Койка четвёртая.
Планета Маккиавели
– Он не пролезет, – сказала Оки, испуганно озираясь, – слишком жирный.
– Охранник у центрального входа, там не выйти, – хныкал Ростбиф, который не пролезал в окно.
Колин молчал. Он знал, что ребята ждут именно его слов, потому ни звука не разбазаривал попусту, всё держал в себе, взвешивал каждую фразу, прежде чем отправить её на суд ребят.
– На втором этаже решёток нет, поднимемся туда и спрыгнем, – уверенно проговорил он.
Здесь решётки были всюду. Иногда Владу казалось, что они с каждым днём всё меньше пропускают света, сближаются, чтоб, в конце концов, обратиться в щит и закрыть от него остальной мир. Существует только Палата, друг мой, и ты, похоже, единственный, кто это понял. Ты избранный, недаром мы тебе так доверяли.
Никого не осталось в палате. Все эти существа, имена которых позабылись, сбежали. Да, они звали Влада с собой, говорили, что на свободе у него будет новая библиотека с тысячей окон да ещё с электронным каталогом в придачу. Но не было ничего там, они наверняка это уже поняли. Да и Маккиавели было бы скучно оставаться тут одному.
– Никому не нужно ничего передать? – бросил кто-то напоследок. Не отвечать, не показывать, что чья-то судьба ещё может его волновать. Они всё же были славными, хоть и поступили глупо. Он попробует им помочь, это будет достойная плата за его предательство.
– Тебе холодно, мой мальчик, – шептали посиневшие его губы, – сейчас…
Первая спичка уже была обгорелой. Вторая вспыхнула на какой-то короткий миг, он едва успел заметить её век.
– Колин… – прошептал Влад, – она похожа на тебя.
Книги смотрели на него отовсюду с ненавидящим укором. «Простите», – говорил он на их языке, глядя, как разгорается третья спичка, словно слеза, готовая сорваться с ресницы. Казалось, она совсем не будет гореть: огонь рвался из её тонкой души, чтоб погаснуть раньше срока, но наконец, разошёлся вовсю, и скоро на пальце Влада уже расцветал огненный цветок. Он не спешил отбрасывать его в сторону, глядел на свои горящие пальцы и улыбался. Боль он давно разучился чувствовать.
– Теперь будет тепло, мой мальчик.
Но было холодно. В коридор солнце не проникало, двери оказались заколоченными. Наверное, одна из них и выходила на лестницу. Ростбиф уже тихо ныл позади, и даже Оки завздыхала, чего раньше за ней не водилось. Но Колин старался не растерять остатки уверенности. Если он запаникует, всем точно кранты.
В его глазах возникало и шевелилось мёртвое покинутое здание. Но Влад понимал, что кошмар может вернуться сюда. И тогда станет ещё хуже. Он-то переживёт всё, а Колин, Колин…
Он не хотел отдавать его им. В своей долгой жизни Влад Коринец любил только одного человека, к которому искренне привязался здесь. Прошлая жизнь оставила в памяти серые бесформенные пятна.
– Это ты, Колин? – осторожно выдавила Оки, – там есть дверь?
– Нет, – вздохнул он, – там только чулан. Какая-то каморка, такая крохотная, что даже заколачивать её не стали. Любому призраку стало бы там тесно.
Он ещё улыбался этот бесёнок, этот страдалец. Заброшенный в узкое помещение, которое и комнатой не назвать, ухитрялся дышать, бороться. Он, Влад, и то не смог – Палата заставила его согнуться, следить за всеми, докладывать о любом слове, которое режет ухо. А Колин не стал бы даже смотреть на Горавски. Чёрт, почему пальцы так быстро горят, у него в голове ещё столько живых воспоминаний.
– Высоко прыгать, – смерила расстояние до земли Оки, когда спасительная лестница на второй этаж была обнаружена. – Мы переломаем себе все ноги.
– Может, лучше пойти и признаться? – осторожно предложил Ростбиф, не решаясь даже глянуть вниз. Всё-таки он не был таким трусом, раз решился произнести эти слова при Оки. Не боялся её упрёков в человеческих слабостях, наверное, только безумец. – Уж не убьёт же он нас, в конце концов. Ну вызовет родителей… Ну в школе узнают…
– Иди, – тут же отозвалась Оки, хотя её голос дрожал, запинаясь за края двухэтажной бездны, – только член свой здесь оставь, тебе он больше не понадобится. Ни одна девчонка не захочет облизать его у ссыкуна.
