Вертится урна: рано ли, поздно ли -
Наш жребий выпадет, и вот он -
В вечность изгнанья челнок пред нами.
(«К Квинту Деллию»)
Иногда предельная отвлеченность и предельная конкретность сливаются, и тогда возникает, например, аллегорический образ неизбежности. Но чаще отвлеченность и конкретность, внеобразность и образность чередуются; и тогда перед читателем возникает такая картина: предельно конкретный, ощутимый, вещественный образ на первом плане, а за ним - бесконечная даль философских обобщений, и взгляд все время движется от первого плана к фону и от фона к первому плану. Это требует от читателя большой напряженности (опять!), большой дисциплинированности внимания. Но поэт часто сам приходит на помощь читателю, вдвигая между первым планом и фоном, между единичным и общечеловеческим промежуточные опоры для его взгляда. Эту роль промежуточных опор, уводящих взгляд вдаль, от частности к обобщению, принимают на себя географические и мифологические образы лирики Горация.
Географические образы раздвигают поле зрения читателя вширь, мифологические образы ведут взгляд вглубь. Мы уже замечали, что Гораций любит географические эпитеты: вино называет по винограднику, имение - по округу, панцирь у него - испанский, пашни - фригийские, богатства - пергамские; За узким кругом предметов первого плана распахивается перспектива на широкий круг земного мира, далекого и в то же время близко касающегося поэта. Желая сказать о Тибуре, Гораций сперва вспомнит и Родос, и Коринф, и Эфес, и Темпейскую долину, и еще восемь других мест; а желая спросить у адресата о греческом острове Лебедосе, он сперва спросит и о Хиосе, и о Лесбосе, и о Самосе.
Пусть тебя, храбреца многопобедного,
Варий славит - орел в песнях Меонии -
За дружины лихой подвиги на море
И на суше с тобой вождем.
Я ль, Агриппа, дерзну петь твои подвиги,
Гнев Ахиллэ, к врагам неумолимого,
Путь Улисса морской, хитролукавого,
И Пелоповы ужасы?
2) "Тот куда хочешь пойдет, - говорит, - кто кушак потерял свой".
В Риме воспитан я был, и мне довелось научиться.
Сколько наделал вреда ахейцам Ахилл, рассердившись.
Дали развития мне еще больше благие Афины, -
Так что способен я стал отличать от кривого прямое,
Истину-правду искать среди рощ Академа-геро я.
Но оторвали от мест меня милых гордины лихие:
К брани хотя и негодный, гражданской войною и смутой
Был вовлечен я в борьбу непосильную с Августа дланью.
Вскоре от службы военной свободу мне дали Филиппы:
50 Крылья подрезаны, дух приуныл; ни отцовского дома
Нет, ни земли - вот тогда, побуждаемый бедностью дерзкой,
Начал стихи я писать.
(«Флор, неизменнейший друг Нерона, что доблестью славен…»)
Мифологические образы придают ему перспективу во времени. Любое чувство, любое действие самого поэта или его современников может найти подобный прообраз в неисчерпаемой сокровищнице мифов и легенд. Приятель Горация влюбился в рабыню - и за его спиной тотчас встают величавые тени Ахилла, Аякса, Агамемнона, которые изведали такую же страсть. Император Август одержал победу над врагами - и в оде Горация за этой победой тотчас рисуется великая древняя победа римлян над карфагенянами, а за нею - еще более великая и еще более древняя победа олимпийских богов над Гигантами, сынами Земли. При этом Гораций избегает называть мифологических героев прямо: Агамемнон у него - "сын Атрея", Амфиарай - "аргосский пророк", Венера - "царица Книда и Пафоса", Аполлон - "бог, покаравший детей Ниобы", и от этого взгляд читателя каждый раз скользит еще дальше в глубь мифологической перспективы. Для нас горациевские ассоциации, и географические, и мифологические, кажутся искусственными и надуманными, но для Горация и его современников они были единственным и самым естественным средством ориентироваться в пространстве и во времени.
