ЧЕЛОВЕК НА КАРТЕ
Километрах в десяти севернее города Невеля, у границы БССР и РСФСР, лежит озеро ИВАН.
Второе озеро с таким же самым именем плещется в Средней России, между Веневом и Епифанью.
Видимо, существуют имена собственные, которые равно подходят и людям и местам?
Как будто – да. Течет на Украине небольшая речка ХРИСТЯ, приток другой реки, тоже не слишком мощной, Грунь‑Ташани.
Экое милое, нежное, нежное девичье имя! Помните, у Бунина:
Христя угощает кукол на сговоре,
За степною хатой, на сухих бахчах…
Однако украинский ученый О. Стрижак, например, сомневается, чтобы гидроним Христя мог произойти от женского имени Христина. Скорее он связан со словом «хрести» – кресты. Неподалеку от Христи есть село Хрести. Оба названия, вероятно, родились из понятия о перекрестках, скрещениях дорог, речных долин, балок, овражков…
Увы: девочка Христя отпала! А два Ивана?
И с ними не просто. Названия природных водоемов – морей, озер, рек – обыкновенно очень стары. Кто скажет, что родилось раньше: имя Ивана‑озера или всем известная любовь русского народа к человеческому имени Иван? Имя‑то нерусское по корню, вывезенное из Греции, оно не всегда было приятно и мило нашим предкам. Так что прежде?
Другое дело разбросанные по всей стране ИВАН‑ГОРОДЫ. Тут обычно, порывшись в документах, находишь Ивана – человека, с которым название связано. ИВАН‑ГОРОД под Нарвой, скажем, крепость, заложенная в 1492 году, в великое княжение Ивана III, Васильевича…
Но ведь это конец XV века! А кто и когда назвал Иван‑озеро?
Какой же вывод? Нет на картах человеческих имен? Ни Иванов, ни Марий?
МИСТЕРЫ, СУДАРИ, ГОСПОДА…
Ну как нет? Вывод опрометчивый!
Беру карту Канады и вижу озеро ЧЕРЧИЛЛЬ и реку ЧЕРЧИЛЛЬ, уж это‑то имя всем нам памятно. Был такой человек, очень шумно проживший жизнь.
Смотрю на Мировой океан – замечаю остров МАВРИКИЙ, так он назван в память одного из герцогов Оранских, Морица, а точнее, его «небесного патрона»– святого Мориса, Маврикия.
Еще чаще это бывает с поселениями. Город МЕЛЬБУРН – фамилия высокородного лорда. Город СИДНЕЙ – фамилия другого лорда, премьер‑министра Англии в конце XVIII века…
Погодите, а у нас? Вот: город ВЛАДИМИР…
Оно и так, и не так. Во дни основания города, в начале XII века, он (по древним документам) получил имя ВОЛОДИМЕРЬ… В чем разница?
Она существенна. Владимир – существительное, Володимерь – отыменное прилагательное с суффиксом принадлежности на конце. Значило оно «Владимиров» (город). Это понятно: основан Владимир Владимиром Мономахом.
Русский язык обладает очень сложной морфологией. Наше личное имя по самому составу своему, по своей форме чаще всего резко отличается от наших же фамилий. Иван – явное имя, Иванов, Иваненко, Ивановский – фамилии.
У других народов может быть и не так. Был Георг Вашингтон, первый президент США. Вашингтон – тут фамилия. Был Вашингтон Ирвинг – знаменитый английский писатель. Здесь Вашингтон – имя. Есть город ВАШИНГТОН, столица США. Увидев на листе бумаги написанное отдельно слово «Вашингтон», англичанин затруднится сказать вам, что оно собою представляет.
А вы, прочтя три слова: кузнец, Кузнецов, Кузнецовка, сразу пальцем покажете – где слово, где фамилия, где название деревни, и чаще всего не ошибетесь. Вы узнаете это по типичным суффиксам имен. По их форме.
