Тем не менее я примерно час убеждал одного из распорядителей, настаивая на включении меня в число участников состязания, которое, как считали судьи, окажется, для меня слишком напряженным. Наконец, он согласился. В соревновании я преследовал Мервина Линкольна до самой ленточки и показал 9.01,8. Этот результат оказался лучше прежнего рекорда Австралии для юниоров на 26,4 секунды и, кроме того, лучшим достижением в мире для юниоров.
В Австралии считалось, что неофициальный мировой рекорд на милю принадлежал англичанину Роджеру Данкли и был равен 4.12,8. Мои надежды улучшить его оправдались на состязании в Олимпийском Парке, где я показал 4.11,7. Однако Брюс Уелч сообщил в «Мельбурн Эйдж», что существует такой же рекорд американца Дона Боудена. Все же, побив на той же неделе национальный рекорд для юниоров в беге на 3000 м, я сумел пробежать милю на чемпионате Виктории за 4.07,6. Мое достижение, однако, померкло, когда в тех же соревнованиях Джон Лэнди показал 3.58,6, что было тогда вторым результатом в истории бега на милю.
В течение нескольких дней, хотя еще и юниор, я состязался как вполне оперившийся спортсмен на залитом светом прожекторов стадионе «Спортс Граунд» в Сиднее.
Я был чрезвычайно польщен приглашением состязаться с такими опытными бегунами, как Алек Хендерсон и Джон Плуммер, и все же поставил перед собой цель выиграть. Алек вел три из пяти кругов, но затем он сошел, жалуясь на боль в голени. Мое время было лучшим в мире для юниоров – 4.06,8.
После бега Алек стал трусить по дорожке в обратном направлении.
– Как твоя голень? – спросил я его.
– Ох,– сказал Алек загадочно,– с ней все в порядке, когда бежишь не в ту сторону!
Он взял у меня реванш три дня спустя в беге на 880 ярдов на гаревой дорожке в Мур Парке в Сиднее. Алек позволил мне лидировать большую часть дистанции и «обскакал» меня на финишной прямой. Мое время – 1.54,9 было новым юношеским национальным рекордом.
|
|
Вот как описывал суматоху, бывшую на этом соревновании, Кен Мозес из «Аргуса»: «Старт был классическим. Стартовой линии не было, и бегуны с растопыренными пальцами толпились на мокрой дорожке там, где, по их мнению, должна проходить линия старта. Забег начал соревнование, как стадо коров, и Кларк, пытаясь пробиться в лидеры, на первых 20 ярдах испытал два столкновения, но через 80 ярдов все же стал лидером. И вот бегуны на финише. Финиш – тоже классический. Ленточки нет и, конечно, нет линии финиша. Однако есть столб, а в центре дорожки стоит распорядитель и выкрикивает судьям и хронометристам номера пробегающих мимо столба спортсменов. В конце прямой уставшего Кларка достал бурно финишировавший Хендерсон и обошел его перед самым столбом. Это был великолепный бег Кларка в таких условиях, и он, без сомнения, способен на большее, однако, как бы то ни было, его результат считать австралийским рекордом я не намерен».
Кен, думаю, несколько придирчив в своих комментариях, поскольку соревнования в Мур Парке были лишь межклубными соревнованиями, предназначенными для рядовых членов клубов, а не для рекордсменов или чемпионов. Межклубные встречи, в которых несколько распорядителей делают хорошее дело, хотя бы то, что засекают время каждого бегуна,– особенность организации бега в Австралии.
