«Учитель пробудился и просит меня написать ему».
Эти слова, написанные почерком Джуал Кула, открывали первое письмо, полученное Синнеттом в 1882 году, в январе месяце1. Как ни странно, примерно эти слова он и ожидал увидеть, так как, во-первых, с начала уединения Махатмы К.Х. прошло уже три месяца, а во-вторых, конверт был подписан незнакомым ему почерком, что уже само по себе сулило важные новости. При виде этого почерка его сердце учащенно забилось, и когда он вскрывал конверт, пальцы его слегка дрожали. Он и представить себе не мог, насколько ему не хватает этой переписки с К.Х., и теперь надежда на ее возобновление наполнила его душу какой-то необычной умиротворенностью.
Однако его надежде не суждено было сбыться немедленно, так как далее Джуал Кул писал:
«К Его величайшему сожалению, по определенным причинам Он не сможет в течение некоторого времени подвергать Себя воздействию тех сильнейших мыслительных потоков, которые поступают из-за пределов Химавата».
Синнетту оставалось только надеяться, что его собственное нетерпение, с таким трудом поддающееся самоконтролю, не будет служить усилению этих «мыслительных потоков», из-за которых возобновление их переписки все еще откладывалось.
Далее в письме говорилось:
«Я могу передать Вам, что Он расположен к вам так же дружественно, как и раньше, и весьма доволен как Вашими добрыми намерениями, так и Вашими посильными действиями по их реализации. Ваше усердие подтверждает Вашу преданность и искренности За один год в душе Вашей произошли большие перемены.... при самой же первой возможности я свяжусь с Вами лично, так как мы не можем быть неблагодарными, и даже Нирвана не дает права оставаться глухим к ДОБРУ».
Со следующего абзаца уже начинались слова собственно Дж. Кх.:
«И кроме того я лично хотел бы выразить Вам свою благодарность за проявленное Вами искреннее сочувствие ко мне, когда из-за моей неосторожности со мной произошел несчастный случай2.... Могу заверить Вас в том, что, хотя я пока все еще лишь скромный чела, я ощущал достигавший меня поток Ваших добрых пожеланий; до меня, страдающего среди заснеженных гор, они доходили подобно теплому ветерку, дующему из долины».
Синнетт знал, что этот высший чела свободно говорит и пишет по-английски, и ему показалось, что в последних строчках явно заметна образность стиля, обычно присущая Учителю К.Х.
Тем не менее следовавшее далее в письме сообщение, отнюдь не вызвало у англичанина особого удовольствия.
«Я также уполномочен сообщить Вам, – писал Джуал Кул, – что в лице некоего м-ра Беннетта из Америки, который вскоре прибудет в Бомбей, Вы обретете одного из наших представителей (правда, сам он об этом не знает), которому, несмотря на его «национальный провинционализм», так Вами презираемый, и на свои атеистические убеждения, суждено стать орудием освобождения мышления Запада от религиозных предрассудков».
Отрицательное отношение Синнетта к этой новости отчасти оказалось пророческим. В день приезда Беннетта – 10 января, Синнетт был в Бомбее, встречая Пэйшенс и Денни. В то время он был занят другими делами и потому не был среди тех, кто встречал американца, однако вскоре он познакомился с ним и был неприятно поражен его неряшливой одеждой, неуклюжими манерами и всей его отталкивающей внешностью. Беннетт, похоже, и сам чувствовал себя неловко в присутствии ухоженного и даже несколько надменного англичанина и потому не смог сделать ничего, что могло бы исправить первое впечатление о нем.
Махатма М. в одном из своих последующих писем, отправленных Синнетту до того, как Учитель К.Х. возобновил свою переписку с ним, пожурил Синнетта за его отношение к Беннетту:
«Вы заметили только, что у Беннетта – немытые руки, неухоженные ногти, грубая речь, и в целом Вы увидели его только с негативной стороны. Но если именно это и есть Ваш критерий оценки морального совершенства и потенциальных способностей человека, то многие адепты ламы-чудотворцы тоже оказались бы несоответствующими Вашим стандартам. В этом, отчасти, и кроется Ваша слепота... Мало кто перенес столько страданий, причем – незаслуженных, сколько перенес он; и столь же немногие обладают таким добрым, бескорыстным и правдивым сердцем... Б. – честный человек, искренняя душа; обладает безмерной духовной стойкостью и к тому же - он мученик. Наш KJC. любит как раз таких... И по моральным, и по физическим признакам он – хороший друг»3.
