Многие английские газеты распинают преданных своему делу спортсменов, которые не оправдали ожиданий; было бы небезынтересно знать, скольких спортсменов затравили таким нечестным образом. Одним из нелепейших инцидентов в американском спорте должен считаться штраф в 500 долларов, наложенный на Фила Минтца после того, как «Янки из Нью-Йорка» проиграли команде Милуокки. Штраф был наложен не за то, что Минтц плохо играл или был недостаточно внимателен, а за то, что он после встречи играл в автобусе на губной гармошке по дороге домой. Он, видите ли, не реагировал на поражение достаточно скорбным образом!
Подобные же смехотворные сцены разыгрываются и в австралийском футболе. Клубный комитет и тренеры приходят в такую ярость, когда их команда проигрывает, что горе любому игроку, если он улыбнется. Я допускаю: спортсмен будет огорчен (или восторжен) именно потому, что он искренне разделяет интересы своей команды. Однако для коллектива нормальных молодых людей неестественно переживать поражение сверх меры.
Именно упор на результаты соревнований, чему способствуют и пресса и телевидение, приводит к ненужному ажиотажу во время футбольных матчей на первенство лиги в Мельбурне. Предполагается, тренер, дающий накачку своим питомцам, способен довести их боевой пыл до того, что они полезут на стенку. Я не могу понять, каким образом подобная речь может вызвать такое воодушевление. Ведь энтузиазм и воля к победе должны быть сущностью каждого игрока! Если спортсмен сам лишен энтузиазма, то тренер вряд ли ему поможет.
Мой хороший приятель Брайен Диксон, выступавший много лет за команду Мельбурнского футбольного клуба, считает, что эмоциональная речь тренера способна воодушевить команду на всю игру. Брайен – разумный человек и все же верит, что речи и песнопения могут влиять на результаты спортсменов. Я считаю, что спокойный, разумный разговор о предстоящей тактике может иметь определенную ценность. Однако сомнительно, чтобы эффект театральной речи длился более двух минут.
|
|
Как бы то ни было, массовая озабоченность результатами, доходящая почти до истерии,– очень нездоровое явление. Там, где само соревнование считается менее важным, чем его результат, юноши выходят на старт неохотно, из-за страха потерпеть поражение. Именно тогда, когда результату отводится самая важная роль, случаются такие вещи, как обман, оспаривание решений судей, скандалы. Соревнование не является проверкой силы и искусства, если спортсмена заставляют прибегать к обману или полагаться на допинг. Спортсмен, который озабочен предстоящим результатом настолько, что готов ради него переступить границы дозволенного, не спортсмен, а психопат. В той же мере и тот, кто после поражения ходит обиженным и ищет себе оправданий, отводит результату слишком большую роль в своем сознании.
Порывы оправдаться естественны для большинства из нас. Очень легко быть эгоистом, легко подыскать оправдания в случае неудачи и не признать оправданий других в случае победы. Человек, который постоянно находит оправдания, всегда вызывает подозрение. Если уж кто-то верит в объективность своих оправданий, то ему не нужно трубить о них каждому встречному. Такой человек просто-напросто пытается успокоить свое самолюбие и не отдает должное тому, кто одержал победу. Вместе с тем он должен признать, что сегодня победил лучший, и более решительно настроиться на победу завтра. В конце концов, когда человек выходит на дорожку, он фактически признает, что спор будет честным независимо от всяких недомоганий и невезений.
|
|
В этом отношении нет лучшего примера, чем поведение Джона Лэнди. Накануне бега на одну милю на Британских играх в Ванкувере в 1954 году в борьбе с Роджером Баннистером Джон наступил босой ногой на стекло перед началом состязания. Хотя рана требовала наложения швов и должна была мешать ему, Джон держался спокойно. Девяносто процентов спортсменов рассказали бы об этом спортивным журналистам, случись с ними такое, а Джон сказал, что с его ногой ничего особенного не случилось. Чтобы доказать это, он топнул ногой, что, вероятно, причинило ему сильную боль.
Возможно, я воспринимаю поражения гораздо легче, чем другие, однако не считаю, что такая позиция находится в противоречии с моим непреодолимым желанием выиграть всякое состязание, в котором я выступаю. Я нахожу привлекательным не предвкушение результата, а сам процесс соревнования. Участие в олимпийских играх и, если возможно, победа в олимпийском финале значит для меня гораздо больше, чем награда в виде золотой медали.