Колину, когда он впервые поглядел вниз, тоже стало страшно. Жасмин-Бурдынчик глядел из своих картонных руин и скалился. Что, думаешь, победил нас, падла? Потом он расскажет Оки, как сложно ему было взглянуть на землю с остатками фундамента какого-то здания второй раз. Взгляд не хотел падать в эту кирпичную могилу, он долго держался на испуганном заплаканном лице Ростбифа, цеплялся за размазанную тушь у Оки на висках. «Даже перед тем, как сюда лезть, накрасилась», – мысленно обругал девчонку он и решился. Страх полетел первым с двухэтажной высоты, чтоб навсегда там и остаться. Колин интуитивно, дёрнувшись, ухватился за косяк окна. Пальцы скользнули по раме с остатками стекла – только не шуметь. Потом эта высота стала казаться для него пустяковой. Он мог бы спрыгнуть, даже не растрачивая попусту время на глупые мысли. Переломают ноги? Ерунда! К чему они вообще, если ходить некуда? Жасмин-Бурдынчик уже надоел: в его глазах один и тот же страх.
Но рядом были его друзья, их он не мог бросить. Вместе же полезли в утробу этого монстра, значит, и выплюнуть их он должен всех. Потом уже в Палате Маккиавели поймёт, что не всех, многих придётся принести в жертву безумному богу. Ещё позже ему придётся бросить остальных, разорвав себе внутренности. Сейчас пальцы его рук вцепились в холод. Только бы не свалиться вниз.
Здесь когда-то был профилакторий, что-то путное для рабочих судоремонтного завода. Длинное двухэтажное здание с фонтаном у центрального входа и гипсовыми фигурами водников, от которых сейчас остались только туловища, руки и головы отбили мальчишки. Само здание с выбитыми окнами, глухое, мрачное, казалось брошенным на мель кораблём, с которого вовремя успели сбежать матросы. Или не успели? Колин очень хотел бы обшарить каждую комнату внимательнее, да Оки с Ростбифом постоянно торопили. Девчонке просто не сиделось на месте, она и не знала, наверное, что ей нужно здесь. Компания – важнее всего!
Ростбиф сообщил, что какой-то его приятель видел в какой-то не забитой мусором комнатёнке, а то и просто в коридоре книги. Тот приятель хвастался, как им с компанией удалось обхитрить охранника, они принесли сюда пиво и до самого вечера зависли на третьем этаже.
– Любовью они там не занимались? – недоверчиво хмыкнула Оки. Сейчас Колин понимал, что тот безымянный приятель врал – не были они в самом здании, бухали где-то в кустах неподалёку и радовались, что обхитрили весь свет. Здесь шаг сделать трудно. В коридоре темно и под ногами осколки стёкол и тяжёлая липнущая к ногам пыль. Того и гляди на крысу наступишь, тогда Оки и этот жиртрест сразу закричат, и всё пропало. Крик взорвёт затхлую атмосферу внутри этого монстра, он покачнётся, в последнем желании оказаться на воде и расколется на несколько частей. Река ворвётся в пробоины окон и смоет всю грязь, которая здесь находится с начала времён. Через несколько лет смельчаки обнаружат их трупы.
Такие мысли возникали у Колина частенько, но он никогда не позволял им одолеть себя. Охранника он видел несколько раз, незаметный в чёрном свитере и с бородой тип. Такие появляются из ниоткуда и растворяются во времени так быстро, что не успеваешь разглядеть черты лица. Однако сами будто бы умеют глядеть отовсюду. А тут жирный Ростбиф, которого не увидит лишь незрячий. Только чудом им удалось перелезть через забор незамеченными.
– Идите к центральному входу, – наконец, скомандовал он, понимая, что нужно говорить, иначе Ростбиф действительно уговорит всех сдаться, – только там наш жиртрест смог пройти, а значит, и выйти сумеет.
– А ты? – Оки не хотела уходить, да и он, если сказать честно, остался бы с ней. Она ведь красивая. Будет вместе с ним отвлекать охранника. И в то отверстие внизу пролезет. Но Ростбиф один потеряется в здании, будет ныть и обязательно попадётся. А с него на сегодня хватит приключений и так пару килограммов сбросит.
– Пробирайтесь туда, – сделав вид, что не услышал Оки, продолжал Колин, – помните, как идти? Отсюда направо по коридору, потом…
– Думаешь, ты здесь самый умный? – обиделась девочка. Да, она хотела остаться с ним. По идее нужно было не брать этого толстого увальня, а отправиться вдвоём. Но Ростбиф сказал, что тогда он расскажет про это здание остальным ребятам, и здесь места свободного будет не найти. Его дружки всё здесь заплюют и изгадят.
– Если охранник понял, что здесь кто-то есть, он просто так не уйдёт, – рассудительно заметил Колин. На бледном лбу его прорезались первые упрямые складки морщин. – Пусть он увидит его. Дерзкого хулигана, посягнувшего на чужую собственность. А вы маленькие невинные детишки проваливайте в кроватки.