Поэтому нам труднее, чем, скажем, англичанам, беззаботно превращать, ни в чем их не изменяя, личные имена в географические и наоборот. И все же, особенно в теперешние времена, мы так иной раз поступаем.
Во дни, когда Владимир Мономах основал город на Клязьме, ему, вероятно, в голову не пришло бы назвать его просто Владимир или Володимир. Поселок, естественно, получил имя‑указатель: чей городок? Володимерь, то есть Владимиров.
Века спустя форма слова изменилась. Стало уже возможно иной раз назвать место и просто так, самим именем существительным в именительном падеже.
А в наше время мы, может быть отчасти под влиянием западных, иноязычных примеров, стали с такими названиями обращаться довольно свободно. Я полагаю, вы и без меня слыхали о совершенно исключительном случае, о русском населенном пункте с человеческим именем и отчеством. Я говорю о всем известной железнодорожной станции ЕРОФЕЙ ПАВЛОВИЧ в Читинской области, на 6693‑м километре от Москвы.
Загадочного ничего нет: имя дано станции и поселку при ней в честь и память славного путешественника XVIII века, казака Ерофея Павловича Хабарова, того же, чье имя носит город ХАБАРОВСК.
«Крестины» произошли на рубеже XIX и XX веков, когда строился Транссибирский железный путь. Столетием раньше подобное название навряд ли бы закрепилось, даже если и было бы дано. А теперь появились новые средства для такого насильственного закрепления. Сегодня название придумали путейцы, завтра его по приказу свыше занесли в перечень новых станций, послезавтра всюду пошли письма с этим именем на штемпелях… Потом оно появилось в газетах, замелькало на багажных накладных, в ведомственной переписке, во множестве справочников, на тысячах официальных бумаг… Как же ему было не утвердиться, даже вопреки всем привычкам и обычаям чисто русской топонимии?
И все же посмотрите: укрепилось, но – как исключение. Живет. Но образцом и типом для других географических имен так и не стало.
Есть у нас город, названный в честь путешественника Пржевальского, так он зовется ПРЖЕВАЛЬСК, а не Николай Михайлович. На карте полярного океана вы найдете остров ИСАЧЕНКО – в честь академика‑микробиолога, – так ведь не Борис Лаврентьевич. У Владивостока есть поселок ПОСЬЕТ – был такой достойный памяти адмирал. Но и тут – Посьет, а не Константин Николаевич.
Как ни приятно нам это добродушное, чуть‑чуть запанибратское имя станции, оно осталось единственным на всей карте нашей страны топонимическим курьезом. Редкостью.
А вот простые отфамильные названия распространились после Октября достаточно широко. Город КАЛИНИН, город КИРОВ, город КУЙБЫШЕВ…
Иногда в прессе поднимается спор: резонно ли вливать новое вино в старые мехи – города и веси, возникшие в XII, XIII, XIV веках, заново называть именами героев века XX?
Я думаю, спор неразумен по поводу всего того, что уже было сделано в первые десятилетия после революции. В топонимике есть свое право давности: имя, прожившее полвека, вполне приравнивается в сознании народа к тому, которое существует пять веков. Еще раз распереименовывать такие города и села явно недопустимо.
А вот в дальнейшем со всяческими переименованиями следовало бы поступать как можно деликатнее и осторожнее.
Менять названия мест можно только в исключительных случаях, если точно установлено, что старое имя, так сказать, общественно‑равнодушно, что с ним не связано никаких прочих исторических памяток, что оно невыразительно, плоско, незначимо. Мы столько закладываем и строим новых городов, поселков, станций, их вполне хватит для сотен воистину созвучных нашей эпохе новых горделивых имен.
Во‑вторых, нельзя забывать вот чего. Создавать на карте страны топонимические мемориальные доски можно только в тех случаях, когда речь идет о людях поистине всенародной и вечной славы, о великих людях и великих событиях.
