У коллекционера «зоонимов» и «ботанимов», если назвать так для краткости фаунистические и флористические топонимы, найдутся и другие преграды на пути.
В русской топонимике встречается довольно много имен мест, которые представляют собою ни в чем не измененные именительные падежи существительных, означающих то или другое растение или животное.
Вот БЕРЕЗА – речка в Смоленской области, приток Межи. Вот БЕРЕЗА КАРТУЗСКАЯ – населенный пункт в БССР, на реке Ясельде. И БЕРЕЗА – село на Черниговщине. И еще БЕРЕЗА в Курской области, на реке Свапе и ручье БЕРЕЗЕ…
Вот старинное название города Шлиссельбурга (ныне Петрокрепость) – ОРЕШЕК.
Вот две реки на Украине с одним именем «Липа» – ГНИЛАЯ ЛИПА и ЗОЛОТАЯ ЛИПА. И еще две реки – СОСНЫ, ТИХАЯ и БЫСТРАЯ, притоки Дона.
Рядом с этим мы можем указать и такие же «звериные» имена: река БОБР, река ТЕТЕРЕВ, на которой стоит Житомир, река МЕДВЕДИЦА между Доном и Волгой, и другая МЕДВЕДИЦА – в Калининской области, и река ВЕПРЬ (правда, она течет в Польше), и местечко ВЕПРИК, как будто названное тем же словом, что означает маленького кабанчика, на Полтавщине. Есть село МЕДВЕДЬ – между Новгородом и Лугой, есть ЛЕБЕДЬ – населенный пункт, ЛАСТОЧКА – источник, ЛИСИЦА – река, ОРЕЛ – город… Я мог бы без труда набрать ничуть не меньший второй такой список, закончив его, смеха ради, рекой МОКРОЙ БУЙВОЛОЙ.
На первый взгляд какое же это препятствие? Если может то или другое место быть названо существительным, обозначающим «предмет», – село БОР, поселок ОВИНИЩЕ, река ЛУЖА, – почему бы им не носить в качестве имен и названия животных или растений?
Ученые‑топонимисты возражают против столь простого умозаключения. Они утверждают, что славянским языкам, и русскому в частности, не свойственно такое упрощенное, бессуффиксное именотворчество.
Русский человек, желая указать, что та или другая речка течет по хвойным, сосновым борам, назовет ее СОСНОВКОЙ, СОСНОВОЙ, но навряд ли Сосной: ведь это значило бы, что он считает деревом самую реку.
Точно так же реку, изобилующую бобрами, он наверняка определил бы как БОБРОВУЮ, но не как Бобр.
Анализируя все‑таки существующие на карте и в натуре имена именно такого рода (сколько ни отрицай, а Бобр, и Тетерев, и Береза существуют!), языковеды и топонимисты высказывают всяческие сомнения в том, что они значат и всегда значили именно то, что мы сейчас в них готовы видеть.
Рядом с рекой Сосна они указывают на реку ТОСНА и реку ЦНА и задают вопрос: а не есть ли все эти имена – позднейшие искажения какого‑то иного, возможно русского и славянского, а может быть и иноязычного, древнего имени?
Может быть, уже наши далекие предки уподобили непонятное для них имя своему, отлично знакомому и понятному слову «сосна», и предоставили нам, их потомкам, выкарабкиваться как нам заблагорассудится из этой путаницы?
Реки, носящие название «Береза», как будто бы не должны были смущать нас своим именем. Про одну из них, смоленскую, можно даже прочитать в справочниках, что «чистые березовые насаждения имеются в бассейне реки Березы». Кажется, что еще нужно? Но в то же время другие географические имена, включающие ту же основу – река БЕРЕЗИНА, остров БЕРЕЗАНЬ, внушают нам большую осторожность. Есть все основания думать, что между ними и деревом березой нет ничего общего. Ищут их родство с древнегреческим названием Днепра – БОРИСФЕН (Березина – приток Днепра, с турецким БЮРЮ‑УЗЕНЬ‑АДА (остров волчьей реки), и хотя и тут твердых решений нет, связь между Березами и березой колеблется.
