Марсель. Помещение, по бумагам отведенное под склад удобрений
– Макс! Это насчет Вероники.
Гроза Всего Цивилизованного Мира приоткрыл один глаз, затем второй, зевнул и посмотрел на Лейлу, которая разбудила его.
– Я же просил меня не беспокоить, – проворчал он.
– Какие‑то люди взяли Веронику, – повторила Лейла. – Они хотят получить награду.
Макс перевернулся на спину и чуток подумал.
– Ее взяли? – спросил он слегка изменившимся голосом.
– Да.
– Кто такие?
– Тот, кто позвонил, представился Филиппом Самари. Он связался с нашим человеком в Париже и оставил для тебя сообщение. Сказал, что пересекался с тобой несколько раз и что, может, ты вспомнишь его.
– Самари? – изумился Макс. – Да он же давно отбросил коньки!
– Он с тобой не согласен, – проворковала красавица и состроила глазки, постукивая кончиком туфли по полу. Что бы ни происходило в их жизни, какие бы тяготы им ни приходилось выносить, Лейла всегда была в туфлях на каблуке, при макияже и красиво причесанная. Может быть, за эту неистребимую тягу к женственности он так ее и любил.
– Постой, постой, – заволновался Макс. – Это же Вероника, она же… Ну да, я помню, она его крупно подставила. Так‑так, очень интересно. А он выжил? Ума не приложу, как ему это удалось.
– Так что делать нашему человеку? – спросила Лейла. – Передать этому Самари, что мы ее забираем?
– Нет. Пусть посредник соединит его с нами.
– Ты хочешь сам с ним говорить? А это разумно?
– Женщина, не перечь, – проворчал Макс, зевая. – Али со своей аппаратурой здесь?
– Он всегда при мне.
– Даже когда ты в постели? – спросил Макс, скептически вскинув одну бровь. (Женщины просто млели от этой его манеры.)
|
|
Туфля перестала постукивать.
– Ты же знаешь, что я не это имела в виду, – сдержанно отозвалась Лейла.
– Знаю, – кивнул Макс. – Пусть отследит звонок. Не дай бог, это окажется подстава. – Он снова зевнул. – Очередная шуточка Саразена и компании. Идиоты! Когда же они поймут, что я им не по зубам?
– Никогда, – отвечала Лейла, улыбаясь ослепительной улыбкой. – Потому что они идиоты.
Она ушла, и Макс с сожалением посмотрел ей вслед. Потом сел на своей походной постели, потер лицо ладонями и задумался.
Если это и впрямь Филипп и он поймал Веронику, можно считать, что с ней покончено. Филипп имеет на нее зуб, стало быть, ему можно верить. Ста‑ало быть… (тут Макс зевнул снова. Он не спал уже две ночи, занятый неотложными делами), – стало быть, эта проблема больше не будет его волновать. Мучить он ее не будет, в память о прошлом просто убьет, и дело с концом.
Он поднялся, закурил и пошел искать Али. В том, что касалось связи и средств слежения, ему не было равных.
– Надо будет отследить один звонок, – объяснил ему Макс. – На всякий случай. Филиппа я помню, неплохой был мужик, но, честно говоря, восставшие из мертвых меня всегда немного напрягают.
– Отследим, – флегматично ответил Али. Он не любил бросать слова на ветер и тотчас же отправился налаживать аппаратуру.
«Как же пошло все заканчивается, – мелькнуло в голове у Макса. – Доверяешь человеку, живешь с ним, а он предает тебя, продает, и тебе приходится отвечать ударом на удар, искать его и уничтожать. А ведь все могло быть совсем иначе. Черт бы побрал ее братца, надо было предугадать, как болезненно она отнесется к тому, что Макс уничтожил единственного члена ее семьи – у нее же больше никого не было, ни единой живой души на свете. Надо было как‑то разрулить ситуацию, не доводить ее до…»
|
|
– Макс! Наш человек из Парижа. Соединяет…
Он не взял, а выхватил у нее трубку. Засада или нет? Со стороны Саразена вполне станется попытаться подловить его на этот крючок…
– Здорово, Филипп.
– Ой… Привет, Макс. То есть здравствуйте…
Нет, это не подстава. Филипп даже не ожидал, что с ним будет говорить самое заинтересованное лицо. Али, казалось, намертво прилепился к своему компьютеру.
– Давай без церемоний, – предложил Принц. – У тебя, говорят, есть то, что мне нужно?
– Именно.
– Товар в хорошем состоянии?
– В отменном.
– Я изумлен, – пробормотал Макс. – Как ты тогда выжил?
– Не твое дело. – Голос Филиппа стал жестким.
Али стукнул по клавишам, переместился на стуле и шумно вздохнул.
– Значит, ты хочешь десять миллионов долларов, а? – поинтересовался Макс.