Мои новые рекорды на 800 м и 880 ярдов должным образом утвердили, и таким образом за девятнадцать дней до своего девятнадцатилетия я стал рекордсменом среди юниоров Австралии на всех дистанциях от 800 м до 2 миль. Мой мировой рекорд среди юниоров на милю был хорошо известен, и меня не покидала поэтому смутная надежда, что если я смогу удачно выступить на чемпионате Австралии в марте, то стану кандидатом в олимпийскую сборную на Игры 1956 года в беге на 1500 м. Лично для меня эта перспектива вырисовывалась очень отдаленно. Хотя я и показывал приличные результаты на милю, Джон Лэнди, например, считал, что из меня скорее выйдет трехмилевик, чем бегун на средние дистанции. Движения моих рук и абсолютная скорость были недостаточно хороши для выступлений на более коротких средних дистанциях.
|
|
Перед чемпионатом Австралии я имел возможность сразиться с Лэнди в беге на 3 мили. Это соревнование стало для меня одним из памятных. Фотографии, сделанные во время бега, показывают нас, бегущих плечо к плечу, и мы выглядим почти во всех отношениях одинаковыми, исключая разве его превосходящую работу рук. Я провел Джона половину дистанции, а затем он вышел вперед и установил австралийский рекорд – 13.27,4.
На следующее утро я прочитал в газете слова Джона: «Я собирался пробежать легко, и Кларк помог мне. Когда он сдал, я почувствовал себя ужасно – как человек, оставшийся в одиночестве на необитаемом острове».
Чемпионат 1956 года на милю оказался одним из самых примечательных соревнований в истории австралийской легкой атлетики. Перед стартом все были взволнованы, так как ожидалось, что Джон попытается установить новый мировой рекорд, если, конечно, условия будут благоприятствовать. Большая толпа зрителей собралась в ожидании, греясь на солнце, и шумно приветствовала тринадцать участников, когда их представляли перед стартом по радио. Затем на арену вышли губернатор штата Виктория с супругой. Все приготовились смотреть грандиозный спектакль.
|
|
Два с половиной круга толпа следила за ходом соревнования как зачарованная. Первый круг лидер бега Робби Морган-Моррис прошел за 59 секунд. Вплотную за ним шли я, Алек Хендерсон, Джон Плуммер и фаворит состязания Джон Лэнди. На полумилевой отметке Робби все еще был лидером, показав 2.02,0. Я следовал за ним, размышляя, как бы финишировать в числе трех первых и улучшить свое время на милю. Вскоре после начала третьего круга я вышел в лидеры, и здесь случился инцидент, ошеломивший всех.
Я лидировал и бежал дюймах в десяти от бровки. Рядом был Джон Лэнди. Я уже подумывал об увеличении темпа, когда Алек втиснулся между мной и Джоном. Он, очевидно, хотел пройти мимо меня с внутренней стороны дорожки и нечаянно наступил мне на пятку.
Я потерял равновесие и упал на дорожку, в то время как Алека вынесло на границу поля, но он вернулся на дорожку и продолжил бег. Джону не оставалось нечего, как перепрыгнуть через меня, но, когда он это делал, его шиповки расцарапали мне правую руку. Я был настолько ошарашен происшедшим, что не почувствовал боли. В течение секунды все бегуны перепрыгнули через меня или обошли.
Тогда Джон совершил вроде бы нелепый, но типичный для него поступок – он вернулся назад, чтобы извиниться передо мной и посмотреть, все ли в порядке. Титул чемпиона, его притязания на мировой рекорд, приближающиеся Олимпийские игры – все было забыто, поскольку чемпион сделал естественный для себя жест по отношению к неопытному юнцу, барахтающемуся на гаревой дорожке. Можете себе представить, как я себя чувствовал, явившись причиной такой сумятицы.
Я крикнул Джону, чтобы он оставил меня, и продолжал бег. Через мгновение я был снова на ногах, и мы отправились догонять забег. Мы потеряли 60 ярдов, и зрители кричали в возбуждении, видя, как фаворит сокращает разрыв. Мервин тоже замедлил бег из-за случившегося, и к концу мили соревнование развернулось между ним, Алеком и Джоном. За 10 ярдов до ленточки Джон догнал их и победил, показав замечательный, учитывая случившееся, результат – 4.04,2. Я довольствовался малоутешительным пятым местом.
