О таком тренере я мечтал

На отдых после армейской службы я отвёл себе четыре дня: отпраздновал дома Новый год, немного побездельничал. Ну, а после этих мигом промелькнувших четырёх суток надо было собираться в дорогу.

Цель я определил себе заранее: работать и тренироваться. Но где? Предложили, правда, в нашем районе на сахарном заводе должность инструктора по физкультуре, но я не мог согласиться. Единственная "народная" штанга, крохотный зал — где тут было мечтать о высоких результатах? Я ведь уже видел, как люди тренируются...

Поехал в Армавир. Почему в Армавир? Просто он был ближе других городов. А слесари нужны везде. Устроился слесарем в автоколонне. Коллектив автоколонны принял меня хорошо. Так уж получилось, что я оказался в нём единственным мастером спорта, а спорт шофёры уважают. Да иинструктор-методист, Витя Ктиторов, болел за своё дело, умел расшевелить ребят, "вытащить" их на соревнования...

Я, понятное дело, сразу отправился искать секцию тяжёлой атлетики. Такая в городе имелась. Достижениями, правда, она не блистала, что и не удивительно: четырё-пять ржавых снарядов, никаких приспособлений для развития силы, занятия проводились от случая к случаю... Я был разочарован, но что оставалось делать? Ездить и выбирать подходящий город у меня не было ни средств, ни времени.

На первенстве Армавира я выступил в полусреднем весе, хотя после соревнований в Свердловске перешёл уже в средний. Похудел. Результат показал неважный. А жил я в то время в общежитии, в одной комнате с футболистом армавирского "Торпедо" Евгением Белоусовым. Сам Женя родом из Шахт, — из того самого города, где работал Плюкфельдер.

— Слушай, — сказал мне однажды Белоусов, — я вот смотрю, — ты парень старательный и вроде хочешь чего-то в спорте добиться. Но пока что толку особенного не видно. А почему бы тебе не поехать в Шахты, к Рудольфу Владимировичу? "Пахать", правда, придётся страшно, но зато, если выдержишь, станешь человеком.

Я вздохнул. Женька невзначай коснулся моей заветной мечты. Он был прав: мне не стоило терять время. Какими-то путями я узнал, что сборная России по тяжёлой атлетике проводит тренировочный сбор в Туапсе. Там же тренировались спартаковцы юга России. Я стал слёзно молить руководителей армавирского спорткомитета отправить меня на спартаковский сбор. Но мой энтузиазм, увы, никого не тронул. Наконец с грехом пополам меня отправили в Туапсе за собственный счёт и даже без сохранения заработной платы по месту работы. Спасибо местному комитету автоколонны — он выделил немного денег. Но я был согласен на любые условия.

И вот я оказался в Туапсе. Положительно, последнее время мне везло на земляков Плюкфельдера: в моём номере поселился Гена Терехов — штангист, несколько лет занимавшийся в шахтинской секции. Это показалось мне хорошим предзнаменованием. Гена, собственно, и сказал Плюкфельдеру о моём большом желании тренироваться у него.

Как-то вечером я возвращался с прогулки. И увидел, что около гостиницы сидят на скамейке несколько ребят-штангистов и Рудольф Владимирович. Я узнал его издалека. Сердце сразу забилось. Но я продолжал идти, не подавая виду. Вежливо поздоровался и прошёл как будто мимо.

— Ну-ка, подойди, — окликнул меня Плюкфельдер. — Это ты Ригерт?

— Да, я...

— Я тебя уже где-то видел, кажется. Лицо знакомое.

— Может быть, в Свердловске, на первенстве России? Я там в тренировочном зале часто рядом с вами стоял...

— Вот я и говорю, лицо вроде знакомое. Давай-ка посмотрим твоё "включение", — без всякого перехода приступил к делу Плюкфельдер.

"Включение" — слово, очень популярное среди нашего брата, штангиста. Если включение есть — можно надеяться на высокие достижения. Но если его нет, дело осложняется. Вообще включением называется полное разгибание рук в локтевых суставах. Если разгибание действительно полное, то штангисты говорят, что руки "включаются". Особенно важно это при толчке. Если у атлета хорошая подвижность в локтевых суставах, то вес фиксируется чётко, красиво, и судьям не к чему придраться. А если этого сАмого включения нет, то картина смазывается — не поймёшь, вытолкнул штангист снаряд на прямые руки или ещё дожимает его, что правилами категорически запрещено. В общем, хорошее включение очень ценная вещь, и можно по пальцам перечислить счастливчиков, у которых оно идеальное: Киржинов, Алексеев, Устюжин... А многие ребята так и мучаются до конца своей спортивной карьеры: всем они сильны, но вот проклятые локти подводят...

Всякий опытный тренер прекрасно об этом осведомлён и, принимая новичка в свою группу, в первую очередь проверяет его руки.

