Снайпер усмехнулся и повел плечом. И правда – его до сих пор била дрожь при одном воспоминании о том, как нелепо она сопротивлялась. Она отчаянно хотела жить – он это чувствовал, – и, хотя она совершила все мыслимые и немыслимые ошибки, ей в конце концов все же удалось уйти от него.
«Нет, – тотчас же поправил он себя, – это я сам дал ей уйти».
Не беда, решил он, окидывая улочку зорким взглядом. Никуда она от него не денется. Нашел он ее здесь, отыщет и в любом другом месте.
Ее приятель явно задерживался. Снайпер не сомневался, что он уже успел уйти через черный ход. Он поколебался. С одной стороны, его грызло осознание поражения – впервые в избранной им жизни профессионального убийцы он поддался чувствам и совершил промах, с другой – он никому не был обязан отчитываться о своих действиях. В ее номере он может набрести на что‑нибудь существенное.
Тяжелая стеклянная дверь гостиницы отворилась, пропуская его. Без всяких хлопот снайпер миновал стойку портье, которому в тот момент было вовсе не до посетителей: французы как раз готовились забить штрафной. Когда портье наконец оторвался от экрана, снайпер уже поднимался по ступенькам лестницы.
Он был уверен, что Вероника Ферреро с ее опытом наверняка остановилась на втором этаже, откуда при случае можно выбраться через окно. Но на площадке второго стояла парочка и перебранивалась. Метнув на ссорящихся равнодушный взгляд, снайпер решил прогуляться до верхнего этажа и там сразу же увидел два круглых отверстия, зияющие в одной из дверей.
«Ого! Ну‑ка посмотрим, что тут…»
Дверь была не заперта. Снайпер на всякий случай надел перчатки, достал свой пистолет и осторожно толкнул створку.
Нет, приятель Вероники не покинул гостиницу через черный ход. Его ноги торчали из‑за кровати, и по тому, как были расположены носки ботинок, снайпер сразу же определил, что их обладатель не вполне жив.
Больше в комнате никого не было.
Снайпер поглядел на часы. До окончания матча оставалось примерно четверть часа. Значит, в это время его никто не побеспокоит: все‑таки играет сборная Франции, и этот матч крайне для нее важен.
Он затворил дверь и приступил к осмотру.
Его многое удивляло. Удивляло, что Малыш Дитрих мертв. Удивляла мебель, пострадавшая от пуль. Удивлял, наконец, пистолет на груди Дитриха – тот самый, знаменитый пистолет Вероники Ферреро, на рукоятке которого внизу были выцарапаны ее инициалы.
Интересно, за что она его укокошила? Скажем, он собирался сдать ее Максу. А что? Хотя у Дитриха и была репутация самого близкого Веронике человека, деньги, как известно, способны поколебать любую преданность. Макс, по слухам, обещал неплохое вознаграждение за ее голову – десять миллионов зеленых, ровно в два раза больше, чем должны были дать ей за его голову спецслужбы.
Ладно, это, положим, ясно. Но стулья, развороченные пулями, и дверь, простреленная снаружи (он, как профессионал, сразу же заметил это), – все это уже не лезло ни в какие рамки. Вероника и Дитрих – оба славились своей меткостью и в случае чего сумели бы за себя постоять. Во всяком случае, друг друга они бы не спутали со шкафом или кроватью. А еще этот залихватски подкинутый пистолет… Мол, глядите, люди добрые, что я натворила!
И снайпер задумался о том, что натворила Вероника Ферреро. Тогда, на улице, он, как пишут возвышенным слогом иные романисты, «прочитал у нее в глазах свою смерть». Это было очень просто. Никогда, ни при каких обстоятельствах она бы не оставила его в живых. И, однако, она это сделала.
Это было странно. Положим, Дитрих был другом Вероники, и все же снайпер мог поверить, что при определенных обстоятельствах она могла захотеть от него избавиться. Тут как раз ничего особенного не было. Но то, как она это сделала, тоже было странно.
Снайпер заметил у себя под ногами лоскуток какой‑то материи и развернул его. Это был платок с бабочками, и Феникс знал, что Веронике его подарил сам Макс в ту пору, когда был всерьез ею увлечен. Платок был сделан вручную и расписан, кстати сказать, по его собственному эскизу. От него пахло тонкими нежными духами. Снайпер поморщился и бросил его, но не утерпел и вновь подобрал.