И две украинские Липы заставляют задуматься: слишком близко от них течет река СТРИПА. О чем говорит это единообразие формы? О липе ли дереве думали те, кто называл реку?
Топонимист В. Никонов пишет про реку Тетерев:
«Наивно связывают по звуковому сходству с наименованием птицы… Это скорее всего переосмысление древнего названия… в славянских языках топонимы по наименованиям птиц, животных, растений требовали суффикса…»
Впрочем, уже относительно реки Бобр он склонен согласиться со связью между речным именем и нарицательным «бобр» в славянских и других индоевропейских языках (у него лишь «затрудняет решение форма без суффикса…»). А реки Вепрь, Веприк и польский Вепрь – ВЕПШ вынуждают к признанию возможности, что их имена «связаны с культом вепря, кабана, которому посвящалась река»…
Какой же можно сделать общий вывод? Вывод один – крайняя деликатность, всемерная осторожность при занесении подобных имен, как бессуффиксных, так и оснащенных сложной системой суффиксов, в списки зоологических и ботанических топонимов. Мало, чтобы название звуковым своим составом напоминало то или другое слово. Необходимо внимательнейшим образом исследовать и его морфологический состав, подумать о том, насколько мыслимо превращение именно его в имя места. И очень часто придется признать, что, даже если какая‑то отдаленная связь между данным названием и близким к нему словом и намечается, больше шансов, что до того, как стать топонимом, оно успело или побывать антропонимом – человеческим именем или прозвищем, или пройти какую‑либо другую «промежуточную стадию».
Вот, скажем, есть в Витебской области железнодорожная станция БЫЧИХА. Формально ее можно отнести к «животным именам»: бычиха же – самка быка. Да, но никогда ни один русский человек не называл их этим словом. Они от века именуются коровами. И если тут нет каких‑либо иных объяснений, придется признать, что, всего вероятнее, за топонимом лежит прозвище Бычиха и что эта Бычиха была женой или вдовой некоего мужчины, именовавшегося Бык. Таких людей было всегда множество в русском народе, недаром так распространена у нас фамилия Быковых.
То же самое можно сказать про многие топонимы, про населенный пункт БАКЛАНИХУ, про поселок ВЫДРИХУ и бесчисленное множество других сходных имен.
Топоним Бакланиха, можно поручиться, вообще, вероятно, не имеет отношения к птице баклану. Слово «баклан», известное во многих русских народных говорах, означает «чурбан», «чурка», а в переносном смысле – «голован», «человек большеголовый». И девяносто шансов из ста, что эпонимом этого населенного пункта (лицом или предметом, по которому он назван) была не самка баклана, а какая‑нибудь матерая охотницкая или казачья вдова Бакланиха.
Все то, что я до сих пор сказал, относилось только к русским топонимам этих двух категорий, и то далеко не ко всем.
Во‑первых, если правило о непременной «суффиксальности» имен мест и справедливо, то только для достаточно древних времен. Ближе к нашим дням русский человек ничуть и никак не смущается, давая поселку или урочищу морфологически никак не обработанное «зверское» или «древесное» имя.
Мыс СЕРАЯ ЛОШАДЬ на Финском заливе, километрах в шестидесяти от Ленинграда, безусловно, возвеличивает в своем имени какую‑то «серую лошадь». По усмотренному ли кем‑либо сходству очертаний, по тому или другому не отмеченному историей реальному происшествию – мы не знаем.
Село БЕЛЫЙ PACT в Московской области, несомненно, названо так по растению расту. Вот только не очень ясно, какое именно растение носило у нас в народе это имя. По Далю – «примула верис, баранчики, коровьи слезы, вороньи глаза, медунка, а также Аристолохиа ротунда или кирказон». Но трудно думать, чтобы и это имя послужило предварительно человеческим прозвищем или было как‑либо переосмыслено.