Когда народ твердо знает, что, сколько бы ни прошло десятилетий и столетий, имя этого человека будет по‑прежнему восприниматься с тем же благоговением и восторгом, с каким воспринимает его сам народ сейчас, – он охотно врежет его в великую мраморную доску географической карты, придав его городу, столице, площади, проезду.
Любой новорожденный город можно сегодня назвать именем Юрия Гагарина, на всей земле не найдется ни одного несогласного. Еще бы: можно поручиться – сколько бы ни прошло веков, имя его не изгладится из памяти человечества, как не изглаживаются из нее имена Колумба, Галилея, Ньютона. Нет, собственно, даже надобности закреплять его в топониме: оно сохранится и без того, само по себе. Но потому‑то и приличествует ему остаться и на карте.
Ошибается тот, кто думает, что славу человека можно искусственно законсервировать топонимическим путем. Она не померкнет в имени места лишь тогда, когда и без него пребудет нетленной.
Помните стихотворение Бунина:
Курган разрыт. В тяжелом саркофаге
Он спит, как страж. Железный меч в руке.
Поют над ним узорной вязью саги,
Беззвучные, на звучном языке.
Но лик сокрыт – опущено забрало.
Но плащ истлел на ржавленной броне.
Был воин, вождь, но имя Смерть украла
И унесла на черном скакуне.
Такие безымянные останки славы печальны. И все же, на мой взгляд, еще грустнее, когда натыкаешься на памятник, сохранивший только одно имя, но утративший самую душу свою – воспоминание о личности.
В 1944 году в Бухаресте мне довелось побывать на ШОССЕ КИСЕЛЕФФ, довольно красивой улице. Название заинтриговало меня: русское имя в Румынии! Но никто из румын не смог объяснить мне, кем он был, увековеченный в топониме человек. «Какой‑то генерал, кажется…»– отвечали мне.
Потом я дознался. Да, был такой николаевский генерал, граф, министр, Павел Дмитриевич Киселев. Он заслужил себе уважение не только дома, но и в полуосвобожденных тогда от турок Молдавии и Валахии. И в его честь была наречена широкая улица от площади Виктории до улицы Поповича.
Горькое чувство шевельнулось во мне, когда я стоял там под зелеными акациями. Смерти в данном случае не удалось «украсть имя». Но всю остальную память о человеке она «унесла на черном скакуне». А почему? С топонимической памятью шутки плохи: она по‑своему мстит тому, кто ее недостоин…
Я отвлекся. Мне сейчас придется вернуться к очень важному разделу в топонимике любой страны и народа и как бы вопреки сказанному поговорить как раз об отыменных названиях мест.
ИВАНОВКИ И ПЕТРОВКИ
Маленькое предупреждение. Составитель известного Этимологического словаря русского языка А. Преображенский, приводя в своем словаре примеры на употребление какого‑либо слова в народе, застенчиво оговаривался:
«…Считаю своим долгом объяснить, что, м.б., слишком часто пользуюсь говором села Заулье Севского уезда Орловской губернии, где я родился и провел детство; надеюсь, снисходительный читатель простит мне это невольное пристрастие».
Столь милое проявление скромности крупного филолога позволяет и мне надеяться на такое же снисхождение. Я уже ссылался, и впредь не однажды сошлюсь, на топонимию крошечного, но очень мне дорогого клочка русской земли – бывшей Михайловской волости Великолуцкого уезда Псковской губернии.
Там, в чудесных древле обжитых местах, я жил в детстве и юности. Там каждое озерко‑глушанек, каждая деревнюшка знакомы и памятны мне куда больше, чем свои пять пальцев (не знаю, как вы, а я эти «мои пальцы» представляю себе довольно смутно!). Ничего странного, что их имена приходят мне на ум, как только я начинаю размышлять о топонимике.
