди и ученики «лучшего из людей» — Сократа. В голову никому из них не приходит, что святою может быть не однополая, «небесная» любовь, а земная, двуполая; женщиной даже не гнушаются они, а просто не видят ее, как солнца не видят безглазые рыбы глубин; солнце дневное не греет их — греет солнце — луна, как русалок, Океанид, дочерей подводного царства, где погребена Атлантида.
Только сравнивая их чувства с нашими, мы начинаем понимать, как изменился в христианстве самый состав религиозного воздуха. Может быть, наш новый Содом хуже древнего, но он уже не тот.
XVI
Страшно говорить о тайне божественного Эроса, в наши содомские дни; но без нее ничего не поймешь в Европе-Содоме, даже тучи, нависшей над ним и готовой разразиться огненно-серым дождем, не увидишь.
Тайна божественного Эроса, скрытая в древних мистериях — может быть, наследие второго человечества от первого, — открывается нам или откроется когда-нибудь в Божественной Троице. Говоря нашим языком, всегда о Боге слабым и грубым, даже в чистейших молитвах и откровениях невольно-кощунственным, можно сказать: вечно-мужественное — в Отце, вечно-женственное — в Духе Матери («Дух», по-еврейски Ruach — женского рода), а сочетание этих двух начал — в Сыне: церковь, Тело Христово, — Невеста, а сам Христос — Жених; это и значит: два начала в Нем — вечно-женственное и вечно-мужественное.
Дьявол, «обезьяна Бога», подражает ему во всем, — и в этом: бог Содома, Андрогин, — искаженный, страшно сказать, в дьявольском зеркале, Сын. Древние это могли не видеть, — мы не можем. Вот почему новый Содом хуже древнего: «…и ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься».
XVII
Три Ангела посетили Авраама у дуба Мамврийского: Ангел Отца, Эль-Элиона, Ангел Сына, Эль-Шаддая, и Ангел Духа-Матери, Эль-Руаха (Быт. 18, I. — Delitzsch, Genesis, 331, s. s. — H. Gressmann, Mose und seine Zeit, 1913, p. 55; 426). Первый остался с Авраамом, а второй и третий пошли к Лоту в Содом. Ночью, «все городские жители, Содомляне, от молодого до старого, весь народ со всех концов города, окружили дом и вызвали Лота, и говорили ему: где люди, пришедшие к тебе на ночь? выведи их к нам; мы познаем их».
Вот лунная ночь Содома, благоуханная или смрадная, смотря по вкусу. К мужеженской прелести ангелов воспылали неземною любовью «небесники», уранисты. Это ли «божественный Эрос» Платона-Сократа?
«И очень приступили к Лоту, и подошли, чтобы выломать дверь. Тогда мужи те (здесь, может быть, содомлянам ангел Духа-Матери кажется Мужем, а гоморрянкам ангел Сына, Жениха, — Невестою) простерли руки свои и ввели Лота к себе в дом, а дверь дома заперли. А людей, бывших при входе, поразили слепотою, от малого до большого, так что они измучились, искав входа».
Тою же слепотой поражены до сего дня гости Платонова «Пира» — все неисчислимое, как песок морской, вездесущее племя содомлян: ищут входа в брачный чертог и находят «злую яму».
«Солнце взошло… и пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь с неба. И ниспроверг города сии… И встал Авраам рано утром… и посмотрел к Содому и Гоморре… и увидел: вот, дым подымается от земли, как дым из печи» (Быт. 19, 1 — 28).
— «Я мог бы наполнить багровыми клубами дыма мир, и сгорело бы все», — говорит, в наши дни, демон Содома, в «первом явлении Женомужчин». — «И дым мучений их будет восходить во веки веков», — скажет Ангел Апокалипсиса.