Нельзя сомневаться в способе изобретения топонима мыс ОРАНГУТАНГ на Беринговом море, способ – книжный, и название животного введено в имя места, конечно, в своем основном значении. И даже с характерной для XIX века ошибкой написания: обезьяна зовется не «орангутанг», а «оранг‑утан».[7]
Во‑вторых, великое множество имен, в которых основа – название растения или животного – осложнена различными «аффиксами», тоже не допускает никакого или почти никакого разумного сомнения в своем происхождении.
Это тем более бесспорно, что целый ряд и растений и живых существ являются излюбленными эпонимами для географических мест у разных народов и на множестве языков (понятно, и те и другие меняются в зависимости от флоры и фауны своих стран). Немыслимо обнаружить деревню КЛЮКВИНО в Индии, даже если бы слово и можно было перевести на индийские языки. Не встретите вы ни ВЕРБЛЮЖЬЕЙ ШЕИ – пролива на Новой Земле, ни БАОБАБОВКИ в нашем Заполярье. А вот имена, построенные на слове «липа», на разных языках живут во всех странах Европы, где растет и пользуется любовью это великолепное дерево.
ЛИНДЕСНЕС – мыс в Норвегии и ЛИЕПАЯ (липовая) – город в Латвии. ЛАКУЛЬ ТЭИ (липовое озеро) – район в Бухаресте и ЛИПКИ – несколько кварталов в Киеве. ЛИПЕЦК в Воронежской области и ЛЕЙПЦИГ – древний славянский Липецк в Саксонии, в ГДР. ЛИНДАУ (липовая долина) в Германии и просто ЛИПОВАЯ ДОЛИНА в Сумской области. ЛИНДЕНБЕРГ (липовая гора) в Баварии и просто ЛИПОВЫЕ ГОРЫ– возвышенность возле города Луга в Ленинградской области…
Нет, тут уж сомнений не остается никаких: все это «липовое» в самом прямом и не в каком‑нибудь переносном, метафорическом смысле.
Я так долго распространялся по поводу трудностей и возможных ошибок при сборе того, что было условно названо «зоонимами» и «ботанимами», потому, что неопытные топонимисты часто спотыкаются о них.
Мне было нужно показать, что, с одной стороны, нельзя пленяться кажущейся бесспорностью «фаунистических» и «флористических» объяснений названиям мест, но что и, с другой стороны, не приходится отвергать простой вещи: очень многие топонимы действительно построены на словах этих категорий.
Пожалуй, следует припугнуть вас еще одним. Нередко можно напасть на имя, как будто совершенно бесспорное по своей «звериной» или «древесной» основе, и ошибиться. Один такой случай я вам уже продемонстрировал: с Бакланихой, которая оказалась отнюдь не птицей.
Теперь обратите внимание на целый ряд гидронимов, названий рек, построенных на основе «дуб». ДУБНА, ДУБИССА могут послужить их примерами. Так вот: имя реки Дубна в Московской области современные топонимисты соглашаются признать происходящим от русского корня «дуб», означающего породу дерева. Дубна, вероятно, «река, текущая по дубнякам». Но название реки Дубиссы, текущей в Литве, они связывают уже с балтийской основой «дубус» – углубленный. И даже вторая ДУБНА, приток Западной Двины, тоже, вполне возможно, должна быть объясняема как носящая отнюдь не русское по происхождению название.
Город ДУБОВКА в Волгоградской области, вероятно, назван как крепостца, построенная среди дубового леса. А город ДУБОССАРЫв Молдавии своим именем обязан особым крупным рыбачьим лодкам, которые в Молдавии и Румынии называются дубасами, и еще большой вопрос, происходит ли название от славянского «дуб» или же из турецкого «томбаз» – понтон, плашкоут.