Да я в этом и не вижу ничего предосудительного. Многие свойства морской воды проявляются в любой ее пригоршне, где бы вы пригоршню ни зачерпнули. И в нашем вопросе существуют закономерности, которые можно наблюсти одинаково на Псковщине и под Ярославлем, возле Смоленска или в Подмосковье. Я не сказал – все свойства: некоторые. Я не сказал – в любом месте: почти в любом.
Мысленно я беру циркуль и втыкаю острие в ту точку Псковской губернии, которая в первой четверти века была сельцом и именовалась ЩУКИНО. Растворив циркуль на пять верст, я описываю им окружность и получаю круг площадью около 80 квадратных верст (90 квадратных километров). Я вспоминаю названия селений, разбросанных по этому кругу. Мне приходят на память тридцать четыре имени, может быть одно или два я и запамятовал за полвека. Вот они:
МИХАЙЛОВ ПОГОСТ +
ПАШКОВО +
ЮДКИНО +
УЛЬЯНЦЕВО +
ЩУКИНО –+
ПЕТРЕШКИНО +
КОПАЧЕВО +
МИКУЛИНО +
МИШКОВО –+
МАРКОВО +
ЯКОЛЫДЕВО +
КРЕСЛОВО –
МИНИНО +
СИВЦЕВО –+
АЛЕКСАНДРОВО +
ЛИПОВИЦЫ–
ТОКАРЁВО –+
Б. АНТИПОВО +
УТЕХИНО –
М. АНТИПОВО +
ЛИТВИНОВО –+
АНДРОШКОВО +
ПРОКОПИНО +
ИСАКОВО +
ГОРА –
КОСЬКОВО +
СТАРОСТИНО –+
ПЫПЛИНО –+
ЖУКОВО –+
ИВАНЬКОВО +
ДАНИЛОВО +
СУББОТКИНО +
ВАСИЛЁВО +
КАРМАНОВО +
Я пометил все имена различными значками.
Крестиками обозначены те из них, которые явно и несомненно произведены из самых обычных, «календарных» православных имен.
Минусы стоят у тех топонимов, относительно которых ясно, что они ни с каким человеческим именем не связаны. Это имена описательные, они указывают на тот или другой внешний признак называемого. ГОРА – звалось помещичье имение, расположенное на возвышенном плоскогорье. ЛИПОВИЦЫ, наверное, когда‑то славились липовыми зарослями вокруг или отдельными могучими деревьями на крестьянских усадьбах, в мои дни ничего такого уже нельзя было там увидеть. УТЕХИНОМ мог назвать свою деревню ее чувствительный владелец, помещик крепостных времен. Такие сентиментальные имена были когда‑то в моде, вспомним хотя бы ОТРАДНОЕ, владение Ростовых в «Войне и мире».
Есть еще значок – и крестик и минус. Им обозначены сразу два типа имен: образованные не из церковного, православного имени человека, но либо из его бытового прозвища, либо же из того, что в древности называлось у нас «мирским» именем, – таких имен из старых документов известны сотни и тысячи. Это один тип. Второй – названия, заключающие в себе определение профессии человека.
Привести примеры?
Ну, вот деревня ПЫПЛИНО. Название значит: «Принадлежащее Пыпле». Странное слово, но в словаре Даля, настольной книге любого топонимиста, зарегистрирован глагол «пыплить»; значит он – копаться, медлить. Следовательно, пыпля – медлитель, копун; кое‑где слово это понимается и как «лентяй». Вот какому человеку обязана деревушка своим названием.
Поле к полю с Пыплином – «супольно» с ним – располагалась деревня ЖУКОВО. Несомненно, она была названа так не по жукам, которые там‑де изобиловали, а потому, что ее основателем или первожителем был какой‑нибудь чернявый землепашец, прозвищем Жук, облюбовавший себе место над небольшим рыбным озерком.
Не исключено, что таково было его старинное мирское имя. Почему я так уверен в этом? Да потому хотя бы, что русский человек, когда речь идет о букашках, не назовет место, ими богатое, Жуковом. Он скажет – ЖУЧИНОЕ, ЖУЧЬЕ… Может быть (редко) – ЖУКОВО.