Иначе говоря, меня радует каждое соревнование: я борюсь за победу в чемпионате штата с тем же напряжением, что и на олимпиаде, хотя, конечно, более волнующая атмосфера на играх, наверное, способствует и большему выделению адреналина. По этой причине я и готовлюсь к олимпийским играм более тщательно. Но никакой приз не заставит меня бежать иначе, чем в большинстве второстепенных соревнований. Я стараюсь показать все, на что способен, в любом соревновании, и, даже если скажут перед стартом, что за поражение я сяду в тюрьму, это не отразится на моем результате.
|
|
Никто не сможет меня убедить в том, что на результаты влияют размеры ставки. Профессионал выступает в полную силу независимо от того, сражается ли он за приз в 1 фунт или в 1000 фунтов. Как только состязание началось, он забывает о призах и думает лишь о самом состязании. Кен Розуолл и Род Лейвер хорошо иллюстрируют сказанное в профессиональном теннисе, так как их достоинство не позволяет им демонстрировать посредственную игру только потому, что денежный приз в данный вечер невысок. Не мысль о хорошем «куске» заставляет их выкладываться, а любовь к состязанию. То же самое можно сказать и о таком игроке в гольф, как Гарри Плэйер. Или о таком велосипедисте, как Сид Паттерсон. Таких спортсменов от пылкого любителя, если не считать их исключительных способностей, отличает только одно – более тщательная подготовка к состязаниям.
Спорт редко приносил мне глубокие разочарования. Такое случается, когда уязвлено честолюбие, а мне оно не свойственно. Только в тех случаях, когда мне приходится за кого-то болеть, я могу чувствовать разочарование. Когда мой брат Джек терпит неудачи на футбольном поле, я испытываю разочарование. Наверное, и он испытал то же самое чувство, когда я не победил на Олимпийских играх в Токио.
Один из способов избежать разочарования заключается в привычке рассматривать свою карьеру в перспективе. Первоклассный бегун может достичь своего расцвета в том случае, когда на дорожке выступают десять бегунов еще более высокого класса. Но в этих условиях он останется незамеченным. С другой стороны, когда не окажется достойных, он может стать чемпионом. Все относительно.
Есть своеобразная ирония в том, что результаты бегуна улучшаются без сознательного увеличения усилий на дорожке. Я, например, не чувствую, что в рекордных забегах трачу больше энергии, чем в соревнованиях, которые проигрываю с гораздо худшим временем. Ощущения того, что ты стал быстрее или можешь выносить большее напряжение, не возникает. Хотя более содержательная тренировка и влияет на развитие физических качеств, спортсмену не кажется, что его скорость или выносливость возросла. В один год своих выступлений я не мог конкурировать с такими бегунами, как Олби Томас и Дэйв Пауэр, а на следующий год, выступая, может быть, только чуточку свободнее, я обнаруживал, что они не могут конкурировать со мной. К этому таинственному чувству трудно привыкнуть, и некоторое время я думал, что с моими соперниками не все в порядке или они дурачат меня.
Однако вне зависимости от того, как быстро растет спортсмен, он, разумеется, напряженно трудится, если постоянно повышает свои результаты. Хотя во всех случаях главной целью является победа в соревновании, спортсмен, оторвавшийся от своих соперников, готовится показать более высокий результат по сравнению с его предыдущими. А это требует определенной силы воли. Мне бы надоело бегать на длинные дистанции, где легко побеждать, если бы я не чувствовал стимула бежать с максимальным напряжением. Когда все соперники остаются позади, настоящим стимулом становится стремление улучшить свой личный рекорд, а поскольку мои личные рекорды сейчас являются и мировыми, то мне ничего не остается, как стараться побить мировой рекорд.
Во всех состязаниях я испытываю определенные трудности. Это не так уж существенно, поскольку всякая физическая деятельность, при которой человек старается выложиться до предела, вызывает страдание. Иногда оно доходит до агонии, которую едва можно терпеть, и, когда такое случается, спортсмену нужно справляться с крайним напряжением всеми средствами вплоть до самообмана. Помню, в своем первом марафоне я мог бежать на последних милях лишь единственным способом: нацеливался на ближайший фонарный столб, обещал себе, что он будет последним, и, пробежав его, повторял свой прием снова.
