Семен Владимирович Узин
Гремящий дым
Семен Владимирович Узин
Гремящий дым
От автора
Сборник рассказов о происхождении географических наименований, предлагаемый вниманию читателей, является продолжением исторических новелл, опубликованных Географгизом в прошлые годы («О чем молчит карта» и «Тайны географических названий»).
Как и в первых двух книгах, автор стремится в научно‑художественной форме познакомить читателя с историей возникновения ряда географических наименований как на территории нашей страны, так и за ее пределами.
Едва ли будет преувеличением сказать, что топонимика – наука о географических названиях, о причинах их возникновения – касается буквально каждого из нас. Ведь с географическими наименованиями мы сталкиваемся в своей повседневной жизни: находясь в дороге, читая газету, книгу, слушая радио или смотря на экран телевизора.
Географических наименований сотни и сотни тысяч, и за каждым из них скрывается какой‑нибудь любопытный факт, могущий расширить наш кругозор, пополнить умственный багаж.
Рассказать хотя бы о некоторых из них живым языком, воскресив картины прошлого, события давно минувших веков, эпизоды из жизни отдельных народов, – такова цель, которую поставил перед собой автор.
При этом он не ограничивается лишь вопросами топонимики, но попутно сообщает ряд сведений общепознавательного характера, где это представляется возможным и уместным. Делается это для того, чтобы читатель имел возможность более широко представить себе историческую обстановку, сопутствующую тому или иному конкретному факту, лежащему в основе каждого рассказа.
К этому следует добавить, что крайняя скудость фактического материала, относящегося к расшифровке причин возникновения тех или иных географических наименований, в ряде случаев, пожалуй даже в большинстве, вынуждала автора допускать известный домысел в целях оживления повествования, но ни в коем случае не в ущерб исторической правде. Сознательно став на этот путь, автор стремился изобразить по возможности правильно характеры действующих лиц, их манеру писать, говорить, мыслить; нарисовать окружающую их обстановку – одним словом, передать колорит эпохи, в которой они жили и действовали, будь то времена героев древнегреческих мифов, бурные годы географических открытий с присущими им жестокостью и кровопролитием или другие периоды истории человечества.
I
У Понта Эвксинского
Берег спасения
Я с неизменным удовольствием вспоминаю август 1952 года.
Представьте себе живописно разбросанный по склонам крымского берега Гурзуф, ласково плещущееся гостеприимное Черное море, солнечный пляж, рыбную ловлю ранним утром, купание в полуденную жару и прогулки на лодках в вечерние часы. Что может быть чудеснее такого отдыха!
Но вспоминаю я эти дни не только потому, что хорошо отдохнул физически, что Крым встретил меня отличной погодой, лазурным морем, обилием фруктов, а еще и потому, что судьба оказалась ко мне до конца благосклонной, послав собеседников, с которыми невозможно было соскучиться.
Один из них, Василий Петрович, поселился в Гурзуфе два года назад, выйдя на пенсию и построив себе небольшой домик. До этого он много лет прожил в Ялте, ведая экскурсионным бюро. Другим моим собеседником был его брат Андрей Петрович, который бывал в родных местах только наездами – после окончания механико‑математического факультета Московского университета он остался работать в столице. Ежегодно в августе он приезжал к Василию Петровичу и проводил отпускное время на берегу моря, где протекли его детство и юность.
Снимая комнату в соседнем доме, я быстро сошелся с этими интересными людьми и большую часть времени проводил в их обществе.
С Андреем Петровичем мы были неразлучны: купались, загорали, ловили рыбу, плавали на лодке. В лодке он чувствовал себя как дома, и я, человек сугубо сухопутный, совершенно спокойно отправлялся с ним в дальние морские прогулки вдоль побережья, нисколько не задумываясь над тем, что море не всегда бывает ласковым и спокойным. Порой и Василий Петрович составлял нам компанию в наших путешествиях.
И где бы мы ни были – в лодке, на пляже, за обедом, в саду вечером, – всегда мы находили темы для разговоров, круг которых был очень велик.
Всего, о чем было говорено за этот месяц, не перескажешь, да и ни к чему это. Но кое‑какими воспоминаниями мне хочется поделиться, потому что они имеют непосредственное отношение к разгадкам географических наименований, то есть к тому предмету, которым я занимаюсь.
Как‑то раз, совершая с Андреем Петровичем очередную экскурсию, мы забрались довольно далеко в сторону Ялты и, когда взглянули на часы, обнаружили, что уже перевалило за полдень. Время было возвращаться, чтобы не опоздать к обеду.
