Макс ехал в фургоне, в железной клетке, отгороженной внутри машины. На него надели ручные и ножные кандалы и, кроме того, приковали к сиденью, чтобы он не мог пошевельнуться. Возле клетки устроились трое спецназовцев и рослый юноша, возглавлявший операцию. Окон в этой части фургона не было – имелись только небольшие бойницы для автоматов, а все происходящее снаружи транслировалось на мониторы, которые можно было поворачивать по своему желанию.
Через двадцать минут после начала движения Макс разомкнул распухшие от удара Саразена губы и сказал:
– Хочу сигарету.
– Я не курю, – отозвался племянник Костюма.
Тяжелый бронежилет натирал ему плечи. Он вспотел, и, хотя он делал все как надо, его не покидало чувство, что бывалые спецназовцы наблюдают за ним с иронией. Больше всего на свете он мечтал о том, чтобы вся эта навязшая в зубах история поскорее кончилась.
– Значит, умрешь не от рака, – безмятежно констатировал пленник в ответ на его слова.
То, что произошло потом, начальник конвоя помнил смутно. Какие‑то вспышки замельтешили на мониторах, снаружи донесся грохот, истошные крики и лязг покореженного металла. Фургон занесло на дороге, после чего он резко встал. Спецназовцы с проклятьями вскочили с мест и, заняв позиции у бойниц, открыли огонь. Один из мониторов погас. Что‑то застучало по обшивке фургона, и с некоторым опозданием юноша сообразил, что это пули. Сам он почему‑то оказался на четвереньках возле двери в клетку.
– Лейтенант Роше! – закричал он в рацию. – Отвечайте, что происходит?
До него донесся смех. Это ликовал в клетке скованный пленник. Пот заливал глаза племяннику.
– Лейтенант Роше! – Но водитель фургона не отвечал.
– Помоги, дурак! – заорал кто‑то из спецназовцев, и юноша увидел смертельно бледного лейтенанта Сегье, который полулежал, привалившись к стенке, и слабо хрипел. Возле него хлопотал Люка, весельчак Люка, его лучший друг. Прежде чем юноша успел пошевелиться, кто‑то подбежал к фургону и, просунув в бойницу дуло автомата, выпустил целую очередь. Люка охнул и упал навзничь. Племянник, опомнившись, два или три раза выстрелил наружу из пистолета. Он поскользнулся в чьей‑то крови и неловко плюхнулся на бок. Снаружи донесся хриплый стон, и автомат, сухо стукнув о бойницу, исчез.
– Люка! Сегье! Виль… Вильфранш!
Он хотел кричать, но у него выходил только шепот. Вокруг были одни мертвецы.
– Мы попали в засаду! – жалобно сказал он рации, но та молчала.
«Что делать, боже мой? Что же делать? И как тихо, как тихо кругом!»
Он посмотрел на мониторы, но они были пусты и мертвы, как и его товарищи. На глазах у него выступили слезы, и, не удержавшись, он всхлипнул – от беспредельного ужаса, тоски и жалости к себе.
В рации что‑то захрипело. Начальник конвоя поспешно схватил ее.
– Седьмой отвечает!
Но вместо знакомых голосов водителя Роше, вертолетчиков, людей из машин сопровождения ему в уши ворвалось:
«Non, rien de rien,
Non, je ne regrette rien…»[6]
Пленник в клетке фыркнул. Песня оборвалась. Впрочем, он и так отлично понял, что случилось.
После того как конвой свернул с национальной дороги, в четырнадцать двадцать была выпущена первая ракета. В четырнадцать двадцать один к ней присоединилась вторая, после чего вертолет перестал существовать.
Снайперы уничтожили мотоциклистов. Машины сопровождения были обстреляны из гранатометов. Лейтенант Роше погиб одним из первых. Головная машина, в которую попали два снаряда, горела, из нее с воплями выскакивали живые факелы и катались по земле. Их добивали из засады – или не добивали, ожидая, когда они догорят сами. Хвостовая машина лежала на боку, и возле нее корчились несколько раненых.
– Замечательно, – констатировала черноволосая красавица, сверху, с холма, осматривавшая поле боя.
Это была Лейла. С помощью верного Али и еще нескольких человек она сняла дом в ближайшем селении, где установили сложную аппаратуру, подавляющую радиочастоту конвоя. Теперь человек боевиков от имени конвоя переговаривался с Парижем, убеждая их, что все в порядке и пленник продолжает свой путь.