Я не поручусь, но название КАРМАНОВО, вполне возможно, надо понимать как «принадлежащее Карману». Был в Москве великий князь Калита (денежный мешок), почему бы не быть на великолуцкой земле зажиточному мужику Карману?
И ЛИТВИНОВО навряд ли обязано своим именем человеку из Литвы. В Псковской губернии до революции было принято словами «литва», «литвин» клеймить озорников‑мальчишек за их несносные шалости; бранные слова эти явно остались еще от времен литовских войн. По‑видимому, один из таких шалопаев до того закрепил за собою сердитую кличку, что и будучи взрослым все слыл литвином, даже когда осел над каменистой бурливой рекой Локней и основал тут свой новый починок Литвиново…
Таких топонимов, как видите, не так уж мало, а считать отыменными одни только связанные с церковными святцами названия было бы совершенно неправильно.
Теперь – ТОКАРЕВО. Легко поверить, что в нем некогда обитал известный в округе токарь, возможно – «прялочник»… КОПАЧЕВО?.. «Копач» у Даля – «работник с заступом или мотыгою»; например, специалист‑канавщик: их было немало в дореволюционной деревне. Но, с другой стороны, по тому же Далю, слово «копач» может значить и просто «лопата», и даже «кабаний клык». Поди теперь выясни, какое значение спрятано в названии псковской деревеньки! СТАРОСТИНО: здесь даже и доказательств подбирать не надо, имя само раскрывает свое происхождение.
Строго говоря, конечно, название профессии – не личное имя и даже не прозвище. Но вот как раз в деревне ЯКОЛЫДЕВО мне вспоминается одна женщина, прирабатывавшая печением из гороховой муки серо‑зеленых пряников на патоке. В 1912 году никто не знал ее по имени, говорили: «Да Прянишница якольцевская!» Даже ее дочек звали «Прянишны девки». Имя нарицательное на лету превращалось в имя собственное, и впоследствии из него очень просто мог бы возникнуть топоним. Фамилией‑то Прянишниковы мир полон, почему бы и топониму не стать?
Вернемся теперь к тому, что у меня помечено крестиком. Смотрите: из 34 названий 21 возникло из всем известных, церковью признанных русских имен: МИХАЙЛОВ ПОГОСТ так или иначе (как – вопрос особый) связан был с неким МИХАИЛОМ; в ЮДКИНЕ когда‑то жил и чем‑то прославился некто Юдка (то есть Иуда; можно поручиться, что он был не дворянин: тот бы остался Иудой или, в крайности, стал Иудушкой). МИНИНО родилось из имени Мина, оно когда‑то фигурировало и как мужское и как женское; ПРОКОПИНО – из Прокоп, Прокофий, АНДРОШКОВО – от Андроник, Андрошко… Порой не совсем просто подобрать к названию места подходящее имя, но это потому, что мы плохо знаем сложную систему народных и древних уменьшительных от календарных имен.
Я уверен, что название КОСЬКОВО связано с мужским фамильярным именем Костько, Константин, что в деревне СУББОТКИНО жил некогда человек с именем Субботка: в старых грамотах упоминается немало мужчин Суббот.
Процент отыменных названий получается равным 60, а если считать с прозвищами и мирскими именами, так и 85. На остальные названия остается небольшая доля, да и то еще не всегда можно точно сказать, что имя тут ни при чем.
Вон слово «кресло» у Даля имеет кроме привычного нам еще пять специальных значений: и «люлька для подъема на стену штукатуров», и «рубка на палубе баржи», и «две слеги с поперечиной на телеге или санях», и какие‑то «пяла, на которых свежуют убитую скотину». Как знать, не могло ли от одного из них образоваться прозвище «Кресло» и не от прозвища ли пошел топоним КРЕСЛОВО?