"Включение" я Плюкфельдеру демонстрировать не стал. Это его слегка озадачило. Но мне показалось унизительным выгибать руки посреди улицы — не жеребца покупают...

— Я, — сказал, — завтра приду на тренировку. Там и покажу, а здесь... народу много.

— Но у нас ведь тренируется сборная республики, — с нажимом на последних словах сказал Рудольф Владимирович.

— А я где-нибудь... в уголке...

В зале Плюкфельдер ко мне не подошёл, и я оценил его тактичность. Он ко мне присматривался со стороны. И что-то ему, наверное, всё же во мне понравилось. Гораздо позже он сказал, что именно: к снаряду я подходил собранный, упругий, а, выполнив упражнение, отходил как выжатая тряпка. Это, по его мнению, указывало на природную способность расслабляться после нагрузки. Качество, незаменимое в любом виде спорта.

После тренировки Плюкфельдер коротко сказал:

— Давай адрес. Я пошлю письмо. Приедешь в Шахты. Остальное я устрою.²

Когда через пару недель я получил письмо и пришёл в горсовет ДСО "Спартак" забирать свои документы, председатель назвал меня дезертиром. Но года через три мы встретились с ним на каких-то соревнованиях, и он сказал мне, что я поступил совершенно правильно, уехав в то время из Армавира...

...29 мая 1969 года я шагал по перрону станции Шахтная с видавшим виды солдатским чемоданчиком в руках. Он не был тяжёлым: "штангетки" и ремень,тёмно-зелёное хлопчатобумажное трико, майка, рубашка — вот и весь багаж. Я казался себе д'Артаньяном, приехавшим завоёвывать Париж с шестью экю в кармане. Не знаю, сколько в переводе на наши деньги будет шесть экю, но вряд ли у меня в тот момент имелось больше. Однако настроение было превосходным. Жизнь, казалось, сулила то, о чём я мечтал.

Я давно заметил, что спортсмены при встречах не проявляют особых эмоций. Москвич и тбилисец встречаются, допустим, в Хабаровске, а вид у них такой, будто они вчера провели вместе целый день. Короткое приветствие, "как дела?" — и всё. Привыкли — часто в разъездах. Вот и Плюкфельдер встретил меня в зале тяжёлой атлетики шахтинского Дворца спорта, как будто я бывал там через день. В том, что я приеду, он, по-видимому, не сомневался.

Я, как обычно, для начала встал на весы. Подошёл Рудольф Владимирович, посмотрел — 76 килограммов. Для средневеса явно маловато. Не тратя слов, Плюкфельдер дал мне пачку талонов на питание, и мы с Володей Перхуном, молодым тяжеловесом, отправились в столовую. Там я в первый раз удивил стокилограммового Володю, выпив после плотного обеда то ли десять, то ли двенадцать стаканов молока. После этого город, по которому мы отправились прогуляться, показался гораздо красивее, чем вначале. Я во все глаза смотрел на густую зелень его аллей, на высокие чёрные горы — шахтные терриконы, которые маячили вдали, за окраинами... Я чувствовал, что с этим городом свяжу свою судьбу всерьёз и надолго.

Попасть в секцию Рудольфа Плюкфельдера очень непросто. Первые же занятия убедили меня в том, что мне очень повезло. Шахтинская школа тяжёлой атлетики, школа "папаши Плюка", как любовно называют его в спортивном мире, гремела на всю страну. Достаточно сообщить, что штангистышахты "Южная" № 1 были чемпионами СССР среди команд производственных коллективов. Так что там было на кого посмотреть и у кого поучиться.

В то время ещё не сошёл с помоста олимпийский чемпион Алексей Вахонин. С ним серьёзно соперничал мастер спорта СССР международного класса Лев Андрианов, выигравший титул чемпиона страны в легчайшем весе. Ваня Назаров блестяще выступал в полусреднем весе. В отличной форме был чемпион РСФСР полутяжеловес Рудольф Шум. Сильнейшим в Европе среди юниоров стал тяжеловес Володя Перхун. Все они были очень разными и по характерам, и по манере выступлений. Но одно их роднило: самое серьёзное отношение к "железной игре", самоотдача на тренировках, стойкость на соревнованиях. Здесь чувствовалась опытная и твёрдая рука Плюкфельдера.

В городе авторитет наставника "богатырской дружины" был очень велик. Вот почему я без особенных хлопот устроился подземным электрослесарем на шахту "Южная". Конечно, наслушавшись разговоров о нелёгкой и порой опасной работе шахтёров, я немного побаивался — справлюсь ли?