Никто не мог сказать подходящие слова для описания поступка Джона. В отличном стиле журналист Гарри Гордон опубликовал открытое письмо Джону в мельбурнской газете «Сан»:
«Дорогой Джон! Для парней из ложи прессы не существует много героев. Журналисты часто помогают делать героев, но обычно они слишком много знают о них, чтобы верить в то, что они герои. Обычно ложа прессы не аплодирует. Журналисты заняты и, кроме того, привыкли к большому спорту. Более того, они привыкли наблюдать без эмоций. В субботу в 4 часа 35 минут спортивные журналисты забыли о своих привычках. Они видели героя... все до одного. И этим героем был ты. Среди 22 тысяч зрителей, собравшихся в Олимпийском Парке, не было ни одного, которого бы не взволновал и твой поступок. Никто из них не забудет этого дня.
Ты сделал классический спортивный жест. Это было бессмысленное рыцарство, но оно запомнится как одно из прекрасных проявлений спортивного духа. Ты в одно мгновение пожертвовал своим шансом побить мировой рекорд, чтобы прийти на помощь к упавшему сопернику. И в том, что ты остановился, вернулся трусцой к Рону Кларку и пробормотал: «Прошу прощения», а после этого бросился догонять забег, есть нечто большее, чем установление мирового рекорда. Этот поступок стоил тебе шести или семи секунд. И ты пробежал последний круг, как бегун-спринтер бежит свои 220 ярдов, чтобы догнать остальных и выиграть соревнование с результатом 4.04,2. Ты... человек, которого можно назвать бегуном-машиной! Многие удивляются, почему ты остановился. Правда, конечно, в том, что ты сделал это, не размышляя. Это было инстинктивное действие человека, поспешившего на выручку товарищу, попавшему в беду».
Спустя два дня разыгрывалось звание чемпиона в беге на 880 ярдов. Я бежал с перевязанной рукой и показал свой лучший результат – 1.54,1, однако на финише в финале был четвертым. Звание чемпиона выиграл Фрэнк О'Коннелл.
В апреле 1956 года я начал трехмесячную службу в армейском лагере в 60 милях к северу от Мельбурна. Эти месяцы заполнены скудными впечатлениями. Спортсмены не освобождаются от службы в армии, и, вспоминая сейчас то время, я сознаю, что эти месяцы для меня, как бегуна, оказались далеко не самыми лучшими. Мой вес, например, увеличился с 70 до 82 кг. Хотя в этот период я дважды в день пропускал еду и покупал на свои деньги свежие фрукты и яйца, я все же потреблял в избытке крахмальную пищу, и все мои усилия похудеть сводились к нулю.
Возможности для занятий спортом в армейском лагере были весьма убогими. Я тренировался лишь пару часов после выполнения своих обязанностей, однако бегать мог только в районе лагеря.
Мой командир терпеливо выслушивал мои просьбы об освобождении от службы и всякий раз отказывал. Еще сам не будучи убежденным, я говорил ему, что у меня есть шансы попасть в олимпийскую сборную страны, а поэтому мне нужно тренироваться и соревноваться в Мельбурне. Это его не трогало. Без сомнения, если бы какой-нибудь руководитель подтвердил мои заверения, они рассматривались бы более серьезно, но если кто-либо из официальных лиц и думал, что я действительно могу быть кандидатом в сборную на 1500 м, то никому об этом не было известно.
К концу службы я подхватил гайморит и мучился потом два года. Множество парней заболевало. Мы должны были спать при открытых окнах и двери. Единственное, что оставалось,– идти в госпиталь на лечение. Я подумывал о госпитале еще и раньше, поскольку это было место, где прилично кормили и где можно было хотя бы на время освободиться от нудной лагерной жизни. Однако дни, проведенные в госпитале, следовало возместить после выхода, а я тогда отчаянно хотел возвратиться в Мельбурн к нормальной жизни.