Максимальные трудности в беге вызываются полным истощением, и чем оно сильнее, тем значительнее победа над ним. Большинство людей поддаются утомлению преждевременно. Это происходит от того, что они не подготовили свое сознание к борьбе с утомлением. Чрезвычайно отважный футболист может не пробежать милю достаточно резво, потому что он не приучил свой организм к достаточно суровым нагрузкам. Как только он почувствует, что усилие дается с трудом, он будет сдавать. Он может проявить высокие бойцовские качества на футбольном поле, но не способен сражаться с утомлением на дорожке.
Отвага бывает разной, и спортсмена, который сдается на дорожке из-за недостатка выносливости, вовсе не обязательно считать трусом. Он просто не обладает способностью бороться с усталостью, а закаленный спортсмен вырабатывает у себя эту способность в тренировках. Каким образом приобретается такая способность – вопрос, решаемый для каждого спортсмена индивидуально. Я выработал в себе ее путем непрерывного бега на длинные дистанции, во время которого не позволял себе передышки. Более подробно я объясню это позже, но слабость интервального и повторного методов тренировки заключается в том, что они дают бегуну временный отдых между усилиями, а в длительном беге это сказывается отрицательно.
Бегуны, регулярно придерживающиеся тактики преследования и делающие рывок за 200–400 ярдов до финиша, также плохо приспособлены для длительного бега. Не является особенно трудным преследование человека, задающего темп на всей дистанции, и последующий спринт на финише. Однако бегуны, выработавшие у себя привычку поступать таким образом, привыкают действовать в соревновании не на полную мощность и по этой причине редко улучшают свои результаты.
Американцы долгое время не обнаруживали в беге на длинные дистанции способностей, сколько-нибудь похожих на то, что они демонстрировали в других видах легкой атлетики. Неумение бегать длинные дистанции проистекало от пересыщенного соревнованиями спортивного сезона американских колледжей, когда хорошие бегуны на выносливость обычно должны были выступать в двух и более видах в день. Чтобы сохранить свои силы, они непременно должны были прибегать к тактике «отсиживания».
Даже в наши дни лучшие американские бегуны на выносливость – это не студенты колледжей, а ребята из средних школ, такие, как Джим Райан и Джерри Линдгрен, или выпускники колледжей Билл Миллс, Джим Битти и Боб Шюль.
Высказывались весьма фантастические предположения о мистическом элементе в беге на выносливость; утверждалось, что человек должен заставлять себя страдать в соревнованиях на длинные дистанции. Будучи обычным, нормальным человеком, думаю, эти утверждения не более, чем вздор. Доктор Роджер Баннистер, первый, кто пробежал милю быстрее чем за четыре минуты, писал, что в беге по пляжу его не покидало воодушевление до тех пор, пока он не падал от изнеможения. Разумеется, вполне возможно испытывать воодушевление в беге по пляжу, но уж, конечно, не тогда, когда испытываешь страшное утомление. Никто из смертных не парит в облаках, когда обугливаются его легкие.
Другим заблуждением и гораздо более опасным является вера в то, что бегун должен чувствовать нетерпимость к своим соперникам. Худшая черта этой нетерпимости ассоциируется с именами Херба Эллиота и его наставника Перси Черутти, проповедующего малоприятную философию о развитии ненависти к своим товарищам по борьбе. В основе его теории лежит предположение, что, если вы сможете кого-то возненавидеть, откажетесь пожать ему руку перед стартом и тому подобное, в вас вспыхнет «инстинкт убийцы» и вы сможете пробежать лучше.
Не говоря уже о глупости этой концепции, важно отметить еще и то, что она подрывает саму цель спорта. В мире еще достаточно горечи, чтобы пытаться ею отравить и спорт. Не могу себе представить, чтобы уравновешенный спортсмен, чувствуя нужду возненавидеть своих противников, что-либо выиграл от этой ненависти.
Ненависть и «инстинкт убийцы» – разные вещи. «Инстинкт убийцы» определяется тем, насколько сильно у спортсмена желание победить, и это желание не имеет ничего общего с чувствами к своим соперникам. Джон Лэнди добивался победы с неменьшей решимостью, чем Херб, и то же самое делал я. Пааво Нурми не испытывал ненависти к своим противникам. То же самое можно сказать и о Владимире Куце.