Синнетт не смог заставить себя с любовью относиться к Беннетту, но, памятуя о сказанном М., он не протестовал, когда американца приняли в члены Теософского Общества. С неохотой согласился на его принятие и сам полковник Олькотт; хотя он все же отметил, что этот случай послужил «уроком, который всем нам был крайне необходим!»
Д.М. Беннетт был вольнодумцем и редактором группового издания – «The Truth-seeker»4. Он был, как писал Олькотт, «весьма интересным и искренним человеком, проведшим год в тюрьме за свои безжалостные и часто грубые выпады против христианского догматизма»5. Против него было сфабриковано дело одним беспринципным сыщиком из христианской общины Нью-Йорка, и «он был осужден и посажен в тюрьму. Ему пришлось полностью отсидеть весь годичный срок заключения, несмотря на то, что президенту Хейзу была направлена петиция о его помиловании за подписью 100000 человек. После освобождения огромное количество народа приветствовало его в зале одного из самых больших общественных зданий Нью-Йорка. Тогда же был начат сбор средств на его кругосветное путешествие, дабы он лично смог познакомиться с деятельностью христианских церквей в различных странах».
Из разговора с Беннеттом Полковник узнал, что он и его жена в течение нескольких лет были членами Общества шекеров. «Его религиозный, но эклектический разум восстал против шекерской ограниченности и нетерпимости и против всего христианского сектантства в целом; он и еще одна, упомянутая выше «добрая шекерианка» решили пожениться, создать свой собственный очаг и покинуть Общину шекеров»6.
Вскоре Беннетт превратился в убежденного скептика и посвятил свою жизнь активной пропаганде вольнодумства.
«Что нам сразу же понравилось в этом человеке, – писал Олькотт, – так это его прямота и открытость». На него Беннетт тоже произвел не самое благоприятное впечатление при первой встрече, но вскоре этот человек заслужил его симпатии. Беннетт прочел книгу Синнетта «Оккультный Мир», и та произвела на него сильное впечатление. Вскоре после этого он подал заявление с просьбой о принятии в Общество.
А далее последовал ряд событий, результатом которых как раз и стал тот «необходимый урок», о котором говорил Олькотт.
Одновременно с Беннеттом в Бомбей пожаловал для чтения проповедей один крикливый церковный boanerges7 по имени Кук – Джозеф Кук (тоже из Америки) – или вернее – преподобный Джозеф Кук – дородный мужчина, веривший, похоже, только в Троицу, третьим лицом в которой был он сам»8.
Кук был встречен англо-индийской общественностью «на ура». «Их газеты сделали для него все, что могли, а историю м-ра Беннетта они использовали при этом как козырную карту, обзывая последнего осквернителем общественной морали и уголовником, от которого порядочным людям следует держаться подальше.
Христообразный Джозеф начал править бал со своей первой проповеди в городском дворце и сразу же допустил большую ошибку, заклеймив нас, теософов, как авантюристов в присутствии большого количества индусов и парсов, уже успевших узнать и полюбить нас за два года нашего сотрудничества. Тем самым враждебно настроенной к нам прессе был дан повод для нападок и оскорблений в адрес м-ра Беннетта – настолько активных, что я даже начал сомневаться в том, стоит ли нам принимать его в Общество, боясь, что это может втянуть нас в очередной публичный скандал и тем самым отвлечь от нашего главного дела – изучения и распространения Теософии. Здесь сработал животный инстинкт самосохранения, разумеется, весьма далекий от рыцарского человеколюбия, и вскоре я был наказан за это: когда я излагал свою точку зрения Е.П.Б., ее устами заговорил Учитель, разъяснивший мне мои обязанности и упрекнувший за неверные суждения. Он напомнил мне, насколько далек от совершенства был я сам, когда они согласились принять мои услуги в Нью-Йорке, насколько далеким от совершенства я продолжаю оставаться по сию пору и что я не имею никакого права судить своих ближних... Он саркастически предложил мне просмотреть весь список членов Общества и найти в нем хотя бы одного – полностью безгрешного. Этого было вполне достаточно: я вернулся к м-ру Беннетту, вручил ему бланк заявления, и мы с Е.П.Б. стали его поручителями»9.
Решив эту проблему, полковник Олькотт далее сообщает:
«Я занялся нашим преподобным клеветником10 и предложил ему лично встретиться со мною в присутствии свидетелей в заранее оговоренный день и публично подтвердить свои несправедливые обвинения против нас».