Сомнения оказались напрасными. Как и везде, для успеха прежде всего потребовалось желание. Я старался, а физическая закалка позволяла справиться с немалыми нагрузками, которые ложатся на шахтёрские плечи. В общем, довольно скоро я стал в лаве своим. В работе почти не отличался от бывалых горняков, но стоило мне открыть рот — они принимались хохотать. То я лаву назову проходом, то никак не возьму в толк, что такое "тормозок". Я думал, этокакая-то деталь горных машин. Но оказалось, что это — шахтёрский завтрак в традиционной "авоське"... Я вообще с удовольствием отмечал, что шахтёрычем-то напоминают солдат. Как и в каждом взводе, в каждой бригаде есть свой весельчак, свой силач и т.д. Шуточки под землёй отпускаются такие, за которые на поверхности можно и по шее получить. Но зато, когда в лаве аврал, надо видеть, как все дружно и напористо работают бок о бок. Если требует обстановка, шахтёры не покинут лаву две, а то и три смены, пока не устранят неисправность, не подготовят фронт работ для товарищей.

Обычно после смены горняки любят не спеша, с толком и с расстановкой помыться в душевой. Я же, наскоро ополоснувшись, мчался к трамваю: после тренировки всё равно придётся повторить эту процедуру. Последние часы в шахте я уже не мог не думать о штанге. Скорее бы в зал! Не важно, если тыпочему-либо задержался в шахте, — зал был открыт круглые сутки. Это не преувеличение. Один шахтинский мастер спорта тренировался в те времена с двух часов ночи — иного времени он выбрать не мог. И никто особенно не поражался: в Шахтах тренировались самозабвенно.

Хорошее питание и рациональные тренировки быстро принесли свои плоды: через две недели я весил уже 78 кг. Штанга на тренировках сразу стала легче. Я попросил Плюкфельдера разрешить мне ночевать в тренерской комнате Дворца спорта. Там стоял широкий старый диван. Дело в том, что мне приходилось терять массу времени на переезды из общежития на шахту и обратно — они находились в разных концах города. Рудольф Владимирович согласился. И мало того что мне предоставляли на ночь тренерскую комнату, так ещё и давали из гостиницы постельное бельё. На этом диване я проспал полтора года и сны видел самые чемпионские.

Наконец подошли первые соревнования. Плюкфельдер объявил о тренировочном сборе. За прошедшие три недели я в полной мере понял, что такое настоящий тренер. Во имя дела он может жертвовать своим временем, личными интересами, здоровьем.

Рудольф Владимирович приходил во Дворец спорта в 7 часов 30 минут,будил меня на зарядку и проделывал её вместе со мной. А когда у него заканчивался рабочий день — никто, по-моему, не знал.

Он, конечно, прекрасно разбирался в технике работы со штангой. Но ведь разбираются многие. А попробуй научи этой технике молодого парня, у которого полный набор неправильных навыков... Как у меня, например. А если таких парней не один десяток? Какое же безграничное терпение нужно иметь, чтобы сделать из крепкого парня классного штангиста...

Плюкфельдер это терпение имел. Он мог сто раз заставить ученика повторить нужный элемент, пока не добивался чистоты выполнения. Казалось, что этот человек просто неутомим. "Некоторые элементы техники должны быть доведены до автоматизма," — любил повторять Рудольф Владимирович. Вначале этот тезис мне очень не понравился — робота, думал, что ли из меня делают? Но потом я понял: действительно, некоторые элементы на помосте осмысливать некогда. Ну, например, когда вес сверхпредельный и штанга "бьёт" атлета. В тот момент, когда штанга ложится на грудь, испытываешь удар весом около трёхсот килограммов. Состояние — полубессознательное. Вот в этот момент и важно не потерять схему движений. Здесь уже рассуждать некогда, собственная твоя "автоматика" должна сработать. ³

Это понимание пришло ко мне не сразу. Но Плюкфельдер и не настаивал на беспрекословном повиновении. Он учил нас осмысливать свои действия. Но если требовалось, умел доказать свою правоту. Каждый элемент техники он объяснял подробно, всесторонне, не замыкаясь на одной, пусть даже самой правильной схеме.

Например, объясняет он нам технику жима. Приводит примеры образцового выполнения этого упражнения тем или иным чемпионом, демонстрирует кинограммы. И тут же показывает технику экс-чемпионаРСФСР Ю.Дуганова. Он считает её неправильной, но тем не менее объясняет. Досконально, с трёх точек зрения: физиологии, физики и геометрии. Мы узнаём о роли каждой мышцы в этом упражнении, об элементарном расчёте углов приложения силы... Рудольф Владимирович ловко и привычно рисует на доске смешных человечков, неутомимо поднимающих штангу, и нам становится ясным то, что хочет доказать наставник.