– Успеем? – с некоторым сомнением спросил я.
– Все в руках человеческих, – философски изрек Андрей Петрович. – Приналечь придется немного, только и всего. Садитесь рядом, будем грести вместе.
Мы взялись дружно за весла, и лодка быстро заскользила по спокойной поверхности моря. Солнце безжалостно жгло наши обнаженные плечи и спины; едва заметный ветерок чуть касался разгоряченной кожи, не принося облегчения; со стороны берега доносились звуки музыки, и мы невольно приноравливались к ее тактам, взмахивая веслами.
Не знаю, сколько времени мы гребли таким образом, может быть полчаса, а может быть и час, – настолько я отдался этому занятию, – но в какой‑то момент я почувствовал, что лодка замедлила ход и начала как бы приплясывать. Я с удивлением оглянулся вокруг и не узнал моря.
Недавно еще совершенно спокойное, оно преобразилось: небольшие волны прыгали, беспорядочно наскакивая друг на дружку и звучно шлепая о борта лодки; отраженные в их бесчисленных гранях солнечные лучи слепили глаза. А со стороны кормы нас догоняла темная полоса: большое облако наплывало на солнечный диск.
– Досадно, – проворчал Андрей Петрович, – ветер поднимается. Поспешим, пока он не разошелся.
Мы с удвоенной энергией налегли на весла.
А ветер все крепчал; на волнах появились белые гребешки, да и сами волны стали больше; лодка уже не шлепала днищем, а переваливалась с волны на волну, разрезая их носом.
Грести становилось все труднее. Я уже начал выбиваться из сил, а Андрей Петрович неутомимо орудовал веслом и в промежутках между взмахами покрикивал: «Будет буря… мы поспорим… и поборемся… мы с ней!»
– Нажимайте, сосед! – подбадривал он меня, поворачивая забрызганное морской водой лицо и подмигивая. – Считайте, что это ваше морское крещение… Посейдон испытывает ваши силы, прежде чем зачислить в свою свиту!
– Охотно снимаю свою кандидатуру, чтобы не опоздать к обеду, – вяло отшутился я.
– Пустое, – беззаботно откликнулся Андрей Петрович. – Еще несколько усилий, и мы дома. – Он обернулся, потом вскочил на сиденье и, размахивая руками, трижды победно прокричал: «Ялос! Ялос! Ялос!» Потом снова уселся рядом со мной и принялся яростно работать веслом, приговаривая: «Ну‑ка, взяли… еще раз взяли!»
Обливаясь потом, я старался не отставать от него, хотя мне казалось, что лодка совсем не двигается вперед, несмотря на все наши усилия. Борьба с ветром и волнами представлялась мне совершенно бесплодной, и чувство безнадежности невольно начало овладевать мной. В голове сделалось пусто, движения стали скованными.
Как бы угадав, что со мной творится, Андрей Петрович, бросив взгляд в сторону берега, сказал самым обыденным тоном:
– Отправляйтесь‑ка на корму, теперь я буду грести один, так удобнее. А как только я скомандую, прыгайте в воду и толкайте лодку к берегу.
Через некоторое время, которое показалось мне вечностью, мы оба были уже в воде, таща лодку по громыхавшей гальке. Я уже не чувствовал усталости и энергично помогал Андрею Петровичу закрепить лодку на берегу.
– А, путешественники явились?! – приветствовал нас с порога Василий Петрович. – Пожалуйте к столу, поспели в самый раз.
Мы не заставили себя долго ждать и через несколько минут сидели уже за столом и с аппетитом поглощали наваристый борщ, приготовленный женой Василия Петровича.
– Кушайте, кушайте на здоровье, – потчевала она. – Небось проголодались с самого‑то утра, да и потрудиться пришлось, ишь ведь море какое беспокойное!
– Довольны ли вы прогулкой? – обратился ко мне Василий Петрович, добродушно посмеиваясь.
– Еще бы, – с энтузиазмом ответил я. Теперь, когда все было позади, наша прогулка представлялась мне увлекательной и совершенно безопасной.
– А признайтесь, сосед, – хитро прищурившись, спросил Андрей Петрович, – что вы того… немножечко струхнули?
– Было, – чистосердечно согласился я, – скрывать не стану. Неуютно себя чувствуешь в бурном море.
– Какая же это буря, – рассмеялся Василий Петрович. – Вот к вечеру, должно быть, разыграется по‑настоящему. А сейчас просто свежо.
– По‑вашему, свежо, а по‑моему, настоящая буря, – упрямо возразил я. – И не пытайтесь, пожалуйста, разубеждать меня в этом.