Племянник Костюма скорчился у стенки фургона, тяжело дыша. В это мгновение он ненавидел всех суперменов на свете – этих дрянных актеришек, плюющихся клубничной кровью под светом софитов; этих счастливчиков, которые залечивали смертельные раны за пять минут и играючи разделывались с любым врагом. Он внезапно осознал, что они все обманщики, эти дутые герои с идиотскими фразами наготове и еще более идиотскими ухмылками на весь экран. И еще он понял, что никогда, никогда не хотел стать героем.
Макс с любопытством смотрел на своего конвоира. Нельзя сказать, чтобы ему была совсем чужда жалость, – просто он считал, что если ты играешь в такие игры, ставкой в которых является твоя жизнь, ты должен быть готов к любому повороту событий. Этот мальчик явно ни к чему такому готов не был.
Внезапно рация кашлянула. Племянник как безумный бросился к ней.
– Да! Я Седьмой! – закричал он. – Что у вас там происходит? Говорите!
– Происходит? – переспросил воркующий женский голос с приятным акцентом, от которого, однако, у конвоира по спине поползли мурашки. – Теперь уже ничего.
– Вы… вы кто? – пролепетал племянник, теряя голову. – Немедленно оставьте эту частоту! Это государственная частота! Вы не имеете права ее занимать!
– Еще как имею, – возразил голос. – Слушай, как тебя зовут?
– Эжен, – пробормотал он.
– Хорошо, Эжен, ты нам не нужен. Отпусти Макса, и ты свободен. Я же знаю, что он там. Отпусти его, ты окажешь услугу и себе, и нам.
Племянник с ужасом воззрился на клетку, в которой находился террорист. Вновь в ушах юноши зазвенел его издевательский смех.
– Вы захватили нас? – простонал Эжен.
– Ты быстро соображаешь. – Голос сменил тон и заговорил жестко, по‑деловому. – Слушай, у нас здесь люди. Твои люди, между прочим. Выходи и выводи Макса, иначе мы начнем убивать их по одному.
– Я вам не верю, – проныл несчастный конвоир.
Лейла пожала плечами.
– Твое дело.
Она стояла в нескольких шагах от двери фургона с рацией в одной руке и пистолетом в другой. Сзади сгрудились боевики. Она мотнула головой, и тотчас к ее ногам бросили раненого спецназовца. Он закричал, Лейла же спокойно и сосредоточенно направила пистолет ему в лоб и выстрелила. И этот крик племянник услышал.
– Хорошо, – забормотал он. – Хорошо… Только не убивайте их! Я сейчас выведу его.
Он стал отпирать клетку. У него дрожали руки, он два раза ронял ключи. Наконец пленник был на свободе. Выражения его лица конвоир не понимал.
– Я жду, – проворковала рация.
Он поколебался. Может, поступить так, как советовал этот бритоголовый? Взять и… Но у него не хватало сил даже думать об этом. Не то что сделать.
Он открыл дверь фургона. Пропустил в нее Макса, который сошел на землю медленно, волоча свои цепи, которые конвоир забыл снять.
Потом он увидел смерть.
Она была с черными волосами до пояса, огненными глазами и такая красивая, что больно смотреть. Она ничего не сделала. Только подняла руку, а из руки полыхнуло пламя. Потом не было ничего. Может, и было, но он уже не мог знать об этом.
– Макс, – сказала Лейла, чуть не плача. – Дорогой. Я так рада.
Он тоже был рад, но не показывал этого.
– Сколько у нас времени?
– Полчаса, может, час.
– Хорошо.
Он повернулся и мелкими шагами, неловко переступая, зашагал к их машине.
– Всех добить, – приказала Лейла. – Мертвые не болтают.
Ее приказ был исполнен, а благодаря тому, что человек в доме до последнего заговаривал зубы Парижу, тела обнаружили только через несколько часов. Саразен не поехал на место. Он уже заранее знал, что ему предстоит увидеть, и выжидал. Телефон звонил долго, очень долго, но лишь около десяти, приняв ванну и с аппетитом отужинав, человек с бритой головой соизволил снять трубку. Говорил сам министр.
– Хорошо, – сказал Саразен. – Я согласен.
Глава восьмая
Я попытался встать, но если и мог чем‑то пошевелить, то только мозгами.