Подобного рода примеры нетрудно подобрать и для «зоологических» названий. В Карельской АССР есть река СОРОКА и на ней город СОРОКА, в конце тридцатых годов переименованный в БЕЛОМОРСК. Проще всего было бы счесть гидроним «птичьим», так сказать, родственным прустовскому лесу ШАНТПИ (поющих сорок). На деле же имя – русская переработка карельского СААРИ‑ЙОКИ (речка с островами). Ничего «птичьего» тут и в помине нет.
Очень далеко от Карелии, в Бессарабии, имеется город СОРОКИ на Днестре. Ну, уж эти‑то сороки – пернатые?
И снова промах. До XVIII столетия поселок именовался на картах САРАКИ, от молдавского «сарак» – бедолага, сирота. По преданию, жители тех мест жестоко страдали от турецкого гнета и чувствовали себя воистину «сараками»…
Я предоставляю вам полную возможность дознаваться до происхождения названий реки СОРОКИ, притока Самары в Заволжье, и населенного пункта СОРОКА в Винницкой области. Не исключено, что они‑то окажутся, наконец, принадлежащими к животному миру…
ИМЕНУЕТ «ГОМО ФАБЕР»
Человек – это работа. Человек – это труд. Там, где нет труда, там нет и ничего человеческого.
Язык творит в первую очередь «гомо фабер» – человек‑мастеровой.
Претендуют на языкотворчество многие. Иногда за это берутся люди словесного искусства, литераторы. Кое‑что им удается сделать, но их взносы в общую кассу языка – капля в море. Загляните в любой словарь, и вы легко увидите, какое ничтожное место занимают в нем всевозможные изобретения поэтов и писателей, ораторов и краснобаев: от «фактэн» – слова с греческим окончанием, сказанного Цицероном в шутку, до «летобы» и «летавицы» очень способного мастера словесных фокусов Велемира Хлебникова, до «леевы» Маяковского и «эдемных грэзерок» Игоря Северянина. Рядом с «грубыми», но в труде рожденными обычными рабочими словами все они дают малый процент словаря. Рядом с «сохами» и «пряслицами» древности. Рядом с «домницами», впервые задутыми задолго до расцвета Киевской Руси и доныне живущими в слове «домна», «доменная печь». Рядом с «тракторами», «грейдерами», «лазерами», «квазарами» наших дней, рожденными на заводских конвейерах, в лабораториях ученых, в великом общечеловеческом труде по освоению природы.
Творит язык, за языком ухаживает, растит его, совершенствует гомо фабер.
Земля, на которой мы живем, в первую очередь его поле деятельности. Ему надо отличать реку от реки, поле от поля, гору от горы; надо регистрировать великие города и малые поселки. Потому что это он – строитель и рудокоп, мореплаватель и космонавт, химик и физик. Он – пахарь и охотник, оружейник и домашняя хозяйка, слесарь и токарь, огородник и садовод. Он – человек по преимуществу.
Так, значит, можно, даже не сводя земные имена в длинные списки, не вглядываясь в географические карты, заранее, «из головы» выдвинуть утверждение, что в ряду названий географических мест должно быть очень много таких, которые и говорят об этих местах как о поле деятельности человека‑мастерового.
Можно теоретически наперед предсказать, что на земле найдется множество мест, названных по тем ископаемым богатствам, которые этот мастеровой в ней обнаружил.
Можно предугадать, что другие места должны быть названы по тем сокровищам, которые земля‑мать рассыпала по своему лону как бы нарочито на потребу своему будущему хозяину и повелителю – человеку.
Рядом с топонимами, в которых звучат слова, описывающие работу добывающей, горнорудной, роющейся в земных недрах промышленности, должны найтись и такие, которые посвящены добыче богатств на поверхности планеты. Рядом с именем АЛДАН (река золота), измышленным золотоискателями древности, должны звучать и СОБОЛИНЫЕ ПАДИ охотника, и ДОЛГИЕ НИВЫземледельца. Бок о бок с ДЕМИРТАУ (железной горой) непременно найдутся и РЫБИНСК (город рыбаков), и ЧАКО – область в Южной Америке (место для охоты), и РЫРКАРПИЙ – село на Чукотке (моржовое лежбище).