Братья с улыбкой переглянулись.
– Но довольно говорить о моих переживаниях, – продолжал я, не забывая при этом орудовать ложкой. – Вы мне объясните, Андрей Петрович, другое…
– Что именно?
– Когда вы вскочили в лодке и прокричали несколько раз одно и то же слово, что оно означало?
– Какое слово, не помню?
– Если я не ошибаюсь, вы кричали «ялос!».
– А‑а‑а, вот вы о чем, – пожал плечами Андрей Петрович. – Это я в шутку. Просто мне вспомнилась басня, которую мой брат в течение многих лет рассказывал легковерным туристам, посещавшим Ялту.
– Басня! – возмущенно сверкнул глазами Василий Петрович. – Помолчал бы лучше, если не знаешь ровно ничего. Это тебе не твоя математика!
– Постойте! – хлопнув себя по лбу, вдруг воскликнул я. – Как же я сразу не догадался! «Ялос» – это же по‑гречески берег, материк!..
– Совершенно верно, – обрадованно подтвердил Василий Петрович.
– Теперь мне все понятно. А там, на лодке, я был просто удивлен его поступку, столь внезапному и необъяснимому. Думал совершенно о другом…
– Как бы поскорее добраться до берега? – Вопрос исходил от Андрея Петровича.
– Хотя бы и так, – не смущаясь, согласился я. – Но вернемся к слову «ялос». Насколько мне известно, в специальной литературе с ним связывают название города Ялты. Там говорится, что плывшие по Черному морю греческие купцы – это было в давние времена – попали в сильную бурю и терпели бедствие. Они уже потеряли всякую надежду на спасение, как вдруг сквозь туман и мглу выступили неожиданно очертания берега. «Ялос, ялос!» – радостно закричали они (вы, Андрей Петрович, видимо, подражали им). С большим трудом им удалось пристать к берегу, который впоследствии стали именовать берегом спасения. Это и было то место, где стоит нынешняя Ялта, и ее название происходит от слова «ялос».
– Скажите, пожалуйста, – произнес Андрей Петрович. – Оказывается, не только мой брат небылицы рассказывает, о них и в книгах пишут?
– Не делай удивленного лица, – не утерпел Василий Петрович, – я тебе не раз об этом говорил, но ты поднимал меня на смех. – Он повернулся ко мне и доверительно, как единомышленнику, сказал:
– Вы совершенно правильно изложили суть общеизвестной легенды, но есть более подробные предания.
– Вот как? – заинтересовался я. – Любопытно было бы послушать.
– Стоит ли тратить время на детские сказки, – лениво пробормотал Андрей Петрович. – Впрочем, если вам так уж не терпится услышать эту так называемую историю, слушайте, а я потом скажу, что думаю обо всем этом.
– Как видите, – обращаясь ко мне, заметил Василий Петрович, – назревает ученый спор, и вам в этом споре отводится роль нелицеприятного арбитра. Что ж, приступайте к исполнению своих обязанностей.
Я шутливо поклонился:
– Благодарю за доверие. Первое слово вам, Василий Петрович. И знайте, что я буду слушать вас с особым интересом.
– Мне очень приятно это слышать, – оживился старик. – Я изложу содержание предания, о котором только что упомянул. Вот оно.
…На живописных склонах Яйлы, неподалеку от нынешней Ялты, на правом берегу небольшой, но быстрой речки Кремасто‑Неро (в переводе с греческого это значит «висячая вода»), в стародавние времена располагалось греческое селение. Поблизости от него выбивался из‑под земли источник воды. И была та вода столь сладостной и приятной, что однажды отведавший ее не в силах был покинуть эти места и оставался здесь навсегда.
Чудесный источник дарил окрестным землям неиссякаемое плодородие, и оливковые деревья расцветали на них во всем своем великолепии. Хор пернатых певцов оглашал вечнозеленые рощи волшебными трелями, как бы славя прекрасную природу.
Сюда в праздничные дни приходили жители селения, их встречал с неизменным гостеприимством владелец этой земли старец Анагности, которого народ любил и почитал, называя его благословенным.
Старик имел двух сыновей: старшего звали Василис, а младшего – Георгиос. Все свои надежды престарелый Анагности возлагал на старшего сына, так как младший с малолетства проявлял дурные наклонности, с годами все более усугублявшиеся.
Почувствовав приближение смерти, старик призвал к себе Василиса, чтобы проститься с ним и наставить на праведный путь. «Остерегайся брата», – были последние слова Анагности.