Микки Спиллейн. Путь к сердцу мужчины, глава 1
Я забыла свое имя.
Я проснулась оттого, что в дверь кто‑то стучал. Я попыталась подняться, но тут комната ходуном заходила перед глазами, и на некоторое время я потеряла ощущение того, где я нахожусь.
Это был бред, щедро украшенный галлюцинациями. Так, кровать, на которой я лежала, почему‑то превратилась в болото, в котором я отчаянно барахталась, чтобы не утонуть. Потом мне почудилось, что в окно влетают листья разорванной книги, облепляют меня со всех сторон, забиваются в нос, в рот, мешая дышать. Сердце скакало, как перепуганный заяц. И внезапно все кончилось. В дверь больше не стучат, но мне от этого не легче. Я никак не могу вспомнить, как меня зовут.
Я кое‑как сползаю с кровати на пол, вижу сумку, открываю ее и при виде металлического блеска пистолета вспоминаю все. Какую‑то долю секунды я чувствую облегчение, потом на меня накатывает волна страха. Меня бьет озноб, и я стискиваю зубы, чтобы не закричать.
Я пытаюсь рассуждать. Это всегда полезно, даже если вы собираетесь через две минуты отдать богу душу… Вчера мне вкололи какую‑то дрянь. Интересно, для чего они это сделали? Чтобы я не пришла в себя, пока все не кончится (а уж тогда‑то я бы точно была мертва), или, может быть… Может, там было что‑то еще, ведь остались две точки от уколов. Один укол, скажем, чтобы я лежала тихо, а другой… Например, скополамин. Звучное слово само выпрыгивает из моего мозга. Наркотик правды. Конечно, это не обязательно был тот скополамин, о котором я читала в детективных романах. Могло оказаться и какое‑то его производное, значительно хуже. А я‑то еще гадала, откуда они могли знать, что ни одна душа в Париже, кроме Дениса, не хватится меня… Наверное, они задавали мне всякие вопросы, и я покорно на них отвечала. Но теперь важно не это. Важно то, что, если эти приступы будут повторяться часто, пока этот яд в моей крови…
Я теряю нить мысли, она ускользает от меня. Вдруг мне все становится безразлично. Я как душа, витающая над своим телом… Губы мои кривит идиотская улыбка. Мне все равно, что со мной случится, когда и как. Я ничего не боюсь… Но нет, боюсь, и еще как!
Итак, душа все‑таки вернулась в тело, потому что вернуться ее заставил страх. Это скверно донельзя – вот так трястись, когда ты ровным счетом ничего не сделала и ни в чем не виновата. Совершенно ни в чем. Разве что больше, чем дозволяют приличия, похожа на одну особу по имени Вероника Ферреро.
Вчера у меня были самые определенные намерения относительно того, как мне следует поступить. Первое: отослать письмо симпатичному Миртилю, который ведет это дело, и изложить в общих чертах, что произошло. В письмо я вложу как доказательство паспорт сеньориты Ферреро. Второе: я немедля отправляюсь в наше посольство. Третье…
Третье – мне хочется есть. Два кофе и ватрушка вчера вечером – этого слишком мало.
Я хочу выйти – и коленом стукаюсь о тумбочку, которую сама же приставила к двери. Она дьявольски тяжелая, и, оттаскивая ее на прежнее место, я сама удивляюсь, как я ухитрилась вчера ее переместить. Ух! Наконец‑то. Руки у меня свободны, а между тем я не уверена, что так и должно быть. Ну конечно! Сумка. Куда же я без тебя, сокровище мое!
Я выхожу в коридор и нос к носу сталкиваюсь с…
Его бы следовало назвать хозяином, но я, по правде говоря, не знаю, владеет ли он этим прибежищем для не обремененных деньгами постояльцев. Может быть, он менеджер, но в данной обстановке это слово как‑то не звучит.
– Уже десять часов, – хрюкает он. – Вы слишком долго спали. Еще немного – и вам пришлось бы платить за две ночи. Вы собираетесь оставить комнату за собой?
– Я подумаю над этим, – говорю я, глядя ему в глаза. – Скажите, где у вас почта?
– Прямо по улице, потом направо.
– Merci.
– И решайте насчет комнаты побыстрее, пожалуйста! – кричит он мне вслед. – Я не могу держать ее целую вечность!