Вот сейчас я и хочу проглядеть, пусть неполный и достаточно случайный, перечень только тех топонимов мира, у которых есть иногда точные, иной раз лишь приблизительные объяснения и которые попадают, так сказать, в эти рубрики.
В ЦАРСТВЕ ГНОМОВ
«Гномы – духи, живущие в недрах земли и гор и охраняющие подземные сокровища…» – так записано в энциклопедии. Говорят, их выдумал алхимик Парацельс[8]. Уже в его время люди вторгались в царство гномов. Гномы охраняли свои богатства. Людям было непривычно и жутко в глубоких рудниках. Всюду их подстерегали тайны и опасности. Они‑то и получили образ и имя гномов.
Некоторые гномы обладали даже собственными именами. Был гном Кобольд, много позже ученые назвали его именем металл кобальт. Был гном Купферниккель. Несколько столетий спустя химики в его честь окрестили металл никель. Люди науки не избегают порою причудливой шутливости и в серьезных своих делах!
Прошли века. Гномы остались только в сказках. Но люди все смелее, вопреки всяким опасностям, внедрялись в кору старой земли в погоне за ее древними сокровищами. Они заменили гномов собою.
А на поверхности земли они теперь расставляли, как указатели на свою работу, географические имена – свидетели человеческой деятельности.
Едва ли не самой древней и самой сильной приманкой для человека изо всех ископаемых пород была поваренная соль. Географическая карта усыпана именами, ее прославляющими.
Некоторые из них, так сказать, сами бросаются в глаза каждому из нас.
Деревни СОЛИ БОЛЬШИЕ и СОЛИ МАЛЫЕ в Ярославской области, в часе езды от областного центра… В той же Ярославской области есть и еще одна деревня: СОЛЬ ГОРЬКАЯ. Может быть, это воспоминание о горьких, «бессольных» крепостных временах? Помните тургеневское: «А мы ее (похлебку) и – несоленую»?
Нет, не то! Неподалеку оттуда имеется деревня ВАРНИЦЫ, что уже точно доказывает, что в тех местах не продавали, не ели – добывали, варили соль. Да так оно и есть: деревни стоят над соляными источниками.
Есть там населенный пункт УСОЛЬЕ на реке Нерли. Есть довольно значительная речка СОЛОНИЦА… Кто знает, может быть, давняя зажиточность этой российской местности и пошла от древних соляных промыслов: без золота проживешь, а без соли – ноги протянешь…
СОЛИГАЛИЧ костромской уже в XIV веке славился соляными промыслами. СОЛЬВЫЧЕГОДСК (или по‑старинному СОЛЬ ВЫЧЕГОДСКАЯ, по реке Вычегде, в нынешней Архангельской области, до XV века он именовался УСОЛЬСКОМ) находился на берегу соляного озера. Потом его сменили по удельному весу в поставках соли на всю Русь СОЛИ КАМСКИЕ, нынешний СОЛИКАМСК, затем и СОЛЬ‑ИЛЕЦК в Оренбургской области, стоящий на одном из крупнейших в мире месторождений не только вековечной поваренной, но и нужной современному человеку соли калийной.
Здесь все ясно, никаких сомнений нет… Впрочем, неверно: сомнения возможны всюду.
В свое время отмечалось, что Сольвычегодск на языке коми‑зырян носит имя СОЛЬДОР, а «дор» по‑зырянски – берег. Так которое же из имен возникло раньше? Чем не сомнение?
По‑видимому, русское, ибо Сольдор на коми означает «соленый берег», а слова со значением «соль» обычно переходят от народов с более высокой общей культурой к более отсталым. Вспомните, с каким трудом Робинзон Крузо приучал к употреблению в пищу соли Пятницу, как тот, взяв в рот щепотку незнакомого ему белого порошка, демонстративно плевался, гримасничал, полоскал рот, «как будто то была невесть какая мерзость»…
Я думаю, не вызовет недоумения и название СОЛЬЦЫ– нынешнего курорта, а до революции посада в Новгородской области. Что сомневаться, если курорт обязан своим существованием соляным источникам?