Минул год. В один из ненастных осенних дней Василис совершал обход своего сада. Небо хмурилось, сильный порывистый ветер с остервенением трепал деревья. Море грохотало, обрушивая на скалы громадные седые волны. Буря продолжалась уже третий день.
Василис остановился и бросил взгляд на разъяренную водную стихию. Как раз в этот момент из‑за мыса показался корабль со сломанными мачтами. Лишенное управления, судно неслось к берегу прямо на грозно выступающие из воды утесы. Оно было уже так близко, что на палубе видны были люди, бессильно воздевавшие к небу руки. Они что‑то кричали, но за шумом разбивавшихся волн, за свистом ветра трудно было что‑либо разобрать. Лишь на мгновение в минуту относительного затишья Василису почудилось, что он различает слово «ялос». Потом еще и еще раз он услышал это слово и убедился, что не ошибся.
Василис бросился к берегу, всей душой стремясь помочь несчастным, но, когда очутился там, судна уже не было видно: оно пошло ко дну, разбившись, видимо, об одну из скал, обильно усеивавших прибрежные воды. Не ведая страха, он кинулся в волны, увидел голову тонущего человека и успел схватить его за одежду. Сильный, выносливый пловец, Василис в единоборстве с бушующим морем вышел победителем. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что спас юную прекрасную девушку.
Очнувшись от глубокого обморока, девушка рассказала, что ее зовут Еленой, что погибшее судно плыло из Греции и что кораблекрушение сделало ее сиротой: родители находились на корабле и утонули. Нежность и красота девушки, ее кротость и беззащитность пленили Василиса. Он глубоко полюбил ее, и вскоре состоялась свадьба.
Их семейное счастье ничем не омрачалось. Спустя год Елена родила сына, которого, по христианскому обычаю, надо было крестить. Как раз в то время, когда счастливые родители раздумывали над тем, кого пригласить в крестные отцы, явился Георгиос, грязный и оборванный, давно уже покинувший отчий дом в поисках легкой жизни.
Раскаиваясь в своем дурном поведении, Георгиос смиренно просил старшего брата принять его в дом, обещая быть хорошим членом семьи и примерным работником. Добрый Василис, забыв наставления покойного отца, простил брата и в знак примирения согласился, чтобы тот крестил племянника. Немалую роль в примирении братьев сыграла Елена.
Они стали жить вместе. Василис с утра до вечера хлопотал в саду, Елена воспитывала мальчика, Георгиос помогал им.
Однажды Василис вернулся домой в неурочное время. Среди полуденной тишины ему послышался в доме чей‑то шепот и звук поцелуя. Недоумевая, он распахнул дверь спальни и увидел склонившихся друг к другу Елену и брата. Георгиос держал его жену в объятиях и что‑то тихо говорил ей.
Ослепленный гневом и ревностью, кроткий Василис, не раздумывая, схватил топор и, ни о чем не спрашивая, не дав им опомниться, зарубил обоих. Затем удостоверившись, что они мертвы, он схватил на руки малолетнего сына и опрометью выбежал из дому…
С тех пор никто не видел его более в родных местах.
– И это все? – в голосе моем звучало некоторое разочарование, – или есть продолжение?
Василий Петрович покачал головой:
– Продолжения нет. Я мог оборвать рассказ в том месте, где Василис услышал крики «ялос!», этого было бы достаточно, но посчитал, что всякое повествование следует доводить до конца…
– Согласен с вами, но…
– Я привел эту легенду потому, что наши краеведы связывают некоторые обстоятельства с вопросом о происхождении названия Ялта, хотя они и не дают прямых указаний на этот счет. Считают, что гибель греческого судна и спасение девушки послужили поводом для создания впоследствии нового предания, объясняющего возникновение наименования Ялта от греческого слова «ялос» или «яло». Греки, наиболее вероятные основатели этого селения, называли его Ялита, и это название упоминается впервые в XII столетии у знаменитого арабского географа Итн‑Эдриси, переиначенное им на арабский манер – Джалита. В русском переводе оно звучало у различных авторов по‑разному: Джалита, Галита, Гиалита.
Название Ялита сохранилось во времена господства на побережье Крыма генуэзцев, не исчезло оно и в период татарского владычества и дошло до наших дней в несколько измененном виде – Ялта. Вот все, что мне известно, – закончил Василий Петрович, – а теперь я уступаю место брату.
– Ваш черед, – обратился я к Андрею Петровичу. – Опровергайте, вы, кажется, намерены это делать.