Оки в первый раз увидела Маккиавели так непостижимо далеко от себя. Он вроде бы и был рядом, и голос его отзывался в ней, пробуждал что-то светлое, но уже говорить с ним просто как с одноклассником девочка не могла. Вообще слов не было, она понимала, что Колин просто не сможет уловить её робкое движение губ. И потому на баррикаде ей уже было легче выносить его тяжёлые слова:
Убирайся. Я спал с мужчинами. Много-много раз. С ними в сотни… нет, в тысячи раз лучше, чем с тобой.
Оки дрогнула, мерзостные мурашки побежали по её телу. Косметика на лице совсем размазалась, взгляд съехал куда-то в пол. Повернулась и пошла, незнамо куда, опустив голову, считая пивные банки на полу. Ростбиф, продолжая хныкать, поплёлся за ней.
– Увидимся завтра в школе, – бросил им вслед Колин, – у нас завтра контрольная по физике, не забывайте.
Но была Палата, огромное пустое слово, постоянно вращающееся на языке. В конце концов, он забудет все имена, даже своё и только имя Палаты будет с ним до последней искорки в его остывших глазах.
– Влад…
Теперь они с ним все-все. Веснущатая, парень с блокнотом и тот новенький с забинтованной башкой. Все они говорят, что можно уйти, что открыта какая-то дверь, но нужно торопиться, пока Горавски ничего не знает.
– А Колин? – тут же вырвалось у него. Голос старался уцепиться за каждого, но все молчали и не получая поддержки звуки его падали в пыльный пол. – Мы его возьмём с собой?
Проваливайте.
Тут все они что-то забубнили одновременно непонятно и быстро. Разве думал Колин, что те, ради кого он всегда рисковал собой, в последний момент откажутся от него?
– Мы бы тоже хотели… Знаем, как он тебе дорог… Но за нами будет погоня… Тебе с ним не уйти далеко…
Он не мог ничего услышать. Только молчание Колина было понятным. Тот хотя бы понимал, что делает. Сперва Маккиавели бросил из окна пивную банку. Постарался попасть в остатки кирпичной стены, чтоб шума было больше.
Подозрительный гул достиг ушей Влада. Кто смеет идти так смело? Это не санитары – их шаги он уже научился различать. Неужели, неужели… им всё же удалось? Но нет, это невозможно. Палату нельзя победить, она вокруг тебя и в тебе.
Полетели бутылки. Какие они скользкие, непослушные, так и норовят вырваться из рук раньше срока. А интересно наблюдать их последний миг, когда солнце, заглянув в холодную пустоту, с лёгким звоном уходит из них. Когда на баррикаде кто-то кинул бутылку в него, Колин не удивился, только вдруг стало холодно и пусто, а по виску его поползли трещины.
Стекло раскололось на несколько частей, и Влад не понимал, как это можно разбить здесь окно. Ведь Палата – это лучшее, что у них осталось. Он не хотел мыслить иначе. Просто не мог себя заставить. Они молодые – пусть себе бьют окна, разрушают этот мир, создают другие. А ему… ему хорошо и так.
Колину тоже грех было жаловаться. Охранник показался внизу, а мог бы и через центральный вход его достать, тогда бы Оки с Ростбифом оказались в ловушке. А так парень в выцветшей форме десантника кричал, что оторвёт ему яйца. Лениво как-то орал, заученно.
Кричи всё, что угодно. Я ведь идиот, тебя не понимаю.
Когда кто-то из них принёс Колина, Влад тоже отказался что-либо понимать. Тело мальчика посерело, стало совсем воздушным, даже койка не шелохнулась под ним.
– Колин, – только и смог выдавить из себя Влад, – Колин, Колин…
И тут случилось необъяснимое: Маккиавели открыл глаза, поглядел на старика мутноватым взглядом, даже попытался улыбнуться.
– Влад…
По стеклу поползли тонкие тёмные трещины. Вот и всё. Вот и он не смог. А казалось, что проще – обмануть этого тупицу охранника! Ещё одна бутылка достигла цели. На виске расцвёл тонкий витиеватый цветок.
Язык не хотел его слушаться. Колин говорил так мало, что постепенно нужные ему слова стали его оставлять.
– Да, Влад, – Колин связал свои слова в непрочную вязанку, и наконец-то с его губ слетела разгоревшаяся улыбка, – мне действительно было за что оторвать яйца.
Что за скрип в груди? Сразу и не поймёшь. Ещё, ещё громче – неужели в нём осталось столько сил? Вроде бы вся жизнь была уже выкрикнута в том предупредительном зове.
«Интересно, что-нибудь думает бутылка, прежде чем расколоться навсегда?» – успел ещё подумать Колин.
А потом он умер.
Глава первая. Рождение планеты
С самого рождения Колин ощущал холод. Холод роддома, забиравшийся в пелёнки и норовивший украсть у него детство, отправить прямым ходом на небеса без тупых промежуточных станций приспособления. С самого рождения нужно было самому себя согревать, потому что тогда, впервые оторванный от матери, он набрал в свои лёгкие много холодного воздуха.