Сложнее с именами, прошедшими какую‑либо фонетическую, а порою и смысловую переработку.
Вот стоит на Донце город СЛАВЯНСК. Хорошо известно, что Екатерина II повелела так именоваться ему в связи со своими, чисто политическими конечно, симпатиями к балканским славянам и к их борьбе против господства турок. Но в то же время есть сведения, что в более далеком прошлом место звалось СОЛЕВАНСКОМ, а еще раньше и просто СОЛЕНЫМ.
Можно было бы не придать этому большого значения, однако ведь Славянск – бальнеологический курорт: даже в 1900 году 23 частных заводика вываривали там до 4–5 миллионов пудов соли… По‑видимому, старым сведениям приходится если не доверять, то во всяком случае придавать какую‑то значимость…
Сравнительно просто обстоят дела всюду, где по просторам нашей страны текут речки УСОЛКИ (их несколько в бассейнах Камы и Енисея. Есть Усолка и на Волге, в Жигулях. И везде этому имени сопутствуют соляные ключи, следы старых соляных разработок, соляные месторождения) и имеются поселения с «соляной» основой названия и префиксом «у» – УСОЛЬЯ, УСОЛЬСКИЕ (УСОЛЬЕ ЗЫРЯНСКОЕ в Пермской области, УСОЛЬЕ на Каме, УСОЛЬЕ на Волге, УСОЛЬЕ на Ангаре). Все это места, где человек когда‑то и кое‑где – очень давно в XIII–XIV столетиях – уже добывал нужнейший для его жизни минерал.
Соль – продукт совершенно интернациональный. Поэтому и «соляные» топонимы распространены не только у нас. Я не могу развернуть здесь более или менее полную, охватывающую все языки и все страны, картину распространения таких имен. Приведу только некоторые примеры.
На юге ГДР есть древний город ГАЛЛЕ. Слово «галле» необъяснимо из немецкого языка. Но древние документы донесли до нас важнейшие сведения. В 700 году место называлось еще по латыни HALLORUM. Hal – «соль» (греческое). Вспомните в химии вещества, именуемые «галогенами». В романских языках от этой основы было произведено имя «лица действующего» – «галлор» – соледобытчик, сольник. Топоним ГАЛЛОРУМ и означал «место, где обитают добывающие соль». Такую топонимическую форму римляне знали: родительный падеж множественного числа: «Чье место? Солеваров!»
Столетие спустя римский топоним подвергся изменению: в 806 году место называлось уже ГАЛЛА – соляное, соли. Теперь мы знаем его как Галле, а у древних славян оно же именовалось ДОБРЕСОЛЬ, как бы в сугубое подтверждение тому, что тут только что было сказано.
Заметим: в странах, далеко расположенных от Рима, мы обнаружили топоним, как бы «присоленный» древней аттической солью. И такой топоним не один. В Австрии разбросано их несколько. Вот два городка ГАЛЛЬ, в одном – старые солеварни, другой известен минеральными, солеными ключами.
Есть там же и городишко ГАЛЬШТАДТ, о котором в справочниках говорится, что ближайшие к нему горы содержат богатые запасы каменной соли. Неудивительно: все эти местечки находятся в пределах горной страны, именуемой уже на чисто германском языке ЗАЛЬЦКАММЕРГУТОМ – соляным уделом, соляным владением; в ней текут такие речки, как ЗАЛЬЦАХ (соленая вода), стоит город ЗАЛЬЦБУРГ (соляной замок), по‑славянски СОЛЕГРАД…
Но теперь и начинается самое сложное. Несколько восточнее Зальцкаммергута лежит старая славянская область, некогда входившая в состав той же Австрии и носившая название ГАЛИЦИИ. В Галиции существовал уже в глубокой древности город ГАЛИЧ, бывший одно время столицей ГАЛИЦКОЙ РУСИ.
