— Пригодишься и ты. Собирайся! — согласился Митя. — В твои годы я уже на станке работал, — добавил он отечески-назидательным топом, хотя самому еще не было девятнадцати.
Ветер набирал силу, гнул деревья к земле. С высокого берега Оки было видно, как от Живого моста до самого бора река запружена плотами. Старые баржи и какой-то пароходик с чумазой трубой были прижаты к берегу. Наплавной мост выгнулся дугой под напором развязавшихся плотов. Сжатые бревна трещали, налезали одно на другое. Мост с трудом сдерживал напор, и если бы разорвался надвое, то весь драгоценный лес мог бы уйти по течению.
Вода в реке грозно пенилась. По всему берегу и в воде работали люди. Слышались отрывистые команды, крики. Одни рубили топорами связки, другие вколачивали в дно реки колья, закрепляя концы канатов. Третьи выносили на берег мокрые бревна. Кто посмелее, те ходили по скользким бревнам, баграми подтаскивали их одно к другому. То здесь, то там поблескивали медные каски пожарников — вся команда примчалась на помощь.
Митя скинул на ходу рубаху, разулся, и они с Евгением пошли по плотам, в самую гущу затора.
Стон и гул стоял над рекой, хлестал дождь с ветром. К голосам людей примешивалось ржание лошадей: возле моста они вытягивали из воды связки бревен. Штабеля вырастали вдоль берега, а люди продолжали выносить из реки мокрые столбы, иные подгоняли вплавь отдельные бревна.
Сотни мальчишек сбежались на помощь. К ним и присоединился Илюша. Ребята подавали инструменты, резали ивняк для связок, дружно ухватившись за канаты, подтягивали их.
Илюша работал горячо. Он видел, как дядя Петя, стоя в воде по пояс, пытался подтянуть к себе топляк. Парень без рубахи помогал ему, и, когда бревно ткнулось концом в песчаный берег, они вытащили его на руках.
Среди ребятишек не было знакомых. Илюша оглядывался в надежде увидеть Степу или кого-нибудь с Солдатской улицы. Курносый рыжий мальчишка, тащивший длинную жердь, споткнулся и уронил ее на ногу Илюше.
— Полегче…
— Не будешь болтаться под ногами.
Илюша похромал и снова полез в воду — не драться нее с этим атаманом с Воробьевки.
Гроза утихла, из-за туч выглянуло солнце, и от натруженных спин, от мокрых рубах поднимался теплый парок. Мост удалось спасти.
— Теперь бы кстати пришелся бабушкин чаек, — сказал Митя, выливая из сапога грязную речную воду. — Как считаешь, Илья, правильно я закидываю удочку?
— Насчет чайку иди вон туда, — сказал с грустной обидой паренек в драной кепке и кивнул в сторону Городского сада, откуда доносилось хриплое пение граммофона, столь неуместное в эту тревожную рабочую пору.
…Очи черные, очи страстные,
Очи жгучие и прекрасные…
— Слыхал? — спросил у Мити паренек. — «Очи жгучие…» Вчера открылся ресторан «Кукушка», с бильярдом, с холодными и горячими закусками… Сходи закуси…
— Пошли они ко всем чертям! Нет на них нашего Сережки.
— О, кстати! — обрадовался Евгений. — Давай-ка навестим. Серегу.
— Доброе слово, что ладья к перевозу.
Втроем поднимались вверх по крутому берегу Оки, чтобы сократить путь. В Городском саду прошли мимо только что отстроенного и выкрашенного в ядовито-желтый цвет ресторана «Кукушка». Изнутри доносился веселый звон посуды, сидели за столиками самодовольные нэпманы.
Илюша толкнул локтем Евгения, узнав среди посетителей ресторана Ивана Петровича Каретникова. Тот нацелился длинным кием в шар и сказал:
— Краузе в угол!
— Пошли, смотреть противно… — сказал Митя. — Между прочим, Сережа не может их видеть. Даже нас винит: вы, говорит, расплодили этих буржуев.
— Эх, Сережка… Я его понимаю…
Один из первых калужских комсомольцев, Сережка, по фронтовому прозвищу Калуга, жил в той части города, что примыкал к главным железнодорожным мастерским. Его отец, бурлак, всю жизнь работал на купцов, тянул вдоль берега баржи с зерном, с картошкой, с дровами. Горькую долю заливал вином, да так и сгнил, утонув где-то на Оке.
Сын люто возненавидел виновников гибели отца — богатеев. Он считал, что все зло заключено в деньгах, что они разделяют людей на богатых и бедных. Поэтому нужно деньги сжечь, собственность отменить, а всех буржуев — стереть с лица земли.
После революции Сережка первым отказался от собственности и передал свой дом в общую пользу. Представители городских властей явились по его заявлению, оглядели ветхую избушку и сказали:
— Советская власть выносит тебе, товарищ, благодарность за революционный порыв. Но пока живи в этом доме, который жертвуешь народу. — И, чтобы не обидеть комсомольца, прибили над калиткой жестяную табличку «Дом комхоза».
