Марсель. Помещение, по бумагам отведенное под склад удобрений
– Макс! Это насчет Вероники.
Гроза Всего Цивилизованного Мира приоткрыл один глаз, затем второй, зевнул и посмотрел на Лейлу, которая разбудила его.
– Я же просил меня не беспокоить, – проворчал он.
– Какие‑то люди взяли Веронику, – повторила Лейла. – Они хотят получить награду.
Макс перевернулся на спину и чуток подумал.
– Ее взяли? – спросил он слегка изменившимся голосом.
– Да.
– Кто такие?
– Тот, кто позвонил, представился Филиппом Самари. Он связался с нашим человеком в Париже и оставил для тебя сообщение. Сказал, что пересекался с тобой несколько раз и что, может, ты вспомнишь его.
– Самари? – изумился Макс. – Да он же давно отбросил коньки!
– Он с тобой не согласен, – проворковала красавица и состроила глазки, постукивая кончиком туфли по полу. Что бы ни происходило в их жизни, какие бы тяготы им ни приходилось выносить, Лейла всегда была в туфлях на каблуке, при макияже и красиво причесанная. Может быть, за эту неистребимую тягу к женственности он так ее и любил.
– Постой, постой, – заволновался Макс. – Это же Вероника, она же… Ну да, я помню, она его крупно подставила. Так‑так, очень интересно. А он выжил? Ума не приложу, как ему это удалось.
– Так что делать нашему человеку? – спросила Лейла. – Передать этому Самари, что мы ее забираем?
– Нет. Пусть посредник соединит его с нами.
– Ты хочешь сам с ним говорить? А это разумно?
– Женщина, не перечь, – проворчал Макс, зевая. – Али со своей аппаратурой здесь?
– Он всегда при мне.
– Даже когда ты в постели? – спросил Макс, скептически вскинув одну бровь. (Женщины просто млели от этой его манеры.)
Туфля перестала постукивать.
– Ты же знаешь, что я не это имела в виду, – сдержанно отозвалась Лейла.
– Знаю, – кивнул Макс. – Пусть отследит звонок. Не дай бог, это окажется подстава. – Он снова зевнул. – Очередная шуточка Саразена и компании. Идиоты! Когда же они поймут, что я им не по зубам?
– Никогда, – отвечала Лейла, улыбаясь ослепительной улыбкой. – Потому что они идиоты.
Она ушла, и Макс с сожалением посмотрел ей вслед. Потом сел на своей походной постели, потер лицо ладонями и задумался.
Если это и впрямь Филипп и он поймал Веронику, можно считать, что с ней покончено. Филипп имеет на нее зуб, стало быть, ему можно верить. Ста‑ало быть… (тут Макс зевнул снова. Он не спал уже две ночи, занятый неотложными делами), – стало быть, эта проблема больше не будет его волновать. Мучить он ее не будет, в память о прошлом просто убьет, и дело с концом.
Он поднялся, закурил и пошел искать Али. В том, что касалось связи и средств слежения, ему не было равных.
– Надо будет отследить один звонок, – объяснил ему Макс. – На всякий случай. Филиппа я помню, неплохой был мужик, но, честно говоря, восставшие из мертвых меня всегда немного напрягают.
– Отследим, – флегматично ответил Али. Он не любил бросать слова на ветер и тотчас же отправился налаживать аппаратуру.
«Как же пошло все заканчивается, – мелькнуло в голове у Макса. – Доверяешь человеку, живешь с ним, а он предает тебя, продает, и тебе приходится отвечать ударом на удар, искать его и уничтожать. А ведь все могло быть совсем иначе. Черт бы побрал ее братца, надо было предугадать, как болезненно она отнесется к тому, что Макс уничтожил единственного члена ее семьи – у нее же больше никого не было, ни единой живой души на свете. Надо было как‑то разрулить ситуацию, не доводить ее до…»
– Макс! Наш человек из Парижа. Соединяет…
Он не взял, а выхватил у нее трубку. Засада или нет? Со стороны Саразена вполне станется попытаться подловить его на этот крючок…
– Здорово, Филипп.
– Ой… Привет, Макс. То есть здравствуйте…
Нет, это не подстава. Филипп даже не ожидал, что с ним будет говорить самое заинтересованное лицо. Али, казалось, намертво прилепился к своему компьютеру.