Очень глупо, но о своей болезни я не сообщил кому нужно и большую часть дней тренировался в беге, находясь в самовольной отлучке, хотя, к счастью, ни разу не числился отсутствующим. И как следствие, когда моя служба закончилась в начале июля, я все еще задыхался от болезни.
В то время как большинство молодых парней извлекают пользу от армейской службы, я по окончании ее определенно чувствовал себя хуже. Я с огорчением ощущал, что моя подготовленность находится на низком уровне.
С приближением Игр моя форма не улучшалась. Болезнь затрудняла дыхание, и я уже не радовался бегу, как раньше. Кроме того, нужно было продолжать учебу и встречаться с Хелен. Так или иначе я посвящал себя спорту все меньше, и моя уверенность в себе почти исчезла когда я узнал, что в олимпийской сборной Австралии на 1500 м будут участвовать Джон Лэнди, Мервин Линкольн и Джим Бейли.
Будучи студентом одного из американских университетов, Джим неожиданно обыграл Джона Лэнди, когда его уговорили совершить турне по Америке в фонд Олимпиады. И Джим не приобрел себе авторитет в этом состязании от того, что, обходя Джона, страдавшего от травмы, похлопал его по ягодице, сказав: «Давай!», хотя жест и фраза были неправильно истолкованы некоторыми приверженцами Джона в Австралии как оскорбление.
Джим был очень хороший боец, а его обычное поведение и хвастовство снискали ему даже некоторую известность. Думаю, что он отваживался на свои выходки, зная, что людям это не понравится. Легкая атлетика нуждается в ярких характерах, даже если они причиняют хлопоты.
Однако некоторые поступки Джима были совершенно невероятными. В 1954 году на чемпионате Австралии, когда Джим определенно должен был выиграть забег на 880 ярдов, он дал подножку одному из своих четырех соперников и был дисквалифицирован. На миле он треснул Лесса Перри совершенно ни за что, отбросив его ярдов на шесть или семь от дорожки, и тоже был дисквалифицирован.
В единственной, где я принимал участие, олимпийской прикидке – это был забег на 1500 м в Олимпийском Парке – тактика Джима позволила ему диктовать в соревновании и без особых усилий выиграть у Мервина Линкольна и британца Гордона Пири. Я бежал плохо и на финише был далеко от победителей. Сорвав ленточку, Джим тотчас начал гарцевать, посылая приветы трибунам. Его освистали. Тогда он начал еще больше махать руками и его освистали еще сильнее. И все-таки у него хватило наглости совершить круг почета!
Несу факел
Олимпийский огонь, который был принесен в Австралию из Греции, доставляла в Мельбурн эстафета бегунов из различных атлетических клубов и спортивных организаций. Меня назначили участником эстафеты от Комитета выпускников Средней школы Мельбурна, и я должен был нести факел на этапе примерно в 250 милях от Мельбурна в час ночи.
Однако за восемь дней до начала Игр мне позвонил мистер Е. Дж. (Билли) Холт, технический директор Олимпиады. «Нам бы хотелось, чтобы ты пробежал последний этап вокруг стадиона и зажег олимпийский огонь»,– сказал Холт. Я был изумлен. Я думал, что такое дело могут поручить только очень почетному лицу, такому, например, человеку, как Марджори Джексон (Чемпионке XV Олимпийских игр в Хельсинки в беге на 100 и 200 м.– Прим. ред.).
Холт попросил меня не говорить о моем избрании ни единому человеку, поскольку имя человека, который зажигает олимпийский огонь, по традиции остается до последнего момента в тайне. Он также сказал, чтобы я принял участие в нескольких тайных репетициях. В сущности, я не планировал для себя посещение церемонии открытия Олимпийских игр, решив, что будет не очень интересно. Я был ограничен в средствах и купил себе билеты только на три дня, чтобы посмотреть 1500 м, марафон, 10 000 и 5000 м. Покупать же билет на день открытия было бы для меня роскошью.