– Увы, – вздохнул тот, – брата я люблю, но истина мне дороже. Предупреждаю, что я не историк, не филолог, не языковед и не географ. Во всех этих науках я жалкий дилетант. И если я с недоверием отношусь ко всяким сказкам, и в данном случае к только что услышанной вами (кстати, я ее слышал не один раз), то лишь потому, что причисляю себя к разряду людей здравомыслящих, признающих только факты. А все эти россказни не больше, чем плод воображения.
– Отрицать легче всего, – заметил Василий Петрович. – Но то, что ты говоришь, просто несолидно. В любом споре нужны доказательства, а ты – «не верю», и все тут.
– Да, Андрей Петрович, – согласился я, – позиция ваша, прямо скажу, слабая. Начисто отрицая общепринятую версию происхождения названия Ялта, вы ничего ей не противопоставляете.
– Почему не противопоставляю? – усмехнулся он. – Извольте. Я тоже проделал кое‑какие изыскания. Правда… – Андрей Петрович на секунду замялся, – правда, все это получилось вроде бы случайно… Понимаете, перечитывая «Иудейскую войну» Фейхтвангера, я обратил внимание на строки, в которых упоминается местечко Йалты или Ялты в Палестине, около священного целебного источника того же названия. И мне подумалось: не связано ли происхождение названия нашей Ялты с палестинской? Ведь вблизи нашей Ялты находится водопад У чан‑су (по‑татарски – летучая вода), влага которого в старину считалась тоже священной, целебной. В легенде же говорится о речке Кремасто‑Неро, что в переводе, как сообщил Василий, означает «висячая вода». Наименования по смыслу как будто сходны. Не был ли назван водопад У чан‑су по имени целебного источника в Палестине, тем более что, согласно той же легенде – об этом, правда, брат не упомянул, – старик Анагности побывал в Иерусалиме, совершив туда паломничество…
– Ага! – торжествующе воскликнул Василий Петрович. – Все равно без легенды ты никуда. Не спорю, мысль любопытная, но скажу лишь одно: подтверждения ей ты не найдешь ни в одном историческом источнике, касающемся прошлого Тавриды. Зато все авторы в один голос сходятся на том, что Ялта как название происходит от слова «ялос». Конечно, с полной уверенностью утверждать это трудно, так как неопровержимых доказательств пока еще не найдено, но, повторяю, одно совершенно бесспорно: все исследователи удивительно единодушно отдают предпочтение этой версии. Никакая другая, насколько мне известно, не упоминается в многочисленных трудах, посвященных истории Крыма.
– Как много в истории еще нераскрытых тайн, – задумчиво произнес я, – и как интересно докопаться до истины. А в этом споре, мне кажется, преимущество на стороне Василия Петровича, во всяком случае пока не появятся какие‑либо новые данные. Могу обещать, что, как только в моем распоряжении окажутся такие новые данные, я немедленно дам вам знать.
– Вы меня очень обяжете, – обрадованно кивнул Василий Петрович. – Но разве вы?..
– Вот именно, – с улыбкой сказал я, догадываясь, о чем хотел спросить старик. – Происхождение географических названий – тема моей книги, над которой я работаю уже третий год.
– Каково! – расхохотался Андрей Петрович. – Арбитр‑то наш оказался докой по части географических имен! Сдаюсь, сдаюсь! Против двух знатоков выступать не осмелюсь.
– Но я надеюсь, Василий Петрович, мы еще вернемся к этой теме, – сказал я. – У вас, вероятно, в запасе есть какие‑нибудь интересные истории о крымских названиях?
– С большой охотой, когда угодно, – ответил старик. – Кое‑что найдется.
– Только, чур, не сейчас, – заявил безапелляционно Андрей Петрович. – Предлагаю перенести разговор на вечер. Прежде не мешает отдохнуть, чтобы вести беседу на свежую голову.
Если бы я не боялся показаться назойливым, то охотно продолжил бы беседу – так мне не терпелось услышать что‑либо новое, что можно было бы включить в свою книгу. Но, не желая быть невежливым, я поддержал предложение Андрея Петровича, и мы разошлись по своим комнатам.
Понт Эвксинский
Предсказание Василия Петровича сбылось: к вечеру ветер усилился, небо заволокло свинцовыми тучами, хлынул ливень. Море грохотало, сверкали молнии, раскаты грома то сливались с ревом волн, то чередовались с ним.
Сокрушаясь, что не можем расположиться в излюбленном месте в саду, под навесом из виноградных лоз, мы устроились на застекленной террасе.