– Давай без церемоний, – предложил Принц. – У тебя, говорят, есть то, что мне нужно?
– Именно.
– Товар в хорошем состоянии?
– В отменном.
– Я изумлен, – пробормотал Макс. – Как ты тогда выжил?
– Не твое дело. – Голос Филиппа стал жестким.
Али стукнул по клавишам, переместился на стуле и шумно вздохнул.
– Значит, ты хочешь десять миллионов долларов, а? – поинтересовался Макс.
– Двадцать, Принц. Я хочу двадцать. – Филипп хохотнул. – И не долларов, а евро. Мы живем в объединенной Европе, вот так‑то.
Макс нахмурился. В принципе, он мог позволить себе быть щедрым, но он терпеть не мог, когда с ним торговались.
– Ты ведь знаешь, я бы не дал двадцать миллионов евро даже за свою задницу, старик.
– Мы так решили, Принц.
– Мы?
– Тебя удивляет, что я не один? Один бы я точно не справился, не буду врать. – Голос стал заискивающим. – Пойми, нам было очень тяжело отыскать ее. Ты же знаешь, какая она. На нее нелегко найти управу…
«Не подстава… Точно. Обыкновенная искренняя жадность… чисто по‑человечески…»
…И он все же разозлился, подумав, что Веронику сумело поймать именно это ничтожество. Всю жизнь сражаешься с гигантами, с такими махинами, как ЦРУ или МИ‑6, а губит тебя какой‑то муравей. Даже не муравей, а так, тьфу, полное убожество.
– Дополнительные затраты? – пробормотал Макс. – Ладно, сегодня я добрый. Десять миллионов или двадцать, долларов или евро – какая разница?
– Для тебя – никакой, – пролаял Филипп. – Так решено?
– Решено, – хмыкнул Макс. – Позови ее.
– Что?
Максу показалось, что Филипп всполошился. Ему это не понравилось.
– Я хочу поговорить с ней. Перекинуться парой слов, понимаешь? По старой дружбе.
Филипп колебался. Наконец он буркнул:
– Ладно. Я перезвоню через…
– Никаких перезвоню, – отрезал Макс. – Прямо сейчас.
В трубке наступила тишина. Лейла, присев на край стола, подкрашивала губы. Неожиданно Макс услышал на том конце провода чье‑то дыхание.
– Привет, Вероника, – выпалил он. – Это я, Макс.
Его собеседница шмыгнула носом.
– Привет, красавчик. – Голос был вызывающе недружелюбен.
– Франция, столичный регион, – пискнул Али. – Совершенно точно. Еще немного, и…
– Кудесник, – пробормотала Лейла, в круглом зеркальце проверяя, не размазалась ли помада. На самом деле она старалась не упустить ни слова из разговора.
– Тебе не следовало меня продавать, – сказал Макс. – И притом так дешево.
– В следующий раз убью тебя бесплатно, – съязвил голос. – Я перехожу на чистую благотворительность.
Макс одобрительно фыркнул. Что ни говори, а мужество всегда достойно восхищения.
– Другого раза не будет, Вероника, – шепнул он вкрадчиво.
– Поживем – увидим, – отозвалась его собеседница.
– Филипп на тебя очень насел? – осведомился Макс, чувствуя, что пора менять тему разговора.
– Нет. Так, попугал немного пушкой.
– Ее напугаешь, – пролаял Филипп, очевидно, отобравший трубку. – Ну так что? Убедился, что это она? Если бы ты ее видел так, как вижу я, ты бы не сомневался. Могу фото тебе прислать, кстати…
– Не стоит, – холодно ответил Макс. – Я распоряжусь насчет денег. Тебе скажут, куда ее привезти. И без шуток, понял?
– Когда мне ждать звонка?
– Через час.
Он нажал на кнопку отбоя и повернулся к Али.
– Он в пригороде Парижа, – поспешно сказал тот. – Звонил через компьютер, и хотя он позаботился о том, чтобы запутать следы…
– Ты можешь точно сказать, где он сейчас?
– Если бы я знал, я бы сказал. Но… – Он развел руками.
– Неважно, – угрюмо бросил Макс. – Значит, так. Яз! Ты отвечаешь за обмен. Насчет денег я распоряжусь. Возьми с собой десяток человек – так, на всякий случай. Доберетесь до Парижа, заберете Веронику и доставите ко мне – живой. Ясно? Обмен совершите в каком‑нибудь безлюдном месте, которое вы контролируете. Впрочем, что мне тебя учить…
Сухощавый высокий Яз только кивнул.