Умыв в ванной комнате на этаже лицо и руки, я думаю, воспользоваться мне или нет туалетной водой моего двойника. А вдруг это вовсе не туалетная вода, к примеру? В детективном романе она могла бы оказаться чем угодно.
«Чушь, – решительно сказала я себе, вытирая лицо бумажным полотенцем. – Это всего лишь туалетная вода, по запаху чувствуется. Но я не хочу ею пользоваться, потому что… потому что мне противна даже мысль об этом».
Через минуту я уже иду по улице. Пистолет тычется мне в ребра – даже сквозь сумку я чувствую его. Почта и в самом деле расположена справа, но зато слева – чудесный магазинчик, где полно всякой вкусной еды. Я чувствую, что мне не устоять, и захожу внутрь.
В конце концов, инспектор Миртиль немного подождет. Тем более что я еще понятия не имею о том, что буду ему писать.
«Дорогой месье, со мной приключилась небольшая неприятность. Вы знаете, я так похожа на одну особу, наверняка вам известную, что она не остановилась перед тем, чтобы убить ни в чем не повинного человека и захватить меня. Я думаю, мне срочно следует застраховаться во избежание непредвиденных осложнений, а вы как полагаете, месье?»
Обычно в детективных романах пишут: «В магазинчике не было ни души». Кассир, понятное дело, в счет никогда не идет – но я так не думаю. В моем же случае, помимо кассира – точнее, кассирши, молоденькой девчушки с торчащими в разные стороны смешными коротенькими косичками, – налицо были два посетителя: молодой опрятный парень с гладким глуповатым лицом и повадками маменькиного сынка и резвая старушенция преклонных лет с фиолетовыми волосами.
Я взяла апельсиновый сок, и тут мне в голову пришла одна идея. Старушка выбирала краску для волос, ведь магазинчик был почти что универсальный, и одними шампунями в нем было уставлено несколько полок. Я тоже подошла к стеллажу с красками и стала изучать боевой раскрас девушек на коробках. Старушка благожелательно улыбнулась мне.
– Вы тоже этим интересуетесь? – спросила она.
Клянусь, я едва не прослезилась, услышав этот голос. Просто нормальный человеческий голос, очень приятный, очень теплый. Очень человечный. На мгновение мне даже стало не так одиноко.
– О, я, да, – неловко ответила я.
Она оценивающе вертела две коробки, на которых были изображены волосы, до того высветленные, что, кажется, дальше уже просто некуда.
– Как по‑вашему, что мне больше пойдет: «Платиновая вамп» или «Золотистая мечта»? – спросила она.
– Конечно, вамп, мадам, – улыбнулась я. – Даже не сомневайтесь.
– Вы очень добры, – промурлыкало это хрупкое создание и застенчиво улыбнулось.
Конечно, мне нельзя было терять бдительности. Но я ни секунды не допускала, что может произойти такое…
Воспитанный маменькин сынок уже некоторое время маячил у меня за спиной. Я обернулась, чтобы попросить его поддержать мое мнение, и вы знаете, что сделал этот прекрасный молодой человек? Нет, вы ни за что не догадаетесь. Он просто достал пистолет и выстрелил в меня.
Глава девятая
Что бы там ни говорили, но и полицейскому случается порой рассуждать, как всем прочим людям. Однако с его стороны это, конечно же, ошибка.
Шарль Эксбрайя. Ночь в Санта‑Крус, глава «Страстной вторник»
Поль‑Анри‑Никола Саразен, которого любящие коллеги за глаза называли Лысый Череп и Бешеный, пребывал в гневе.
– Идиот! – орал он, потрясая кулаками перед лицом бледного и донельзя перепуганного молодого человека, изо всех сил стремившегося вжаться в спинку вертящегося стула. – Желторотый…!..…,…!
Лероке, сотрудник Саразена и один из его наиболее преданных помощников, укоризненно покачал головой. Шеф, судя по всему, завелся надолго, и Лероке открыл утренний выпуск газеты, демонстративно развернул ее перед собой и отгородился от окружающего мира. Он наткнулся на захватывающе интересную статью о футболе, и вскоре вопли Саразена перестали достигать его ушей.
– Зачем ты это сделал, скажи на милость? – простонал Саразен, исчерпав запас ругательств, которых нормальному человеку хватило бы на месяц, а то и больше. – Чего ты этим хотел добиться, а?