Когда роддом сносили, мальчик приходил смотреть. Он не свистел и не улюлюкал, как многие мальчишки, которые, может, тоже родились здесь. Хороших слов тоже не находилось, просто было непонятное и странное ощущение, что скоро вместо низенького двухэтажного здания поднимется офисный центр и сметёт всех, кто мог бы ещё родиться здесь. В левом виске запульсировала внезапная боль, словно наглый воробышек вцепился ему в мозг.
– Ты что-то чувствуешь? – спросила Оки. Она как всегда была с ним, упрямая маленькая женщина, вывалившая на своё лицо целое ведро косметики.
Казалось, здание дрожало от пронизывающего ветра, пыталось укрыться за его взрослой тысячелетней спиной.
– Нет, – ответил он, – уже ничего.
Собрать семейный совет оказалось делом нелёгким: ему пришлось звонить на десятки несуществующих номеров. Родичи сменили сим карты, переехали на новые квартиры, завели новые семьи, а он и не знал. Да и зачем ему, ведь не случись беды, он никогда бы не дал знать о себе. Но сейчас ничего другого в голову не приходило. Его матери необходима была операция. Когда мальчик узнал сумму, ничего в нём не изменилось, ни один мускул не дрогнул, никакого намёка на отчаяние не было. Колин и раньше держал в руках деньги редко, потому даже пятьсот рублей для него были незнакомой бумажкой – он не знал даже города, который был изображён на ней. И вот теперь врачи требуют с него денег, хотя больница, в которой лежит мать вовсе не частная. Просто время товарищества и братства прошло.
– Они ведь говорят, что операция может и не помочь? – пробубнил дядя Виталя, толстый неповоротливый, опрокидывающий в себя уже третью чашку чая. – Тогда выходит, мы даром отдадим деньги, а результат будет тот же.
– Нужно разобраться, – сказал дядя Петя, тонкий и проницательный. – Хорошенько переговорить с врачами, они ведь лучше нас смыслят в медицине.
Тут дяде показалось, что он сказал что-то очень оригинальное, и засмеялся, но Виталя непонимающим взглядом уставился на брата, и противный булькающий смех дяди Пети затих.
Колин понимал, что они ничего делать не будут. Завалят бесполезными советами и разойдутся, радуясь, что совершили благие дела.
– Разберусь сам, – тихо, но внятно произнёс он, – проваливайте.
Ему казалось, что никто не может понять его, но эти слова все услышали и втайне обрадовались, так как теперь был повод уйти из дома, в который пришла беда, не испытывая угрызений совести. «Ну, раз так, то так», – проговорил, тяжело поднимаясь с места, дядя Виталя, жалея, что не попробовал печенье, которое лежало на дальнем от него крае стола. «Звони, если будут новости», – откликнулся и дядя Петя, усмехнувшись. Колин ничего не ответил, не стал вымаливать помощь. Зря он позвал их. Боль в виске не утихала, но мальчик старался не обращать на неё внимания. Ничего, ничего, ерунда. Просто сегодня сломали стены дома, в котором он родился. Завтра уже будет легче. Только бы не заплутать потом в развалинах.
Он давно не мог говорить, сухой разбухший язык бесполезно шевелился во рту, нащупывал дыры на месте зубов, пугал Влада своей чернотой. Наконец, пришёл очередной из серых пустых дней, и Колина унесли в изолятор. Тяжёлые беззвучные санитары, от которых не дождаться было даже дыхания. Коринец понимал, что это расставание навсегда и завыл, тоненько, трусливо, боясь, чтоб не заметили санитары.
Вечером он решился собрать остальных. Всем не хватило бы места в их с Колином каморке, где и дышать сейчас было тесно. Потому Влад вышел к ним, дрожащий, дёргающийся, за день постаревший лет на двадцать.
– Мы ничего не можем сделать, – пожал плечами Ретли, выслушав его растрёпанные фразы, – мы ведь здесь пленники.
– Может, там ему будет лучше, – всхлипнула Натка, – они ведь врачи и лучше знают…
– Ты всё ещё в это веришь? – насмешливо произнёс Донован, не отрываясь от своих записей, – Ну точно дура.
Поднялся гундёж, но какой-то ленивый, ничего не значащий, необязательный. Лишь неизвестный, имени которого никто так и не потрудился узнать, молчал, и Влад понял, что тот затевает какую-то штуку. А что если… и об этом стоило сообщить? Страх одолел его, сразу возникло желание рассказать кому-то, поделиться подозрениями. Но каморка была пуста, дыхание Колина оставило её.