– А то дело, Макс? Как насчет него?
– Продолжайте им заниматься. Как только произведете обмен, присоединяйтесь к основной парижской группе. Я прибуду позже.
Когда Яз готовился отбыть со своей командой, Лейла подошла к нему и вполголоса передала новый приказ: Веронику Ферреро ни в коем случае в живых не оставлять.
Глава двадцатая
Кажется, он отличный малый. Надеюсь, мне не посчастливится познакомиться с ним.
Картер Браун. Жестокая Саломея, глава 2
Кабинет дивизионного комиссара Бертье накануне днем
– Ты что‑нибудь слышал об этом Саразене? – спросил Миртиль у Клемана, когда они поднимались в лифте.
Клеман немного подумал.
– Слышал, – без особого энтузиазма признался он.
– А что? – осведомился Миртиль.
Клеман подумал еще немного.
– Саразен – сволочь, – изрек он наконец. – Но дело свое знает туго.
Очевидно, даже слишком туго, думал Миртиль, если заставил плясать под свою дудку даже комиссара Бертье, который не любил вмешательства посторонних в сферу деятельности своих подчиненных.
– Он занимался Принцем, – выдавил из себя Клеман, когда они шли по коридору к кабинету шефа.
– А Вероника Ферреро?
– Это была его идея – использовать ее.
Миртиль поморщился. Было похоже, что у них отнимают дело. Правда, непонятно, почему вдруг такая спешка и все эти вызовы на ковер. С ними явно можно было подождать.
С первого же взгляда на шефа Миртиль заметил, что он нервничает. Кроме него, в кабинете сидел какой‑то тип с бритым черепом, смахивающий не то на сутенера, не то на психа.
– Прошу, – сказал Бертье. – Инспектор Миртиль, инспектор Клеман. Э… месье Саразен.
Бритый сутенер поглядел на протянутую руку Миртиля, потом с наглым прищуром ему в лицо. Миртиля было нелегко вывести из себя, но он все же вспыхнул. Задело его и то, что Саразен даже не потрудился подняться при их появлении. Молодой инспектор пододвинул к себе стул, сел и вопросительно посмотрел на начальника. Клеман, которому явно было неловко, остался стоять.
– Итак? – спокойно сказал Миртиль.
Бертье заерзал на месте. Про него говорили, что он чиновник до мозга костей, но своих людей в обиду не дает. Несмотря на это и на другие хорошие черты, его не любили, и он прекрасно отдавал себе в этом отчет. У него было широкое маловыразительное лицо, узкий рот, аккуратная стрижка. Когда он бывал не в настроении, то немного смахивал на надутую жабу, когда случалось наоборот – на обыкновенного чиновника пятидесяти четырех лет от роду.
– Что вам известно о Веронике Ферреро? – в лоб спросил сутенер, сузив глаза.
– Ничего, – убийственно вежливо отвечал Миртиль, – кроме того что вы – ее лучший друг.
Клеман кашлянул в кулак, чтобы скрыть усмешку. Бертье посерел так, словно только что обнаружил, что уселся на дикобраза, страдающего особо опасной формой бешенства.
– Давайте без колкостей, господа, – плаксиво сказал он. – Господин Саразен хочет знать, имели ли вы дело с этой особой, и если да, то при каких обстоятельствах.
– Не имел и ни при каких, – отвечал Миртиль спокойно. – А в чем, собственно, дело?
Саразен забарабанил пальцами по столу. Он знал таких людей – если они упрутся, то будут стоять на своем до конца.
– Ладно, – махнул он Бертье. – Покажите ему.
Бертье с облегчением вздохнул и протянул Миртилю через стол какой‑то документ. Это был замызганный испанский паспорт. Миртиль открыл его, и его светлые брови поползли вверх.
– Это еще не самое интересное, – заметил Саразен. – Листайте дальше, там есть приписка лично для вас.
Он со злорадством наблюдал, как недоумение на лице Миртиля все возрастает.
– Где вы это нашли? – наконец спросил блондин.