Топонимисты создали для объяснения имен Галич и Галиция много различных гипотез. Их выводили и из предполагаемой славянской основы «гала» – гора, и из балтийского «гале» – конец, и, всего охотнее, но ненамного доказательнее, из названия птицы «галка», «галица»… А тут довольно естественно возникает соблазн связать эти славянские топонимы с так широко распространившейся по Западной Европе старой основой «гал» – соль.
Стоит подумать: в Галиции еще в XIX веке было известно множество минеральных источников, в том числе целая дюжина соляных, соляно‑серных и соляно‑йодовых!
Настораживает одно обстоятельство: название города Галич известно и на другом конце восточнославянского мира, далеко за Москвой, в Костромской области; костромской ГАЛИЧ никакими соляными источниками не славен. Но в то же время в той же Костромской области, километрах в 85 севернее Галича, стоит на реке Костроме город СОЛИГАЛИЧ. Вот так, и никак иначе: «Соли‑гал‑ич!»
Как видите, вопрос чрезвычайно запутывается. И вероятно, прав топонимист В. Никонов, который в своем «Кратком топонимическом словаре» с осторожностью пишет:
«Возможна общность с распространенными в Европе обозначениями центров добычи соли: именно соль могла привлечь древних славян в Заволжье. Может быть, происхождение этих названий различно, и сходство образовалось в результате их ассимиляции».
Может‑то оно может, но все‑таки напластование таких совпадений заставляет скорее искать в этом сходстве закономерность, а не случайность.
Я предоставляю вам право собирать «соляные» топонимы во всех языках мира и на всех его географических картах. Вот их‑то не может там не быть именно потому, что уже несколько тысячелетий соль всюду является спутницей цивилизации.
Недаром в Древнем Риме одна из важнейших дорог, тянувшаяся от морского побережья до Вечного города, называлась ВИА‑САЛАРИА (соляная дорога).
Недаром в Бессарабии от времен турецкого владычества осталось имя городка ТУЗЛЫ. «Туз» по‑турецки – соль, а городок был в прошлом центром солеварения.
И если известный путешественник по Азии М. Грум‑Гржимайло в книге «Путешествие в Западный Китай» описывает гору, именующуюся на одном из тамошних тюркских языков ТУЗ‑ТАУ, то мы тотчас же натыкаемся и на сообщение:
«Несколько в стороне от дороги – ломка соли…»
Туз‑Тау – соль‑гора.
Я ни в малой мере не знаток чисто китайской топонимики, но, встретившись на карте Китая с названием ЯНЬ‑СИН (город в бассейне Янцзы) и узнав, что город известен как место добычи каменной соли, я заглянул в русско‑китайский словарь и с удовольствием извлек из него, что соль по‑китайски «янь».
Впрочем, китайский язык известен сложными гроздьями своих омонимов. Я никак не хочу утверждать, что этимологизировал это название правильно. Кто может, пусть сам попробует проверить.
ЗЛАТО И БУЛАТ
Мне казалось, – а я был не так уж плохо знаком с моей топонимической картотекой, – что мне не составит труда подобрать в ней достаточное количество примеров на названия, внутри которых заложены «темы» железа, серебра, свинца, золота, той же соли и других ископаемых сокровищ, без которых с весьма давних пор невозможна жизнь человека.