Предварительно данное мной согласие на несение факела за 250 миль от Мельбурна я взял обратно и, имея в виду условие Холта никому ничего не рассказывать, заявил, что в этот день буду праздновать именины своего отца. И действительно, ни товарищи по работе, ни даже члены моей семьи и Хелен не знали о том, что меня выбрали зажигать олимпийский огонь.
Однажды после полудня я отправился на стадион для прикидочной пробежки с факелом, и время пробега было зафиксировано. Затем я явился туда в 9.30 утра, на этот раз в день открытия, переодетый в армейскую форму и в шлеме, закрывавшем лицо. Всякий австралиец, который интересовался легкой атлетикой, мог бы распознать меня по манере бега, когда я с факелом бежал по дорожке, а затем по зигзагообразной лестнице к медной чаше, где надлежало гореть огню, помещенной на одной из самых высоких точек стадиона. Однако, кажется, никто не обратил на меня особого внимания.
Держать предстоящее событие в тайне столь долгое время казалось невыносимым, но, наконец, в половине второго дня я сказал матери и отцу о роли, которую мне предстояло сыграть на предстоящем празднике открытия. Они закончили ленч и собрались к моей тете смотреть церемонию по телевизору.
– Вот,– сказал я, выбросив на стол два билета, которые вручил мне Холт.– Если вы хотите использовать их, вам нужно поторопиться.
Некоторое время родители думали, что я морочу им голову, но, когда убедились в том, что я не шучу, тотчас заказали такси и поспешили на стадион. Там они присутствовали на другом ленче, официальном, а затем их провели в ложу для почетных гостей.
Хотя мне казалось, что церемония открытия не такое уж волнующее зрелище, все стало представляться по-другому, когда я прибыл на Мельбурнский стадион. Никогда прежде он не выглядел так нарядно. На трибунах собралось 102 тысячи зрителей, а на арене, представлявшей собой веселый цветник, разместились команды шестидесяти восьми стран. Посмотрев первые приготовления к открытию, я поспешил к своему посту и стал ждать, когда появится предпоследний участник факельной эстафеты.
Разумеется, все было рассчитано до секунды, и именно из-за этой пунктуальности появление Дуга Илза с факелом на пять или шесть минут раньше расписания было почти сенсацией. Полицейский инспектор Уебб, ответственный за район стадиона, заподозрил в Дуге самозванца, приняв его за университетского студента, который решил напроказничать. Поначалу казалось, что инспектор арестует Дуга и увезет его в полицию, но Дуг все-таки каким-то образом сумел убедить инспектора в своих добрых намерениях и, добравшись до меня, зажег мой специальный факел от своего огня.
Факел, который я нес, был больше по размерам и тяжелее того, что доставили из Греции. Внутри имелось некоторое количество магния, чтобы пламя было хорошо видно из самой удаленной части стадиона. На трибунах стоял такой рокот, что я чуть не растерялся от смущения. Было странное, чуточку жуткое ощущение, когда я нес пламя по дорожке в присутствии такого множества людей. Кусочки горящего магния падали на мою руку, но я испытывал такое волнение, что не замечал этого. Позднее мне сказали, что атлеты на поле нарушили порядок и принялись меня фотографировать, хотя им не полагалось иметь с собой фотоаппараты.
Факел мог гореть десять минут, и, когда я достиг ступеней, ведущих к чаше, в которой должен был гореть олимпийский огонь, у меня еще оставалось в запасе шесть-семь минут. Алекс Джемисон, отвечавший за ход факельной эстафеты, стоял на трибуне, поджидая меня. Он проделал огромную организационную работу, и теперь его нервное напряжение достигло предела – он боялся, как бы чего не вышло в самый последний момент.
У Алекса был наготове другой факел, точная копия моего. Должно быть, стоя на своем месте, он воображал ужасающую картину, глядя на то, как я поднимаюсь по ступеням. Вот я вытянул руку так, чтобы все видели огонь, и вдруг факел гаснет. Теперь нужно кого-то посылать в Грецию за новым огнем. Без этого Олимпийские игры не начнутся!