И в других видах спорта точно такая же картина. Боксеры рассказывали мне, что они не чувствуют необходимости испытывать враждебность к своим соперникам. Парадоксально, но Кассиус Клей раздражал своих противников столь часто, что они обычно не могли справиться с чувством ненависти к нему, и это только помогало Кассиусу: его соперники становились нервозными и не могли драться с ним хладнокровно.
На мой взгляд, единственное, что может управлять бегуном, это то, что он думает о себе, а не то, что он думает о своих соперниках. Не имеет значения, кто тот, кого вы больше всего боитесь в состязании,– ваш лучший друг или человек, который вызывает у вас неприязнь. В обоих случаях вы можете сделать лишь все возможное, зависящее от вас. А личные качества ваших противников, приемлемы они или нет, не касаются проблемы, стоящей перед вами. Если вы ломаете голову, размышляя о своих соперниках, пытаетесь разжечь в себе ненависть к ним, вы этим добьетесь только того, что будете более скованны и менее объективны, приступая к задаче, которая стоит перед вами.
Не испытывая к кому-либо ненависти, я считаю, что огромнейшее влияние на мой бег в последние несколько лет оказала моя дружба с противниками на дорожке. Когда в 1961 году после нескольких лет перерыва я снова приступил к серьезным тренировкам, именно дружба с двумя бегунами из штата Виктория Тревором Винцентом и Тони Куком позволила мне приспособиться к новому образу жизни. Мы бегали вместе через день, и первое время ребята всегда опережали меня в соревнованиях. Это, однако, не сделало их моими врагами. А истина состоит в том, что без своих друзей я не мог бы тренироваться столь долго. И до сегодняшнего дня мы дружим, как и раньше, хотя мы всегда рады побить друг друга в состязаниях.
В настоящее время я гораздо больше похожу на одинокого волка, чем это представляется. Тренировка радует больше, если она проводится в группе, и в начале своей карьеры бегуну лучше всего тренироваться в коллективе, под руководством признанного тренера. В моем положении, однако, тренер бесполезен. Легкая атлетика для меня хобби, в котором я волен делать что угодно, когда мне вздумается. Тренер, возможно, захочет привязать меня к жесткому расписанию и потребует от меня держаться его советов. А я люблю развлекаться таким образом, чтобы мои тренировки не мешали распорядку моей трудовой жизни.
Тренировки, в самом деле, для меня только хобби; они скорее личное развлечение, чем дело международного значения. Слава – это сестра случая, и нельзя придавать ей большое значение. Нельзя бегать для публики – можно бегать только для себя. Однако если вы прославленный бегун, это положение становится менее очевидным. Вас могут обслужить в ресторане, как обслуживают известность,– это приятно, но могут попросить на сцену в ночном клубе, чтобы раскланяться на аплодисменты,– это неприятно.
В повседневной жизни человек никогда не знает, сколько людей интересуются его деятельностью. Мой малыш Маркус попытался решить проблему, когда я возвратился домой из одной поездки за океан. «Папа,– сказал он мне с чувством.– Ты шел не только по нашей программе телевидения. Тебя показывали по двум телевизионным программам...».
Настоящий брат Джека
– Барри, куда теперь?
Я обратился с этим вопросом к бегуну, который шел сзади меня. Был мой первый старт в кроссе Эссендонской средней школы. Однако Барри Стэнтон, ставший позднее чемпионом Австралии на 440 ярдов, ничего не ответил. То ли он не хотел расходовать энергию, то ли не отвечал из-за упрямства, не знаю. Было очень неприятно лидировать, не имея ни малейшего представления о том, какую из узких улочек Саут-Ярра следует предпочесть. Я снизил темп и выпустил вперед Барри, потом снова вышел вперед и снова потерял дорогу.
В кроссах Барри всегда побеждал, но и у меня не было поражений. Однако из-за недостатка времени на этот раз я даже не удосужился взглянуть на трассу. До этого времени я выступал в соревнованиях за Эссендонскую школу, откуда позднее перевелся, чтобы готовиться к поступлению в институт.
Я снова захватил лидерство и пустился под мост. – Кларк,– завопили сверху,– тебе нужно бежать не под мостом, а через мост!
Я возвратился назад и пристроился за Барри, размышляя о том, что скажет Брайен Диксон, когда узнает, что его протеже не может выступать в кроссе иначе, чем с помощью лоцмана. Брайен, будучи сам спортсменом, создал мне такую рекламу в школе, что было неудобно, и все из-за того только, что я однажды побил его.