XVIII
«За что казнил Господь Содомлян?» — спрашивает Талмуд и отвечает: вечный мир и согласие царили у них, земля их была плодородна, стада многочисленны, и были они всеблаженны и всепрекрасны, но так пресытились этим блаженством, что забыли Бога; за это Он их и казнил (В. Розанов. В соседстве Содома, 1914, с. 12).
Здесь Талмуд как будто повторяет Платона: «Будучи уже не в силах вынести того, что имели, развратились они (атланты)… И, слепые, почитали себя всеблаженными и всепрекрасными, в то время как пресытились они неправедным богатством и могуществом». — «И Зевс решил их казнить». Это и значит: Атлантида — Содом; тот же грех — та же казнь.
XIX
«Лот возвел очи свои и увидел всю долину Иорданскую, что она, прежде нежели истребил Господь Содом и Гоморру, вся орошалась водою, как сад Господен», земной рай (L. Schneller. Kennst du das Land? 1925, p. 346–347). Раем земным была и Атлантида, Остров Блаженных.
Мертвая, у Мертвого моря, земля так доныне опустошена, бесплодна, проклята, пропитана нефтью, солью, селитрою и серою, так похожа на ад, как ни одна земля в мире; котловина глубокая — ведьмин котел с ядовитым сгустком на дне — морем синим, как синий купорос. Но радужно-светящиеся горы Галаада и Моава все еще кажутся райскими; райскою свежестью дышит из горных ущелий, по вечерним и утренним зорям, благоухание лавророзовых кустов, и бальзамных вересков сквозь смрадную серу и нефть, как воспоминание рая в аду.
Нынешние бедуины-пастухи сохранили память о Содоме и Гоморре в именах двух гор, Уздом-Гамура (Usdom-Gam?ra). В очень ясные, как бы райские, зимние утра, на восходе солнца, воды Мертвого моря, металлически-тяжелые, густые, купоросно-синие, легчают, яснеют, прозрачнеют, так что можно видеть, говорят пастухи, подводное чудо на дне — два затонувших города, окруженных райскими садами и рощами; оба из белого мрамора и золота, такого великолепия, какого не было, нет и не будет никогда на земле (L. Schneller. Kennst du das Land? 1925, p. 346–347).
XX
Атлантида на западе, Содом на востоке, — два крайних звена одной цепи, а между ними — Европа. Или, в другом порядке: от Ермона, куда нисходили падшие ангелы, святые воды Иордана текут в Мертвое море, а посередине выходит из вод крещения Спаситель мира, еще или уже Неизвестный.
XXI
Гибель великих цивилизаций от войны и разврата — общее место всемирной истории — только здесь в мифе-мистерии об Атлантиде, гибели первого человечества, получает и для второго — необщий, грозный смысл, или, вернее, два смысла. В те дни, так же как в наши, война и разврат делаются небывалыми по качеству, — крайним, кромешным, уже не человеческим, а сатанинским злом Вот первый смысл, а второй, мало одной воды и одного огня, — нужно их соединение, чтобы произвести вулканический взрыв — конец Атлантиды: так мало одной войны и одного разврата, — нужно их соединение, чтобы произвести духовный взрыв — конец нынешнего человечества.
В этих двух смыслах, первый конец подобен второму, Атлантида подобна Апокалипсису. «Я увидел жену, сидящую на звере багряном». Жена — великая Блудница — Разврат, а багряный Зверь — Война. «И держала золотую чашу, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее», и «упоена была кровью святых» (Откр. 17, 3–4; 6).
Похоть пылает огнем в крови, кровь льется на войне, как вода: вода и огонь соединяются в один вулканический взрыв — конец мира.
XXII
Вспомним древнемексиканские рисунки человеческих жертв (Codex Fejervary-Mayer), где тоже соединяется сладострастие лютое с лютою жестокостью в одну религию дьявола. Так — в обеих гемисферах, восточной и западной, в обоих человечествах, первом и втором.