От Кука поступило несколько «уклончивых ответов», из которых следовало, что он не может принять наше предложение, так как должен ехать с лекциями в Пуну. Тогда один член Теософского Общества – капитан А. Бэнон, находившийся в то время в Бомбее, – предложил ему встретиться в Пуне, заявив, что «если он опять попробует уклониться, то он – капитан – объявит его лжецом и трусом». Олькотт, Е.П.Б. и капитан Бэнон в назначенный день отправились в Пуну, но обнаружили, что «м-р Кук удрал в противоположную оконечность Индии, обманув ожидания жителей Пуны!» Вот и вся история о «преподобном» м-ре Куке11.
М-р Беннетт был в соответствии с правилами принят в члены Общества, после чего покинул Индию, чтобы продолжить свое кругосветное путешествие. Полковник Олькотт писал, что «свои наблюдения он отразил в интересной книге "Путешествие Вольнодумца вокруг Земли"», в которой «особенно впечатляющими были проницательные и саркастические заметки о Палестине»12.
Однако в то время, когда Синнетт получил письмо от Джуал Кула, предупреждающее его о том, что его переписка с К.Х. возобновится в самое ближайшее время, связанные с Беннеттом и Куком события пока еще не произошли.
В этом письме Джуал Кул уверял Синнетта в том, что Махатма отнюдь не считает, что было бы «чересчур неделикатным, если бы Синнетт взял на себя ту работу, которую не доделал Хьюм», и желал бы, чтобы и Синнетт думал так же. Здесь был заключен намек на цикл статей, озаглавленный «Фрагменты Оккультной Истины», начатый, но оставленный Хьюмом после того, как Махатмы отказались принять его условия.
«Этот джентльмен, – писал Джуал Кул, – всегда делает только то, что нравится ему самому, совершенно не считаясь с чувствами других людей. И его нынешняя работа – тоже13 – впустую растраченный колоссальный запас интеллектуальной энергии, – все его аргументы и возражения направлены лишь на то, чтобы оправдать себя».
Далее в письме Дж. К. сообщал:
«Что же касается нашего глубоко уважаемого М., то он просил меня передать Вам, что секрет исповедуемого м-ром Хьюмом 'гуманизма' кроется в первом слоге этого слова, тогда как слово человеколюбие он терпеть не может»14.
Учитель К.Х., по словам Джуал Кула, просил его не прекращать начатого им изучения метафизики и «не впадать в отчаяние, встречая в заметках М.-Сахиба непонятные высказывания...»
Махатма М. тогда еще не прислал ответы на вопросы Синнетта относительно космологии, но это указание последний истолковал как намек на скорое их получение. И он не ошибся: вскоре после того, как он вернулся со своей семьей в Аллахабад, ответы действительно были получены. Синнетт обозначил их как «Космологические заметки. Вопросы и Ответы М.»15 и отложил, решив, что в ближайшее время тщательнейшим образом изучит их.
Вся семья Синнеттов была счастлива вернуться домой. Слуги до блеска вымыли и вычистили весь дом, выказав этим свое обожание миссис Синнетт и Денни. Радость их проявилась не только в уборке, но также и в улыбках, смехе и забавных ужимках, в ответ на приветствие Пэйшенс и высказанные ею на хинди слова благодарности за прекрасное ведение хозяйства в ее отсутствие. Даже Денни, который несколько окреп за несколько месяцев пребывания в Англии, был возбужден и носился по всему дому, узнавая знакомые предметы и ахая от восторга при виде подарков, которые его отец разложил в детской, устроив малышу сюрприз. И сам Синнетт не скрывал радости, что вся семья вновь была вместе и что теперь, в случае возникновения каких-либо сложных ситуаций, он всегда может рассчитывать на мудрый совет своей супруги. И одним из самых первых ее желаний было ознакомиться с письмами, полученными в ее отсутствие. На нее произвели глубокое впечатление письма Махатмы М. и очень порадовала весть о том, что вскоре ее муж снова сможет получать письма от Учителя К.Х.
Когда Синнетт получил, наконец, от Махатмы М. ответы на свои вопросы, он понял, почему К.Х. просил его не «впадать в отчаяние». Они намного превосходили по сложности все объяснения, которые он когда-либо получал до этого, но он с удовлетворением отметил, что они могут дать ему материал еще для нескольких «Фрагментов» и, как он надеялся, в дальнейшем – для новой книги16.
В заключительной части своих «Заметок» Махатма М. написал: «Наш любимый К.Х. сейчас продвигается к своей цели – высшей из всех, что могут быть в пределах этой сферы». И в самом последнем абзаце поблагодарил Синнетта «за все, что Вы сделали для наших двух друзей17. Мы перед Вами в долгу за это».