Казалось бы, какая никчемная вещь – платок, а берешь его в руки и тут же начинаешь фантазировать, что за человек его обладательница. И хотя ты знаешь, как дважды два, что для нее убить – раз плюнуть (и еще хлеще: даже плевать не надо), и вообще, язык никак не поворачивается назвать ее женственной, симпатичной или хотя бы милой, – ничего не помогает. Снайпер скомкал платок и сунул его в карман, рассудив, что полиции он все равно ни к чему.
После чего исчез, как исчезают тени, и ни в гостинице, ни в ее окрестностях никто его больше не видел.
Глава семнадцатая
Всегда нужно осмотреть тело, прежде чем сделать заключение.
Эллери Куин. Тайна больничных туфель, 1
Та же самая гостиница, утро следующего дня
– Дитрих Бергер, – сказал Миртиль.
Его коллега Клеман очнулся.
– Да, никаких документов, – машинально произнес он и тут же переспросил: – Что?
– Этого человека зовут Дитрих Бергер, – повторил Миртиль.
– Вы его знаете? – удивился Клеман.
– Террорист. Лучший друг Вероники Ферреро. Это он помог ей сбежать из тюрьмы в Панаме.
– Ну и память у вас! – сказал Клеман и прищелкнул языком.
– М‑м, – недовольно протянул Миртиль.
Этот разговор имел место приблизительно через двенадцать часов после того, как снайпер растворился в сиреневом парижском полумраке, покинув гостиницу. Когда утром туристы позавтракали и удалились осматривать парижские достопримечательности, горничная стала убирать номера, а так как она привыкла начинать с самого верхнего этажа, труп тотчас же был обнаружен. Вскоре, кстати сказать, обнаружилось и еще одно обстоятельство – что девушка, которую администраторша сочла переводчицей при группе американцев, на самом деле вовсе таковой не являлась и заняла этот номер с помощью банального обмана.
– Можно увозить его? – спросил врач.
– Вам, докторам, – проворчал Клеман, – обязательно надо разрезать парня вдоль и поперек, чтобы убедиться в очевидном. Лично я бы с легкой душой выдал свидетельство, написав: смерть наступила от пули в сердце.
Никто даже не улыбнулся.
– Забирайте его, – разрешил Миртиль. – Как насчет отпечатков? – обратился он к эксперту, колдовавшему над столом.
– Вы не поверите, – отозвался тот, – но отпечатков полно, и они повсюду.
– Разные?
– Одна группа. Могу утверждать с уверенностью.
– Горничная или предыдущие постояльцы, – проворчал Клеман.
– Вряд ли. Хотя фиг его знает.
– Знаете что: сверьте с отпечатками нашей дамы, – сказал Миртиль.
– Сеньориты Ферреро?
– Si[11].
– Думаете, это она?
– По описанию тех, кто ее видел, – определенно.
Эксперт шмыгнул носом. Свою работу, по милости которой он ежедневно сталкивался с худшими сторонами человеческой жизни, он терпел только потому, что за нее платили деньги. Отношение же к ней Миртиля, который был явно увлечен своим делом, его раздражало, и эксперту захотелось сказать что‑нибудь колкое.
– Знавал я парня, – заявил он веско, – который не узнал свою жену, встретив ее на улице с другим.
Миртиль пропустил это замечание мимо ушей.
– Соседей опросили?
– Сосед один. Слева.
– Глухой и слепой, конечно.
– Угу. Ничего не видел, ничего не слышал. Оно и немудрено: его убили, когда по телевизору шел матч.
– Соседа? – хмыкнул Миртиль.
– Почему соседа? – обиделся Клеман. – Нашего клиента.
– А тебя послушать – выходит, что соседа. Какой он из себя?
– Старый хрыч себе на уме. Дед кузена хозяина этого заведения или что‑то в этом роде. Приехал из Шинона на какой‑то салон филокартистов. Ничего особенного.
– Филокартисты – это те, кто открытки собирает?
– Угу.
– Интересно, какой жанр он предпочитает, – задумчиво заметил Миртиль.
– Вы это к чему? – насупился Клеман, чуя подвох.
– Да так, – туманно ответил инспектор. – Так где он живет?
– С левой стороны. Номер четыреста два.