Никого это не волновало больше, чем Алекса, и он, должно быть, почувствовал громадное облегчение, когда увидел меня на самом верху лестницы, увидел, как я отсалютовал факелом зрителям на трибунах, как зажег огонь в чаше. Когда я это делал, на трибунах наступила полная тишина. Но вот пламя вырвалось из чаши – стадион ликовал. Я испытывал волнующее ощущение всемогущества и чувствовал себя почти мифическим греческим богом. Более прозаичным было желание сфотографировать всю эту сцену самому.
Спустя несколько минут врач скорой помощи обрабатывал небольшие ожоги на моей правой руке. Несмотря на мои протесты, уверения в том, что меня нисколько ожоги не беспокоят, он настоял на своем, и вся моя правая рука была забинтована. В результате я имел весьма драматический вид на пресс-конференции. Мне задавали вопросы насчет ожогов. Газетчики не приняли моих заверений, что с рукой все в порядке. «Какое мужество!»– восклицали они. Людей трудно разубедить, если они хотят, чтобы их предположения были истинны.
После церемонии открытия я остался в тени. Настолько остался за кулисами, что без искренней помощи Брайса Маккея, Барри Олмонда и еще трех приятелей не попал бы даже на стадион в остальные дни. Эти пятеро ребят приобрели один «стоячий» билет на всех, но умудрялись по этому билету проходить все. Они уговорили меня присоединиться к ним в те дни, на которые у меня не имелось билетов. В первый раз они провели меня в ложу прессы, и моряк, стоявший у входа, подумал, что они из газеты или бегуны, пришедшие давать интервью. Когда я пытался проделать то же самое, моряк потребовал от меня пропуск. Конечно, меня не пропустили: никто не помнил, что я нес факел. Мои друзья подошли ко мне и сказали, чтобы в следующий раз я набрался большей наглости, и уговорили попытать счастья снова. В следующий раз я воспользовался другим проходом и, проходя мимо контролера, сделал безразличный вид. На этот раз попытка была вполне успешной.
Никогда не представляя себе своего участия в Олимпийских играх, я не испытал особенного волнения, как зритель. Было множество великих спортсменов, но я никогда не сравнивал себя с ними. Я хладнокровно смотрел на соревнования, не думая, например, при виде выступлений Владимира Куца, сокрушавшего Гордона Пири на 10 000 м, о том, что через восемь лет буду бороться за победу на Олимпиаде.
Наиболее памятные впечатление оставил у меня критический момент в беге на 10 000 м, когда Куц приглашал Пири взять лидерство. Гордон был настолько утомлен и настолько поглощен идеей преследовать русского, что замахал рукой и сбавил темп, разрешая сопернику продолжать лидировать и делать необходимый разрыв. Владимир после этого говорил, что, если бы заметил хоть какой-нибудь признак силы в лице Пири, какое-либо указание, что англичанин еще имеет резервы, он бы сломался. Но очевидная агония, в которой пребывал Пири, дала Куцу именно тот стимул, в котором он нуждался, чтобы сохранить свое преимущество и закончить бег первым. (На Олимпиаде в Мельбурне В. Куц выиграл бег и на 5000 м.– Прим. ред.)
Тактика Куца была вполне ясна. Однако лишь спустя несколько лет я осознал, насколько трудно оторваться от соперника, используя попеременно быстрые рывки и замедленный бег.
Мои представления в то время были такими: англичанин был слишком озабочен преследованием Владимира и растерялся, когда тот замедлил темп. Однако более вероятно, что темп Куца измотал Гордона, и он просто никак не мог взять инициативу в свои руки.