В течение последующих недель Синнетт получил от Махатмы М. еще несколько дополнительных писем. Это были либо ответы на его вопросы, либо просто те вещи, которые, по мнению Учителя, были бы понятны англичанину.
В одном из писем было сказано: «Нам следует как-то договориться относительно терминологии, когда речь пойдет о цикличной эволюции. Наши термины — непереводимы»18. Учитель К.Х. ранее уже говорил о необходимости выработки единой терминологии, которая была бы понятна как Братьям, так и англичанам, и Синнетт решил, что займется этой проблемой и сделает все, что будет в его силах.
Только в феврале он получил письмо от самого Махатмы К.Х.19 С тех пор как к нему пришло письмо от Джуал Кула, Синнетт безуспешно пытался сдержать свое нетерпение, и Учитель, похоже, знал об этом. Однако же, едва прочитав самую первую фразу долгожданного письма, Синнетт ощутил непривычную резь в глазах и, к своему величайшему смущению, почувствовал, как ком подступает к горлу.
«Брат мой, –начал Учитель, – я прошел долгий путь за высшим знанием. И очень долго отдыхал».
Синнетт и сам часто испытывал чувство досады, замечая в себе недостаток сдержанности, особенно во время ожидания письма от К.Х., и потому не удивился, увидев в следующем абзаце небольшой выговор в свой адрес, написанный, однако, со всей присущей Учителю тактичностью:
«... впервые мне выпал миг досуга. И я посвящаю его Вам, поскольку Ваша истинная Сущность примиряет меня с тем внешним человеком, который так часто забывает, что подлинно велик только тот человек, который в состоянии выдержать испытание терпением».
И все же мысленно англичанин попытался найти себе оправдание: «Возможно, он не слишком ясно себе представляет, что может означать для человека, находящегося в моем положении, эта переписка».
Однако эта мысль сразу же улетучилась, как только он прочел слова Учителя о положении дел и всех людей в этом мире и его трогательную просьбу: «Ради сокращения разделяющего нас расстояния – не пытайтесь выпутаться из сетей жизни и смерти, которые опутывают их всех...
... переписываться с Вами мне теперь сложнее, чем раньше, –добавлял Махатма, – хотя мое уважение к Вам значительно возросло, а не уменьшилось, как Вы опасались, и не уменьшится, если меня вдруг не разочаруют какие-нибудь Ваши поступки. Однако я уверен, что Вы сделаете все возможное, чтобы не допустить этого».
Совершенно машинально Синнетт мысленно заверил в этом Махатму. «Махатма прав, – подумал он, – говоря, что 'человек является жертвой окружающих его условий, поскольку живет он в обществе'».
Синнетт вспомнил лорда Кроуфорда, чьи искренние стремления были фактически сведены на нет довлевшими над ним обязанностями по отношению к тому миру, в котором он жил. Неужели обязательно нужно становиться отшельником? Послать ко всем чертям все свои обязанности и сосредоточиться исключительно на собственном развитии? В этой идее было что-то отталкивающее. «Это похоже, – сказал он себе, – на обычное дезертирство. А нельзя ли сделать так, чтобы человек продолжал выполнять свои обязанности и в то же время не беспокоился о результатах их выполнения?» Он мысленно пожал плечами, чувствуя, что для него это – неразрешимый парадокс.
Далее в письме следовал еще один мягкий упрек в его адрес:
«... о чем Вы действительно не догадываетесь, так это о том, какой огромный вред Вы причиняете своими нечаянными неблагоразумными поступками. Хотите пример? Вспомните, какую ярость вызвало у Стэнтона Мозеса Ваше более чем неосторожное письмо, в котором Вы цитировали ad libitum и с чреватой самыми ужасными последствиями вольностью посвященные ему строки из моего письма...»
Синнетт помнил об этом. В самом первом письме, полученном им от Махатмы по возвращению из Англии, было написано кое-что о Мозесе, и Синнетт в своем письме последнему процитировал некоторые из посвященных ему строк. Он и сам не понимал, что заставило его сделать это; он руководствовался только желанием указать этому английскому медиуму на его ошибки и подвести его к правильному пониманию сущности его наставника – «Императора» – и сущности всего оккультизма в целом. Но, похоже было, что и на этот раз он перестарался.
Учитель сообщал далее в письме, что Стэнтон Мозес теперь полностью отстранился от Общества и «в душе решил полностью уничтожить Британское отделение». Махатма напомнил Синнетту о том, что было учреждено также и Психическое Общество, и Мозес «ухитрился переманить туда Уальда, Массея и других»20.