– О, – вкрадчиво сказал Саразен, – это целая история. В одном нищем квартале, где вы, господин комиссар, – он сверкнул глазами в сторону Бертье, – наверняка никогда не бывали, в замызганном доме, в довольно убогой квартире жили‑были… – он залихватски прищелкнул пальцами и многозначительно блеснул глазами – один труп и один полутруп. Возле последнего и лежал этот паспорт.
– Кто такой Дидье?
– Труп номер два. Его нашли сегодня днем на помойке. – Бертье как раз подносил к губам чашку с кофе, когда Саразен добавил как бы невзначай: – Представляете, крысы объели ему ухо и нос.
Бертье переменился в лице и поспешно поставил чашку на стол.
– А татуировщик, который тут упомянут? – продолжал Миртиль.
– Гийом Жуше. Нашли только его руку и ногу, но тем не менее опознали. У него в детстве случился специфический перелом кости, и благодаря этому…
Миртиль сложил паспорт и отдал его начальнику.
– Угонщики, татуировщик… Мне это ни о чем не говорит. – Он внимательно посмотрел на Саразена. – А тот, кого вы назвали полутрупом? Он в состоянии что‑нибудь прояснить?
– Нет, – коротко ответил Саразен. – Если ему повезет и он выкарабкается, я, разумеется, с ним побеседую, но врачи уверяют, что пройдет немало времени, прежде чем он придет в себя. А время поджимает. Мне нужны ответы на вопросы, а ответов нет. К примеру, вы занимаетесь делом Воробьева. За что его шлепнули? Каким боком тут замешана моя клиентка? Почему некто пишет вам послания и бросает их возле трупов угонщиков‑малолеток?
– Вы сказали некто? – насторожился Миртиль.
– Ну да. Это не почерк Вероники Ферреро – мы проверяли. Тогда чей?
– Не имею ни малейшего понятия, – сказал Миртиль после паузы.
Саразен почти ласково глядел на него. Бертье, судя по всему, сидел уже на двух бешеных дикобразах.
– А вы знаете, я могу вас арестовать, – весело заметил Саразен, широко осклабясь. – За сокрытие информации, имеющей отношение к государственной безопасности, например. Или за пособничество преступнику.
– Инспектор Миртиль, – вмешался Бертье, – вы можете…
– Инспектор Клеман, – оборвал его Миртиль, – выйдите, пожалуйста. Мне надо сказать этим господам кое‑что конфиденциальное.
Клеман кивнул своей растрепанной головой и, шаркая ногами, исчез за дверью.
– Значит, так, – начал Миртиль. – Я хочу, чтобы вы кое‑что уяснили. Первое: я ничего не знаю, а если бы знал, то не стал бы скрывать, потому что не имею такой привычки. Второе: я раньше работал в Эльзасе и раскрыл там такие дела, какие вам, парижским задницам, и не снились. Я никого не покрывал и не собираюсь покрывать и впредь. И третье. – Он нагнулся к Саразену. – Запомни, придурок: ты меня на пушку не возьмешь. Это все. – Он снова обратился к Бертье. – Я свободен, господин комиссар?
– Вы… вы… – пролепетал Бертье.
– Благодарю вас, – отчеканил Миртиль, встал, застегнул плащ и был таков.
– Смотри‑ка, – промолвил Саразен с восхищением, откинувшись на спинку кресла, – наш мальчик знает такие грозные слова! Честно говоря, он мне даже понравился.
– Простите его, – промямлил Бертье. – Он работает на износ.
Саразен встал.
– Передайте ему, – сказал он просто, – чтобы не становился у меня на пути. Я человек старомодный, господин комиссар, могу и шею за это свернуть.
Позже, уже днем, он пересказал в общих чертах свой разговор Лероке, своему невозмутимому помощнику.
– Теперь‑то он точно постарается меня обставить, – заключил Саразен. – Я знаю таких, как он: только намекни, что хочешь отобрать у них кость, они из кожи вон вылезут, чтобы доказать, что заслужили ее.
– Нам это выгодно? – просто спросил Лероке.
– Нам‑то? – Саразен наморщил лоб. – До некоторой степени. Кстати, вот что еще ты сделаешь для меня…
Вечером Лероке случайно встретился в закусочной с инспектором Клеманом. Посочувствовал, что такого опытного полицейского, как он, давно не повышали в чине и, хотя он уже почти седой, поставили над ним начальником желторотого зазнайку из провинции, который ни во что его не ставит. Клеман слушал и не возражал.