– С этой? – спросил Миртиль и ткнул пальцем – будто бы наугад – в стену. В ней виднелась дырочка, вполне достаточная для того, чтобы подглядывать за теми, кому придет в голову порезвиться в постели.
– Ах ты!.. – сказал Клеман и разразился серией крепких выражений отнюдь не в минорной тональности.
Когда он выдохся, Миртиль кратко сказал:
– Айда к филокартисту.
Филокартист вполне соответствовал описанию Клемана. Правда, инспектор забыл упомянуть, что на физиономии пожилого любителя открыток красовались по меньшей мере четыре бородавки: две – на лбу, одна – на подбородке и одна – на левом веке.
– Инспектор Миртиль, – представился блондин, входя. Клеман семенил за ним тихой, но сильно разъяренной тенью.
– Надо же! – удивился Гриб. – Еще один? Как много вас у каждого трупа, ребята. Помню я, как в детстве задавили моего школьного товарища, так тогда…
– Месье, – оборвал его Миртиль, – давайте перейдем к делу. Вы ведь кудесник, видите сквозь стены. Так расскажите нам, что вы увидели, и не морочьте голову.
Старик сощурился с хитрецой во взгляде.
– А вы далеко пойдете, молодой человек, далеко!
Тут Клеман пробормотал сквозь зубы нечто нечленораздельное, что ни в коем случае не стал бы печатать дамский журнал.
– Вы ее видели? – бросился Миртиль в атаку.
– Кого?
– Женщину из четыреста первого. Она была одна?
– Одна. До того как начался матч, одна. Потом я уже не смотрел. Сами знаете, «синие»[12]играли…
– Опишите ее нам.
Старик ненадолго задумался.
– Ну… Возраст – года двадцать четыре. Личико свежее. Волосы темные. Глаза – не знаю какие. Татуировка на запястье.
– Как браслет? – насторожился Клеман.
– Красная с зеленым. Как браслет, да.
– На какой руке?
– На левой.
– Она, – одними губами прошептал Клеман. – Портье ничего не говорил про татуировку.
– Симпатичная девушка, – грустно продолжал старик. – Но чудная, я вам доложу. С приветом. И одна. Я не люблю, когда девушка одна. Когда она с кем‑то еще, гораздо интереснее наблюдать. И знаете, что я вам скажу: молодежь совершенно разучилась заниматься любовью. Пыхтят только, а пыла никакого. Страсти нет. Одна сплошная гимнастика, и больше ничего.
Клеман сжал руки в карманах в кулаки. Миртиль взглянул на него с веселыми искорками в глазах.
– Вы сказали, что она с приветом. Почему вы так решили?
– Конечно, с приветом, – фыркнул старик. – Кто будет в здравом уме таскать с собой столько оружия?
– Сколько?
– Два пистолета. Один она собирала‑разбирала, а из другого все в зеркало целилась. С придурью барышня, это точно.
Клеман потер ладонью лицо. Так, у Вероники две пушки – это кое‑что. Целилась в зеркало – значит, заранее готовилась к приходу своего любовника, чтобы укокошить его. И время подгадала такое, когда никто ничего не заметит.
– А еще она волосы красила, – вставил старик.
– В какой цвет? – спросил Миртиль довольно спокойно. Он уже нашел коробку из‑под краски в мусоре и знал ответ.
– А ни в какой. Не вышло у нее ничего.
– А еще что?
– Мылась под душем, но это я уже не видел. Слышал только шум воды.
«Голая она ничего, – думал любитель открыток. – Только вам, олухи полицейские, я ничего про это не скажу». Он и впрямь не сообщил, что Вероника разделась до белья, когда красила волосы.
– Во что она была одета?
– Джинсовый такой костюмчик: брючки, пиджачок куцый. Майка с мишенью, белая.
– Что? – опешил Миртиль.
– Мишень на сердце нарисована, – терпеливо пояснил старик. – Яблочко и круги. Мишень, знаете, по которой из пистолета стреляют.
– Ясно. Спасибо за содействие…
Они вернулись в номер четыреста один, где от тела на полу остался только обведенный мелом зыбкий контур.
– Извращенец, – проворчал Клеман. – Старый маразматик.
– И мы такие будем, – безмятежно отозвался Миртиль.
В дверь заглянул полицейский.
– Инспектор, там на улице кое‑что интересное. Владелец роскошной тачки из соседнего дома беснуется.