Я представлял себе, что число топонимов, распределенных по этим «темам», не может оказаться совершенно одинаковым. Было заранее ясно: одни металлы и минералы – медь, железо, соль – известны человеку очень давно и очень интимно. Другие – каменный уголь, нефть, какие‑нибудь фосфаты, редкие металлы – вошли в круг его пристального внимания и живого хозяйственного интереса на протяжении одного‑двух последних веков. Наконец, третьи стали предметом бурного и алчного ажиотажа только на глазах моего поколения. Когда я был мальчишкой, широкая публика ничего не слышала ни об уране, ни о молибдене, ни о селене, вольфраме или ванадии. Химики, разумеется, знали о них уже многое. Но в газетах названия эти почти не встречались, не было слышно ни о какой международной борьбе за залежи тория или бокситов… Ведь едва‑едва осталось за плечами время, когда изделия из алюминия на рынке ценились чуть ли не дороже серебряных, да и казались предметами то ли роскоши, то ли чудачества…
Мне думалось: никак не может быть, чтобы топонимика хоть как‑нибудь отразила в себе нашу современную химию и нынешнее горное дело. Вряд ли я найду где‑либо названия УРАНОВКА, АЛЮМИНИЕВАЯ ГОРА или какой‑либо ВОЛЬФРАМШТАДТ. Но вот чем древнее та или другая горнорудная отрасль промышленности, чем длиннее срок, в течение которого человечество знает металл, минерал, добываемое в земле нужное ему вещество, тем больше должно быть в мире названий, в которых эти знания и эта потребность отразились.
Первым существенным для людей ископаемым был, конечно, камень – кремень, нефрит, из которого древний человек изготовлял себе орудия. Но нет шансов обнаружить следы древнейшей индустриальной эпохи в географических именах: за десятки и сотни тысячелетий, прошедших с разных периодов каменного века, вряд ли что из таких имен (если бы они уже и тогда давались местам людьми) могло дожить до нашего времени.
Но вот на смену камню пришел металл. Медь (а рядом с нею и бронза – сплав меди с оловом), потом железо, золото и серебро. В разное время они уступали друг другу первое место в интересах человека, но, раз открыв для себя их полезность, люди уже никогда не упускали их из поля зрения и из рук.
Но ведь границами бронзового века археологи полагают третье – первое тысячелетия до нашей эры, от тех времен до нас уже многое дошло – и в Египте и в Китае. Железный век вообще едва ли не совпадает с началом нашего летосчисления. На протяжении всего этого времени люди искали металлы, добывали их, ценили их, торговали ими… Казалось совершенно несомненным, что напряженный интерес к земным недрам должен был запечатлеться в топонимике. И что чем важнее тот или другой металл для человечества, тем многочисленнее и бесспорнее должны оказаться его «отражения» на карте стран, материков, островов всего мира…
Я совершенно случайно начал с соли, имея в виду от нее перейти к другим сокровищам земли, в частности к «булату и злату», к золоту и железу, ибо изображенный Пушкиным спор их – «„Все мое!“ – сказало Злато. „Все мое!“ – сказал Булат…» – длится достаточно долго и столь памятен всему человечеству, что можно было не сомневаться: уж они‑то врезаны в систему географических имен всего мира.
И вдруг я столкнулся с неожиданностью, полностью объяснить себе смысл и причины которой пока что еще не в состоянии. Попробуем поломать над ней головы вместе.
Вы уже видели, в какой мере пестрит карта «соляными» именами. Они разбросаны по всем странам, знакомы всем народам и всем языкам.
А вот, выбирая из достаточно обширной моей картотеки примеры к темам «золото» и «железо», я обнаружил, что их у меня очень мало.
Чтобы вовлечь вас в самую кухню моих разысканий, продемонстрирую вам, что же я нашел.
Вот «золото». Русское «золото». В моей коллекции топонимов, начинающихся на «золот‑», – 6: ЗОЛОТАРНЫЕ ГОРЫ(под Томском), ЗОЛОТАЯ (гора в Забайкалье), ЗОЛОТАЯ ЛИПА (река на Украине), ЗОЛОТОЙ КАМЕНЬ (гора в Пермской области), ЗОЛОТОЙ РОГ (название нескольких морских бухт и заливов), ЗОЛОТОНОША (река и город на Украине). И все.
К ним прилагаются такие объяснения: Золотарные горы названы по кургану, в котором было найдено много изделий из золота. Не то, что мне нужно.
Золотая гора названа по необычно золотистому цвету добываемых в ней минералов. Опять не то.