– Бр‑р – повел я плечами, – не завидую тем, кто сейчас в открытом море. На суше и то неуютно себя чувствуешь, а там…
– Что и говорить, – согласился Василий Петрович, – в такой шторм морякам нелегко приходится, но…
– Но, – подхватил его брат, – для тех, кто навсегда связал свою жизнь с морем, никакие бури не страшны. Привычка и опыт!
– Да и оснащены теперь корабли так, что могут успешно противостоять самому жестокому шторму, – добавил Василий Петрович.
– А каково было древним грекам, представляете? – воскликнул я. – Ну, тем самым, которые гибли на своем утлом суденышке и кричали «ялос!». Наверное, они попали в такую же бурю, какая сейчас бушует за окнами.
– Беднягам пришлось туго, – сочувственно вздохнул Андрей Петрович. – И в конечном счете они поплатились жизнью, попав в такую передрягу.
– Недаром греки, когда они впервые проникли за Босфор, назвали море Понт Аксинский, то есть негостеприимное море, – задумчиво произнес Василий Петрович.
– Вы полагаете, что бурливость моря послужила поводом для такого наименования? – спросил я.
– Такая точка зрения бытует в известных мне литературных источниках, – развел руками старик. – А у вас есть иное мнение?
– Несомненно, – живо ответил я. – Впрочем, это не столько мое мнение, сколько некоторых исследователей, к голосу которых я присоединяюсь.
– Что вы имеете в виду?
– Не бури и штормы, которые приходилось испытывать древним во время их плаваний по нашему Черному морю, побудили их назвать его негостеприимным. Отнюдь не это. Причина совершенно в другом.
– В чем же? – с внезапно проснувшимся интересом спросил Андрей Петрович, откладывая в сторону «Курортную газету», которую он бегло просматривал.
– Она очень проста. И состоит она в том, что для древних греков негостеприимным было не само море, а его берега. А еще точнее, не берега, а жители, их населявшие…
Андрей Петрович недоуменно пожал плечами, брат его не пошевельнулся, весь обратившись в слух.
– Да, да, именно жители, – продолжал я. – Они, мягко выражаясь, не очень любезно встречали чужеземцев, вступая с ними в сражения, убивая пришельцев, а взятых в плен приносили в жертву своим богам, чтобы умилостивить их.
Вот почему древние греки назвали море негостеприимным, а вовсе не из‑за его бурливости. И добавлю к этому, что в те времена создавались легенды примерно такого содержания: «Тот считался погибшим, кто осмелился проникнуть в этот страшный бассейн, ибо за ним живут люди на вечнозеленых равнинах, где все сверкает золотом, серебром и драгоценными каменьями, а само море заколдовано и губит всех без исключения чужестранцев, которые пытаются туда проникнуть, чтобы они не смогли завладеть этой страной и поведать миру о богатствах Тавриды».
– Все это в высшей степени занятно – и легенда, и ваши рассуждения, – заметил Андрей Петрович. – Но пока я не вижу, чтобы ваши доводы были более убедительны, чем те, против которых вы выступаете. Хоть убейте, не вижу.
– Минуточку терпения, Андрей Петрович, минуточку терпения, и я постараюсь разрешить ваши сомнения.
– Что ж, послушаем, – с явным сомнением произнес Андрей Петрович, удобнее располагаясь в кресле и закидывая ногу на ногу.
– Я уже привык к лихим наскокам моего брата, – извиняющимся тоном сказал Василий Петрович, – и не принимаю их близко к сердцу. И вам советую отнестись к ним точно так же.
– Что вы, что вы! Напротив. Мне всегда импонировали агрессивные собеседники, именно такие, как ваш брат… Итак, я повторяю, что море древние греки назвали негостеприимным не из‑за его бурливости. Иначе как вы объясните то обстоятельство, что позднее те же греки переименовали море, дав ему противоположное по смыслу название – Понт Эвксинский, то есть море гостеприимное? Неужели оно с тех пор изменилось, стало более спокойным? Неужели его поверхность более не возмущали никакие бури и штормы? Согласитесь, что дело не в этом. Море оставалось столь же бурным в определенные времена года, каким оно было и прежде, каким оно бывает и в наши дни.
Как бы в подтверждение моих слов терраса осветилась вспышкой молнии и почти одновременно грянул громовой раскат невероятной силы.
– И тем не менее из негостеприимного оно превратилось в гостеприимное, – продолжал я после минутной паузы. – А почему? Да потому, что греки со временем укрепились на берегах моря, создали там свои колонии – словом, обжились на новых местах.
– Резонно! – в восхищении вскричал Андрей Петрович. – Что на это скажет мой брат? Послушаем, а? – И он заговорщически подмигнул мне.