Но, может быть, я придаю слишком большое значение частному случаю: в моем родном месте так, в других иначе?
На то не похоже! Историк С. Веселовский, например, изучая топонимику междуречья Оки и Волги, установил, что больше половины тамошних названий населенных мест происходят от личных имен их стародавних обитателей. Он доказывает, что к этой категории следует отнести немалое число имен мест, которые на поверхностный взгляд кажутся не имеющими ничего общего ни с человеческим именем, ни с прозвищем. Кто бы, не посвященный в тайны исторических архивов, мог сразу заподозрить, что названия подмосковных сел ПУШКИНО, ТУШИНО, ПОДУШКИНО, КРЮКОВО связаны с именами их владельцев: Григория Пушки Морхинина, Туши Квашнина, Крюка Скородумова, купца Подушки?
Добавляет кое‑что топонимист А. Попов. Он обнаруживает такие сложные случаи отыменности, которые вообще заставляют призадуматься: оказывается, иной раз вскрыть личное имя в названии деревни или поселка можно только потому, что деревня называется одновременно на двух языках. Так, например, в Карелин есть селения, которые карелы именуют ТОПОЙ‑НИЕМИ, ПИРИДОЙ‑НИЕМИ. Что они значат, нельзя понять ни из карельского, ни из русского языка. И только потому, что те же деревни русские соседи называют СТЕПАНОВ, СПИРИДОНОВ НАВОЛОК, дело проясняется. Так, Топой, Пиридой в карельском произношении зазвучали чуждые финнам русские имена Степан и Спиридон…
Очевидно, отыменные топонимы – закономерность.
ГОРЫИ ДОЛЫ
То, о чем я до сих пор говорил, касалось лишь одной, сравнительно небольшой, хотя и важнейшей, части предметов топонимического называния: того, что среди безграничной природы создано человеком.
Естественно, что деревни, поселки, города большие и малые, по крайней мере в значительной части своей, носят людские имена.
Но достаточно хотя бы раз пролететь на самолете незначительное расстояние над нашей страной (нашей в особенности!), и вы выходите из машины пораженный: в безграничном море созданного природой сотворенное человеком, при всей грандиозности масштабов нашего века, совершенно теряется.
На тысячи километров тянутся нескончаемые леса. На сотни – дикие горные кряжи. На сотни и сотни – необитаемые пространства пустынь. И людское на фоне природного начинает вам представляться чем‑то вроде слабеньких слоев лишайника, кое‑где прилепившегося к поверхности гигантского горного кряжа.
Но хотя в природе еще много необжитого, нетронутого, неиспользованного, – неназванного в ней же несколько меньше. В том числе не названного человечьими именами.
А в то же время стоит только от имен населенных пунктов обратиться к названиям урочищ – гор, утесов, рек, озер, болотистых пространств, – как топонимическая картина резко меняется.
Позволю себе вернуться к тому же названному мною девяностокилометровому кругу великолуцкой земли. Разумеется, мне помнится, в нем несравненно меньше имен, относящихся к природным объектам, нежели тех, которые даны селениям. И тем не менее ясно: тут соотношение разрядов будет совсем другим. Чтобы припомнить и для этих предметов «человеческое имя», приходится отчаянно напрягать память. Зато названий иных типов сколько угодно.
Вот река ЛОКНЯ. Вот ее приток, речка ДРЕГОШЬ… Озерко ГЛУШАНЁК, маленькое окошко чистой воды среди зыбкого мохового болота. Горка МОЛОТОВКА. Обширное пустое полевое пространство вдоль старого большака – КОРМЫ…
Некоторые из названий очень легко раскрывают свой смысл и свои связи с другими словами. Глушаньками на Псковщине вообще называются все глубокие, расположенные среди трясин озера‑окна, остатки зарастающих некогда более значительных водоемов. Данный глушанек как бы только‑только превратил свое нарицательное наименование в имя собственное. Говорят: «Поправей Якольцева – озерко Сорокинское; полевей – другое, малое, Глушанек…» – уже не слово, а имя.