Махатма действительно полагал, что этот факт таит в себе семена возможного развала Теософского Общества в Лондоне. «... Однако все еще можно исправить», - продолжал Учитель, утверждая к тому же, что именно Синнетт должен заложить первый камень в здание благополучного будущего для Теософского Общества21.
«Каким образом Вы сможете это сделать? Или, вернее, как Вы это сделаете?» –спрашивал Учитель. И продолжал: «Я могу приблизиться к Вам, но и Вы должны будете, в свою очередь, притянуть меня ближе к себе своим чистым сердцем и постепенно укрепляющейся волей. Адепт следует за этим притяжением так же, как нитка следует за иголкой»22.
Далее в словах Учителя звучали одновременно и утешение и предупреждение:
«..Я заглянул в Ваше сердце и увидел, что на него легла тень грусти, если не сказать – разочарования... И в этом письме я хотел бы посоветовать Вам не терять присутствия духа. Все Ваши стремления, затруднения, предчувствия нам хорошо известны, мой добрый и преданный друг. Все они за' писаны в вечных РЕКОРДАХ Учителей.... Вы уже вступили в круг нашей деятельности, Вы уже пересекли ту мистическую линию, которая отделяет Ваш мир от нашего, и теперь - независимо от того, будете ли Вы стремиться удержаться здесь, или нет; признаете ли Вы нас со временем еще более живыми и реальными существами, или же выбросите мысль о нас из своей головы, как одну из своих многочисленных фантазий, –... Вы все равно НАШ... и Вы неизбежно встретитесь с нами в Истинном Существовании.
Да, добрый наш друг, истинно, Ваша Карма - это теперь и наша Карма, поскольку Вы сами ежедневно и ежечасно записывали ее на страницах той книги, в которой зафиксированы все, даже самые мельчайшие подробности жизни тех, кто вошел в пределы нашего круга... Своими каждодневными мыслями и делами, своими еженощными душевными борениями писали Вы рассказ о своих стремлениях и о своем духовном развитии. Это происходит с каждым, кто приходит к нам с действительно серьезным намерением стать нашим соратником, он сам начинает «запечатлевать» в этой книге свой рассказ, точно так же, как это делаем мы, когда добавляем свои записи в Ваши запечатанные письма, либо на неразрезанных страницах Ваших книг, либо неизданных еще памфлетов. Эта информация предназначена сугубо для Вашего сведения, и ей не следует появляться в очередном исходящем из Симлы памфлете».
Эти слова вызвали у Синнетта самодовольную улыбку. Раз уж эта информация предназначена исключительно ему, то значит нет никакой необходимости делиться ею с этим «альтруистом из Ротни Касл», как Махатма К.Х. назвал однажды Хьюма23.
Уж на этот-то раз Учителю не придется отчитывать его за «неблагоразумные поступки».
Далее следовало еще несколько тех «изысканных» пассажей, которые всегда приводили Синнетта в восторг, поскольку, как он часто напоминал себе, – изящный слог отнюдь не изменял сути тех суровых реалий, которые он выражал.
«Если Вы подолгу не будете получать от меня ничего, то не отчаивайтесь, Брат, но говорите себе: "Это моя собственная вина". Природа связала между собою все частицы своего огромного Царства тончайшими нитями магнетического притяжения, взаимное влияние существует даже между человеком и звездой; мысль перемещается намного быстрее электрического тока, и Ваши мысли без труда найдут меня, если их носителем будет чистый импульс, точно так же мои мысли найдут Вас или, вернее, уже находили и часто влияли на Ваши. Мы можем находиться в разных циклах проявления, но мы никогда не будем полностью отделены друг от друга. Подобно тому, как горец с вершин своих пиков сразу же заметит свет, исходящий из темной долины, так и каждая Ваша яркая мысль, Брат мой, своим блеском тут же привлечет внимание Вашего друга – автора этого письма. Если мы всегда находим своих естественных Союзников в этом Темном мире – Вашем мире, за пределами того мира, в котором живем мы (а согласно нашему закону мы должны идти навстречу каждому, в ком теплится хотя бы самая маленькая искорка истинного света 'Татхагаты'), то насколько же просто Вам привлекать к себе наше внимание. Поймите это, и Вас не будет больше удивлять то, что в Общество иногда допускаются люди, вызывающие у Вас антипатию. "Не здоровые, но больные имеют нужду во враче" – кто бы ни был автором этих слов, они остаются аксиомой»24.
Это замечательное и глубоко волнующее письмо завершалось призывом отбросить все сомнения, «ибо сомнения отнимают силу и тормозят прогресс», и предостережением относительно облака, «нависшего над Вашей головой». Этим «облаком» был Хьюм.