Мы поражались: когда он успевает придумывать упражнения для наших тренировок? Причём для каждого штангиста — разные. Кое-кто из тренеров посмеивался. Они считали, что чрезмерное количество подводящих упражнений никому не нужно. У меня, например, в тот период было 38 упражнений. Среди них много таких, которые заставляли моментально ориентироваться в меняющейся обстановке.

В декабре 1974 года на розыгрыше Кубка СССР в Запорожье я поднял врывке 178 кг, на 3 кг больше своего же мирового рекорда. Когда я делал "подсед", то есть садился со штангой над головой, она повела меня в сторону. Не знаю, как мне удалось сохранить равновесие и встать. Друзья-штангистыговорили потом, что были уверены: снаряд опрокинет меня на помост. Ведь каждый знает по опыту, как трудно бороться с бунтующей штангой...

А я вспомнил свои первые тренировки у Плюкфельдера. Было у него такое весьма тяжёлое упражнение: ходьба со штангой над головой в глубоком седе. Положение спортсмена как при рывке. Он "распластан" на помосте, а Рудольф Владимирович командует: "Шагом марш!" Потихоньку начинаешь двигаться, снаряд "водит" тебя из стороны в сторону, и тут звучит команда: "Быстрее!" Бросать штангу не хочется, вот и демонстрируешь под нею чудеса изворотливости.

Потом на соревнованиях мне говорили — чудом, мол, удержался. Или ссылались на гибкость моих суставов. Это, конечно, тоже имеет место, но главное всё-таки — тренированность.

Очень большое значение придавал Рудольф Владимирович составлению планов занятий. И это естественно. Правильно составленный план, с учётом физической, технической, морально-волевой подготовки, — залог успеха. Но Плюкфельдер никогда не вручал план непосредственно перед тренировкой. Всегда заранее. Почитайте, мол, подумайте. Если у кого-то есть свои соображения, высказывайте. Плюкфельдер обычно приходил на тренировку чуть пораньше. Он всегда готов обсудить план, и вполне возможно, что-нибудьизменить в нём. В конце концов атлет ведь знает себя лучше любого тренера...

Наш наставник добивался, чтобы его ученики осмысливали свой тренировочный процесс. Я с удивлением обнаружил, что не всем это нравится.Кое-кто говорил:

— Он опытный тренер, олимпийский чемпион. Он всё должен сам предусмотреть.

Если Рудольф Владимирович убеждался, что парень не хочет вникать в суть тренировок, — что ж, он "всё предусматривал" сам. Но особенных надежд на такого штангиста уже не возлагал.

В тренировочном процессе, на мой взгляд, тренер и ученик должны быть одинаково активны. Иначе трудно ожидать хорошего результата. И так же, как тренер, бесконечным терпением должен отличаться спортсмен. Поясню это на таком примере.

У спортсмена разладилась техника рывка, и он занимается её "правкой". Наконец нужное движение найдено. Назначается десять контрольных подходов. Семь из них спортсмен делает чисто, три — неудачно. Тренер испытующе смотрит на штангиста:

— Может быть, ещё серию контрольных?

Но ученик уверяет тренера, что правильная схема найдена, а эти три подхода — ерунда, случайность. Наставнику приходится верить и соглашаться. А через неделю на соревнованиях штангист делает все три подхода в рывке...точь-в-точь как те три, "смазанные". Кто же здесь виноват — ученик или тренер? Я считаю, что ученик.

Иногда приходится видеть, как спортсмен, заканчивая тренировку, выполняет приседания со штангой на плечах. Спросишь его — что, мол, ноги ослабли? "Да нет, — говорит, — недобрал несколько тонн, вот и приседаю". В плане у парня значится суммарный вес, который он должен поднять за тренировку, — допустим, 20 тонн. Сюда включаются любые движения со штангой. И вот, закончив, по сути, занятия, он спешит набрать "тоннаж". А зачем, почему? Он и сам не знает. Привык слепо верить цифрам. Конечно, онив какой-то степени дисциплинируют, контролируют и т.д. Но зачем выполнять упражнение, — кстати весьма трудоёмкое, — которое в данный момент тебе заведомо не нужно? Лишь бы "очистить душу" перед планом? Вот это и называется бездумным подходом к занятиям спортом. А ведь у парня наверняка имеются недоработки, ошибки в технике, о которых он прекрасно знает. Почему же в конце тренировки не поработать над их устранением? Это, конечно, потруднее, чем элементарное приседание, но зато приносит гораздо больше пользы. "Методика должна основываться на подтягивании слабых мест", — не раз говорил нам Плюкфельдер, и это стало основным принципом в моих занятиях тяжёлой атлетикой.