Широкое полевое раздолье Кормы называлось так потому, что тут лет сто назад, когда по большим дорогам страны в столицу гоняли гоном гурты скота, были отведены участки для отдыха и подкормки стад. Унавоженные проходившими животными земли еще в двадцатых годах нашего столетия отличались особым плодородием. Болото ТРОСТА для прилегающих деревень имя собственное, соседняя трясина носит название КЛЮКОВНИКИ. Но в других местах вы можете услышать, как тем же словом «троста» вам назовут любую густую мелкую заросль по влажному месту, болотную чащу, состоящую из черной ольхи, различных лоз, камыша, тростника, осоки и тому подобных растений. Там «троста» выступает в качестве имени нарицательного. То же и с «клюковниками»…
Рядом вам попадутся наименования, раскрыть которые нелегко, может быть, даже и невозможно. Нет смысла сейчас заниматься ими: в книге мы будем иметь случай поговорить о подобных казусах вдосталь. Приведу для ясности лишь один пример.
Река ЛОКНЯ, приток Ловати, – откуда взялось это имя?
Были попытки объяснить его при помощи финских языков, тем более что для целого ряда речных названий (река ЛОКСА в Эстонии, река ЛОКЧИМ в Коми АССР) такое объяснение является, по‑видимому, единственным. Имя реки ЛУГИ, текущей в этом же озерном крае страны, М. Фасмер толкует как связанное с финским «лаукааниоки» – лососья река. Но Лаукаан и Локня тоже дают достаточно тесные созвучия. Беда в том, что созвучие, увы, далеко не всегда свидетельствует о родстве слов.
Были сделаны предположения о связи нашего названия с литовским языком. Польский языковед К. Буга допускал тут общее с литовским «лукна» – болотистое место. Тоже ведь звучит убедительно: Локня в нижнем течении и на самом деле болотистая (в верхнем – быстрая и каменистая, форелевая) река.
Но тут ввязывается в дело одно обстоятельство. Псковская Локня не единственная в нашей стране носит такое имя. Есть, по сообщению О. Стрижака, несколько рек – его носительниц – на Украине. ЛОКНЯ – приток реки Сулы, воспетой в «Слове о полку Игореве», – течет в Харьковской области.
Так далеко на юг финские влияния никогда не могли простираться. Трудно допустить тут и литовское воздействие, хотя оно и более вероятно.
Поэтому ряд ученых (в том числе и О. Стрижак) пытается найти чисто славянское объяснение гидрониму. Стрижак связывает его со старославянским «локы» – дождь, с сербскохорватским «локва» – лужа, болото, и это кажется соблазнительным, раз там, на юге, текут несколько Локонь.
Однако названий близких достаточно и в моих родных местах: сама Локня вытекает из озера ЛОКНО, ЛОКНОВО, ЛОКНОВАТО – так по‑разному значится оно в разных картах. Есть в тех же местах и меньшая речка, ЛОКНИЦА. И пока что приходится сказать, что решительно убедительного, бесповоротного ответа на вопрос: «Что значит и откуда взялось это имя?» – дать нельзя.
Вы разочарованы? Должен предупредить заранее: таким случаям в топонимике счета нет, и, вероятно, гораздо чаще серьезный топонимист может ответить вопрошающему любителю «не знаю», нежели открыть тайну географического имени.
Так или иначе, приведенные мною только что имена не выражают никакого отношения места к человеку, не говорят об их принадлежности или связях с ним. Они построены по большей части на тех приметах и признаках, которые люди разглядели в самих называемых предметах.