В школьной газете, издаваемой старшеклассниками, делались прогнозы на каждый год, и одним из таких прогнозов был следующий: «Кларк не достигнет и половины того, что предсказывает ему Диксон».
После моста трасса пошла без поворотов, я опять вышел в лидеры и закончил бег первым с отрывом ярдов в семьдесят. Мой результат стал новым рекордом школы и, вероятно, единственным в своем роде, поскольку был установлен наугад.
Для описания моего бега в те дни хорошо подходит именно слово «наугад», потому что слово «бегать» тогда для меня означало «передвигаться». Когда 21 февраля 1937 года я появился на свет, мои родители с трудом сводили концы с концами и, конечно, не могли позволить себе завести машину. Мы с братом Джеком передвигались только либо бегом, либо на велосипеде. Это происходило не потому, что мы были необыкновенными любителями физической культуры, и не потому, что у нас не было денег на трамвай, а потому только, что попасть куда угодно можно быстрее, если добираться бегом или на велосипеде, а не идти за тридевять земель искать трамвай. Парк, плавательный бассейн и эссендонское футбольное поле были в радиусе мили или около того от нашего дома.
Я всегда играл в какие-нибудь игры с Джеком и его товарищами, и меня всегда посылали за мячом во время футбольной игры. У нас были две бабушки, которые жили не так далеко от нашего дома. После того как, посетив их, мы собирались возвращаться, Джек говорил мне:
– Беги сзади и смотри на мою спину. И мы обычно возвращались домой бегом.
Мы были крепкими ребятами, но Джек, будучи старше меня на четыре года, всегда был немного сильнее и быстрее. Помимо того, что мы игнорировали общественный транспорт (если бы мы жили поблизости от трамвайной остановки, все могло быть иначе), мы следовали совету отца, не раз говорившего, что единственная польза от купания – это побегать после него по песку. Впоследствии, когда Джек стал играть за Эссендонский футбольный клуб, я часто должен был бегать на поле за его одеждой. Так или иначе, но в среднюю школу я поступил прекрасно физически подготовленным.
Одним из моих товарищей по тренировке был в те дни Род Бонелла, марафонец. Род имел конюшню беговых лошадей в Халлэме. И был помешан на родословной как лошадей, так и спортсменов. Меня он называл многообещающим жеребенком от Тома, единокровным братом Джека. Время от времени он расспрашивал меня о предках. Предки моего отца были выходцами из Ирландии и где-то в конце века обосновались на Балларате, золотоносном участке Виктории. До сих пор есть Кларк-Хилл, холм вблизи Кризвика, названный в честь моего прадедушки Томаса Кларка, который, должно быть, обладал недюжинной силой и выносливостью. Он работал на австралийской шахте, когда внезапно ее затопило подземным ручьем. Шахтеры могли слышать шум воды во время работы, однако они наткнулись на богатую золотую жилу и решили рискнуть. Тогда их затопило. Во время этой ужасной катастрофы прадед стоял у помпы, нечеловеческими усилиями стараясь спасти товарищей. У нас до сего времени сохранилась грамота, подписанная президентом Шахтерского союза Виктории Джорджем Вильямсом и секретарем Уильямом Дж. Спенсом, где отмечено его поведение. В ней написано следующее: «Мы, президент, уполномоченные и члены Шахтерского союза Виктории, в соответствии с единогласно принятой резолюцией на собрании Союза, состоявшемся 8 февраля 1883 года, вручаем Вам настоящую грамоту в память о Вашем героическом поведении во время несчастного случая в новоавстралийской шахте 12 декабря 1882 года, когда двадцать семь человек были безнадежно отрезаны от мира неожиданным потоком воды. Ваши почти сверхчеловеческие усилия по откачке воды в течение пятидесяти трех часов непрерывной работы у помпы позволили спасти пятерых Ваших товарищей, а также обнаружить тела двадцати двух утонувших. Это спасение, конечно, дело случая, и за него мы должны быть благодарны Всемогущему Богу, но мы не исполнили бы своего долга, если бы не поблагодарили Вас публично за образец истинной отваги и неутомимой настойчивости...»