«Того, кого Вы сделали своим доверенным лицом, я бы посоветовал Вам оставить только своим коллегой, и не более, и не делиться с ним тем, что Вы должны хранить исключительно в себе самом. Он подвергается сейчас тлетворному влиянию и может стать Вашим врагом. Вы пытаетесь уберечь его от этого и поступаете правильно, так как это сулит неприятности и ему самому, и Вам, и Обществу. Его могучий разум затуманен фимиамом тщеславия и очарован нашептываниями другого разума — не такого сильного, но более коварного, и пока пребывает в обаянии».
Синнетт предположил, что «не такой сильный, но более коварный» разум – это новый секретарь Хьюма – Эдмунд Ферн, который, вроде бы, тоже был медиумом и к тому же обладал способностью втереться в доверие к кому угодно. В том, что в один прекрасный день Хьюм пожалеет о том, что связался с этим молодым человеком, Синнетт не сомневался. А заключительные слова письма Учителя надолго врезались Синнетту в память:
«Наше дело никогда не погибнет, хотя сизифов камень, пожалуй, отдавит еще много пальцев. До свидания, мой друг, до скорого или не очень скорого – это зависит от Вас. А меня зовут дела. Искренне Ваш, К.Х.»
Синнетт читал и перечитывал это письмо, а потом еще долго размышлял над ним, прежде чем убрать его в ящик, в котором хранились остальные письма от Махатмы К.Х. Это письмо несло в себе уникальное послание и возлагало на него – Синнетта – исключительнейшую ответственность. И каждый раз, перечитывая это письмо, Синнетт ощущал в себе все возрастающую решимость оправдать оказанное ему доверие и все возрастающее чувство благодарности и преданности.
Глава X
«СУГУБО ЛИЧНОЕ» ПИСЬМО
17 февраля 1882 г. полковник Олькотт покинул Бомбей и отправился в турне по Северной Индии1. Вместе с ним поехал Бхавани Рао2 – чела, живший до этого некоторое время в штаб-квартире Теософского Общества. В Аллахабад они намеревались заехать в начале марта по дороге из Канпура в Калькутту. Целью их визита было еще раз подтвердить, что Е.П.Б. сама не писала тех писем, которые были известны как «Письма Махатм», как все еще продолжали считать ее недруги.
Синнетт и сам с нетерпением ждал их приезда. Он видел Бхавани Рао в начале года в Бомбее, когда приезжал туда встречать свою семью; тогда же он и узнал, что тот был в числе тех, кому за несколько дней до этого являлся на короткое время Махатма М. (кроме самого Рао при этом присутствовали еще Росс Скотт и Дамодар)3.
Как писал Синнетт, это стало возможным благодаря «постоянному присутствию мадам Блаватской и, как правило, еще нескольких человек, обладающих сильным притягательным магнетизмом, чистоте жизни тех, кто обычно там проживал, и постоянно присутствовавшему там влиянию самих Братьев»4. Он и сам надеялся когда-нибудь стать свидетелем подобного проявления, но тут его постигло разочарование. И теперь он думал, что магнетизм, исходящий от двух его гостей, возможно, создаст подходящую для проявления каких-либо феноменов обстановку. Однако эта перспектива в то же время и несколько пугала его, так как в полученном им накануне приезда гостей письме от Махатмы К.Х. последний свидетельствовал: «Бхавани Шанкар будет вместе с О., а он – сильнее и способнее во многих отношениях, чем Дамодар, и далее чем наша общая знакомая Леди»5.
За время пребывания Олькотта и Бхавани Рао в Аллахабаде действительно произошло несколько удивительных событий. Одним из них был мгновенный перенос из штаб-квартиры Общества в Бомбее в Аллахабад (а это расстояние почти в восемьсот миль) фрагмента гипсового барельефа, в то время как остальная его часть осталась в Бомбее. Это был довольно странный феномен, проверить подлинность которого было довольно сложно6.
Однако наибольший интерес у Синнетта вызвала записка, присланная Махатмой К.Х. через Бхавани Рао. Он поначалу передал этому чела свое письмо для Махатмы в надежде, что тому удастся переслать его. На следующее утро Бхавани вручил ему записку от Учителя, которую он нашел, проснувшись утром, у себя под подушкой7.
Эта была коротенькая записка, в которой было, в частности, сказано:
«Производить феномены при наличии затруднений магнетического и прочего характера запрещено так лее строго, как банковскому кассиру запрещается тратить вверенные ему деньги. Даже ради Вас ничего нельзя было сделать до тех пор, пока О. и Бх. Р. не принесли к Вам с собой свой магнетизм – и это все, что я мог сделать для Вас».
«Очевидно, – подумал Синнетт, – Бхавани Рао оказался не столь уж сильным, как, похоже, предполагал Махатма».
Не осознав в полной мере всей силы этих последних слов – «это все, что я мог сделать для Вас», –и обратив больше внимания на другую фразу из этой записки – «В случае необходимости мы без труда можем доказать свои феномены», – Синнетт написал на следующий день записку с предложением произвести один или несколько подходящих феноменов, пользуясь тем, что в его доме присутствует в данный момент магнетизм, отличный от магнетизма Е.П.Б., которую, как это ни абсурдно, подозревали в том, что она обманывала Синнетта.
Он передал эту записку Бхавани вечером 13 марта, а утром 14-го получил от К.Х. ответ, состоявший всего лишь из нескольких фраз, смысл которых сводился к тому, что предложения Синнетта принять невозможно и что позже он пришлет более подробный ответ через Бомбей8.
«Когда я получил от него этот ответ, – писал Синнетт в более позднем издании «Оккультного Мира», – я понял, что и без того ограниченные возможности на данный момент были уже исчерпаны, и потому мое предложение уже не могло быть принято, но само появление этих записок указывает на тот факт, что я смог всего лишь за несколько часов обменяться письменными посланиями с Кут Хуми, в то время как мадам Блаватская находилась на другом краю Индии»9.
Кроме того, к большому удивлению самого Синнетта и его супруги (во время пребывания гостей в их доме), Пэйшенс тоже получила от Учителя небольшую записку10.
К.Х. всегда относился к миссис Синнетт с глубочайшим уважением, и на этот раз он, воспользовавшись случаем, прислал ей прядь своих волос. После перенесенной в Англии болезни (вызванной тяжелыми родами) у нее еще случались время от времени приступы слабости, и этот подарок, судя по всему, должен был сыграть роль амулета.
«Носите эти волосы, привязав их к матерчатой ленте (или, если хотите, - к металлическому браслету), –писал Учитель, – чуть ниже левой подмышки под левым плечом. Прислушайтесь к тому совету, который даст Вам Генри Олькотт. Это хороший совет, и против него у нас нет никаких возражений».
А далее следовало весьма необычное указание: «Не питайте ни к кому недобрых чувств, даже к своим врачам, и к тем, кто причиняет вам зло; ненависть – это яд, который может свести на нет даже благотворное влияние этих волос»11.
—Учитель такой добрый и заботливый! – воскликнула Пэйшенс. – Я уверена, что мне это поможет, и не только моему физическому здоровью, но и разуму. Иногда мне кажется, Перси, что мы пытаемся приобщиться к чему-то слишком для нас большому; если перефразировать известную поговорку, – мы как будто тянем тигра за хвост.
Сказав это, она улыбнулась, и Синнетт решил, что этот факт ее, по-видимому, совсем не пугает.
— Ерунда, – отозвался он, – с чего это тебе пришло в голову?
— Я знаю, что это – глупости, – согласилась она, – но иногда я все же чувствую себя неспокойно. Я думаю, отчасти это объясняется тем, что все происходящее выглядит слишком уж хорошим, чтобы быть правдой.
— Но это правда, Пэтти. И я сам очень благодарен К.Х. за его заботу. Ты ведь знаешь, как я хочу, чтобы ты полностью поправилась.
— Да, дорогой, я знаю, и мне кажется, что я действительно понемногу поправляюсь.
Он нежно прикоснулся к ее плечу.
— Это меня радует, – ласково сказал он.
В своем предыдущем большом письме, в котором он предупреждал Синнетта о предстоящем приезде Олькотта и Бхавани, К.Х. коснулся также и некоторых материалов, которые планировалось поместить в следующем номере «Теософа». Помимо всего прочего в письме упоминалась статья «Эликсир жизни», автором которой был Мирза Мурад Али Бег. Учитель писал, что «при всей своей туманности» эта статья «оставляет ощущение, будто некто подкрадывается к кому-то сзади, бьет по спине, а затем удирает»12.
Однажды вечером, уже накануне отъезда гостей, когда вся компания пила кофе после обеда, Синнет-ту вспомнились слова Махатмы об этой статье, и он спросил у Олькотта, не знаком ли тот с ее автором.
― Знаком, конечно же, – ответил Олькотт, – к большому своему сожалению.
― Вот как! – сказал Синнетт, приподняв от удивления брови. – И почему же?