Предложение Лероке заключалось в следующем: инспектор помогает им, а они, в свою очередь, ему. Пусть только даст им знать, что предпримет Миртиль по тому делу. Если блондин, не дай бог, затронет ненароком государственные интересы, он потеряет место, и кто его займет? Он, Клеман. Лероке шептал: Миртиль не хочет сотрудничать, хочет всю славу заграбастать себе, но мы ему не дадим, верно? Не дадим… Клеман размяк и согласился.
Глава двадцать первая
Если того требовали обстоятельства, он легко переступал через человека, оставляя его холодным и пустым.
Питер Чейни. Черный дуэт, глава I
Очередной сеанс связи между посредником и исполнителем, который, в отличие от предыдущего, не был перехвачен спецслужбами:
> привет Феникс
> привет
быстро же ты разобрался с Хайме
Снайпер слегка поморщился – но, поскольку в комнате никого не было, кроме него и ноутбука, этого никто не заметил. Помедлив, он набрал на клавиатуре:
> заказчик доволен?
> Хайме – мелкая рыбешка
ему нужны головы Принца и Вероники
> мне еще больше чем ему
> как это прикажешь понимать?
> мне все‑таки за это платят
> а я подумал
> что?
> неважно
значит у тебя нет никакого личного интереса в этом деле?
Вопрос снайперу не понравился – хотя бы потому, что его собеседник был не первым, кто задавал его. В сущности, последние сутки Феникса мучила та же проблема. Он вздохнул, пальцами свободной руки машинально перебирая платок, который он нашел в логове Вероники. Ничего личного. Ни‑че‑го. Легкость, с которой она убивала людей, заслуживала того, чтобы и с самой сеньоритой Ферреро обошлись точно так же. Но почему она не застрелила его самого, когда там, на улице, он оказался целиком в ее власти, – этого он не мог понять, хоть убей. Экран подмигнул:
> значит у тебя нет никакого личного интереса в этом деле?
Снайпер поморщился и набрал ответ:
> никакого кроме денежного
как по‑твоему деньги это личное?
> и даже очень
> тогда интерес есть
> с тобой занятно общаться феникс
> знаю
я от себя тоже в восторге
Снайпер криво улыбнулся, а по экрану меж тем уже бежали новые строки.
> аванс за экземпляр второй переведен на твой счет
кстати по непроверенным данным макс собирается в столицу
готовит какую‑то акцию в отместку за свое задержание
знаешь об этом?
Феникс сузил глаза. Он досконально изучил досье Макса, его характер, его привычки и ни на минуту не сомневался, что что‑то подобное должно произойти. Французы схватили Макса, и он горел жаждой мести. Странно, впрочем, что возмездие грядет так скоро, но с его деньгами Макс может многое себе позволить.
> точное место еще неизвестно?
> нет
Снайпер нахмурился. Вряд ли у этого придурка окажется богатое воображение. Если он замышляет масштабную месть Франции, то нацелится на самое святое, на самое сокровенное, и тут уже вариантов не так много. Что такого он может натворить в Париже? Взорвать Елисейский дворец, когда там будет находиться президент? Захватить здание французского парламента – Национальной Ассамблеи? Можно ли вообще провернуть нечто подобное? Но, в конце концов, башни‑близнецы в Нью‑Йорке тоже были разрушены…
> должен тебя предупредить
похоже что макс знает о тебе
Черт возьми. А вот это уже совсем, совсем нехорошо.
> служба компьютерной разведки перехватила наш предыдущий разговор
какой‑то подонок из службы сдал тебя ему
поэтому я и вышел сегодня через этот канал
Феникс скомкал платок.
> спасибо за предупреждение
> не за что
> ариведерчи, амиго
Экран погас. Феникс откинулся на спинку стула, набросил платок на лицо и задумался. От платка пахло тонкими духами, и он бы дорого дал, чтобы узнать, где теперь их обладательница.
Глава двадцать вторая
Долго ли это протянется? – вертелся в голове вопрос. Его сменил другой: долго ли протяну я?
Эрнест Уильям Хорнунг. Мартовские иды
Ближе к ночи во мне начинает закипать злость.
Сначала я мечтаю о пистолете, чтобы разом покончить с моими тюремщиками, затем – о ноже длиной, скажем, с алебарду, чтобы продлить их мучения; но потом меня не удовлетворяет ни атомный реактор, в который я бы хотела засунуть их живьем, ни чан с голодными акулами (способ применения аналогичный).