Кстати, о "тоннаже". Рудольф Владимирович всегда требовал, чтобы мы засчитывали только те веса, которые действительно подняты на тренировке. Если, например, вы делаете подход в толчке к штанге весом 150 кг и он неудачен, воздержитесь плюсовать к заданию эти 150 кг. Сначала чисто поднимите штангу. По-моему, кроме Плюкфельдера, так не делает ни один тренер в нашей стране, в том числе и в сборной СССР. Он считает — и я разделяю его точку зрения, — что такая методика учит спортсмена серьёзнее относиться к каждому упражнению со снарядом — кому же охота делать его дважды? Волей-неволей настраиваешься, стремишься не допустить ошибки — словом, тренировка становится почти совсем похожа на соревнования. А это очень важно.

Я не понимал многого из того, что обязывал нас делать Плюкфельдер, но вникать старался во всё. Чувствовал, что попал наконец к настоящему мастеру. Да и он, надо признаться, основательно взялся за новичка. Иногда мне казалось, что Рудольф Владимирович задался целью вложить в меня всё лучшее, чем он владел сам.

В ту пору у меня было неповторимое ощущение: я просто-таки наливался силой. Ел, как говорится, за троих, работал за семерых. Чувствовал, что это должно вот-вот воплотиться в какие-то результаты, и с нетерпением ждал любых соревнований.

Год, который стоил трёх

— В апреле 1970 года в Вильнюсе проводится первенство СССР. Я твёрдо надеюсь, что ты туда попадёшь, и планирую на эти соревнования... — Плюкфельдер испытующе посмотрел на меня и, выдержав паузу, грохнул:— 470 кг!

А у меня личный рекорд — 385 кг. Что и говорить, прибавка более чем весомая... Но уж больно здорово я себя чувствовал и потому, поразмыслив, ответил:

— В Вильнюсе я наберу 500 кг. (А рекорд мира, надо заметить, равнялся в ту пору 487,5 кг и принадлежал Борису Селицкому.)

Мой ответ пришёлся по душе Плюкфельдеру, и он долго хохотал, хлопая меня по плечам своими железными ладонями. А успокоившись, серьёзно сказал:

— Это хорошо, что у тебя такой полёт фантазии. Я, признаться, думал,что 470 кг тебя испугают. Ведь если штангист прибавляет за год 40 кг, то это превосходно. Журналисты пишут уже про космические темпы. И я буду доволен сверх всякой меры, если ты "соберёшь" в Вильнюсе хотя бы 450 кг.

— Я наберу в Вильнюсе 500 кг, — повторил я. — В среднем весе.

— В среднем весе Шарий, Павлов в среднем весе! Иванченко там же! — не выдержав, закричал всегда спокойный Рудольф Владимирович. — И они не заикаются пока что о 500 кг. А имеют на то оснований побольше, чем ты. И опыт, и всё у них есть...

Чувствуя, что мой учитель не на шутку начал сердиться, я сказал, чтонасчёт 500 кг дело, конечно, скользкое, но 470 кг можно смело внести в наш годовой план и отослать в Центральный совет ДСО "Труд".

Рудольф Владимирович пожал плечами, хотел что-то сказать, но передумал и ушёл, по-моему, не особенно довольный нашим разговором.

А ведь я и не думал шутить. "Зачем же заниматься спортом, — рассуждал я в то время, — если не мечтать о мировых рекордах? И что плохого в том, что я хочу подойти к ним как можно быстрее? Я ведь сейчас работаю как вол, и ничего — справляюсь..."

Работал я в то время действительно, не жалея себя. Не знаю, делал ли этокто-нибудь ещё, но я решил тренироваться по два раза в день. Раза четыре-пятьПлюкфельдер выгонял меня из зала, но потом, после тщательных медицинских обследований, убедился, что мой организм с двойной нагрузкой справляется. Сказывалась хорошая физическая подготовка, заложенная, наверное, ещё в трудовом детстве. По двенадцать тренировок в неделю проводили мы в тот период!

Слухи о моих честолюбивых замыслах дошли до штангистов. Кое-кторешил, что я просто авантюрист и не сегодня-завтра "сломаюсь". Меня отговаривали, приводили примеры, когда нагрузки поменьше тех, которые я себе задавал, заставляли атлетов навсегда распрощаться с помостом. Но я не чувствовал себя авантюристом. Что-что, а медицинский контроль у Рудольфа Владимировича всегда был на первом месте. Данные многочисленных обследований свидетельствовали об увеличении мышечной массы, объёма лёгких, становой силы и т.д.

Отрицательных явлений не обнаруживалось, и я был спокоен. А без дерзости, без ломки привычных представлений какой может быть разговор о мировых достижениях? Ведь каждый рекорд — это выход за рамки существующих представлений о человеческом организме. Осторожничая, щадя себя, первым не станешь.

А мне последнее время что-то уж больно захотелось стать первым. И неизвестно, как бы это повлияло на мой характер, если бы не урок, полученный вскоре от Рудольфа Владимировича.