Если такие разные, такими безднами пространства и времени разделенные миры, как древние мексиканцы, эллины, иудеи, христиане, ничего друг о друге не зная, вспоминают и предсказывают одно, то очень похоже на то, что эти совпадения относятся к действительному религиозному опыту человечества, — к тому, что, наверное, было и, вероятно, будет. Все это и значит: Разврат и Война грозят соединиться, как два конца одной веревки, в мертвую петлю на шее второго человечества, так же как первого. Очень плохой для Европы знак, что они уже соединяются, и знак еще хуже, что этого почти никто не видит.
Кажется, еще не поздно: если бы только увидеть петлю, можно бы ее развязать. Но увидим ли, — вот вопрос.
СТЫДНАЯ РАНА
I
Весь христианский эон протекает под знаком божеской личности — Христа, или демонической — Антихриста; весь эон дохристианский — под знаком божеского или демонического пола. Тайна Одного — Сына — открывается в христианском эоне; в дохристианском — тайна Двух — Отца и Матери.
II
Надо современного человека вывернуть наизнанку, как бы перевести из трех измерений в четвертое, чтобы показать ему, что пол и Бог связуемы, что это «проклятое место» может быть святым. Две отдаленнейших, противоположнейших точки в христианской сфере мысли, чувства и воли — Крест и Пол. Всякая попытка их сближения кажется невыносимым кощунством или просто безумьем.
III
Что такое половая любовь, только ли воля к продолжению рода или еще что-то большее, — мы об этом не думаем; древние люди всех религий — от Иеговы и Аммона-Ра, итифаллических (с поднятым фаллом), до оскопленного Аттиса — только об этом и думали. Пол для нас явление; для древних — явление и сущность, нечто земное и небесное.
Можно ли молиться, думая о поле? Этого вопроса для нас нет вовсе, потому что слишком ясно, что нельзя; для древних этого вопроса тоже вовсе нет, потому что слишком ясно, что можно и должно. «Вся языческая религия струится от пола». — «Вся древность непрерывно внимает полу» (В. Розанов. В мире неясного и нерешенного, с. II, 119).
Смертный рождается, чтобы умереть; пол в рождении связан со смертью, страшен и свят, как смерть. Если должно молиться пред лицом смерти, то, казалось бы, и пред лицом пола: нам это легко понять, но сделать не трудно, а невозможно.
Думать о смерти на брачном ложе нельзя, просто глупо, так же как о браке — на смертном ложе; глупо для нас, но не для древних: все религиозно-половые мистерии, — а других нет, — от Озириса до Аттиса, только и делают, что соединяют эти два ложа, брачное и смертное. Но для нас древние мистерии, в лучшем случае, только грубые, полудикарские (это в Еливзисе, во дни Перикла) «земледельческие культы плодородья», а в худшем, — «половое помешательство», psychopathia sexualis, по учебнику Крафт-Эбинга. Как будто древние, по крайней мере, в ту пору, когда создавались мистерии, в IX–VIII вв. до Р. X., не были телесно и душевно здоровее нашего, а может быть, и целомудреннее; как будто не знали они, что такое страх Божий и человеческий стыд. Но знали и то, чего мы уже не знаем, — что пред лицом Божьим падает покров стыда: наг, вышел человек из Божьих рук, и наг, вернется в них.
IV
«Если бы не Дионису совершались фаллогогии (праздничные шествия Фалла), то были бы они делом постыднейшим; но вот, Дионис и Аид — один и тот же бог», — учит Гераклит (Heracl., fragm. 127. — E. Pfleiderer, Die Philos. d. Heracl. v. Eph. im Lich. te der Mysterienide, 1886, p. 28). Бог любви — Дионис, бог смерти — Аид. Это значит: смысл фаллических таинств — вовсе не «земледельческий культ плодородья», как думают христианские атеисты, ученые невежды, а любовь, через смерть ведущая в вечную жизнь; так, по Гераклиту, а ведь он, посвященный в мистерии, больше, конечно, знал о них, чем мы.