Я никогда не думала и даже не предполагала, что у человека, имеющего, в общем‑то, довольно слабое здоровье и к тому же связанного по рукам и ногам, может быть столько ярости. А ведь когда‑то я вступала в жизнь с широко раскрытыми глазами. Я краснела, услышав грубое слово; от хамства, наглости и жестокости, которыми так богаты наши будни, меня бросало в жар. Я верила в честность, в справедливость и не помню во что еще. Впрочем, тогда мне было не больше восемнадцати, а в этом возрасте допустимо тешить себя иллюзиями.
Теперь я не могу позволить себе такую роскошь. Филипп договорился о моей цене, и через несколько часов меня передадут с рук на руки человеку, который имеет все основания не желать мне добра. Меня до сих пор передергивает, как только я вспомню бархатный баритон типа, с которым я разговаривала по телефону. Выход один – бежать отсюда, бежать любой ценой. Не мытьем, так катаньем, но справедливость должна восторжествовать – если, конечно, не загнется на полпути.
Надо сказать, что телефонный разговор имел и положительные последствия. Сразу же после него Филипп и Моник вдрызг разругались. Началось все с того, что Моник потребовала, чтобы увеличили ее долю, раз уж Принц обещал заплатить им больше денег. Филипп в ответ довольно прозрачно намекнул на некоторых, которые пальцем о палец не ударили и вообще только тем и занимаются, что выставляют необоснованные претензии. Двое остальных участников сделки немедленно приняли его сторону, и Моник ничего не оставалось, как отступить. Она отвела меня обратно в комнату и снова приковала к кровати, но лицо у нее дергалось, а когда я попросила попить, то получила удар по лицу. Особо больно не было, но, кажется, именно после этого я и задумалась об акулах.
Филипп позвал Моник, и она, сердито гавкнув пару раз, вышла к нему. Наконец‑то я осталась одна, и такой момент нельзя было упустить. Я попробовала освободить ноги – не тут‑то было: похоже, узлы на веревке вязал профессионал, мастер своего дела, и я поняла, что, пока не освобожу руки, ног мне не развязать. На руках же у меня были menottes[14], новенькие, блестящие, – мечта мазохиста, да и только. Но дело в том, что у меня очень узкие запястья, а наручники, как известно, делаются в расчете на некий средний размер. Я стала вертеть рукой и обнаружила, что могу ее вытащить. Тут, на мою беду, вернулась Моник, и удовлетворенное выражение на ее лице свидетельствовало, что она таки добилась увеличения своей доли. Я же, напротив, решила, что ни она, ни ее дружки не получат за меня ни гроша.
Я пробормотала что‑то о том, что хочу спать, и закрыла глаза, пару раз сладко зевнув. Моник села в кресло, положив на соседний столик пистолет.
Начиная с этого момента, я уже не думала о мести. Я прикидывала разные варианты, пытаясь просчитать свои действия после того, как освобожу руки. Так, сначала развязать ноги. А потом? Куда потом? Моя комната расположена на втором этаже; под окном, как я заметила, растет дерево. Черт с ним! Выйду через дверь и спущусь по лестнице, а там увидим. Главное – усыпить бдительность Моник и выбраться отсюда.
Вечерело. Я старалась дышать как можно ровнее, сквозь сомкнутые ресницы наблюдая за Моник. Помнится, что‑то такое было описано у Дюма – Миледи так следила за своим тюремщиком Фелтоном, когда ее заточили в башню. Бедная Миледи! Мне почему‑то всегда было ее жаль, несмотря на ее козни.
Голова Моник в кресле поникла. Неужели спит? Но нет, голова дернулась, и я увидела пытливый блеск глаз, устремленных на меня.
Внизу включили телевизор, потом выключили. «Засыпай, засыпай, засыпай», – про себя молила я Моник. Ее голова снова опустилась на грудь, и тогда – сердце частило, на лбу выступил пот – я стала осторожно выкручивать правую кисть из наручника.
Это было ужасно. Рука почти проходила, я медленно протаскивала ее, подвернув большой палец внутрь ладони, чтобы он не мешал, но вот наступил момент, и металл заскользил по коже, обдирая ее… Я зажмурилась, по щекам у меня текли слезы. Еще немного – и все, правая рука будет свободна.