– Что такое? Угон?
– Нет. Прострелена, как решето.
Миртиль вытащил изо рта сигарету, которую собрался закурить.
– Кровь есть? – спросил он.
– Нет.
Инспекторы переглянулись и бросились к выходу. На улице возле места происшествия уже столпились зеваки.
– Это немыслимо! – кричал представительный господин с полоской ухоженных усов, которые даже предприняли попытку встать дыбом от гнева. – Немыслимо! Моя машина… О‑о‑о! Это просто чудовищно!
Клеман вопросительно взглянул на своего шефа.
– Раз вчера никто не слышал выстрелов, значит, стреляли с глушителем. Улица тихая, к тому же шел матч, все прилипли к телевизорам… Клеман! Во что бы то ни стало надо найти следы того, кто стрелял!
– Думаете, ее пытались убить? – проворчал Клеман.
– Конечно. Вопрос только в том, кто…
– Ну, очередь желающих ее замочить легко выстроится отсюда до Сен‑Дени[13], – усмехнулся инспектор. Миртиль с укоризной покосился на него, призывая к порядку. – Ладно, я понял. Ищем свидетелей, ищем улики, смотрим записи с камер слежения. Впервой, что ли…
Когда в обед вымотанный донельзя Миртиль вернулся в управление, ему не дали даже выпить чашку кофе.
– Инспектор Миртиль?
– Да.
– Дивизионный комиссар Бертье и майор Саразен из антитеррористической службы ждут вас в кабинете комиссара. По‑моему, у вас с ними есть о чем поговорить.
Глава восемнадцатая
В этой игре сможет выжить только тот, кто верит в невозможное.
Агата Кристи. Убить легко, глава 6
Мне приснился странный сон.
Я увидела Ксавье с простреленной головой, но, несмотря на это, он был жив. Он улыбнулся мне и сказал: «Ты должна быть очень осторожна…»
– Я не Вероника, – сказала я ему. – Понимаешь? Я не она!
– Это неважно, – грустно ответил он.
Кажется, я хотела что‑то спросить у него, но он приложил палец к губам и начал отступать. Контуры его тела размылись, и внезапно, не понимаю как, я угадала, что это уже не Ксавье. Прежде чем я сообразила, в кого он перевоплотился, я проснулась.
Солнце било мне в глаза. Я лежала в постели, полностью одетая. Значит, я в гостинице. Слава богу, все в порядке.
Ничего не было в порядке. Я попыталась пошевелиться – у меня заломило запястья так, что я вскрикнула. Приподняв голову и взглянув на свои ноги, я увидела, что они связаны. Руки мои были наручниками прикованы к спинке кровати. Левое плечо под майкой охватывала повязка, и мне на мгновение показалось, что оно онемело.
Впору было зарыдать от сознания собственной беспомощности. Тут мне почему‑то вспомнился колобок – «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел», а лиса его, однако, все‑таки съела. Н‑да. Тут сказочка и кончается.
Интересно, что же это за лиса?
Я приподняла голову и стала вертеть ею из стороны в сторону, стремясь высмотреть как можно больше подробностей. Комната как комната, довольно опрятная и, похоже, жилая. Два шкафа, этажерка, на окнах жалюзи. На этажерке – фарфоровые китайские безделушки, изображающие разных зверьков. Впрочем, обстановка меня, признаться, не очень волновала. Гораздо интереснее были люди, которые в огромном городе изловчились‑таки поймать меня. Но, кроме меня самой, в комнате никого не было.
Немного утешало меня только то, что я до сих пор была жива и невредима. Но, как выразился бы наш школьный педант‑историк Зангиев, «Вероника Сергеевна, поверьте мне, это временное явление».
Мне захотелось плакать. Потом расхотелось. Честно говоря, не вижу толку от слез в подобных ситуациях. Надо подумать, не сумею ли я как‑то освободиться. Хотя запястья ныли дьявольски, я попробовала подвигать ими в браслетах наручников и тут только заметила, что в комнате появился кто‑то еще.
Этот кто‑то был мужского пола, невысокого роста, безбровый, с ежиком седых волос, которые топорщились у него на голове. Лицо худое, ничем не примечательное, но вот глаза… Такие глаза мне бы не хотелось вновь увидеть даже в этом худшем из миров. Они были холодные и совершенно не человеческие, а, скажем, щучьи или рысьи. Их обладатель привалился к дверному косяку плечом и лениво изучал меня.