Сын Тома тоже работал на копях и получил там увечье. В конце концов из-за плохой откачки воды шахты перестали давать доход, и мой дедушка снялся с места. В Балларате работы для него не нашлось, поэтому он отправился за 90 миль в Мельбурн, где и работал, приезжая к своим раз в месяц. Должно быть, это была тяжелая жизнь. Дедушка, очевидно, никакого таланта к спорту не обнаружил, зато его сыновья Том (мой отец) и Тед проявили себя в этой области достаточно ярко.
Отец был самобытным крайним нападающим, сыгравшим за Эссендон около 130 игр в футбольной лиге Виктории в период с 1927 по 1933 год. Он отмечался как лучший игрок и не раз представлял штат Викторию. Отмечали его быстроту и смелость, а также его способность точно бить по мячу с обеих ног. Даже в конце 30-х годов он играл еще достаточно хорошо и выступил за Брунсвик в 170 играх.
Отец занимался также крикетом и теннисом и даже выступал несколько раз как спринтер в известном гандикапе Стоувелл Гифт на 130 ярдов. История этого гандикапа восходит ко временам золотой лихорадки. Однако отец не допускал, чтобы какой-либо вид спорта мешал ему заниматься футболом.
Именно отец исподволь оказывал на нас влияние в выборе спорта. Австралийский футбол – почти религия в Виктории, но нигде не было такого поклонения этому божеству, как в семье Кларков. Одно из моих самых ранних впечатлений – это как отец, тогда член комитета Эссендонского клуба, берет нас на футбольное поле. Это случалось каждое воскресное утро, после чего семья отправлялась на прогулку или пикник часто в сопровождении эссендонских футболистов.
С тех пор я могу вспомнить выдающихся футболистов, которые были друзьями нашей семьи, и, когда я вырос, на меня никогда не действовали чары большого спорта, потому что он всегда занимал в нашей жизни большое место. (Единственным моим героем был велосипедист Сид Паттерсон, который выиграл множество блестящих состязаний, включая и то, где за круг до финиша он был на круг сзади и все же финишировал первым.)
Всегда считалось, как должное, что мы с Джеком будем играть за Эссендон. Я и по сей день не уверен, не лучше ли бы мне было быть футболистом, чем бегуном. Однако мои способности в футболе были ограничены. Хотя я и был высоким для своего возраста и даже выше Джека, но мне не хватало нужной живости и гибкости.
Я так плохо прыгал в высоту, что надо мной смеялись, когда я на заднем дворе постоянно сбрасывал планку. Во всех играх Джек был снисходителен и всегда защищал меня, забирая в свою команду и заявляя, что будет играть в футбол, например, лишь при условии, что примут и меня. Джек брал меня с собой всюду. Добрый и всегда в хорошем расположении духа, он подрался только однажды, когда какой-то парень сказал, что отец не умеет играть в футбол; тем не менее, никто не позволял себе вольностей по отношению к нему. Джек был прирожденный футболист, быстрый, как спущенная борзая, сильный, уравновешенный.
Со временем он стал одним из самых блестящих центральных нападающих в истории австралийского футбола, играл за штат и был капитаном Эссендона. В 1965 году интенсивные занятия архитектурой заставили Джека отказаться от капитанских обязанностей, но и в тридцать два года он оставался еще главной фигурой в эссендонской команде.
В команде Эссендона мы тренировались у Тома Брукера, и нам сильно повезло, потому что это был строгий наставник. Том верил в напряженную разнообразную и творческую тренировку и не позволял лениться ни одному из своих питомцев. Я еще и сейчас тренируюсь с ним в Карлтоне, где он работает тренером в команде юниоров.
Отец не только привил нам любовь к спорту, но и помог сформировать наше отношение к нему. Он часто повторял, что не следует слишком огорчаться, если команда проиграла. Единственным правильным ответом на поражение будут извлечение урока из него и решимость играть в следующий раз напряженнее.
За обедом отец поощрял споры и рациональные доводы, и мы привыкали к тому, чтобы не смотреть на вещи поверхностно. Лишь обсуждая то или иное явление в различных аспектах, мы принимали хорошее и отбрасывали плохое.