V
Hoc tupre membrum, «сей гнусный член», говорит бл. Августин о священном фалле в Аттисовых шествиях (August., de civitate Dei, VII, 21), и через пятнадцать веков вторит ему Вейнингер: «Освящаемый (в мистериях) фалл есть нечто сатанинское: вот почему центр Дантова Ада занимают половые части Люцифера» (Вейнингер, 1. с., 367). Это и значит: пол провалился в ад, в преисподнюю, в Мертвое море Содома.
Viribus Aeterni, «Полу Вечного» (Бога) посвящен Аттисов жертвенник первых христианских веков (H. Craillotl Le culte de Cub?le, 1912, p. 219). Пусть это грубо, дико для нас, но не безбожно; мы же культурно, утонченно и как будто благочестиво посвящаем жертвенник viribus Satana.
VI
Розанов и Вейнингер недаром противоположные двойники-современники: в них воплотилась раздирающая нас антиномия: пол в Отце, противопол в Сыне.
«Пол имеет свое содержание и положение трансцендентно-религиозного нумена (сущности). Он — второе, темное лицо человека. Он выходит из границ естества; он внеестествен и сверхъестествен… Это пропасть, уходящая в антипод бытия, здесь, и единственно здесь, выглянувший в наш свет», — говорит Розанов так, как будто своими ушами слышал, своими глазами видел то, что происходило в Елевзинском анакторе и в Самофракийском святилище (В. Розанов, 1. с., 110). Это и значит: «Дионис и Аид — один и тот же бог»; пол и смерть — одна и та же пропасть, уходящая из этого мира в тот. Пол есть единственно живое, кровно-телесное «касание мирам иным», единственный выход из своего тела в чужое, из я в ты, из тайны Одного в тайну Двух.
VII
В Лидии, Фригии, Этрурии — всюду, где совершались религиозно-половые мистерии, — ставились на свежих могилах каменные столбики, фаллы (Albr. Dietrich, Mutfer Erder., 1905, p. 104). Древний фаллический культ, думают современные ученые, есть не что иное, как «естественная религия плодородья или деторождения». Что же значат фаллы на могилах? Мертвые не могут родить, но могут родиться в вечную жизнь — воскреснуть. Пол эмпирический есть воля к деторождению, безличному роду; пол трансцендентный — воля к бессмертной личности.
Крест на могилах понятен для нас, фалл — чудовищен. Там, где человек умер, — крест, но не там, где родился; выход из жизни свят, грешен вход; можно с крестом умереть, но нельзя родить, так же как убить.
VIII
Эрос, по учению Платона, вечный «строитель мостов», от нас отлетел, и все наши мосты рушатся; рушится и этот главный, соединявший время с вечностью, смерть с бессмертием, мост любви. Но вот один из камней его — чудом уцелевший обломок языческой мистерии в христианском таинстве. В воду крещальной купели погружается горящая свеча, с молитвою:
Ab immaculato divini fontis utero in novam
renatu creaturam progenies coelestis emerget.
Из непорочного чрева божественного Источника
в новом исходит рождении небесное чадо.
(A. Dietrich, 1. с., 114)
Здесь вода купели — ложесна Матери, а крещальная свеча — огненный фалл. Римский священник, безбрачный, полускопец, погружает фалл в ложесна. Тем-то Церковь и чудесна, божественна, что, заключая в себе такие сплетения противоположностей, — не умирает от них, а живет. Только крепчайшие сцепления химически-противоположных атомов образуют живую клетку органической ткани; только сильнейшее напряжение положительного и отрицательного электричества дает грозовую искру-молнию. «Молния — кормчий всего». — «Противоборствующее — соединяющее», по Гераклиту (Heracl., fragm. 64; 8).
IX
Две силы царят над людьми, Похоть и Голод. Голод решает судьбы людей в настоящем поколении; похоть — в настоящем и в будущих. Муки голода кончаются с ним; мукам похоти нет конца. Голод — бич земной; похоть — земной и небесный. Все помогают или делают вид, что хотят помочь голодному; никто — страдающему похотью. Солнце светит над голодным; похоть прячется в ночь. С голодом люди борются, зрячие; с похотью — слепые. Голод говорит, похоть молчит. Гибель от голода — ужас; от похоти — ужас и стыд.