Вспоминаю, с каким нетерпением ожидал я первых соревнований. И вот их время пришло. В Шахтинском летнем театре парка культуры и отдыха проводилось первенство южной зоны РСФСР по тяжёлой атлетике. Я с волнением читал стартовый протокол: меня очень интересовала одной фамилия. Ура, она здесь! Виктор Яценко, средневес из Армавира, бессменный чемпион юга России. Вот с ним-то мне и надо было "свести счёты". Я ничего, собственно, против Виктора не имел, он хороший парень, но обыграть его мне надо было непременно.

Дело тут вот в чём. Когда я в своё время уговаривал руководителей спорткомитета Армавира, чтобы меня отправили на тренировочный сбор, кто-тоиз них спросил:

— А ты в каком весе выступаешь?

Я сказал, что в среднем.

— В среднем весе у нас уже есть отличный штангист, — был ответ. — Виктор Яценко. И других в этой категории не требуется.

Человек я горячий и, когда слышу такие слова, могу наговорить лишнего.

— У вашего Яценко я выиграю на ближайших же соревнованиях! — не сдержавшись, закричал я и под общий смех выскочил из помещения.

Эту "обиду" я не забыл. Кажется, даже результат на предстоящих соревнованиях перестал меня особо интересовать. Главное было выиграть у Яценко.

Результат, кстати, оказался у меня для начала совсем неплохим: к личному рекорду в троеборье добавилось сразу 40 килограммов. Мне удалосьвыжать 130 кг, вырвать 130 кг и толкнуть 165 кг. 425 кг — это была лучшая сумма дня. А главное — я победил Яценко!

Виктор подошёл ко мне после соревнований и, пожав руку, сказал:

— Поздравляю. Я, ты знаешь, ещё в Армавире чувствовал, что ты будешь много поднимать...

Но в моей голове вовсю бродило вино победы. В ответ на эти доброжелательные слова я совершенно неожиданно для всех выпалил:

— Больше ты у меня никогда не выиграешь...

Яценко неловко потоптался и ушёл к своим ребятам. А меня позвал в уголок Плюкфельдер. Но он мог говорить и в центре зала, потому что всем всё равно было хорошо слышно. Я первый раз увидел своего тренера по-настоящемуразгневанным.

— Ты что же это себе позволяешь? — гремел он. — Человек подошёл от души тебя поздравить, а ты ему своей победой глаза колешь? На помосте вы с ним — соперники, но после соревнований — оставь, забудь! Твоя выходка создаёт очень плохое впечатление о тебе как о человеке...

Много горьких слов услышал я тогда от Рудольфа Владимировича. И до сих пор хорошо их помню. Мне было стыдно, как никогда. Но, я думаю, урок состоялся вовремя и пошёл впрок.

С тех пор я волей-неволей обращаю внимание на то, как ведут себясоперники-штангисты. В общем, ребята у нас замечательные. Посмотришь, допустим, как ходят по тренировочному городку "мухачи" Воронин и Сеньшин, и никогда не подумаешь, что это — претенденты на золотую медальчемпиона СССР. Они — друзья в жизни, а на помосте такие задиры и бойцы, что смотреть любо. И таких большинство. Но есть ещё, что там скрывать, спортсмены, которые терпеть не могут своих соперников. И даже не стесняются об этом заявлять. Уверяю вас, что при всех их титулах они не пользуются уважением в нашем большом братстве.

Я с головой окунулся в атмосферу спортивной жизни. В конце октября впервые выиграл первенство Российской Федерации в Подольске, показаврезультат 440 кг (135 + 135 + 170). А буквально через неделю принял участие в первенстве Центрального совета ДСО "Труд" среди молодёжи. Соревнования проводились в шахтёрском городке Сафоново Смоленской области. В поезде я признался Плюкфельдеру, что хочу сделать попытку побить всесоюзный рекорд в рывке. Для этого надо было поднять 151 килограмм.

— У тебя же личный рекорд всего 140 кг, — возразил Плюкфельдер.

— Но я же чувствую... — начал я.

Рудольф Владимирович, не желая слушать старые доводы, махнул рукой и согласился.

...Наверное, полторы минуты боролся я с этой штангой в седе, а встать так и не смог. Спина "держала" хорошо, но вот ноги, оказывается, ещё не были готовы к рекордному результату. Уж так мне жалко было бросать штангу на помост — но пришлось! Однако на судей, да и на тренеров впечатление эта заявка произвела — по всему чувствовалось. Но главное, она произвела впечатление на Рудольфа Владимировича. Похоже, что именно в Сафонове онпо-настоящему поверил в меня.

После соревнований мы пересмотрели наш прежний годовой план. Плюкфельдер определил новое задание — набрать весной будущего года 480 кгв сумме троеборья. Что ж, число вполне солидное. Я был рад, что "авантюристом" меня, кажется, считать перестали.