– Право, не знаю, что вам на это ответить, – тихо сказал Василий Петрович. – Спорить с вами было бы бессмысленно, так как все, что вы сказали, очень логично и убедительно. Но… я остаюсь при своем мнении. Давайте проследим, какие изменения претерпевало название моря в различные времена…
– Не знаю, для чего вам это понадобилось, – перебил я его, – но извольте, пожалуйста… Одно время оно именовалось Судгейским или Сурожским по имени богатейшего города Судгеи, располагавшегося там, где стоит нынешний Судак; известно оно было и как Русское море; упоминалось под именем Хазарского; итальянцы, которые обзавелись в Крыму торговыми факториями, называли его Mare magnum – Большим морем. Дали они ему такое имя, очевидно, потому, что оно представлялось им значительно большим, нежели Пропонтида, нынешнее Мраморное море…
– А турки, – подхватил Василий Петрович, – назвали море Фанар Кара‑денгиз – Злое Черное море. И тут мы волей‑неволей вынуждены вернуться к тому, с чего я начал, а именно к бурному характеру его, которому море и обязано, уверен, своим названием. Нет, нет, не прерывайте меня, – продолжал старый экскурсовод, заметив мой протестующий жест. – Мне хочется рассказать вам одну из многочисленных легенд, бытовавших у турок и крымских татар в свое время. Я ее услышал много лет назад от одного местного старожила…
– Опять легенда, – страдальчески простонал Андрей Петрович. – Спаси нас бог и помилуй! Мне кажется, на сегодня достаточно и одной. – Он с надеждой посмотрел на меня, видимо рассчитывая, что я его поддержу, но, тут же вспомнив, какую заинтересованность я выказал ко всяким преданиям и сказаниям в разговоре за обедом, махнул рукой и с обреченным видом уселся поглубже в кресле.
– Продолжайте, пожалуйста, Василий Петрович, – рассмеялся я. – Ваш брат с не меньшим интересом, чем я, выслушает эту историю. Я вижу, что он не на шутку заинтересовался нашим спором и только делает вид, будто ему скучно.
– Если говорить правду, то вы правы, – в свою очередь рассмеялся Андрей Петрович.
– Этот поэтический вымысел, содержание которого я попытаюсь коротко изложить, – начал Василий Петрович, – как нельзя лучше объясняет, мне кажется, природу названия, данного турками морю. Вот он.
…Пророк Аали, зять Магомета, обладал тем самым мечом дуль‑факар, который был ниспослан Магомету аллахом. С помощью этого меча Магомет мог одерживать победы не только над людьми, но и над злыми джиннами. Оружие бога – дуль‑факар обладал чудесным свойством выполнять волю своего владельца, поражая врагов на любом расстоянии. Посланный хозяином, он летел с быстротой молнии, так что глаз человеческий не в состоянии был проследить его полета.
Аали неусыпно хранил драгоценный дар Магомета, пока не пришла пора ему расстаться с земной жизнью. Задумался он тогда, как быть с дуль‑факаром, кому он достанется после его смерти. Долго размышлял Аали и в конце концов решил, что ни его сыновья, ни вообще никто из людей не должен владеть этим чудесным мечом. Утвердившись в этой мысли, старик приказал позвать сыновей и сказал им:
– Дети мои, возьмите этот меч, назначение которого вам неизвестно, садитесь на корабль и плывите до самой середины моря. Когда вы достигнете середины моря, бросьте меч в волны, и он опустится на самое дно и будет там покоиться вечно.
Повинуясь приказанию умирающего отца, сыновья взяли меч и пустились в дальний путь. Достигнув берега моря, они стали совещаться, как им поступить. Один сказал, что безрассудно топить меч, который, наверное, представляет большую драгоценность, другие согласились с ним: зачем лишаться столь необыкновенного меча, если можно закопать его до времени в определенном, известном только им одним месте, а отцу сказать, что повеление его исполнено в точности.
Так и было сделано. Но когда они возвратились и предстали перед отцом, тот в ярости поднялся с постели (гнев придал ему силы) и, обличив их в непослушании, воскликнул, потрясая руками: «Я не умру до тех пор, пока дуль‑факар не окажется на дне моря. И помните, что никакие ваши ухищрения не помогут. Аллах просветлил мой взор, и от него ничего не скроется!»