Отец был образцом для родителей, в чьих детях заложен талант к спорту. После того как отец ввел нас в курс дела и поиграл с нами, он остался в стороне, предоставив нам развиваться самостоятельно. Его сдержанность была особенно удивительной, так как руководить своими сыновьями – естественное желание всех отцов, и в особенности тех, которые сами были спортсменами. Однако родители, позволяющие себе подавлять активность детей, обычно портят их. Печально видеть мальчишку, сбитого с толку вниманием родителей; его энтузиазм исчезает под грузом возлагаемых на него надежд. Отец мудро скрывал от нас свои соображения и высказывался не раньше, чем Джек или я обращались к нему за советом. Он никогда не пытался наставлять Джека и позднее, когда я бежал в Олимпийском Парке, неприметно следил за мной, лишь изредка пытаясь заговорить.
И в другом отношении влияние отца было важно. Он постоянно напоминал нам, что спорт есть разрядка и что главное в жизни – это подготовка к настоящей профессии. Сам он признавался, что в юности отдал спорту слишком много времени во вред своей работе.
Парусный мастер по профессии, отец прогуливал занятия в вечерней школе ради футбола и, когда болезнь заставила его искать работу на свежем воздухе, стал полевым рабочим в Эссендонском футбольном клубе.
Мы жили в скромном домике далеко от центра, никогда не стремясь к роскоши. У нас было много фруктов, овощей и мяса, но нам не позволяли есть что-либо когда попало или ложиться позднее семи часов. Наша семья была крепкой, здоровой семьей, но отнюдь не процветающей. Как Джек, так и я скоро поняли необходимость учиться, чтобы занять в жизни хорошее положение. Вместе с тем мама говорит, что я был большой проказник и что она посылала меня в школу, когда мне едва исполнилось четыре года, чтобы я не слонялся без дела. Я не помню, но она говорит, что перед этим я открывал все водопроводные краны на улице или вытаскивал из ящиков письма и посылал их снова по почте.
Я вступил в Эссендонским клуб пловцов и, хотя не очень быстро плавал, одержал победу самым странным образом в одном из гандикапов. В то время как отец и Джек рыскали по одной стороне бассейна, нервничая, куда я запропастился, и думали нырять, чтобы выудить меня, я спокойно финишировал самым последним в заплыве. Однако все пловцы нарушили условия гандикапа, были дисквалифицированы, и меня объявили победителем.
Джек имел передо мной преимущество почти во всяком занятии и из-за моей неуклюжести прозвал меня увальнем. Я не мог прыгать, бегать или бить по мячу, как это удавалось ему. Он обладал большой взрывной мощью, а у меня получалось только то, что требовало концентрации внимания.
Я сделал шаг вперед в Эссендонской средней школе, где был настолько удачлив, что стал капитаном футбольной и крикетной команд. Джек в течение трех лет подряд выигрывал титул чемпиона района по кроссу, а я дважды. Вдобавок однажды мне удалось выиграть бег на милю и 880 ярдов. Результаты, конечно, не означали ничего особенного, потому что главным для нас была игра в футбол и крикет.
Одним из самых приятных событий в моей жизни явилось поступление в Мельбурнскую среднюю школу. Мельбурнской школой, богатой традициями, вправе был гордиться каждый ее ученик. В мое время директором ее был Дж. Ф. Лэнгли, который сам окончил эту школу и неутомимо укреплял дух школьных традиций.
Именно в Мельбурнской школе благодаря поддержке капитана легкоатлетов Джерри Тикла и неугомонного Брайена Диксона я заинтересовался бегом по-настоящему. В школе проводились регулярные соревнования, а время на финише фиксировалось для всех от первого до последнего.
Соревнование по кроссу, описанное в начале главы, было одной из моих первых удач, но все-таки, наверное, более примечательными можно считать мои выступления в школьных чемпионатах. Чтобы выступать в этих легкоатлетических соревнованиях, нужно было быть заявленным на четыре вида в двух категориях из трех, каковыми были бег на средние и длинные дистанции, спринт, метания и прыжки. Я был ужасающе плохой прыгун и метатель, а поэтому избрал 880 ярдов, милю, 440 и 220 ярдов. В один день я выиграл первые три вида и установил школьные рекорды для юношей моложе 17 лет, пробежав 880 ярдов за 2.07,3 и милю за 4.59,7, а на 220 ярдов был вторым. Эти результаты тогда считались весьма приличными, но таков уж прогресс в легкой атлетике, особенно среди юношей, что сейчас всякий активный шестнадцатилетний парень может улучшить их без особого труда.