1) «Пусть же правят тобой, корабль,…»
Дерзко рвется изведать все
Род людской и грешит, став на запретный путь:
Сын Напета дерзостный
Злой обман совершив, людям огонь принес; (Прометей)
2) Что потрясает землю недвижную
И зыби рек, и Стикс, и ужасные
Врата Тенара, и Атланта
Крайний предел. Только бог сей властен
Высоким сделать низкое, славного
Низринуть сразу, выявив скрытое:…. («К самому себе…»)
3) Под небом пламенным Апулии безводной
Не может моему найтиться жар подобный;
15 Не большим пламенем в одежде роковой
И сам Иракл сгорал, свершивши труд земной. («Когда лютейший сын, корыстью ослепленный…»)
Отличительные черты стихов Горация:
1) Вещественность и конкретность
2) Контрастность, в достижении которой помогают отвлеченные понятия и рассуждения
3) Мифологические и географические образы лирики Горация привлекают внимание читателя и переключают его внимание от частного к общему
Композиция
В стихотворениях поэтов нового времени - XVIII, XIX, XX веков, самое ответственное место занимает концовка.
В стихах Горация - все по-другому. Концовка в них скромна и неприметна настолько, что порой стихотворение кажется оборванным на совершенно случайном месте. Напряжение от начала к концу не нарастает, а падает. Самое энергичное, самое запоминающееся место в стихотворении - начало. Как же строятся такие стихотворения?
Теперь как прежде, Петтий, мне писать стишки
радости нет никакой, когда пронзен любовью я, (слово «пронзен» говорит нам о мгновенной, очень сильной любви)
любовью той что ищет пуще всех во мне
к мальчикам страсти огонь зажечь иль к нежным девушкам.
5 Я отрезвился от любви к Инахии —
третий декабрь с той поры листву с деревьев стряхивал.
Увы, какой мне стыд, везде по Городу
баснею стал я какой! Как стыдно мне пиров теперь,
где обличало все меня в любви моей —
10 томность, молчанье мое, и вздох из глубины груди. (контраст)
«Ужели перед богачом ничтожество
с искренним чувством бедняк? — в слезах тебе я сетовал,
когда нескромный Вакх из сердца пылкого
жгучим вином выводил на свет все чувства тайные. —
15 Но раз свободно, наконец, в груди моей
гневом вздымается желчь, пущу тогда я на́ ветер
припарки, раны сердца не целящие,
брошу с неравным борьбу врагом мою постыдную...»
Похваставшись тебе таким решением,
20 я отправлялся домой; но шел стопой неверною,
о горе, вовсе не к своим дверям, увы!
К жестким порогам, где я и бедра и бока ломал!
Теперь Ликиска я люблю надменного —
девушек может он всех затмить своею нежностью.
25 Бессильно всё из этих пут извлечь меня —
друга ль сердечный совет, насмешки ли суровые.
Лишь страсть другая разве — или к девушке,
к стройному ль станом юнцу, узлом что вяжет волосы.
В начале стихотворения поэт говорит любви, а в конце - о страсти; стихотворение начинается с «жарких», проникновенных строк, а заканчивается образом юнца, который завязывает волосы в хвост)
Лирическое движение в стихах Горация постепенно замирает от начала к концу: максимум динамики в первых строках, максимум статики в последних.
Гораций обладал парадоксальным искусством развивать одну тему, говоря, казалось бы, о другой: в оде к Агриппе он, казалось бы, хочет сказать: "Мое дело - писать не о твоих подвигах, а о пирах и забавах"; но, говоря это, он успевает так упомянуть о войнах Агриппы, так сопоставить их с подвигами мифических времен, что Агриппа, читая эту оду, мог быть вполне удовлетворен.
1) Когда лютейший сын, корыстью ослепленный,
Прервет родителя преклонны дни священны —
Для изверга сего извлечь бы должно в яд
Чесночный злейший огнь, а не цикуты хлад.
5 Пусть каменная чернь чеснок употребляет!
Он внутренность мою палит и разрывает,
Как бы́ сосал в земле змей ядовитых кров,
Или́ отравщицы в нем тлился злобный ков.
Не соком ли его Медея окропила
10 Язона, чтоб пред ним смирилась злая сила?
И не его ль огонь влила в коварный дар,
Чтоб сжечь совместницу, произвести пожар?
Под небом пламенным Апулии безводной
Не может моему найтиться жар подобный;
15 Не большим пламенем в одежде роковой
И сам Иракл сгорал, свершивши труд земной.
Но ведай, Меценат, что кушанье такое
Впредь за меня тебе готовит мщенье злое —
Ты будешь милых уст лобзания лишен
20 И на одре любви уснешь уединен.