– Я узнал ее! – пискнул молодой человек. Это был тот чистенький и опрятный юноша, которого Вероника Бессонова заприметила в магазине и про себя назвала «маменькиным сынком», только теперь у него под глазом красовался внушительных размеров синяк, а на скуле была свежая ссадина, залепленная пластырем. – Это Вероника Ферреро, террористка. Я подумал…
– Не произноси при мне этого слова! – крикнул Саразен, угрожающе выставив указательный палец. – Думать, между прочим, имеют право только люди, имеющие мозги! Кто тебе вообще сказал, что это она?
– У меня отличная память на лица! – защищался его собеседник, на всякий случай стараясь держать собственное лицо подальше от кулаков Саразена. – Спросите кого хотите! Я поэтому и пошел в полицию, чтобы…
– Сколько ты служишь в полиции? – оборвал его Саразен.
Маменькин сынок подумал, похлопал глазами.
– Три дня, – нехотя признался он наконец. – Сегодня третий.
– А тебя не учили, – вскипел Саразен, и морщинки в уголках его глаз яростно задергались, – тебя не учили, что прежде чем стрелять в человека, его надо об этом предупредить, а?
– Но она же террористка! – взвизгнул юнец. – Как можно церемониться с такой?
Саразен сдался. Парень слово в слово пересказывал его собственные мысли, однако, вспомнив, к чему все это привело, Саразен чуть не задохнулся от ярости.
– А ты не слышал, что Вероника Ферреро оказала французскому правительству бесценную помощь, посодействовав в задержании Принца, и что ее надо хоть немного уважать за это? А?
– Признаться, я что‑то такое читал, – честно признался юнец и пару раз взмахнул ресницами.
У Саразена руки чесались придушить его, но он как‑никак находился на государственной службе и не мог давать волю своим инстинктам.
– Об этом везде писали, – проворчал Саразен. – Какой‑то журналистишка… как его там? – рявкнул он в сторону помощника.
– Артюр Боннар, – глухо донеслось из‑за газетного листа.
– Точно, он! – Саразен щелкнул пальцами. – Эта сволочь пронюхала о Веронике, хотя мы старались скрыть ее участие как могли.
– Поэтому мы опубликовали официальное опровержение этой информации, – промолвил газетный лист.
– Что? – Саразен обернулся в сторону Лероке.
– Ну да, – подтвердил обрадованный юнец. – Я сам читал, что, дескать, все это брехня и газетная утка. Ваш большой начальник сам так сказал.
Саразен позеленел. На этот раз привычка органов госбезопасности все отрицать сослужила ей плохую службу.
– Это неважно! – злобно выпалил он.
– Как это – неважно? – удивился молодой полицейский.
– Она действительно нам помогла, – бросил разъяренный Саразен. – Когда Принц сбежал, мы дали ей убежище, но она скрылась оттуда, потому что знала, что, если он доберется до нее, ей будет худо. – Он не сказал только того, что намеренно задержал Веронику, рассчитывая, что Принц непременно придет, чтобы поквитаться за предательство, и тогда Саразену удастся схватить его. Именно по этой причине сообразительная испанка предпочла отказаться от гостеприимства своего бритоголового «друга». – А тут еще ты со своей идиотской пушкой! – внезапно заорал он на притихшего парня. – Черт! Черт! Черт бы вас всех подрал!
Лероке выглянул из‑за газетного листа, отхлебнул кофе из чашки, стоявшей на краю стола, поставил ее на место и снова нырнул за газетный лист.
– А ты прекрати читать! – обрушился на него Саразен, чтобы сказать хоть что‑то.
Лист с треском сложился и упал на стол.
– А ты прекрати орать, – спокойно сказал Лероке, глядя на босса своими бесцветными глазами.
Лероке был в своем роде человек‑невидимка. Если бы ему в голову взбрела фантазия средь бела дня прихлопнуть президента возле Елисейского дворца, ни один очевидец не сумел бы назвать каких‑либо отличительных примет покушавшегося. Лероке был сер, зауряден и неприметен, как мышь.
– Ладно, – злобно сказал Саразен, сел на край своего стола и развернул лицом к себе молодого человека, испуганно застывшего на сиденье стула. – Ладно. Итак, ты от большого ума пальнул в нее. Что дальше?
Юнец застенчиво потупился.
– Я промахнулся, – промямлил он.