В Туапсе, где проходил Кубок СССР среди молодёжи, мы даже решили идти на мировой рекорд в рывке — 153 кг. Но я дважды ронял штангу за голову — не выдерживали руки.

Запомнились зональные соревнования на первенство Российской Федерации в феврале 1970 года в соседнем городе Таганрог. Во-первых, мне очень удался жим — я зафиксировал вес 150 кг (до этого больше 137,5 кг не поднимал). Затем вырвал последовательно 135 кг и 145 кг. Последний результат был для меня знаменательным.

"Ученик бьёт рекорд учителя" — так называлась корреспонденция в ростовской областной газете "Комсомолец". В ней сообщалось, что молодой средневес из города Шахты Давид Ригерт улучшил самый старый рекорд области в рывке, принадлежавший олимпийскому чемпиону, заслуженному мастеру спорта, а ныне заслуженному тренеру СССР Рудольфу Владимировичу Плюкфельдеру.

Обо мне впервые написали в газете: впечатление было сильным.

На тех соревнованиях я хотел ещё раз "пройтись по рекорду", но 153 кгПлюкфельдер поднимать мне не разрешил: недавно у меня болело плечо. В толчке я зафиксировал 175 кг, и в сумме получился приличный результат— 470 кг. С таким результатом, прикидывал я, можно быть призёром и на международных соревнованиях...

К тому времени у нас уже был составлен план с перспективой на Олимпийские игры 1972 года в Мюнхене.

На первенстве Российской Федерации, проводившемся в марте 1970 года в Подольске, формировалась сборная команда республики для участия впервенстве СССР. Стать в одну шеренгу с Куренцовым, Колотовым, Алексеевым было для меня большой честью. Готовились мы к этому экзамену очень серьёзно. Особое внимание уделяли рывку. Я много работал над ним на тренировках и, кажется, на последних занятиях выполнил упражнение вполне удовлетворительно. "Ну, — думал, — уж в Подольске-то я свой шанс не упущу..."

Однако, к большому моему разочарованию, 153 кг как заколдованные вновь вырвались из моих рук. Позже, перечитывая свои записи в спортивном дневнике, я подсчитал, что на различных соревнованиях четыре раза делал попытки поднять эти злополучные 153 кг... И все они закончились неудачей.

Одна причина была более или менее ясна: Плюкфельдер и я при всём старании никак не могли "сломать" старую техническую ошибку, сохранившуюся ещё со времён свердловских тренировок. На последних занятиях всё шло как будто гладко, и я успокоился, решив, что техника у меня уже приличная. Но оказалось, что это не так. Самомнение — опасная штука. Лучше думать, что ты слабее, чем переоценивать свои силы. В этом я убедился в Подольске. Вообще, каждые соревнования являлись для меня настоящей школой. Уроки давались один интереснее другого, а учеником я был довольно старательным.

Имелась и ещё одна, более скрытая причина, не дававшая мнеподнять 153 кг. Это ведь был рекордный вес. Никто в мире не поднимал столько — шутка ли сказать? Эта мысль исподволь сверлила меня, не давала сосредоточиться на помосте. Казалось, что мировой рекорд — это что-тосверхъестественное и потому поднимать штангу надо тоже как-то по-особому.Короче, я топтался перед так называемым "психологическим барьером". Человек, который хотя бы раз владел мировым рекордом, имеет неоспоримое психологическое преимущество. Он уже знает, как это делается, и не боится слова "рекорд".

Помню, как в 1972 году на Кубке СССР в Сочи метался за кулисами Володя Рыженков. Он заказал в рывке 159,5 кг — вес мирового рекорда — и теперь "заводил" себя на титаническую борьбу.

— Давид! — завопил он, увидев меня. — Подскажи хоть ты, как её рвать, такую тяжёлую?

— Рви, как обычно, — посоветовал я Володе. — Увидишь, что она не тяжелее предыдущей.

Володя недоверчиво усмехнулся.

— А что? — сказал он вдруг. — Я так ещё не пробовал.

Он ушёл на помост, а через несколько секунд секретарь соревнований торжественно объявил, что московский динамовец Владимир Рыженков установил первый в своей жизни мировой рекорд. Потом Володя побил их больше десятка, но тот, первый, вспоминает по сей день. И благодарит меня за своевременную подсказку.

...Относительную неудачу в рывке частично скрасил хороший толчок. Яподнял 180 кг — личный рекорд. Сумма троеборья вновь оказалась 470 кг, но для победы этого хватило. Так я стал двукратным чемпионом своей республики.