Посрамленные сыновья, удостоверившись в невозможности сохранить для себя таинственный меч, вынуждены были снова отправиться в дорогу. Дуль‑факар был извлечен из тайника, куда был ими запрятан, и доставлен на середину моря. Воля отца – пророка Аали – была ими исполнена: чудесный меч с легким всплеском опустился в морскую глубь. И с этого мгновения тихие дотоле воды моря закипели, заволновались, тщетно силясь выбросить из недр своих страшное оружие…
– Фу, чепуха какая! – с неподдельным возмущением воскликнул Андрей Петрович. – И вы с серьезным видом можете выслушивать подобные бредни? – Этот вопрос адресовался, конечно, мне.
Я улыбнулся и хотел было ответить, но Василий Петрович предупредил меня.
– Разве я не сказал в самом начале, что это чистейший вымысел? Само собой разумеется, я рассказал легенду не для того, чтобы сразить вас неопровержимым доводом. Но пойми же наконец, что даже сказки порой могут служить подспорьем в исторических изысканиях. В данном случае авторы легенды попытались как‑то объяснить бурный характер моря, и сделали они это так, как могли, на уровне своих возможностей, своего развития, своих знаний, наконец. Так что сказка сказкой, а бурливость моря на протяжении веков волновала воображение жителей его берегов. Это для меня совершенно бесспорно.
– И вы полагаете, что в эпитете «черное» люди отразили эту бурливость? – спросил я. – Боюсь, что не смогу с вами согласиться. Турки назвали море Фанар Кара‑денгиз – Злое Черное море, и первое слово до некоторой степени соответствует его особенностям, но черное… Мне думается, причина возникновения этого наименования кроется в другом.
– Еще какая‑нибудь легенда? – с наигранным испугом спросил Андрей Петрович.
– На этот раз нет, – рассмеялся я. – Не легенды, а некоторые факты и соображения, с помощью которых можно, мне кажется, сделать кое‑какие выводы.
– Что ж, послушаем, – сказал Андрей Петрович и принял свою излюбленную позу, закинув ногу на ногу.
– Заслуживает внимания следующая догадка. Название Черное море произошло оттого, что будто бы татары, долгое время господствовавшие в Крыму, имели обыкновение все темноватые цвета называть черными.
Но есть и другое предположение: моряки, плывшие от Эгейского моря через проливы Дарданеллы и Босфор к берегам Тавриды и Колхиды, находили, точнее, усматривали большой контраст между светлыми, лазурными красками вод Греческого архипелага и более темными оттенками поверхности моря, именуемого ныне Черным. Я склонен согласиться с последним предположением; оно мне кажется наиболее правдоподобным.
– Вам кажется? – иронически повторил Андрей Петрович. – Только кажется? А ведь говорят, что в споре рождается истина… Где же ваша истина, я вас спрашиваю? Один говорит одно, другой совершенно иное утверждает. А кто из вас прав? Кому из вас прикажете верить? Вам или брату?
– Нет, вы только послушайте его, Василий Петрович! – не на шутку возмутился я. – Подавай ему истину в получасовой беседе! Как будто это так просто. Можно подумать, что в его математике все проблемы решаются в два счета. Истина! Мы ее ищем, милейший Андрей Петрович, понимаете? Ищем! И со временем найдем! А пока довольствуемся тем, что удается обнаружить в книгах, преданиях, архивных материалах. Сравниваем, сопоставляем и… спорим. И право, я не знаю занятия, более интересного и увлекательного!
– Ищущие да обрящут! – заключил шутливо Андрей Петрович. – Преклоняюсь перед всеми и всяческими исследователями. И умолкаю. И готов слушать сегодня легенды сверх программы.
Мы все рассмеялись. Я подошел к двери террасы и чуть приотворил ее. Вместе с влажным воздухом на террасу ворвался шум непогоды: грозные удары волн, свист ветра в листве деревьев, шелест дождевых струй, отдаленные раскаты грома – гроза уходила на юг, в море.
Аргонавты и Одиссей.
Кутаиси и Одесса
– Льет как из ведра, и никаких проблесков, никаких намеков на прекращение грозы. – Прикрыв плотно дверь, я возвратился к своему месту.
– Ну и пусть себе льет, – беззаботно откликнулся Андрей Петрович. – Люблю в такую погоду сидеть дома и под барабанную дробь дождевых капель читать, размышлять, разговаривать и… слушать занимательные и поучительные истории, в том числе легенды.
– Иронизируете? – усмехнулся я.
– Ничуть, – самым серьезным тоном заявил Андрей Петрович. – Не такой уж я безнадежный скептик и рационалист, как вам могло показаться по моему поведению сегодня. Просто у меня такая манера. Ничего не могу поделать со своим характером. Нет, в самом деле я не шучу, когда прошу вас рассказать еще что‑нибудь о ваших географических названиях: оказывается, это чертовски увлекательна