― Он обратился в нашу штаб-квартиру за помощью, – объяснил Олькотт, – такое, знаете ли, странное, дикое создание! Таких моральных и ментальных метаний я не видел еще ни у одного человека. Как он сам объяснил, он находился под влиянием злых сил, которые «швыряли его то туда, то сюда». Мы могли лишь посочувствовать ему, хотя он и наводил на всех ужас.
― Но почему? – продолжал настаивать Синнетт, помня о том, что говорил об этом человеке Махатма.
― Это довольно грустная история, – сказал Олькотт. – Вообще-то он – замечательный молодой
человек: начитанный, умный; но выглядел он, скорее, как актер, который играет роль. Одет он был
как мусульманин, но волосы у него были не острижены, а длинные, чуть коричневатые, собранные на
затылке в пучок, как у греческих женщин. Но кроме этого, а также очень светлой кожи и весьма выразительных голубых глаз, в нем не было решительно ничего женоподобного. За последние несколько лет он довольно настрадался, и я пытался помочь ему, хотя и все время разрывался между чувством сострадания к нему и чувством отвращения к его истории. Видите ли, во всем, что с ним случилось, виноват был он сам.
Олькотт задумчиво отхлебнул свой кофе, в то время как все прочие, присутствовавшие в комнате, замерли в ожидании. Полковник же думал про себя, что именно из этой трагической истории ему можно рассказать, а о чем следует умолчать, тем более, что в комнате находилась и Пэйшенс, а он уже знал, какое у нее доброе и ранимое сердце. Наконец, он продолжил свой рассказ:
— Он хотел овладеть одной добродетельной женщиной, и с этой целью вступил в сговор с какими-то злыми силами. Следуя наставлениям своего «гуру», он просидел взаперти в какой-то комнате целых сорок дней, а сидеть ему там было положено до тех пор, пока он как наяву не увидел бы перед собой лицо этой женщины. В конце концов, он добился этого, увидел ее лицо, губы призрака шевельнулись, и он услышал, что эта женщина будет им полностью очарована и сама придет к нему. К сожалению, именно так все и случилось, и женщина была обесчещена. И к не меньшему сожалению, вернее даже – к его глубочайшему ужасу, – Митфорд (а это, как вы знаете, его настоящее имя), так вот, Митфорд так и не смог освободиться от тех злых сил, которые он сам же и вызвал для осуществления своего гнусного плана. У него теперь попросту не хватает моральной силы, чтобы справиться с ними. И они не отстают от него.
Сдавленное восклицание Пэйшенс заставило Полковника сказать ей сочувственно:
— Извините меня, миссис Синнетт, я знаю, что это не самая приятная история.
— Но что же стало с этим несчастным? – спросила она. – Он все еще там, в штаб-квартире?
— Нет, оттуда он уже ушел, – ответил Олькотт. – В тот момент мы все почувствовали, что у нас гора свалилась с плеч, хотя на этом, как оказалось, наш кошмар не закончился. Надо сказать, что существа более несчастного, чем он, я никогда еще в жизни не видел: нервный, взвинченный, неспособный ни на чем сосредоточиться дольше нескольких секунд. И самое грустное во всей этой истории то, что он знает о существовании высших способностей человеческой природы, иначе просто не смог бы написать свою, действительно очень полезную статью; он знал о них, но достичь так и не смог. Он просил разрешения вступить в Общество, однако его непостоянство меня отпугивало, и я не спешил с ответом. Но вы ведь знаете Е.П.Б.: милость ко всем падшим – это у нее в крови. Она заявила, что берет всю ответственность за него на себя, и я, в конце концов, сдался. Но знали бы вы, как он отплатил ей за ее благородство.
— Этого следовало ожидать, – вставил Бхавани Рао.
— Да, пожалуй, так оно и есть, ведь он был абсолютно непредсказуем. Но я уверен, что никто из нас даже и в мыслях представить себе не сможет, что окажется способным на нечто подобное.
Однажды, когда Е.П.Б. и он были на станции Вадхван, он вдруг выхватил у стоявшего рядом сипая саблю и попытался убить ее. Конечно же, сипай помешал ему это сделать, но он все равно кричал, что и она, и все ее Махатмы – дьяволы и что она должна умереть! Вскоре он окончательно сошел с ума. Он всегда казался мне наиболее ярким примером того, насколько вреден дилетантский подход к оккультным силам, в особенности для тех, в ком бушуют еще животные страсти13.
— Согласен, история довольно грустная, – сказал Синнетт, еще более заинтригованный просьбой Махатмы обратить особое внимание на статью этого человека. – К.Х. упоми