Х
«Стыдная рана», pudendum vulnus, сказал кто-то из древних посвященных о ране оскопившегося бога Аттиса (H. Bebding. Attis, seine Mythen u. sein Kult, 1903, p. 3). — «Вот тебе, Агдистис, то, чем причинил ты столько безумств и злодейств!» — воскликнул мученик-бог, кидая свой отрезанный фалл к ногам Адрастейи-Агдистис, двуполого Демона.
«Стыдная рана» всего человечества — пол. Рана болит, и стыд на боль — огонь на рану.
XI
Эрос, бог всепобеждающий,
Бог любви, ты над великими
Торжествуешь, а потом,
Убаюканный, покоишься
На ланитах девы дремлющей.
Пролетаешь чрез моря,
Входишь в хижину убогую…
Ни единый в смертном племени,
Ни единый из богов,
Смерти чуждых, не спасается,
Но страдают и безумствуют
Побежденные тобой.
Ты влечешь сердца к преступному
И к неправедному праведных.
(Sophocl, Antig., Chor. IV, str. I antistr. I)
В этом суде над Эросом глубже Платона Софокл, проще и правдивее. Если бы напомнили ему о «небесной», однополой любви, он, вероятно, ответил бы, что эта любовь еще хуже земной, двуполой. Посвященный в мистерии, знал он или мог бы знать, что брак есть путь, а Содом — тупик или «злая яма»; знал и то, что путь от проклятого Эроса к благословенному — только в мистерии, где исцеляется «стыдная рана».
XII
Волей-неволей, каждая чета новобрачных совершает и доныне мистерию Эроса, но, большею частью, в слепоте, во мраке, в кощунстве. Ложе новобрачным стелет сатана, и Ангел Хранитель отходит, плача. «Половое соитие родственно убийству».
На жертву прихоти моей
Гляжу, упившись наслажденьем,
С неодолимым отвращеньем:
Так безрассудный дуралей,
Вотще решась на злое дело,
Зарезав нищего в лесу,
Бранит ободранное тело;
Так на продажную красу,
Насытясь ею торопливо,
Разврат косится боязливо.
(Пушкин. Сцена из Фауста, 1825)
«Ложе брака нескверное», — повторяем мы мертвыми устами. Но вот, «и в браке — Содом», как верно замечает Пруст (M. Proust. Sodom et Gomorre, 274). Сколько лож содомских на одно нескверное!
XIII
«Центр Дантова ада занимают половые части Люцифера», но ведь и в Рай не ввела бы бесполого Данте Беатриче бесполая. Как же относится пол его, земной, к ее, неземному, — вот вопрос, заглушенный не древним, а новым «половым помешательством» — нашей религиозною глухотою к полу.
XIV
Некогда алхимики мечтали о «сублимации», «превращении» неблагородных металлов, свинца или меди, в золото, а нынешние химики, действительно, превращают, хотя и в ничтожных количествах, уголь в алмаз. Нечто подобное происходит и с полом в древних мистериях.
Два примера такой «сублимации» мы уже видели: надгробные фаллические столбики и пугающий нас в христианском таинстве обломок языческой мистерии — крещальная свеча, огненный фалл. А вот еще пример, нам очень трудно понятный, но, может быть, один из чудеснейших.
Иаков, на пути в Харран, «пришел в одно место и остался там ночевать, потому что зашло солнце. И взял один из камней того места и положил себе изголовьем, и лег на том месте», в открытом поле, под звездным небом. «И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней. И вот, Господь стоит на ней и говорит: Я Господь Бог Авраама, отца твоего… не бойся… Благословятся в тебе и в семени твоем все племена земные»…
Падают звезды-аэролиты с неба на землю, как Божий свет. Семя небесное — Млечный Путь; семя земное — потомство Иакова.