Спать одному было невыносимо. В его закуток не проникало ни лучика света, темнота убивала сон. Из палаты не доносилось ни звука, ну пошевелитесь хоть кто-нибудь! Пусть скрипнет чья-то чужая кровать, послышится шёпот, кто-нибудь задрожит, и он успокоится. Почему Ретли не спит с Лизой – он бы послушал их тайную возню, попускал слюни. Темнота во Владе росла, теперь некому было её сдерживать. «Надо попросить, чтоб связали меня», – прозвенел в нём последний огонёк разума, но тут же погас. Он в другой комнате, его всё равно никто не услышит. Спят мёртвым сном, ублюдки, надо бы напомнить о себе. Ничего острого и тяжёлого в палате, разумеется, не водилось, но чего ему стоит попросить нож у доброго доктора Горавски. Тот тоже ненавидит всех остальных, так пусть поможет ему решить всё в один день. Незачем больше лечить этих бунтовщиков, всё равно они, даже напичканные таблетками до умопомешательства, окажутся прежними и предадут при первой возможности.
Второй раз за сегодня он вышел к ним. Лунный свет, пробиваясь в палату, обнаруживал неуверенного шатающегося человечка, боящегося выдохнуть, чтоб ненароком не разбудить всех. Иначе они с ним разделаются, точно. Свяжут да ещё и попросят Натку последить – погладь его по головке, милая. А потом придёт Горавски и сдерёт с него кожу, как и обещал. Вы не выполняете уговор. С Вами придётся расстаться… Нет, нет, не сегодня. Сегодня он останется цел.
Палата казалась бесконечной, Влад и не обращал внимания днём на то, сколько коек здесь. Вот одна встала у него на дороге, и в слабом серебристом свете Владу показалось, будто она сама отодвинулась от стены. На несколько сантиметров, не больше. Неужели Колин был прав? Нет, всё ерунда. Рассказать Горавски, он объяснит. Вот она фанерная перегородка. Легонько задел её рукой и тут же раздался омерзительный хруст: Жасмин-Бурдынчик захлопнул измазанные краской челюсти. Серебристая дорожка задрожала и поспешила к окну. Коринец, уже не таясь, кинулся к двери. Ха, ха, не поймали, никто его не схватил. Может, от чародейств Бурдынчика или дрожащего лунного света волосы Влада казались седыми.
Он сжигал паспорта. Измятые книжицы в дешёвых корочках. Иногда случайно обнаруживал вырванные страницы с регистрацией и семейным положением, кое-как подклеенные скотчем, они как оборванные лепестки сами летели к его ногам. Маус-хилл, эта провонявшая коробка металлолома, остался внизу за рощицей. Сейчас он засветится странным неопределённым светом, постарается удержать в себе что-то живое и тёплое, но потом выпустит ставшее тяжёлым и неподатливым весеннее солнце.
Колин затушил огонь, затоптал дрожащие угли. Потом вернулся в подвальное тесное помещение торгового центра, где располагался пункт выдачи займов. Влезали в комнатушку только два стула да стол, на котором пылились две стопки паспортов. Пришёл хозяин, коротенький хмурый, ему не приходилось наклонять голову в подвальном коридорчике, и Колин втайне завидовал его низкому росту.
– Эти можно сжигать, – коротышка кивнул на меньшую стопку, – они уже не расплатятся.
Всё было понятно. Заучено на зубок и не нуждалось в комментариях. Но он почему-то спросил:
– Маус-хилл же был построен на месте деревни? – голос его дрожал, тонкая фигура напряглась, – Её спалили, и где теперь те, кто жил здесь?
– Ты задаёшь много лишних вопросов, – поморщился хозяин, – скоро открываемся, иди, делай своё дело.
Колину осталось лишь вздохнуть и коротким кивком завершить беседу. Он удивлялся тому, сколько людей идёт в эту тесную ссудную лавку. И охота сгибаться в три погибели, чтоб сюда протиснуться! Сам он не видел ни одного такого человека, в часы приёма его отправляли устроить костерок. Хозяин не хотел держать в конторе чересчур много документов, а мусорке не доверял. «Если просто выбросить, так обязательно найдётся дурак, который подберёт. Да ещё принесёт обратно нам в заклад или ментам стуканёт. А нам это вовсе не нужно. Огонь списывает любой долг, ха-ха».
Он с особой, почти трогательной грустью смеялся, маленький неудачливый бизнесмен, которого обманывали и коллеги, и хозяин Маус-хилла, и даже заёмщики. Доход не превышал расхода, мальчик это понимал, пересчитывая паспорта, которые сжёг. Набралось уже больше двух десятков. Даже в палате Гром потом будет меньше потерянных людей, отзывающихся на примитивные клички.
Ещё он смотрел все паспорта, листал их, словно дамские романы или детективы, хотя это было строго запрещено. Пытался запомнить имена, а они уплывали, долго не задерживаясь в его памяти. Можно было найти тех людей и продать паспорта за бесценок, но Колин не хотел обманывать хозяина – как-никак это его игра и он устанавливает здесь правила.