Мы с Плюкфельдером рассчитывали, что такие килограммы дают мне право выступить на международной арене. Рудольф Владимирович не раз говорил, что нам неплохо было бы "обстреляться" хотя бы в одной встрече с зарубежными штангистами. Возможность для этого вскоре представилась: столица Белоруссии принимала в марте участников популярных международных соревнований — Кубка Дружбы, — ежегодно проводимых в нашей стране. Как правило, на эти соревнования съезжаются сильнейшие зарубежные атлеты, а хозяева, пользуясь случаем, дают возможность "провериться" на большом помосте ближайшему резерву сборной команды страны.

Но я, как видно, в этом резерве тогда ещё не числился, потому что, несмотря на настойчивость Плюкфельдера, к Кубку Дружбы допущен не был. Я был раздосадован, и чувство это особенно усилилось после соревнований средневесов. Дело в том, что первый номер сборной СССР рекордсмен мира втолчке (191 килограмм) Борис Павлов выступил неудачно и победителем оказался японский штангист Оути, показавший результат 467,5 кг в сумме троеборья. Да я бы такую сумму...

— Заочно поединки штангисты не выигрывают, — охладил мой пыл Плюкфельдер. — И то, что ты пару раз показывал более высокие результаты, ещё ни о чём не говорит. У Павлова, кстати, результаты повыше, чем у тебя, а он проиграл. Только когда сойдёшься на помосте с соперником, станет ясно, кто сильнее. А пока тебе остаётся терпеть и готовиться к чемпионату страны.

Это был необычный чемпионат, один из самых ярких в истории советской тяжёлой атлетики. Наши силачи установили на нём двенадцать мировых рекордов. Изумительные результаты показали Василий Колотов, Василий Алексеев, Карл Утсар. Особенно громкий успех выпал там Геннадию Иванченко. И по праву: он первым среди штангистов среднего веса набрал в сумме троеборья 500 кг. Казалось бы, давно ли мир восхищался американским супертяжеловесом Паулем Андерсеном, который впервые превысилсумму 500 кг в троеборье... Но Андерсен весил около 150 кг, его называли не иначе как шагающим подъёмным краном.

Кое-кто из зарубежных специалистов тяжёлой атлетики поспешил объявить, что результат Андерсена вряд ли будет кем-либо улучшен, во всяком случае в двадцатом веке.

И вот спустя полтора десятка лет скромный паренёк из Риги Гена Иванченко, собственный вес которого был меньше 82,5 кг, набрал в троеборье эту сумму, казавшуюся недоступной даже могучим тяжеловесам. Гена стоял на пьедестале почёта и, не выказывая особенной радости, как должное принимал многочисленные горячие поздравления.

А я в это время стоял на второй ступеньке, чуть ниже Гены, и, в общем-то,тоже был доволен. Хотя с некоторой тоской проводил пальцем по жёсткой щёточке своих чёрных усов. Отправляясь на чемпионат страны, я поспорил с ребятами, что, если не "сделаю" в Вильнюсе 500 кг, то сбрею усы. Как можно видеть, я не забыл свой давний разговор с Плюкфельдером, и эта сумма при всей своей внушительности не казалась мне недоступной. Так или иначе я настраивался на серьёзный бой за самое высокое место.

Но что я мог сделать, если Гена в то время был подготовлен ещё лучше? Он сразу ушёл от меня в жиме. Ох уж этот жим! Попортил он мне крови не на одних соревнованиях... Не зря ведь его так не любил и мой учитель, Рудольф Владимирович... В Вильнюсе я решил начать выступление... со своих личных рекордов. Точь-в-точь как на тех давних первых в жизни сельских соревнованиях. Но тогда я думал, что только так и положено выступать, а теперь рисковал вполне осмысленно. Противники были ведь такие, что, начиная с меньших весов, я высоко не поднялся бы.

Итак, первый подход в жиме я сделал к штанге весом 150 кг. Судьи согласились с тем, как я выполнил упражнение, и зажгли три белых лампочки. То есть засчитали вес. Во втором подходе я добавил на штангу 5 кг и выжал вес, на мой взгляд, совершенно так же, как 150 кг. Опуская штангу, я уже прикидывал, что можно добавить ещё не меньше пяти килограммов. Но судьи дружно зажгли три красные лампы. Вот те на... Я остался за кулисами, чтобы посмотреть, как будет выступать белорус Арнольд Голубович. По-моему, он жал точно так же, как я. Но ему вес засчитали.

Что же делать? По ходу соревнований технику не изменишь — я это знал уже по опыту. И потому, — будь что будет, — решил выполнить попыткуна 155 кг без изменений техники. Попытка удалась, по-моему, хуже, чем вторая. Но трое судей, словно сговорившись, дружно засчитали вес. Да, сложная это штука — судейство жима... Не зря, наверное, его в конце концов исключили из упражнений тяжелоатлетов. Представители разных тяжелоатлетических школ так и не смогли договориться о единой трактовке правил. В последние годы жим стал больше напоминать толчок...

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: