В тех диких местах стекло было невиданной роскошью и так поразило воображение соседей, что глухому таежному распадку было ими придано и сохранилось на долгие годы гордое имя Падь Стеклянная.
Опять‑таки: стекло принес сюда человек, но оно для окружающих оказалось важнее самого добытчика. Рядом лежащие долинки назывались: ДОЛИНА БОЛЬШОЙ СКАЛЫ, ТОПОЛЕВАЯ ДОЛИНА, ДОЛИНА СЕМЬИ СЯО (все эти имена звучали там тогда по‑китайски), а вот эта так и осталась Стеклянной Падью. По самому поразительному своему признаку – стеклышку в ладонь величиной.
ЧТО ЖЕ ИНТЕРЕСНЕЕ?
Мы с вами столкнулись с двумя различными и довольно резко обособленными группами топонимов. Одну составляют те, внутрь которых человек как бы закладывает сжатое, лаконичное, иногда очень яркое, иной раз сухое и просто формальное описание признаков того места, которое он называет. Другую – топонимы принадлежности.
Среди последних обозначился весьма пространный разряд таких, которые прямо и бесхитростно построены на всем известных человеческих именах, иногда личных, иногда родовых, фамильных. Город, село, деревня такого‑то.
Город ИВАНОВО. Село ПЕТРОВСКОЕ. Деревня ДУНИНА. Деревня ПАВЛОВКА. Город ПАВЛОВ ПОСАД. Поселки ГРИГОРЬЕВКА и ГРИГОРЬЕВО, ЕРМАКОВО и ЕРМИЛОВКА, деревня ОВЕРЯТА и СТЕПАНЯТА, а тут же рядом АВЕРКИЕВО и СТЕПАНОВО…
Вы проглядели перечень и, вполне возможно, подумали: «Это топонимика? А что же тут интересного? Какими неожиданностями, секретами, тайнами, загадками могут похвастать вот такие – проще простых – названия? Вероятно, их ученые просто отбрасывают: рассуждать в связи с ними нечего, все ясно и так!»
Вы ошибаетесь. Ошибаетесь, как те давние любители археологии, которые полагали, что раскопки нужны, чтобы извлекать из земли только золотые сосуды, прекрасные статуи прошлых веков, всевозможные драгоценности и редкости. Современный археолог куда больше интересуется самыми простыми, невзрачными следами давно ушедшей жизни.
Он ценит и предметы искусства, сохраненные землей, и золото, и серебро, и мраморные скульптуры.
Но для него куда важнее находимые там черепки битой глиняной посуды, обломки охотничьих снарядов, следы допотопных кострищ, ржавые гвоздики и сорокатысячелетней древности костяные рыболовные крючки. Именно их множество, их массовая совокупность позволяют ему восстановить картину бесконечно далекого человеческого прошлого. И он жадно разыскивает все эти «обыкновенности», чтобы, изучив их, сделать из своего анализа выводы, часто совершенно необычные.
Так и тут.
Среди отыменных топонимов России встречаются такие, которые построены при помощи суффиксов принадлежности «‑ов», «‑ев», «‑ин». Их очень много в северной части страны. Вернитесь к моему перечню великолуцких названий, они почти сплошь будут такими. Взгляните на карты других северных наших областей, ну хоть Ярославской: АРЕФИНО, КЛАДОВО, ВАРТАКОВО, ДАНИЛОВ, АБРАМОВО, ЧИРКОВО, ПЕРШИНО, ТУТАЕВ. Сплошные «‑ов», «‑ев», «‑ин»…
А теперь перенесите взор на более южные места, положим, на Херсонскую область: КОЧУБЕЕВКА, АЛЕКСАНДРОВКА, НОВОДМИТРИЕВКА, БЕЛЯЕВКА, ГАВРИЛОВКА, СЕРГЕЕВКА, ЕКАТЕРИНОВКА… Как по заказу! Лишь кое‑где попадаются отдельные «‑ов» и «‑ев»: ЛЬВОВ, ХРУЩЕВО, ДАВЫДОВ БРОД…
Неопытному глазу и слуху это ничего не скажет. Но не так смотрят на это явление ученые. Известный топонимист В. Никонов, например, исследовал распределение названных мною суффиксов по областям СССР и обнаружил, что если в Ивановской области на 49 процентов названий с «‑ов» приходится только 7 процентов имен на «‑ка», то в районах Тульской области соотношение обратное: на «‑ов» – процентов, а на «‑ка» – 36,5 процента. Так и в других местах. Чистая случайность, слепая причуда населения, которая ни о чем не говорит?
В. Никонов нанес свои данные на карту страны и увидел, что царство «‑ов» от царства «‑ка» отделяет четкая граница. Она проходит примерно от Брянска через Тулу и Арзамас к устью Камы. Почему именно так?
Да потому, что тут когда‑то пролегал государственный рубеж Московского царства XVI века. К северу лежали старые обжитые земли, и города и веси их носили старинные привычные названия… На «‑ов», на «‑ин»… Но именно в том веке в языке внезапно одержал победу новомодный суффикс для топонимов, это самое «‑ка». На старых пространствах он мог овладеть лишь небольшим числом названий новых поселений. А к югу от границы расселился свободно и широко, почти нацело вытеснив своих соперников.
И теперь историк, желая уточнить древние пределы московских территорий, внимательно приглядится к названиям мест: старинные «чертежи»‑карты не дают малых изгибов границ, топонимы могут исправить и дополнить их.
Встречаются отыменные названия и с более резкими и причудливыми на наш слух суффиксами. На Урале в дни войны я не без удивления обнаружил немало деревушек, имена которых оканчивались на «‑ата», «‑ята» (например, ОВЕРЯТА в Шабуническом районе возле Перми). Можно было легко понять их значение: оверята – дети, потомки Оверки, родоначальника по имени Аверкий. Таких имен на востоке европейской части РСФСР много. Чем западнее, тем их меньше, и за меридиан Москвы они уж совершенно не переходят. Но вот в Ивановской области, в бассейне речки с непонятным названием ЛАНДЕХ, обнаруживается вдруг небольшой кружок, где они просто пестрят. Их тут бок о бок около трех десятков: ФИЛЯТА, СТЕПАНЯТА, ОВЕРЯТА, еще и еще…
Если в Иране ботаники обнаружили рощицу эльдарской сосны, которая во всем мире дико растет только на Эльдарском плоскогорье, на границе Грузии и Азербайджана, они не думают, что сосна переселилась за тысячи километров чудом. Они знают: ее туда занесли люди.
Так и здесь: может быть, названия на «‑ата», «‑ята» в Ивановскую область занесли из Заволжья и Приуралья люди, переселившиеся сюда. А возможно, место имел прямо противоположный ход событий, и типичные ивановские «‑ата», «‑ята» постепенно были разнесены далеко на восток с берегов тихоструйного Ландеха. Дело историков выяснить, что это было за переселение, как и когда попали либо на Ландех из Заволжья, либо в Заволжье из нынешней Ивановской области странные топонимические чужаки.
Так или иначе топонимисты подали «сигнал». Расшифровать его падает на долю представителей смежных наук.
Можно было бы приводить здесь множество таких же примеров и наших, отечественных, и зарубежных. К сожалению, у меня нет для этого ни места, ни времени…
ВЛАСТНЫЕ, СВЯТЫЕ, БОГАТЫЕ…
В древности люди рассуждали просто и логично. Человек основал город или первый поселился на месте будущей деревни. Как же и назвать этот город и эту деревню, если не его именем? Надо их отличить от других…
Мало‑помалу на место «отличения» пришло и хвастовство властных людей. Вероятно, Владимир Мономах, назвавший город на окраине государства ВОЛОДИМЕРЬ, не просто хотел отличить его от других, но имел уже в виду и прославить свое имя. Я бы не стал клеймить его: людям всегда свойственно честолюбие, а уж в те времена оно было общим качеством властителей. Земли известного тогда мира покрылись названиями, назначением которых было напомнить об их силе, мощи, победах, мудрости. ЯРОСЛАВЛЬ – город Ярослава, ИЗЯСЛАВЛЬ – крепостца, построенная Владимиром Киевским для Изяслава и Рогнеды, МСТИСЛАВЛЬ, окрещенный в честь одного из князей Мстиславов.
Еще больше их было в античном мире, многие из них сохранились, нередко претерпев сложные изменения в звуках своих имен, и до наших дней. ГРЕНОБЛЬ – город императора Грациана, ГРАЦИАНОПОЛИС; ОРЛЕАН, названный в честь цезаря Аурелиана. Известны многие Александровы города и города, носящие имя Юлия Цезаря. Можно добавить сюда БАРСЕЛОНУ: она названа в память о семье Барку, карфагенском роде, из которого вышли Гамилькар, Ганнибал, Гасдрубал.
Можно упомянуть ГИБРАЛТАР. Имя места образовано из арабского ДЖЕБЕЛЬ АЛЬ‑ТАРИК, Тарикова гора. Тарик был полководцем арабов, впервые вторгшихся на Пиренейский полуостров. Его воины и соотечественники наименовали место счастливой высадки именем своего героя. И как ни думать теперь о подвигах завоевателей и тиранов, их топонимическое чванство приходится признать вполне естественным. Если угодно – логичным.
Но прошло несколько столетий, на Европу налег гнет средневековой фанатической религиозности. Власть церкви как бы подавила светскую власть. Человек – даже богатый, даже знатный, даже могучий – стал расцениваться как «скудельный (глиняный) сосуд». Его земные страсти, его честолюбие, его гордость одинаково осуждались и отвергались. Все это было в глазах людей того времени «от диавола». И стало совершенно недопустимым в кратковременном, тленном, грязном мире, управляемом свирепым и невежественным богом, оставлять какие бы то ни было следы мерзкой человеческой жизни.
Что такое сей мир? Юдоль скорби и греха. Что такое человек, даже самый богатый и властный? Горсть праха, готовая уйти в землю. И его имени придавать бессмертие?.. Нет уж!
Но люди жили. Но история шла. Сотни кораблей уходили за моря в далекие плавания, открывали – все чаще, год от года – новые острова, новые материки. Церковь не возражала против этого: золото из заморских стран лилось и в ее ковчеги. Но теперь каждый новый клочок земли, каждый новооткрытый пролив, залив, основанный в далеком море порт должны были именоваться только в честь людей, поправших иго соблазна. В честь святых. В честь самого христианского бога, являющегося в трех лицах. В память о событиях, описанных в евангелии, в библии, в житиях святых…
Карта мира полна такого рода названиями. Очень многие из них отыменны, только имена, заложенные в них, принадлежат, так сказать, не людям, а божеству.
САНКТ‑ВОЛЬФГАНГ в Австрии и САНКТ‑ГОТАРД в Швейцарии. САНКТ‑МИХЕЛЬ в Финляндии и САНКТ‑ИОГАНН в Трирском округе Пруссии – все города и местечки, озера и купальни, названные в честь святых Вольфганга, Готарда, Михаила, Иоганна. Само собой, назвав их святейшим именем, народ быстро забывал об их святости. Вы отлично знаете породу собак, выведенную в Альпах, у САНКТ‑БЕРНАРДСКОГО перевала. Собак уже давно зовут сенбернарами. Пес святой Бернар – неплохо, но и не слишком благоговейно!
Но давались в свое время эти имена с глубокой верой, с трепетом, в надежде, что имя преподобного заступника принесет счастье тому, кто будет жить под его эгидой.
«Санкт», «санто», «сан», «сен» – в зависимости от языка и нации – составные части имен, означающие «святой», расползлись по всем картам мира.
Особенно усердствовали в таком географическом прославлении святых католики, и самые фанатичные среди них – испанцы и португальцы.
Они просто запорошили карту мира своими благоговейными топо– и гидронимами. Я раскрываю старый «Брокгауз – Ефрон» на 369‑й странице 56‑го полутома. И начинается!
САН‑АМБРОЗИО и САН‑ФЕЛИКС – группа островков у побережья Чили. САН‑АНДРЕС ДЕ ПАЛО‑МАР – город в Каталонии. САН‑ГЕРМАН – город на Порто‑Рико. САН‑ДИЕГО ДЕ ЛОС БАНЬОС – курорт на Кубе. САН‑КРИСТОБАЛЬ ДЕ ЛОС ЛЬЯНОС – город в Мексике. САН‑МИГУЭЛЬ ДЕ САЛЬТА – Аргентина. САН‑ПАОЛО, САН‑ФЕЛИПЕ, САН‑ФЕРНАНДО, САН‑ФРАНЦИСКО – в Бразилии. Бесчисленное множество коленопреклоненных восторженных имен.
САНТ‑ЯГО – река, приток Амазонки. САНТ‑ЯГО – город на Сан‑Доминго. САНТ‑ЯГО – город на реке САНТ‑ЯГО на Кубе. САНТ‑ЯГО ДЕ ЧИЛИ. САНТ‑ЯГО ДЕЛЬ ЭСТЕРО в Аргентине…[5]Всюду и везде, куда доходили свирепые конкистадоры, куда доплывали каравеллы и галеоты жадных пиренейских мореплавателей, они благословляли новые берега именами своего обожаемого святого Иакова, святого Иосифа (Сан‑Хосе), и уж всего больше небесной владычицы, девы Марии.
Испанцы испанцами, но и в других христианских странах шла, пусть несколько менее барабанно, та же полоса.
И у нас на Руси довольно скоро начали исчезать именные, «мемориальные» наименования. Стали заменяться церковными, праздничными. АРХАНГЕЛЬСК – по собору святого Михаила Архангела. Бесчисленные НИКОЛЫи НИКОЛЬСКИ, ТРОИЦЫи ТРОИЦКИ в течение долгих времен ложились на карту страны и на само лицо ее. Правда, в православной Руси это никогда не разрасталось ни до такой множественности, ни до такой католической суесловной пышности.
Еще в XVIII веке этот способ наименования был «на полном ходу». Вице‑адмирал Питер Бредель, главнокомандующий Донской флотилией, докладывал в 1737 году Адмиралтейству, что в Азовском море он обнаружил косу, и «так как той косы на карте не положено, так и противу того места на карте ничего не подписано, а я обошел ее в день св. Виссариона, и я назвал ее тем именем КОСА ВИССАРИОНА». Рядом «паки началась коса… а я шел подле оной сего ж месяца в 7‑го числа, в день св. Федота, и назвал ее ФЕДОТОВА КОСА».
Нетрудно установить, что «крестины» происходили 6 и 7 июня 1737 года. А вот тому, кто теперь видит перед собой эти косы, но не имеет под руками докладов мужественного адмирала, нелегко догадаться, что они наименованы в честь святых, а не в память о местных жителях, рыбаках или земледельцах.
Такое украшательство и такое «богомоление» значительно меньше касались топонимики малой, названий деревень, починков, небольших селений, хуторков. Тут по‑прежнему возникали и забывались, рождались и навеки оставались названия, связанные с личными именами простых людей, основателей и первожителей поселков. Правда, теперь, читая карту, не каждый и не так‑то просто может заметить все подобные названия.
Подите узнайте в названии РАДОНЕЖ (под Москвой у Загорска; имя принадлежало древнему поселению и осталось нам едва ли не только в прозвище Сергия Радонежского, церковного и государственного деятеля XIV века), – узнайте в нем старорусское имя Радонег, его притяжательную форму. А если узнаете, не заподозрите ли вы, что и имя города ВОРОНЕЖ могло быть связано с неизвестным нам аналогичным древним личным именем Воронег? Догадайтесь сразу, что РОСТОВ – город Роста, Ростислава; что ОСТАШКОВ принадлежал или был местом жительства некоего Остатка – Евстахия; что имя сельца БЕРНОВО в Калининской области, в котором жили Вульфы, друзья Пушкина, а Левитан писал свой «Тихий омут», выросло из старорусского прозвища, а может быть, и мирского имени Верно, то есть бревно. Что такое мирское имя могло быть, свидетельствуют многие похожие на него имена: Туша (от него Тушины), Пушка (Пушкины), Полено (Поленовы). Что оно существовало, доказывается записями в писцовых книгах Новоторжского уезда: там упоминается фамилия Берновы, а ведь Берново и входило в этот самый уезд.
Точно так же и на Западе под парадным слоем христианнейших наименований жил, все время обновляясь, материк мелких «притяжательных» топонимов. И когда черный туман средневековья стал, отступая, рассеиваться, старые традиции называть места не в честь бога, а в честь людей завладели человечеством.
Правда, сначала робко. Вот город САН‑ФРАНЦИСКО. Река САН‑ФРАНЦИСКО (даже реки, их несколько) названа, безусловно, в память о святом Франциске, кротком монахе, обращавшемся в своих гимнах то к «братцу Солнышку», то к «сестрице Травке»… Можно думать, что и город – тоже?
Нет, отнюдь. Город Сан‑Франциско получил свое название тоже в память, но сэра Френсиса Дрейка, свирепого пирата, корсара ее величества королевы Англии, разбросавшего по всему западному полушарию легенды о своих жестокостях и о зарытых в землю кладах. Френсис и есть Франциско. Сэр Дрейк не решился все‑таки закрепить память о себе прямо в имени, вложенном в топоним. Он пошел обходным путем: вроде и я, вроде и не я, а мой небесный покровитель…
Даже Петр I, основывая Петербург, колебался. Не прямо и гордо Петербург, город Петра, «мой город». САНКТ‑ПЕТЕРБУРГ – город святого Петра, а значит, и мой. Так смиреннее!
Понадобились два‑три столетия, чтобы церемонии были отброшены. Многое изменилось. Место личного имени в быту цивилизованных народов заняла фамилия. Имя, как главный отличительный признак, осталось только в мире коронованных особ и их ближайших родичей.
Англичане разбросали по лицу всей земли имя Виктории – так звали королеву, отличную от других только тем, что она была редкостной долгожительницей на троне. Ее сын Эдуард VII состарился в наследных принцах и успел побыть королем каких‑нибудь девять лет (1901–1910), тогда как мама царствовала 64 года. Поищите на карте – вы найдете десятки связанных с ней имен (ВИКТОРИЯ – в Гонконге, ВИКТОРИЯ – в Британской Колумбии, ВИКТОРИЯ – водопад в Африке, ВИКТОРИЯ – африканское великое озеро, ВИКТОРИЯ – штат в Австралии, ВИКТОРИЯ – город на Сейшельских островах). Перед нами, разумеется, чистый образец почетного приживления человеческого имени к месту: Виктория‑королева не основывала, не жила, даже не бывала во множестве этих городов.
Бывало (бывает и сейчас) и иначе. Топоним РОДЕЗИЯ образован (уже не из имени – тогда была бы СЕСИЛИЯ) из фамилии Сесиля Родса, проходимца, слуги империалистов Англии, богача, сумевшего захватить огромные области на юге Африки. Город БРАЗЗАВИЛЬ в той же Африке, так сказать, посвящен графу Саворньяну де Брацца (или де Бразза), итальянцу родом, французу по подданству, который поднес чуть ли не половину Конго Французской республике. Граф Брацца и итальянец‑то был не чистокровный, скорее далматинец: в Адриатическом море есть остров БРАЧ, над славянским населением которого графы, «предки данного», когда‑то владычествовали. Оттуда они и вынесли свою фамилию, видимо славянского корня. А теперь она живет в топониме Центральной Африки.
Вот и все. Я написал эту главу со специальной целью показать читателям, как и каким образом такая простая, обыденная вещь, как топоним, построенный на «антропониме», на имени человека, оказывается весьма интересным объектом для изучения.
Вы видели, как сама форма таких топонимов может приоткрывать перед нами факты из далекой истории человечества и народов. Вы увидели, как положение человеческого (святые – тоже люди) имени в топонимике может характеризовать большие временные периоды, ибо оно, положение, меняется от века к веку. Топонимы и гидронимы остаются нелицеприятными свидетелями того, что теперь принято называть социальной психологией разных веков и разных народов.
МЕСТО И ЧИСЛО
Когда я живу в деревне, у меня образуется примерно такой адрес:
«Ленинградская область, Лужский район, дер. Голубково, Успенскому Л. В.».
Когда я переезжаю в город, адрес становится таким:
«Ленинград, Центр‑1, Красная улица, дом 41».
Там было: «деревня ГОЛУБКОВО», здесь – «дом СОРОК ОДИН».
Очевидно, слова «сорок один» можно рассматривать как своеобразный вид топонима. Они означают место, где я живу.
Можно стать на такую точку зрения, что числовое обозначение места является самым простым и самым естественным его указанием.
На Васильевском острове Ленинграда с XVIII века улицы именуются «линиями», во всяком случае, все основные улицы его центральной части, пересекающие три поперечных проспекта.
Таких линий‑улиц (строго говоря, половинок улиц: линией считается не вся улица, а только каждая из двух ее сторон; правая по ходу – четная, левая – нечетная) всего на Васильевском 32. Пять из них имеют различные собственные «определения»: БИРЖЕВАЯ ЛИНИЯ, КАДЕТСКАЯ (теперь СЪЕЗДОВСКАЯ), КОЖЕВЕННАЯ, КОСАЯ, УНИВЕРСИТЕТСКАЯ (теперь – МЕНДЕЛЕЕВСКАЯ). Двадцать семь остальных различаются только по своим номерам: ПЕРВАЯ, ВТОРАЯ, СЕДЬМАЯ, ШЕСТНАДЦАТАЯ, ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ…
Старые василеостровцы так зачастую и говорят: «Я на ВОСЬМОЙ живу», опуская ненужное слово «линия».
Названия улиц – топонимы? Тогда, безусловно, числительные «Первая», «Седьмая», «Восемнадцатая» также являются иногда самостоятельными топонимами, иногда – их составными элементами.
Можно было бы сказать – очень удобно, такие топонимы имеют немало преимуществ перед всякими другими.
Если я называю вам Лиговскую улицу, я только назвал ее и не сказал ничего больше. Если я называю Восьмую линию, вы по крайней мере знаете, что она расположена после Седьмой и перед Девятой. Это уже нечто: вы получили от меня какую‑то информацию, какие‑то более или менее точные сведения.
В дореволюционной Москве дома на улицах различались не номерами, а своей принадлежностью тому или другому хозяину. На конвертах писем писали так: «Петровка, дом Николаевых», «Якиманка, дом Грищук».
В 1888 году адрес Антона Павловича Чехова был такой: «Москва, Кудринская‑Садовая, дом Корнеева».
Разыскать по такому адресу нужного вам человека можно было лишь с помощью долгих расспросов. Почтальоны носили письма по адресатам только после того, как наизусть заучивали, где живет Корнеев, где Лидерт, где какой‑нибудь Петренко или Василевский. Легко было представить, какое количество всяких ошибок возникало из‑за такого положения вещей и как часто случалось, что «адресованные в Ладогу письма едут в Еривань», как сказал А. К. Толстой.
Стоило столь примитивные «топонимы принадлежности» заменить простыми номерами домов, как дело само собой во много раз упростилось.
Вероятно, простота соблазнила и такого любителя порядка, как Петр Великий, и то ли он сам, то ли кто‑то из его помощников и ревнителей его дела придал «зело удобную систИму» названий улицам Васильевского острова.
В те времена вряд ли где‑либо еще в мире можно было наблюдать такую сетку арифметических топонимов. Теперь при строительстве больших городов мира они расплодились основательно.
Взглянув на план Нью‑Йорка, вы увидите, что двадцатикилометровый остров Манхэттен почти во всю свою длину прорезан длиннейшими проспектами – авеню, с ПЕРВОЙ по ОДИННАДЦАТУЮ, их пересекает около сотни стрит – улиц. Есть 36‑я, есть 72‑я, есть 93‑я стрит.
Заблудиться при такой планировке города просто немыслимо. Казалось бы, чего же лучше? Казалось бы, проще простого: именно таким способом и надо бы называть, к общему удовольствию и удобству, любые заслуживающие названия места… С самой глубокой древности!
Но вдумайтесь как следует в положение вещей. Линии Васильевского острова имело смысл называть номерами только потому, что их было много одинаковых. Все они тянулись с юга на север, все вначале были еще не застроены, изобиловали пустырями, ничем не отличались одна от другой. Нумеровать можно (и даже само собой приходит в голову) только одинаковые, если не по внешнему виду, не по существу, то хотя бы по какому‑то признаку, предметы. «На первый‑второй рассчитаться» приказывают солдатам лишь в строю, когда они на время перестают быть индивидами и превращаются в «бойцов», в единицы боевых порядков.
А практическая топонимика, вернее, люди‑называтели имеют дело чаще всего (и имели, особенно в древности) как раз с совершенно не похожими друг на друга предметами называния. У них еще не было такого обширного опыта, чтобы заметить, что в чем‑то все ручьи и все лесные лужайки похожи друг на друга. Их, вообще говоря, можно при желании перенумеровать: первый ручей, второй ручей, седьмой, десятый… Первая лощина, семнадцатая…
Но для каждого из них, назывателей, это было нелепым. Каждый из таких ручьев имел свое, несравнимое с другими лицо. В одном ловится форель, тот изобилует раками. В текущем справа есть опасные омуты, в текущем слева – вода слишком холодна… Сообщить своим ближним качество падей и лесных островков было важнее, чем учесть их номера по порядку. Да и как можно нумеровать то, что индивидуально?
К тому же число ничего не выражает, кроме количественной меры. А глядя на горные кручи, морские бухты, бурные пороги, люди испытывали множество самых разнообразных чувств. Одни представлялись им на кого‑нибудь или на что‑нибудь похожими: «гора, по форме похожая на медведя», – сходство могло или умилять, или пугать. С другими связывались чувства зависти, страха, осторожности: полянка, на дереве борть, пчелиная колода, да не моя, а деда Якима. Ходить туда надо было с опаской: за кражу чужого меда вора по древнему закону лесовиков убивали на месте. И луговинка получала имя ЯКИМОВА БОРТЬ… Какой смысл был назвать ее ЛУЖАЙКА № 5? И не называли так.
Вот почему среди бесчисленного множества топонимов, рассыпанных по лицу земли куда гуще, чем звезды по небу, так мало таких, в образовании которых принимало (особенно в далеком прошлом) число.
Их мало сравнительно с общим количеством географических названий. Но не значит, что их мало вообще.
К тому же следует сказать, что мне, например, неизвестно, чтобы кто‑либо провел разыскания, учел достаточное количество таких «аритмонимов» (такого термина не существует, я сейчас придумал его, ибо по‑гречески «аритмос» – число и «онима» – имена), изучил их типы, выяснил законы их образования и существования. И все, что я тут по поводу такого рода словесных образований расскажу, я не могу считать изложением вполне доказанных строго научных истин.
Но ведь я пишу не научную работу.
НА КАРТЕ – ДРОБИ
Я неоднократно пробовал спрашивать у своих друзей – по большей части достаточно квалифицированных языковедов, географов, историков, – как они думают: возможны ли топонимы дробного образования? Все, как один, отвечали со снисходительными улыбками: «Ну что вы! Как же это?»
А они есть. Разумеется, исключения. Их немного, вероятно, очень немного. Мне, в частности, известно их только три‑четыре, из чего, разумеется, не следует, что, изучая географию мира, нельзя найти их в десять и во сто раз больше…
Во‑первых, населенный пункт в Якутии, в междуречье Лены и Чары. Я ничего не знаю ни о нем, ни откуда взялось его имя. В больших справочниках такого названия нет: место обозначено только на достаточно подробных картах и записано в перечнях названий, приложенных к атласам. Называется это место ПОЛОВИНКА.
Может быть, некоторым объяснением ему может послужить другой дробный (той же «абсолютной величины») гидротопоним в Коми АССР.
«На карте между ручьем Нефть‑Йоль и речкой Ярегой, – сообщает в книге о Ф. Прядунове большой знаток нефтепромышленности и ее истории профессор К. Кострин, – показан ручей, носящий смешанное коми‑русское название ПОЛОВИН‑ЙОЛЬ. Его устье было, по‑видимому, пунктом половины пути от Усть‑Ухты до реки Тобысь. Здесь стояла очередная охотничья изба».
Очень вероятное предположение. Вполне возможно, что примерно так возникло и название Половинка, что оно тоже приурочено было к какой‑нибудь половинной путевой мере.
Третья «дробь» имеется на западе Сибири. Это районный центр Курганской области село ПОЛОВИННОЕ.
Ни одной «четверти» или «трети» мне при моих поисках на карте РСФСР не встретилось.
Дробь иной величины я обнаружил только среди тюркских топонимов Крыма. Я не знаю, существует ли оно там сейчас, но в работах историка Крыма Бертье‑Делагарди упоминается селение ШЮРУ с пояснением, что слово это по‑татарски означает «десятая часть», «десятина».
Бертье‑Делагарди жил в середине XIX века. В те времена можно было для топонима искать объяснение в экономике общества. Возможно, население местечка должно было кому‑то платить десятую часть урожая. Возможны другие варианты происхождения имени.
Словом, и за пределами русского языка дробные числовые имена географических мест встречаются.
Я ничуть не сомневаюсь, что специалисты по разным языкам укажут их у разных народов и в разных странах если не сколько угодно, то вполне достаточно. Не исключено, что мой недобор пополните и вы, читатель.
Но пока что я здесь ограничусь теми, которые попали в мою картотеку.
ЕДИНИЦА
Само собой, если в реестр топонимов, основанных на числе «один», включать бесчисленное множество ПЕРВЫХ линий, лучей, рот, Советских и Красноармейских улиц в Ленинграде, Тверских‑Ямских улиц и переулков в Москве – их обнаружится немало, и очень немало.
Я пока, во всяком случае, оставляю их в стороне. Сейчас меня интересуют только имена, в которых принимает участие не прилагательное «первый», а числительное «один». Единица.
Их мне попалось не так уж много, и, я думаю, тому есть существенные причины. Основная часть географических названий создавалась не нами, а нашими более или менее отдаленными предками. Они, названия, возникали в те – кстати, совсем уж не такие далекие – времена, когда по отношению к числу в умах людей существовал целый сложный комплекс предвзятых предчувствий, примет, суеверий.
Нашим дедам и прадедам разные числа рисовались в разном, так сказать, обличье, казались обладающими разными таинственными, от человека не зависящими свойствами. У многих народов, у каждого по‑иному, но в общем‑то сходно, числа «три», «пять», «семь», «сорок» всегда выделялись из ряда, предпочитались или отпугивали, казались благими или злыми, полезными и дружественными человеку или враждебными. В них как бы самой природой была заложена их изначальная многозначительность.
Число «один» реже получало в людских глазах такой ореол. Мне думается, топонимов, построенных на нем, должно быть в мире меньше, чем связанных с другими, более занимавшими воображение людей прошлого, числами, Так мне кажется, я не утверждаю этого.