– Привет, Вероника, – сказал он. – Я вижу, ты удивлена. Я, признаться, тоже.
Я не была удивлена. У меня просто мороз по коже прошел. Такое вот тонкое различие.
– Ты меня не узнаешь? Я Филипп, – сказал он и прибавил что‑то по‑испански, чего я не поняла.
– Я не говорю по‑испански, – пробормотала я.
– Брось придуриваться, – холодно ответил он. – Могла бы приветствовать старого знакомого, Вероника.
– Я не Вероника Ферреро, – прохрипела я.
Он осклабился.
– Надо же. Я прострелил тебе плечо, а похоже, что задел и голову, а? – Он подошел ко мне и сел на кровать. Пружины скрипнули. Не знаю почему, но я постаралась, насколько возможно, отодвинуться от него. – Или ты на дурь подсела и у тебя крыша поехала? Вон у тебя на руке следы от каких‑то уколов. Нехорошо, Вероника. Сама же всегда говорила: наркотики созданы для дураков, чтобы они как можно быстрее подыхали. А?
– Я не Вероника, – упрямо проговорила я.
Филипп задумчиво потер подбородок.
– Или это они тебя подсадили? Саразен из безопасности, да? Он вообще‑то на это способен, я слышал.
Я не стала возражать. Всякие возражения в моем положении были бесполезны. Филипп наклонился ко мне. Изо рта у него воняло.
– Хорошо выглядишь, – заметил он, дыша мне в лицо. – Операцию пластическую сделала, да? Я, правда, посмотрел, но шрамов не заметил. – Он коротко хохотнул. – Теперь ты попалась.
И вновь вставил что‑то по‑испански. Мне показалось, что это были слова, которые обычно не печатаются в книжках.
– Мы что, где‑то встречались? – спросила я.
– Да мы много где встречались, – добродушно ответил Филипп. – Я, в общем, не удивлен, что ты меня не помнишь. Ты у нас всегда себя вела как королева, а я кто? Мелкая сошка, меня никогда к главарям не подпускали. И когда началась та заварушка в джунглях, кое‑кто отправил меня прикрывать отход, пообещал прислать помощь, а сам смылся. Помнишь?
– Я никогда не была в джунглях, – вырвалось у меня.
– Это ты сейчас так говоришь, потому что не хочешь признавать, что отправила меня на верную смерть, – с неожиданной злобой прошипел он и коротко ударил меня в рану на плече.
Я не думала, что бывает такая боль. Меня скрючило пополам, и на некоторое время я просто перестала соображать, где нахожусь.
– Ладно, – сказал Филипп, брезгливо отряхивая руку. – Я человек незлопамятный. Я бы просто убил тебя, но нам это невыгодно. Принц объявил за тебя награду, и я ее получу. Считай, это компенсация за то, что меня тогда только чудом не прикончили, – добавил он вполне миролюбиво и отвел мои волосы, которые упали мне на лицо.
– Сколько? – прохрипела я.
– А?
– Сколько он за меня дает?
– Десять миллионов долларов. Неплохо для такой дряни, как ты!
– А почему не двадцать? – злобно фыркнула я. – Что, старина Макс совсем обнищал?
Филипп повернулся в сторону двери, и тут я заметила третьего слушателя. На сей раз это оказалась женщина, не старая – лет тридцать от силы – и довольно симпатичная. Каштановые вьющиеся волосы, собранные в хвост, высокий лоб, живые глаза. Она в беспокойстве переводила взгляд с меня на Филиппа и обратно.
– Пристрелить ее мало, – сказал Филипп горько, кивая на меня. – Ты слышала, что она плетет?
– Двадцать миллионов – тоже хорошие деньги, – заметила женщина. У нее был негромкий голос. Стояла она, скрестив руки на груди.
– Ага, размечталась, – презрительно отозвался Филипп. Он обратился ко мне: – Вероника, это Моник. Она будет тебя стеречь. Советую подружиться с ней – это лучшее, что ты можешь сделать теперь, не то она или я прострелим тебе колено, а это очень больно, сама знаешь. – Он похлопал меня по колену, и мне показалось, что меня вот‑вот стошнит. Боль от недавнего удара еще перекатывалась в теле, но я напряглась и заставила себя улыбнуться побелевшими губами.