– Ясное дело, – глумливо согласился Саразен, ухмыляясь, как сатир, – такой идиот, как ты, не мог не промахнуться. А потом?
– Кассирша завизжала и бросилась на пол, – доложил доблестный страж порядка. – А потом…
Тут он умолк и, скривившись, осторожно потрогал скулу. Лероке, скрестив руки на груди, преспокойно покачивался на задних ножках стула.
– Эта проклятая старая ведьма, вы ни за что не поверите, – простонал горе‑полицейский, – она ударила меня сумкой по руке, а потом бросилась на меня и стала бить сумкой по голове. У меня аж искры из глаз посыпались.
– Хорошо, что ты вообще не сгорел на работе, – саркастически заметил Саразен, которому в глубине души очень понравилось, как лихая старушка – божий одуванчик отделала желторотого.
– Это нападение на полицейского! – вскричал маменькин сынок.
– Ты же был в штатском и уже отслужил свою смену, – напомнил ему Саразен. – Сам виноват!
– А сумка у нее тяжеленная, – недоуменно продолжал юнец, не слушая его. – И как ей хватает сил таскать ее за собой? Я думал, она вообще мне глаз выбила.
– А пушка? – внезапно спросил Саразен.
– А? – встрепенулся юнец. – Что?
– Что стало с пушкой, умник? – терпеливо повторил Лысый Череп.
Маменькин сынок слегка приоткрыл рот.
– Я… Мне кажется, я ее уронил.
– И она ее подобрала, – заключил Лероке.
– Что? – подпрыгнул юнец. – Кто это?
– Вероника Ферреро, – с убийственным спокойствием объяснил Саразен. – Подобрала твою пушку и была такова. Сперла, кажется, еще сок и упаковку краски для волос, но это мелочи.
Юнец охнул и прижал ладони к вискам. Воображение рисовало ему картины одна страшнее другой: вот Вероника Ферреро из его оружия расстреливает дюжину полицейских, после чего штурмом берет Елисейский дворец. Лероке хотел вновь взяться за газету, но по взгляду Саразена понял, что лучше не делать этого.
– Что же мне теперь делать? – ныл юнец. – Мне, наверное, следует подать в отставку… За мою ошибку могут поплатиться жизнью ни в чем не повинные люди…
Лероке фыркнул. «Каких же все‑таки кретинов берут в полицию», – подумалось ему.
– Вали отсюда, – приказал Саразен.
– А?
– Я сказал: вали отсюда. Или хочешь, чтобы я дал тебе хорошего пинка на прощание?
– Я вам больше не нужен? – пролепетал важный свидетель, пятясь к дверям.
Саразен встал посреди комнаты и подбоченился.
– Если понадобишься – я тебя из могилы достану, – пообещал он. – Брысь!
– Идиот, – хмыкнул Лероке, когда горе‑полицейский исчез за дверью.
– Не береди мне душу, – проворчал Саразен. – Давай снова посмотрим видео.
Камера слежения в магазине запечатлела всю сцену. Саразен внимательно – в который раз – просмотрел ее, хмурясь и покусывая изнутри нижнюю губу.
– Вот, она подобрала его пушку, – сказал он. – Видел?
– Видел.
– Интересно, на кой черт она ей?
– Не знаю.
Саразен потер подбородок.
– А сок? – внезапно спросил Лероке. – Зачем ей воровать сок? Ведь у нее должна быть куча денег. Власти заплатили ей половину награды за Принца.
– Да. А половину обещали отдать после суда, – проворчал Саразен. – Не понимаю.
– Что?
– Как‑то она странно себя ведет.
– А что именно странного вы тут видите, шеф?
– То, что она подпустила так близко к себе человека с оружием, уже нонсенс, – начал загибать пальцы Саразен. – Затем: старушка уверяет, что девушка показалась ей симпатичной и немного забитой, что ли. Какой бы Вероника Ферреро ни являлась, ни один человек на всем белом свете не мог назвать ее симпатичной. У нее всегда был такой вид, словно она ищет, кого укусить.
– Может, старушка в маразме? – меланхолично предположил Лероке.
– Может. Ей семьдесят шесть лет. Но она твердо стоит на своем. Потом нашей Веронике тридцать три, а она дает девушке, с которой разговаривала, максимум двадцать пять. Жаль, что на этой пленке ни черта не видно.