«Иаков пробудился от сна своего и сказал: истинно, Господь присутствует на месте сем; а я не знал. И убоялся и сказал: как страшно место сие! Это не иное что, как Дом Божий, это Врата Небесные».
Все древние мистерии только и делают, что говорят о поле — месте Божьем в человеческом теле — словами Иакова.
«Самый ком земли, из которого образовано это место, — объясняет Розанов, — вовсе иного происхождения, чем прочие части тела, и относятся к ним, как, наприм., метеоритное железо (вещество падающих звезд — тело „нисходящих и восходящих по лестнице ангелов“) — к железу обыкновенному. — „Пол — инкрустация в тело“ (В. Розанов, 1. с., 111, 318). В тело человеческое божеская или демоническая инкрустация; будущее золото в свинце, в угле алмаз.
XV
„И встал Иаков рано утром, и взял камень, который он положил себе изголовьем, и поставил его памятным столбом (точно таким же, как те надгробные столбики-фаллы во Фригии, Лидии, Этрурии, а может быть, и здесь, в Ханаане), и возлил елей на верх его… И положил Иаков обет, сказав: этот камень, который я поставил, будет у меня Домом Божиим — Бэт-Илем, Beth-il“ (Быт. 28, 14–22. — Delitzsch, Genesis, 398.). Beth значит „дом“; il — El, значит „Бог“. Это тот самый древнеханаанский и израильский Эль-Элогим, Бог-Боги, Три в Едином, чьи Ангелы явились Аврааму, у дуба Мамврийского, перед истреблением Содома: Эль-Элион, Отец; Эль-Шаддай, Сын; и Эль-Руах, Дух-Мать.
После победы Иагве, нового Бога Синайского, единого, над древним Элогимом, ханаано-израильским, единотроичным, бэтили уничтожены. „Не делайте себе кумиров… и столбов не ставьте у себя, чтобы поклоняться им, ибо Я — Господь Бог ваш“ (Лев. 26, I). Но сквозь новое единство Иагве триединство Элогимов просвечивает, как на сводах нынешней Царьградской Софии, сквозь белую известку, — золотые архангелы.
Помнит ли поклонник Иагве, сохранивший в новом Бытии этот древний элогистский обломок, что значит сон Иакова? Если и помнит, то нам уже не говорит, — может быть, скрывает, по завету всех мистерий „скрывать глубины“, kryptein ta bathea (Е. Pfleiderer, 1. с., 63).
XVI
„Смысл его темен, ratio in obscuro“, — говорит Тацит о Пафосском бэтиле, черном, гладком, конусообразном камне-аэролите, подобном „ристалищной мете“, посвященном Афродите Урании (Tacit., Hist., II, 3). Тацит забыл, что на таком же точно камне, перевезенном из Пергама на Палатин, в 205 г., во время нашествия Ганнибала, основано все величие Рима. „Темный смысл“ бэтиля мог бы объяснить ему св. Климент Александрийский, посвященный, до своего обращения в христианство, в мистерии Кибелы-Аттиса: конус бэтиля есть небесный знак земного пола — зведный или солнечный Фалл.
То же означают и египетские обелиски, так же как дольмены, и мэнгиры, эти исполинские камни мегалитической древности в обеих гемисферах, в Европе, Азии, Африке и Америке, — вечные вехи, ведущие из истории в преисторию, из второго человечества в первое. Самое древнее, сильное в религии есть и самое сгущенное, сосредоточенное, сплошное, массивное, цельное — духовно-плотское, небесно-земное: Вещество — Божество. Может и камень сделаться „домом Божьим“, „Лестницей Иакова“, где восходят и нисходят Силы Небесные. Дерево наших Древних чудотворных икон кажется насквозь пропитанным, как бы „намагниченным“, живою верою молящихся: так же и камень бэтилей.