– Мы уже друзья, – сказала я, переводя дыхание.
Филипп пристально всмотрелся в меня.
– Ага. И без фокусов, ясно?
«Мне конец», – мелькнуло в голове, когда за седым затворилась дверь.
Моник вытащила пистолет и села на стул. Я смотрела на нее, она – на меня. По тому, как она обращается с оружием – неловко, словно боясь, что оно взорвется у нее в руках, – я поняла, что она новичок в этом деле, и это прибавило мне смелости.
– Умыться можно? – спросила я.
– Незачем, – ответила она. – Лежите смирно.
Вот вам и новичок. Никогда не недооценивайте людей.
– Что, Принц еще во Франции? – вяло спросила я, когда мне надоело молчать.
Моник пожала плечами. У нее были красивые пальцы, но ногти – обгрызенные и неухоженные.
– Я слышала, он в Европе, но подробностей не знаю.
– И когда ему меня отдадут?
– Скоро. Когда Филипп с ним договорится.
– Сегодня? Завтра?
– Вам что, не терпится умереть? – спросила она сердито.
– И сколько лично вы за меня получите? – не утерпела я.
Моник искоса взглянула на меня.
– Филипп обещал мне два миллиона.
– А он жадный, – заметила я.
– Нет. Но нас же четверо.
– Два миллиона – это тоже неплохо, – рассеянно сказала я, чтобы не дать ей понять, какую важную информацию я от нее получила.
Четверо. Черт возьми, если я справилась с дружком Вероники и ушла от снайпера, почему бы мне не сделать и их всех? Я поймала себя на том, что рассуждаю как заправский убийца.
– А тот, в шапочке, это ваш парень? – полюбопытствовала я.
Моник не поняла. Я повторила свой вопрос.
– Нет, – сказала она. – Об этом я ничего не знаю. Мы нашли вас возле «Трех химер». Вы жили в отеле рядом. Филипп бы вас не тронул, если бы вы сами не напросились. Макс сказал, вы нужны ему живой и по возможности здоровой.
«Три химеры»! Теперь я точно вспомнила, как меня угораздило попасться.
Досыта накатавшись на метро, сделав не меньше дюжины пересадок и убедившись, что за мной никто не следит, я наконец вышла и, найдя телефонную будку, стала листать справочник. В Париже было только одно кафе с названием «Три химеры». Я выдрала листок с адресом и направилась туда.
На вывеске и в самом деле горели пестрыми неоновыми огнями три развеселые химеры, похожие на наклюкавшихся чертиков, а Вероника Ферреро в знакомом мне рыжем парике сидела за столиком, рассеянно щелкая зажигалкой. На мгновение мне показалось, что я смотрюсь в зеркало, – настолько полным было сходство между нами. У нее было мое лицо, и только взгляд был жестче, чем у меня, да очертания ноздрей немного грубее. Не знаю, по этой или по какой другой причине я ощутила неодолимое желание избавиться от нее раз и навсегда. Я сунула руку в сумку и нащупала пистолет. Мне было плевать, что нашу разборку нельзя будет выдать за ссору двух близняшек, не поделивших новую куклу. Я ненавидела Веронику Ферреро, как никого на свете. Она убивала людей, она искалечила мою жизнь. Я имела полное право обойтись с ней так, как она того заслуживала.
Рука моя ухватила пистолет, когда на улице, визжа тормозами, остановилась машина. Вероника Ферреро, вздрогнув, посмотрела на нее и только потом заметила меня. Смесь суеверного ужаса, злобы и удивления отразилась на ее лице. Она вскочила с места и бросилась к выходу. Стекло за моей спиной треснуло и осыпалось красивыми стеклянными ручейками, и только спустя мгновение я сообразила, что стреляют по мне.
Я бросилась бежать туда же, куда и Вероника, и вскоре оказалась в узкой парижской улочке. Поворот, еще один… Сердце выпрыгивало у меня из груди. Я вылетела на перекресток, но та самая машина выскочила мне наперерез. Я вскинула пистолет и ощутила толчок в плечо. Это было последнее, что я помнила.
– Кто же меня нашел? – спросила я.
Следовало бы спросить «нашел Веронику», но это было лишнее уточнение.