По большей части не значит – всегда. Можно указать немало таких названий урочищ, в которых участвует и имя человека. Случается, чаще всего в новых, недавно родившихся топонимах, оно лежит на поверхности, видно простым глазом: ПОПОВА ГОРА, ПУСТОШЬ СТЕПАНЦЕВО, ТИМОШКИН РОДНИК. В именах давно сложившихся оно иной раз бывает как бы спрятано от невооруженного ока, может быть высвечено только рентгеном научного анализа. Заподозрите ли вы в имени пустоши СТЕХНОВО (она числилась при том имении Гора в Псковской области, которое я упоминал), что оно означает «пустошь Степаново»? А ведь Стехно – старинное уменьшительное от Степан.
Во всем этом удивительного и неожиданного нет. Чем дальше шла человеческая история, чем больше развивались цивилизации, чем решительнее люди врывались в природу, тем уверенней и каждый отдельный человек начинал признавать ее части своими. На никому не принадлежавшие еще недавно овражки, луговины, лесные поляны все шире и шире распространялось право собственности. «Государыня пустыня» превращалась в сложную чересполосицу моих и твоих, наших и ваших, его и их частных владений. Урочища превращались в угодья. И тот, кто первый садился на этот «запрокид», на тот пустой «водобег», на холмы и долы, у озер и рек, либо прикреплял к ним свое собственное имя (не всегда он сам, нередко соседи‑поселенцы), либо же самовластно и самочинно окрещивал их любым ему понравившимся названием.
«Се яз, Крысалко Щукин сын Попов, вдал в дар деверю сестры моея Ивашке Дергунову пустоши мои и покосы и орамые земли по речке по ГРИДИЦЕ и по НАСВЕ, от ПЕТИНОИ ГОРЫпо праву берегу вверх до великого камня; под тем камнем в земле на три четверти уголье и береста и кирпич битый закапаны. И от того камня по ручью по ЗВЯГИНЦУ до горелой сосны, и через враг на БАРСУЧЬИ ЯМЫи дале по живому урочищу, покуда топор ходил и коса ходила. И вдал я ему те пустоши со всем, что к ним потягло, и с путики, и с перевеслища, и с рыбьи ловли, и с бобровые гоны…»
Мир, вчера еще дикий, чрезвычайно просто и незаметно превращается в мир человеческий.
«…Я спросил у (Юры) Неверина, как следует называть место, где мы находимся.
– ЮРИН ТОЧОК, – ответил он, а потом, заметив мой недоверчивый взгляд, добавил: – Ну да! А чему вы удивляетесь? В прошлом году это место никак не называлось, было просто безымянным урочищем. А нынче, когда сделали для меня вот этот балаган, стали называть его „ЮРИНЫМ БАЛАГАНОМ“. Но дело‑то ведь не в балагане, а в тетеревином точке, ради которого я здесь и поселился. Вот и появилась эта новая точка на карте – Юрин Точок.
Александр Васильевич усмехнулся:
– Вот ведь как география‑то делается!»
…Да, в малых масштабах если не география, то топонимия, сложная система географических названий, может делаться и так, как в приведенном мною отрывке из книги Гер. Успенского «По заповедным дебрям».
Надо сказать, что пересказанная сценка имеет продолжение:
«Александр Васильевич… спросил меня:
– А знаете, почему эта вот балка называется „ТОРГОВОЙ“?
– Разумеется, не знаю.
– Да потому, что лет сорок назад тут один черкес своего коня кому‑то продал…»
Бывает и так вот. Хотя в само имя Торговая уже включено нечто от человека, тут больше все же от признака, заложенного в истории самого объекта.
В. Арсеньев поведал миру о дальневосточной долине, носящей название СТЕКЛЯННАЯ ПАДЬ. Она получила его не потому, что какой‑нибудь катаклизм превратил ее склоны в вулканическое стекло, не по цвету и структуре почвы, а потому, что много лет назад в совершенно глухом тогда месте Приморья какой‑то лесник, счастливчик и хитроумец, вставил в окошечко своей фанзы вместо рыбьего пузыря или слюды, которые красовались во всех соседних избушках охотников и сборщиков женьшеня, где‑то им случайно подобранный осколок стекла.