– Но татуировка‑то у нее есть, – сказал Лероке. – И полицейский, и старушка ее заметили. На левой руке, как и должно быть. Значит, это она.
– Татуировка татуировкой, но лицо!
– Пластика, – сказал Лероке тихо.
– Что? – вздрогнул Саразен.
– Она сделала себе пластическую операцию и собиралась перекрасить волосы, – пояснил Лероке. – Помнишь, она украла краску? Но операция ей не помогла, ведь наш юный друг ее все‑таки узнал.
– Слушай, а это мысль! – восхищенно сказал Саразен. – Старик, ты молодец!
– Знаю, – отозвался Лероке скромно, – но никто, кроме тебя, шеф, этого не ценит.
Саразен его не слушал. Он что‑то подсчитывал про себя.
– Она сбежала из убежища неделю назад. Слишком короткий срок. Думаешь, она могла…
– Могла. Во‑первых, наука творит чудеса, а во‑вторых, наша маленькая Вероника прекрасно знает, кто будет за ней охотиться.
– Охотиться. Ах да. – Саразен наморщил свое желтоватое лицо. – Я ведь чуть было не забыл. – Он подошел к своему столу и взял с него тоненькую папку с грифом «секретно». – Эту зашифрованную галиматью перехватила наша служба компьютерной разведки. Им это показалось интересным, и они отправили расшифровку мне. Ты знаешь, кто такой Феникс?
– Киллер экстра‑класса, – сказал Лероке. – Он грохнул наркобарона Эмиля и еще с дюжину человек в разных странах мира. За обычные дела не берется, только за такие, в котором есть где развернуться. Гонорары, впрочем, тоже берет соответствующие. Крепкий профессионал, ни разу не засветился. Ни свидетелей, ни осечек.
– Похоже, что ему заказали нашу Веронику, – со смешком сказал Саразен, – и Макса в придачу. Также указан некий Хайме – это тот, кто участвовал в захвате лондонского аэробуса два года назад.
– Они все в нем участвовали, – напомнил Лероке.
– Да. – Саразен помолчал, что‑то соображая, и затем продолжил: – Этот Хайме не так давно отошел от дел. Жил в небольшом сельском домике недалеко от Помплоны. Вчера как раз нашли его тело, и то случайно, потому что его собака выла не переставая.
– Неужто в него ударила молния? – вяло осведомился Лероке, уже зная, какой последует ответ.
– Ты угадал, – хмыкнул Саразен. – И у этой молнии был калибр снайперской винтовки. Выстрел произведен издалека, но пуля при этом вошла точно под правый глаз. Один выстрел, зато какой!
Лероке зевнул.
– Если ты спрашиваешь мое мнение, – сказал он, – я бы лично еще доплатил этому парню, чтобы он продолжал делать свое дело. Не люблю мразь, которая подкладывает бомбы и расстреливает заложников. Тот, кто не жалеет других, сам не заслуживает жалости. Если Принца и Веронику заказали Фениксу, это значит, что мы можем отдыхать. Ты помнишь, как он замочил этого русского мафиози, которого искал весь Интерпол? Ювелирная работа, да и только.
– А на Феникса у нас ничего нет? – спросил Саразен с надеждой.
– Насколько я знаю, ничего.
– Жаль, – вздохнул Саразен.
Он обожал помериться силами с новым и неизвестным противником. Жизнь он видел сплошной чередой азартных схваток, где верх дано одержать только одному. Возможно, именно по этой причине он и не женился, ведь семейная жизнь полна побед и поражений, но по‑настоящему в ней никто никогда не является хозяином положения.
– Значит, нашу красотку хотят достать Принц, этот Феникс и мы, – подытожил Саразен, покусывая ноготь большого пальца. – Хорошо бы все‑таки оказаться рядом, когда Принц до нее доберется. Тогда бы мы без помех разобрались с ними обоими.
– Оптом? – улыбнулся Лероке.
– Угу. – Саразен поднялся. – Знаешь что, поехали‑ка в тот магазинчик. Мне пришла в голову одна мысль, но сначала надо осмотреться на месте. – Он усмехнулся. – Интересно, кто же такой на самом деле этот Феникс?
Глава десятая
Человек, который требует такие деньги за штучную работу и получает оплату вперед, – разве можно пройти мимо?
Рекс Стаут. Второе признание, глава 19
Шесть дней тому назад.
Диалог двух неизвестных во Всемирной паутине
> доброе утро