– Лукас, – отозвалась Моник. – Смышленый парень. Он решил, что вы скрываетесь вместе с Бергером, и не ошибся. Обошел его знакомых и через одного, у которого Бергер взял напрокат машину, вышел на вас.
Я решила, что этот Лукас, должно быть, знатная сволочь.
– Я хочу в туалет, – заявила я.
Что же, она отцепила меня от кровати, но толку от этого было мало: оказывается, они сковали меня одной парой наручников и уже их второй парой прицепили к спинке. Ноги мне так и не развязали, и, кроме того, даже в туалете Моник не оставила меня одну. Пистолет, который она постоянно держала нацеленным на меня, мне тоже не нравился, поэтому я решила пока не предпринимать никаких действий. Меня отвели обратно к кровати, и где‑то через час я попросила есть. Еду принес тот самый Лукас, из‑за сообразительности которого я оказалась здесь, – прыщавый юнец безобидного вида, которому лучше было бы заняться учебой. По кусочку вида из окна, который мне удалось заметить, я определила, что моя камера находится на втором этаже отдельного дома, а так как прыщавый при мне упомянул о машине, на которой надо добраться до города, я решила, что меня вывезли из Парижа. Пару раз заглядывал ненавистный Филипп и, убедившись, что я веду себя тихо, исчезал.
– Посмотрим телевизор? – предложила я Моник.
Телевизор оказался в соседней комнате. Меня приковали к подлокотнику кресла, видавшего виды, а Моник с пистолетом села сзади. О человеке, которого я прикончила, в новостях ничего не говорилось, и я решила, что его смерть замалчивают не просто так. Что меня приводило в отчаяние, так это то, что я, перечитавшая горы детективов, в которых герои с успехом выходили из самых запутанных и безнадежных ситуаций, так и не смогла придумать способ, как бы мне обвести вокруг пальца эту дрянь с обгрызенными ногтями. Она была начеку, и бдительность ее не ослабевала ни на секунду, а по тому, с какой почтительностью, даже заботой она поглядывала на меня, мне приходил на ум мультяшный персонаж, у которого в глазах сверкали доллары. Она оберегала меня, как оберегают два миллиона, коварные и злопамятные, которые могут взбрыкнуть и учудить что‑нибудь эдакое, после чего ей уже не видать их. Остальное ее не интересовало – а я понимала, что, когда затронута самая чувствительная человеческая струна – алчность, бессмысленно говорить о человечности и взывать к великодушию.
Ближе к вечеру наступила реакция. Я лежала на кровати и вяло размышляла обо всем – и ни о чем. Террористы мне осточертели. Умирать, конечно, было обидно, но ведь в автокатастрофах гибнут сотни людей, и никому до этого по большому счету нет дела. Гибнут ни за что, ну а я так вообще пропаду за чужие грехи, не имеющие ко мне никакого отношения. Я ведь хотела только на Эйфелеву башню посмотреть.
В дверь просунулась взъерошенная голова Лукаса.
– Эй, ты! Моник, тащи ее сюда.
– Зачем? – недовольно спросил мой цербер.
– Мы связались с Максом. Он не верит, что мы ее нашли, хочет с ней поговорить. Хочет убедиться, что это и впрямь она.
Со второго этажа на первый вела лестница. Как я не разбилась на ней в лепешку, передвигаясь со связанными ногами, для меня до сих пор загадка. Впрочем, меня поддерживали: справа – Моник с пистолетом, а слева – Лукас с прыщами. Было от чего прийти в восторг.
Внизу за столом сидел четвертый член их шайки, до сей поры мне неизвестный: аккуратный брюнет с зачесанными височками. Прямо‑таки картинка для иллюстрированного журнала. Филипп подтолкнул ко мне стул, и я боком свалилась на него. Говоря по правде, я порядком устала. Брюнет‑картинка подал мне сотовый.
– Две минуты, – сказал он предостерегающе.
Мне очень хотелось их послать. Но я не Супермен, увы. Я живой человек из плоти и крови, а все эти дешевые трюки пригодны разве что для плохого кино. Я зажала трубку между плечом и щекой, и мягкий, бархатный голос в ней произнес:
– Привет, Вероника, это я, Макс.
Глава девятнадцатая
Единственная стоящая штука на свете – это деньги.
Джеймс Хедли Чейз. Весь мир в кармане, глава вторая
Деньги и порядочность несовместимы.
Рекс Стаут. Через мой труп, глава 18