Сегодня привычно пробежался взглядом по именам. Владлен Коринец – ничего имечко. Остальные пропадут, слижут их из памяти языки огня, а это имя удержится, вёрткой пиявкой вцепится в мозг.
Влад.
Иногда он задумывался, почему люди отдавали паспорта за гроши. Если бы он знал причины, то может быть, и вернул им документы. Даром. Его собственная беда высилась над всеми чужими бедами, но не заслоняла их, а наоборот обнажала. За каждым именем угадывалась своя боль, тупым концом она касалась Колина. Острый конец пылал в огне. Неприметный с трассы холм пылал, если какой дурак думал с небес наблюдать за этим, то он решил бы, что происходит извержение вулкана, и непослушный мальчик сидит на самом кратере.
Завершив на сегодня работу, Колин отправился искать деревню. Её снесли недавно, кажется из-за намечающегося проекта нового аэропорта, но с тех пор, кроме Маус-хилла ничего не построили. Спустился с другой стороны холма, ощутил пустоту впереди, будто бы оказался в другом измерении. Огромный торговый центр пропал, его здесь нельзя было и предвидеть. Мальчик уже успел привыкнуть к этому месту. Он часто спускался в неприметную с трассы долину любви и грелся у своего дрожащего пламени. Но по выходным здесь собирались парочки, потому в такие дни он не устраивал костров. Чтобы не пугаться и не пугать других.
Новая ранняя трава рождалась сухой почерневшей, словно бы до её корней добрался любовный огонь. Дальше прежде мальчик не ходил, ему было не по себе видеть заброшенные огороды, распознавать яблони, вишни, ходить по бывшим спальням и кухням и заглядывать в окна прошлого. Сейчас ноги сами несли его туда наперекор движению времени.
Но ничего интересного он не видел. Деревни словно и не было здесь, всё также чёрными островками проглядывала трава, тонкие, почти шёлковые листочки казали клёны, не боясь заморозков. «Здесь не могло всё измениться до неузнаваемости за несколько лет, – размышлял Маккиавели. – Может, здесь было пастбище или женщины вязали снопы, но дома тут не стояли. Иначе остались бы холмики».
Мальчик мало что знал о деревенской жизни, потому мог только предполагать. Но он не учёл, как быстро может побежать время, задыхаясь, будто за ним гонятся собаки, норовя в любую минуту свалиться, откинув в сторону циферблат. Пройдёт ещё несколько дней, и Колин поймёт это, когда в голове постоянно будет звенеть будильник и не останется времени для того чтобы собрать недостающую сумму на операцию.
По рассыпанным пятачкам побуревшей травы он выбрался на заброшенный участок автодороги. Нет, просто небрежно заасфальтированный пятачок, на котором прежде разворачивались автобусы, а пассажиры нетерпеливо поглядывали на часы. Когда-то здесь, наверное, продавали сигареты, теперь от киоска осталась только вбитая в землю плита. За ней ещё просматривалась тропинка, которая вела в кусты. Он пошёл по ней, но скоро забрёл в такие дебри, что лучика света было не поймать. Ветка стукнула его по левому виску, тот привычно заныл. Новый тревожный звонок – это время поджимало его изнутри, терзало своими стрелками, кружило, заплетая мысли. Потом, он придёт сюда, когда чёртовы деньги будут собраны. Впереди километров пять до дома, к концу пути в башке будет настоящий трезвон.
Но прежде чем заглушить его крепким двухчасовым сном Колин заглянул в голубой домик. Стукнул три раза в дверь, девочка открыла, жестом показала на кильдым, значит, можно было пройти туда, но не дальше. Наверняка её матерята были дома и бесновались, не умея поделить это маленькое, почти игрушечное строение.
– Ещё много? – нетерпеливо прошептала она, не дожидаясь его новостей. Мальчик ничего не ответил. Надо отдышаться, а потом, глядишь, Оки поймёт его, и говорить ничего не придётся.
– Я украла у брата пятьсот рублей, – сообщила девочка. Наверное, Оки было слышно во всём доме, да только она плевала на это. – Зачем ему? Всё равно пропьёт. А тебе сейчас каждая копейка… Опять топал пешком?
На этот раз молчать он не мог.
– Совсем скоро придут счастливые времена, – Колин оглядел неприветливый кильдым, заглянул в окно, покрытое пылью, и ничего за ним не увидел, – Кондукторов не будет, никто не сгонит меня с площадки, обвинив во всех смертных грехах. Да и грехов-то этих на всех нас пары штук не наберётся. Никому не придётся мёрзнуть в автобусах. Да и в жизни тоже.
– Опять весь день пробегал впустую, – догадалась девочка, – наверняка ноги себе в кровь разбил.