Моник всхлипнула во сне и шевельнулась. Я подождала, пока она успокоится, но тут внизу затопали, загрохотали дверями, и моя стражница, вздрогнув, проснулась. Она протерла глаза и поудобнее уселась в кресле.
Если бы разочарование было океаном, я, вне всяких сомнений, оказалась бы в это мгновение на самом его дне. Быть так близко от победы – и промахнуться! Потерять свою жизнь, уникальную, единственную, неповторимую, – и все из‑за того, что какая‑то недобитая террористка оказалась чересчур похожа на меня, а я попалась ей на глаза, и она решила воспользоваться этим сходством, из‑за того что я попала в переделку, из которой мне не выбраться… Я готова была выть от отчаяния.
– Однако темновато, – заметила Моник и зажгла свет. Ее рука еще лежала на выключателе, когда на пороге возник Филипп.
– Собирайтесь, – коротко приказал он.
– Уже? – искренне удивилась Моник.
– Ты бы на часы поглядела, – буркнул он в ответ.
Моник охнула, нырнула в шкаф, выудила оттуда видавший виды синий джемпер и стала натягивать его на себя.
– Как она? – спросил Филипп, кивая на меня.
– Нормально, – отозвалась Моник, пожимая плечами.
– Нормально? – Филипп подошел ближе и увидел кровь на моем правом запястье. – Ты это что придумала, а? – спросил он и дал мне подзатыльник. – Сбежать хотела? А ты небось дрыхла! – рявкнул он на Моник. – Что бы мы, интересно, делали, если бы ей удалось скрыться, а? Она же чуть не освободилась от наручников!
– Ладно, ладно, – проворчала Моник, – но ведь ничего же не произошло, так ведь? Из‑за чего весь сыр‑бор?
– Отцепи ее от кровати, – приказал Филипп и вынул пистолет. – Теперь я сам буду за ней следить.
– Да ради бога, – фыркнула Моник.
Одна пара наручников сковывала мои руки, другая одним кольцом была закреплена на стойке кровати, а другим – на цепочке первых наручников, не давая мне пошевелиться. Моник сняла наручники, которые удерживали меня на кровати, и я кое‑как села.
– Только без глупостей, – сказал Филипп.
Нет, он все‑таки был сволочью, потому что после этих слов ткнул меня кулаком в раненое плечо. Я взвыла и сползла на пол.
– Вставай, – велел Филипп, направив на меня пистолет.
Я повиновалась без особой радости. Ноги затекли, и я едва не упала.
– Развяжи ей ноги, – распорядился Филипп.
Моник вытащила складной нож, щелкнула лезвием и перерезала веревки.
– Шагай, – велел Филипп, неприятно ткнув мне дулом между лопаток.
Кое‑как переставляя ноги, я вышла из комнаты. Филипп следовал за мной по пятам, и я затылком чувствовала его дыхание. Моник замыкала шествие.
– Ничего у тебя не выйдет, – сказала я Филиппу, когда мы спускались по лестнице.
– Это ты о чем? – настороженно спросил он.
– О двадцати миллионах, о чем же еще, – отозвалась я. – Думаешь, Принц такой дурак, чтобы тебе их отдать? Он заберет меня, прикончит тебя и твоих дружков, и на этом все закончится.
– Не мели чепухи, – огрызнулся Филипп, но по выражению его лица я поняла, что мои слова заставили его призадуматься.
– Уж я‑то его хорошо знаю, – насмешливо продолжала я. – Он уже поступал так прежде, когда дураки вроде тебя предоставляли ему удобный случай. Почему ты думаешь, что с тобой все будет по‑другому?
По правде говоря, я понятия не имела о том, как Макс поступал прежде, но, раз я являлась когда‑то его подружкой, то могла быть в курсе таких вещей, которые мало кому известны. Мой уверенный тон тоже сыграл свою роль.
– А ведь правда, – пробормотала Моник. – Я тоже слышала что‑то об этом.
– На твоем месте, – добила я Филиппа, – я бы смотрела в оба, прежде чем что‑то сделать. Надо быть последним кретином, чтобы доверять Максу или его людям, когда речь идет о таких деньгах.
– Не учи меня, – отрезал Филипп и ткнул меня дулом в спину. – Вперед! Мы должны быть на месте в полночь.