Говорилось, что график бега Пири не был близок к его лучшему результату и что он мог бы выиграть финал, если бы не обращал внимания на Куца и установил собственный ровный темп по всей дистанции. Но исключительно трудно бежать в ровном темпе, если кто-то подстегивает тебя. Могу сказать сегодня по своему опыту, что не желаю ничего лучшего, чем бегуна, который ведет бег в ровном темпе, позволяя мне отсиживаться у него за спиной. Так пройдем мы несколько миль, а затем бац – и я выйду вперед. Нет. Владимир превосходил своего преследователя и в физическом, и в тактическом отношении. Ведь Пири продемонстрировал великолепные усилия, держась так долго за ним!
Гордон Пири – одно из выдающихся явлений в спорте. Очень прямолинейный, он был полон различных идей и в поездке в Аделаиду после Игр, как мне помнится, давал советы по самым разнообразным вещам, начиная от того, как бежать стипль-чез, и кончая метанием копья.
Его теория стипль-чеза основывалась на том, что бегун слишком много энергии расходует на преодоление ямы с водой. Вместо того чтобы сильно отталкиваться от барьера, стремясь попасть на мелкое место, бегуну, по мнению Пири, следовало прыгать в самое глубокое место, а потом выбираться оттуда. В своей способности порождать безумные идеи он напоминал Перси Черутти. По крайней мере, он всегда удивлял чем-то новым, и если девять его идей были непрактичными, то над десятой стоило задуматься.
Другим финалом, который произвел на меня большое впечатление, был финал на 1500 м. Джим Бейли, хваставший накануне Игр, не участвовал в забеге из-за приступа сенной лихорадки. Австралийская пресса безжалостно критиковала его, и, я думаю, он этого и добивался. Но, несомненно, болезнь взяла свое, и я вполне мог понять, что он чувствовал. Для австралийцев большим огорчением была неудача Джона Лэнди, который хотел закончить свою карьеру победой на Олимпийских играх. Мне кажется, что Джон провел бег тактически правильно. На дистанции он бежал далеко от лидеров вблизи бровки. Рон Деланей из Ирландии следовал за ним по пятам. На последнем круге Джон стал пробиваться вперед. Брайен Хьюсон принял его вызов, а затем перед последним поворотом вперед вышел немец Рихтценхайн. Теперь была очередь за Джоном, но у него болело сухожилие, и он не был уверен в своих силах. Пока он колебался, Деланей выскочил вперед, достал немца и пришел к финишу победителем. Джон, бежавший на прямой быстрее всех, не считая Рона, был третьим.
В конце состязаний ирландец упал на колени, перекрестился и принялся молиться. Лэнди пошел через поле узнать, не болен ли победитель. Это было вполне в духе Джона.
Вопрос приоритета
Олимпийские игры 1956 года в Мельбурне дали громадный импульс развитию легкой атлетики в Австралии. По всей стране можно было видеть юношей и девушек, упражнявшихся в беге, прыжках в высоту и метаниях. Но никто не заразился энтузиазмом больше, чем Херб Эллиот. Он продолжил тренировки, едва вылечив ступню. Это решение было вызвано впечатлением, которое у него сложилось от блистательной победы Куца.
Парадоксально, но Олимпийские игры не только не вызвали у меня подъема энтузиазма к бегу, но скорее способствовали его уменьшению. Франц Стампфл в конце 1956 года предсказал в мельнбурнской «Аргус», что Мервин Линкольн и Кларк взойдут в 1957 году на вершину большого спорта. Он считал, что Мервин побьет мировой рекорд тех дней на милю (3.58,0), а я «выйду» из четырех минут. Ложность этих предсказаний, возможно, была зловещим предзнаменованием для «Аргуса». Через несколько недель эта газета прекратила свое существование.
Хотя Игры и укрепили мой интерес к легкой атлетике, прежнего импульса у меня уже не было. Если в юниорском возрасте я бил рекорды своей возрастной группы без особого напряжения, то теперь был взрослым спортсменом, которому для поддержания своей репутации нужно было принимать участие в тяжелых битвах. Болезнь не проходила, и это угнетало меня. Кроме того, появившиеся у меня новые интересы отнюдь не способствовали занятиям спортом.