– Нет, не то, – вздохнул он, устало привалившись к дверному косяку. – Меня нигде не берут. Говорят, что не имеют права, а кто-то предлагает смешную зарплату, чтоб только отвязаться. Мне же не на сигареты или наркоту, мне действительно нужно! Хотя, хотя, те, кто ищет наркоту, наверное, думают точно также. Но, чёрт возьми, ты как? Матерята не достают?
Кто бы ни была для него Оки, он не может показаться перед ней слабым. Ей самой-то несладко живётся, каждый день дома выслушивает болтовню матери и ругань братьев. Он бы на её месте давно сбежал бы оттуда.
На её месте. В том-то и дело, что место у него своё. И с него просто так не сбежишь, показав всем нос.
– Ты же ничего не ел! – всплеснула руками Оки, видно заметив, что он едва стоит на ногах. Её серые глаза беспокойно забегали.
– Знаю, чем ты меня можешь накормить, – улыбнулся мальчик, – килограммами губной помады.
– Я сейчас принесу, утащу что-нибудь из холодильника, – решилась Оки, но Колин остановил её.
– Не надо ничего воровать, – он вспомнил вчерашнее предложение Шкитуна – надо же было тратить время, чтобы слушать эту жадную до денег скотину – и поморщился, – таскать грязные сотни… даже ради меня.
Пятьсот рублей жгли его карман. Потом он пожалеет, что не вернул их. Ведь именно с той мятой бумажки всё и покатилось колесом.
– Что с ним делать? – услышал он испуганный шёпот, – этот псих хотел оторвать ножку у кровати, и… глаза у него были звериные.
– А что делать с нами? – возразила Лиза, – думаешь, мы лучше? Мне иногда хочется всех вас придушить за тупость.
С ним случались не в первый раз приступы помешательства, но сейчас всё было куда хуже. Он сначала угрожал им, потом набросился на Ретли, а когда тот оттолкнул его, попытался разломать кровать, чтоб разделаться со всеми.
– Надо обратиться к Горавски, – неуверенно проговорила Натка, – он всё-таки врач. И может объяснить, что происходит.
– Да, он посоветует, – немного поразмыслив, выдала Лиза, тщательно отделяя слова друг от друга, будто бы пытаясь уберечь их от здешней глухоты, – что нам лучше жить, как зверям в клетке. Каждому оборонять свою койку до последнего вздоха. Кругом враги, и за этими стенами и в них, и в нас самих. Только в палате теперь мы в безопасности, забыли? Главное не потерять бдительность, как сегодня, и сможешь проваляться здесь хоть тридцать лет. А что? Тебе, Ретли, по-моему, в кайф. Ты здесь столько романов напишешь, что потом следующие пациенты ещё тридцать лет и три года будут ими зады подтирать.
Донован пробубнил что-то, но не поднялся и не стал возникать. Видно решил, что хватит на сегодня. Связанный Влад старался не шевелиться. Ему надо было запомнить эту речь, на случай будущих расспросов, но он не мог собрать в себе слова. Во рту его лепились бесполезные звуки, изредка выбрасываясь наружу короткими хрипами.
– Хуже Гришки бурчит, – проговорил кто-то раздражённо, – может и вправду лучше сообщить. А то спать надо. Мне мешает это чмо.
Он не мог вспомнить имени говорившего. За последнее время их палата наполнилась до отказу, Горавски приказал поставить две новые койки. Эти больные не желали ни с кем знакомиться, держались обособленно, отмахивались, если их начинали расспрашивать. Даже Влад с трудом узнавал скупые сведения о них.
– Не уймётся сейчас, сам встану, его заткну, – вторил другой голос, похожий на первый, за которым Влад не угадывал человека. Трупы. Здесь повсюду лежат говорящие трупы.
Его глаза искали кого-то и не находили. Нужно сказать… сказать, чтоб не отдавали его. Но теперь никто не станет слушать, они думают как бы скорее отправить его в изолятор и забыть. Горавски, конечно, не даст его в обиду, но вдруг он решит, что указания не выполнены? От страха Влад задрожал так, что верёвки впились в тело. Больно, всё сделаю, только не давите так сильно.
За окном на него надвигался заброшенный корпус. Над его обломками, отряхивая бока, выползала красная мокрая клякса. Ощетинилась, скупо осветила больничный двор, обнаружила кучу мусора у соседней стены и скрылась. Видно здесь смотреть больше было не на что.
Из каморки показался Колин. Побежал к Лизе, протянул ей какую-то бумажку. Та неуверенно дёрнулась, что-то спросила у мальчика, а тот закивал и несколько раз потыкал пальцем в сторону Влада.
– Ретли, – подумав немного, произнесла Лиза, – освободи этого мудака. Сейчас он не причинит нам вреда.
– Ты уверена? – Доновану не хотелось снова возиться с бьющимся, бросающимся на него психом. Ведь потом никто даже спасибо не скажет. – Он ведь не в себе. А на сегодня я устал быть героем и спасать вас всех.