Тот год был трудным для рабоче-крестьянской республики. Генерал Врангель повел из Крыма наступление. Сережка попросился на фронт, но из-за возраста ему отказали. Обидевшись, он ударил кулаком по столу:
— Буденному пожалуюсь! Засели тут бюрократы! — и поднял такой тарарам, что его зачислили добровольцем.
Однажды врангелевцы окружили красноармейцев. Сережка успел спрятать боевое знамя. Но кто-то из врагов дознался, и его пытали в контрразведке: «Где знамя?» — «Впереди полков!» Его снова били: «Говори, где знамя?» — «Ведет товарищей в бой!»
Офицер-контрразведчик, родом из Калуги, велел продолжать пытки. Очнувшись, Сережка сказал ему: «Все равно ты меня боишься. Вот этих моих рабочих рук боишься! Но я тебя ими покараю!» Офицер кликнул солдата и сказал с усмешкой: «Вот этот красный грозит покарать нас с тобой своими руками. Укороти-ка их!» Солдаты потащили комсомольца к деревянной колоде, связанные руки положили на нее, и бородатый казак с маху ударил по ним шашкой.
Илюша волновался оттого, что сейчас увидит Сережку, того самого красноармейца, который кормил их кашей на далекой станции в Донбассе и которого здесь, в Калуге, встретил на базаре уже инвалидом…
Хозяина застали лежащим на кровати в мрачной задумчивости. Старушка мать хлопотала у печи.
Когда в дверях появился Митя Азаров, Сережка не удивился. Евгения он не узнал.
Друзья еще на улице сговорились подшутить над товарищем, и Евгений, войдя, строго окликнул:
— Кто здесь хозяин? Приказываю встать и предъявить документы на право… частной собственности!
Подложив под голову культяпки, Сережка лежал и в ответ на окрик даже не пошевелился. Потом его глаза подобрели, он вскочил, чтобы обнять друга, но вместо этого протянул изуродованные руки. Губы его дрожали.
— Сергей! — сурово прикрикнул Евгений. — Не хватало еще, чтобы герой-комсомолец слезу пускал. Ты и сейчас гроза для врагов.
— Гроза… — глухо отозвался тот и сел на кровать. — Чуть разволнуюсь, и горло перехватывает. Садись, Женька. Каким тебя ветром занесло? Мать, где ты там? Выкладывай на стол картошку — лучшие друзья пришли ко мне!
Илюша робко стоял в стороне и, волнуясь, смотрел на Сережку Калугу. Теперь он был уверен, что это тот самый буденновец, который когда-то повстречался им с Ваней на далекой станции в Донбассе.
— А это кто с тобой? — спросил Сережка.
— Братишка, — улыбаясь, ответил Евгений.
— У тебя вроде не было братьев.
— А теперь есть. Что, не похож?
— Похож, — согласился Сережка, догадавшись, что друг его просто-напросто спас еще одну маленькую душу.
— Мы с Илюшкой братья по крови. Пролетарии. Правильно я говорю? — весело кивнул он Илюше.
За столом полились воспоминания, прерываемые возгласами, раскатистым смехом друзей.
— А помнишь, как мы ячейку создавали? — спросил Митя. — Собрались втроем. Надо выбрать секретаря. Ты, Женька, говоришь: «Ну, давайте голосовать. Кто за меня?» Потом махнул рукой и сел: «Ну вас к чертям. Как я сам за себя агитировать могу?» Пришлось Сережке объявить себя председателем, и мы выбрали тебя… единогласно.
Илюша смотрел на Сережку, мысленно разговаривая с ним: «Неужели не помнишь? Тогда еще Ленька Устинов поход заиграл на своей трубе. А когда ваш поезд ушел, мы с Ваней ночью сели на паровоз и к Ленину поехали. Потом мы потерялись, и вот я в Калуге живу…»
Илюша так и не набрался смелости напомнить Сережке о себе. Впрочем, друзьям было не до него…
Евгений уезжал через неделю. Провожали его всей семьей. Илюша и Степа несли красноармейский мешок, полный снеди, и отдельный узелок для Пашки и котенка.
На станции собрались комсомольцы ячейки железнодорожных мастерских. Даже знамя принесли с собой.
Евгению жалко было расставаться с матерью, отцом, сестрой и зятем, но последние минуты он был с Илюшей. Степа скромно отошел в сторонку, чтобы дать им поговорить.
— Молодец ты, Илья, что не поддался уговорам и не захотел прислуживать в церкви, — говорил Евгений, теребя белесые Илюшкины вихры. — Знаешь, какая петрушка получилась бы? Сделали бы из тебя поповского подпевалу, и стал бы ты бороться против своих же пролетариев. Попам и нэпманам нужны заблудшие души. Они готовят из таких людей врагов революции.
Паровоз разводил пары. И когда вагоны, лязгнув буферами, тронулись, Евгений задержал в своей руке маленькую сильную руку Илюши, точно не хотел расставаться с ним.
— Прощай, братишка. Оставляю тебя здесь и даю боевое задание — во всех делах, во всех случаях жизни будь коммунистом! Собери ребят и скажи: никакого бога не было и нет. А сам будь верен отцу, погибшему за Коммуну. Мы все теперь коммунары.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КТО — КОГО?