Я все чаще виделся с Хелен, да и учебе приходилось уделять все больше внимания. Когда человек теряет надежду стать чемпионом, очень легко махнуть рукой на снижение результатов. Мои стремления были направлены на овладение профессией в большей степени, чем на завоевание чемпионских титулов, и мир бухгалтерии поглощал меня больше, чем мир спорта. Возможно, что, если бы успех не пришел ко мне так быстро в юношеском возрасте, я был бы менее разочарован в спорте, будучи в начале третьего десятка жизни. А с другой стороны, без раннего успеха я, возможно, вообще ничего не добился бы в легкой атлетике.
Перси Черутти, утверждавший, что Эллиот побьет мои рекорды, сдержал свое слово и, выпустив Херба на дорожку, начал штурм всех моих рекордов. Эллиот с этой задачей справился весьма успешно. Двенадцатого января Херб срезал восемь десятых с моего неофициального мирового рекорда для юниоров на милю, показав 4.06,8. Через несколько недель он победил меня в беге на милю на вечерних состязаниях в Бокс-Хилле.
Встреча в Бокс-Хилле проводилась за несколько дней до того, как Хербу исполнялось девятнадцать лет. Я вышел на дорожку без определенного плана, однако с решением держаться и терпеть, пока хватит сил. После первого круга, на котором Эллиот преследовал меня, он вышел вперед и, хотя я пытался держаться за ним, усталость взяла свое. Шел дождь, и на финиш я пришел весь в грязи... на несколько секунд позже Эллиота, который показал 4.04,4. Настроение у меня было очень скверное.
Возможно, тогда я чрезмерно позволял себе впадать в пораженческие настроения. С тех пор мне хотелось знать, мог бы парень с большим характером бросить вызов этим настроениям и тренироваться напряженнее. Тревожило, однако, не то, что я был нетренирован и совершенно разгромлен в состязании. Беспокойство вызывало совсем иное.
На меня обрушилась критика. Меня дразнил Перси, но люди дразнящие редко побуждают меня к действию. Я становлюсь упрямым и не обращаю на них внимания. Херб, полностью под влиянием Перси, оставался в стороне от всех своих современников, включая и меня. Но и это меня не беспокоило. Позиция других людей – их личное дело.
В этот период я как-то случайно присоединился к Мервину в его тренировочных сериях на Колфилд Рейскурс. Мы все еще нажимали на повторную тренировку, пробегая по четверти мили, отмеряя их по столбам, отмечающим ферлонги (1 ферлонг есть восьмая часть мили, т. е. 201 м.– Прим. пер.). Интервальная тренировка подвергалась критике, в частности, за то, что является монотонной и даже выставляет бегуна в смешном виде как личность. Но есть способы избежать монотонности, а обвинять кого-либо в том, что он тупеет, бегая по определенной трассе, не более, чем чепуха. Атлет бегает, потому что любит бег, и тренируется там, где ему удобно. Перси вдохновлял своих питомцев на бег среди чайных плантаций и вверх и вниз по песчаным холмам. Согласен, что тренироваться на мягкой дорожке рядом с пляжем определенно приятнее, чем таскаться по городским улицам, но ведь не всякий человек живет рядом с пляжем! (Тренировка в усложненном беге по песку также очень хороша, пока бегун не меняет из-за этого технику бега до такой степени, что становится специалистом в таком беге по песку. Необходимы умеренность и правильные соотношения в тренировке.)
Лучшим местом для тренировок, которое мне довелось видеть, является лес в Фонтенбло во Франции, где часто бывает Мишель Жази. Там приятная, мягкая, покрытая листьями земля, которая так же вдохновляет спортсмена, как и художника. Но это место не слишком часто используют французские спортсмены, живущие за сотни миль от него.