Вместо ответа Лиза показала обрывок школьной тетрадки, на которой было написано только одно слово «Разве-жите».
Глава вторая. Падение
Он продрался сквозь кусты, получил веткой по лицу, на мгновение ослеп, попытался стряхнуть тяжесть деревянных пальцев, почувствовал, как они вцепились в правую лодыжку. Дёрнулся – бесполезно, только ещё глубже провалился в замаскированную ветками яму. Они будут мешать пройти дальше. Они будут держать крепко. Они будут мешать увидеть. Свет возвращался, окольными путями, теряясь за тёмным пятном, которое хотелось сбросить с глаз. Вырвался, бросившись вперёд, свет будто бы обнял его с двух сторон и замер. Впереди же всё было черно, будто бы из земли поднялась ещё одна громадная ветка, чтоб ударить его по глазам. Колин понял, что наткнулся на заброшенное здание. Наверное, оно стояло здесь лет сто назад, пугая всех трёхэтажной высотой. Сейчас, несмотря на трупную зелень, пробившуюся и на наружные стены, строение сохраняло гнетущее величие в укрытом от времени уголке. Смотреть на медленное умирание чего-то громадного было тяжело. От построенных позже деревянных халуп не осталось ничего, даже холмиков, а эта уродина, пережившая их, в застывшем оскалившемся молчании будто бы завидовала их быстрой смерти. Не замечая камня, сквозь него, словно это был перегной, прорастали дурные травы, казалось, они на своём пути затронули и свернувшуюся в клубок маккиавельевскую душу.
Обойдя развалины, Колин наткнулся на могилу. Если бы тут было кладбище, то наверное, осталось бы больше позеленевших расколовшихся на части памятников. А этот холмик был свежим, казалось, его и насыпали-то вчера. Чёрная влажная земля, сразу же попавшая в кроссовок, зашуршала, точно живая. Принялась искать прореху на носке, норовя пробиться к теплу тела. Пришлось разуться и, прыгая на одной ноге, вытряхнуть клейкие комья.
Никакой надписи на могильной плите не было. Как не было плесени на камне и искусственных цветов. Будто бы человека похоронили и забыли о нём. Гладкое скользкое молчание, даже шёпоту не за что было зацепиться здесь, он терялся в шорохе прошлогодних листьев. Лишь на самом высоком месте холма, где ему казалось, деваться некуда и рано или поздно придётся сорваться в пропасть, лежала игрушка. Это был стеклянный слон с отбитым хоботом.
– Гришка плохой, – пытался шептать ему Влад слова утешения, – он говорил про нас врачам нехорошие вещи. И про всех остальных тоже.
Колин сжимал в руках игрушку – подарок Гришки и молчал. Уже третий день. Для всех остальных, кто вообще считал, что этот пацан не умеет говорить, беды никакой не было, но Коринец тревожился. Ему казалось, что Колин по какой-то причине затворился от него. Забил душу гвоздями, заколотил сердце крестом рук. Вот он лежит и даже не бубукает, всё глядит на стеклянную игрушку, словно от этого новый хобот у неё вырастет. Неужели скоты не сдержали слова и всё рассказали? Тогда он, тогда он…
Всплески ненависти сменились острым ощущением бессилия. Ничего он не может и ничего не сделает. Это в мыслях легко вообразить невесть что, считать себя здесь принцами, рок звёздами и великими писателями.
Наяву всё было по-прежнему душно, и от книг несло гнилью. Даже не хотелось подниматься с кровати. Вот будет он лежать так день-два, без движения, спрятав под подушку Чехова. Пусть Горавски попробует сдвинуть его с места, пришлёт своих тупоголовых санитаров! Хохотун, я спрятался, тебе меня не найти!
Испугался невольно пришедшим к нему мыслям, пополз, потянулся вверх, ударился головой о низкий потолок. Значит, у них здесь есть ещё люди. Возможно, у каждого задача следить за остальными. Что ж, он старается никого не обижать, и в его преданности сложно усомниться.
Неизвестный беспокоил Влада больше остальных. Даже Горавски ничего не говорил про него толком, просил лишь внимательнее приглядывать за ним и его разбегающимися по подушке словами, а тот всё лежал без сознания, а если и бубнил какую-то ерунду, то её могла переносить только Натка. Коринец не помнил его на баррикаде, но в лихорадочном движении рук, хрипловатом голосе, болезненном будто бы выползающем из тумана взгляде было что-то знакомое.
Что если они проверяют его, Влада? И этот неизвестный ублюдок следит как раз за ним?
– Гришка всех нас обманывал, – он говорил так убеждённо, что сам готов был поверить в этот бред. – Он получит своё, а со мной ты будешь в безопасности. Я не пущу к тебе гнусных предателей.
Колин зашевелился. Сухие губы его были