– Двадцать, Принц. Я хочу двадцать. – Филипп хохотнул. – И не долларов, а евро. Мы живем в объединенной Европе, вот так‑то.
Макс нахмурился. В принципе, он мог позволить себе быть щедрым, но он терпеть не мог, когда с ним торговались.
– Ты ведь знаешь, я бы не дал двадцать миллионов евро даже за свою задницу, старик.
– Мы так решили, Принц.
– Мы?
– Тебя удивляет, что я не один? Один бы я точно не справился, не буду врать. – Голос стал заискивающим. – Пойми, нам было очень тяжело отыскать ее. Ты же знаешь, какая она. На нее нелегко найти управу…
|
|
«Не подстава… Точно. Обыкновенная искренняя жадность… чисто по‑человечески…»
…И он все же разозлился, подумав, что Веронику сумело поймать именно это ничтожество. Всю жизнь сражаешься с гигантами, с такими махинами, как ЦРУ или МИ‑6, а губит тебя какой‑то муравей. Даже не муравей, а так, тьфу, полное убожество.
– Дополнительные затраты? – пробормотал Макс. – Ладно, сегодня я добрый. Десять миллионов или двадцать, долларов или евро – какая разница?
– Для тебя – никакой, – пролаял Филипп. – Так решено?
– Решено, – хмыкнул Макс. – Позови ее.
– Что?
Максу показалось, что Филипп всполошился. Ему это не понравилось.
– Я хочу поговорить с ней. Перекинуться парой слов, понимаешь? По старой дружбе.
Филипп колебался. Наконец он буркнул:
– Ладно. Я перезвоню через…
– Никаких перезвоню, – отрезал Макс. – Прямо сейчас.
В трубке наступила тишина. Лейла, присев на край стола, подкрашивала губы. Неожиданно Макс услышал на том конце провода чье‑то дыхание.
– Привет, Вероника, – выпалил он. – Это я, Макс.
Его собеседница шмыгнула носом.
– Привет, красавчик. – Голос был вызывающе недружелюбен.
– Франция, столичный регион, – пискнул Али. – Совершенно точно. Еще немного, и…
– Кудесник, – пробормотала Лейла, в круглом зеркальце проверяя, не размазалась ли помада. На самом деле она старалась не упустить ни слова из разговора.
– Тебе не следовало меня продавать, – сказал Макс. – И притом так дешево.
– В следующий раз убью тебя бесплатно, – съязвил голос. – Я перехожу на чистую благотворительность.
Макс одобрительно фыркнул. Что ни говори, а мужество всегда достойно восхищения.
– Другого раза не будет, Вероника, – шепнул он вкрадчиво.
– Поживем – увидим, – отозвалась его собеседница.
– Филипп на тебя очень насел? – осведомился Макс, чувствуя, что пора менять тему разговора.
– Нет. Так, попугал немного пушкой.
– Ее напугаешь, – пролаял Филипп, очевидно, отобравший трубку. – Ну так что? Убедился, что это она? Если бы ты ее видел так, как вижу я, ты бы не сомневался. Могу фото тебе прислать, кстати…
– Не стоит, – холодно ответил Макс. – Я распоряжусь насчет денег. Тебе скажут, куда ее привезти. И без шуток, понял?
– Когда мне ждать звонка?
– Через час.
Он нажал на кнопку отбоя и повернулся к Али.
– Он в пригороде Парижа, – поспешно сказал тот. – Звонил через компьютер, и хотя он позаботился о том, чтобы запутать следы…
– Ты можешь точно сказать, где он сейчас?
– Если бы я знал, я бы сказал. Но… – Он развел руками.
– Неважно, – угрюмо бросил Макс. – Значит, так. Яз! Ты отвечаешь за обмен. Насчет денег я распоряжусь. Возьми с собой десяток человек – так, на всякий случай. Доберетесь до Парижа, заберете Веронику и доставите ко мне – живой. Ясно? Обмен совершите в каком‑нибудь безлюдном месте, которое вы контролируете. Впрочем, что мне тебя учить…
Сухощавый высокий Яз только кивнул.
– А то дело, Макс? Как насчет него?
– Продолжайте им заниматься. Как только произведете обмен, присоединяйтесь к основной парижской группе. Я прибуду позже.
Когда Яз готовился отбыть со своей командой, Лейла подошла к нему и вполголоса передала новый приказ: Веронику Ферреро ни в коем случае в живых не оставлять.
Глава двадцатая
Кажется, он отличный малый. Надеюсь, мне не посчастливится познакомиться с ним.
Картер Браун. Жестокая Саломея, глава 2
Кабинет дивизионного комиссара Бертье накануне днем
– Ты что‑нибудь слышал об этом Саразене? – спросил Миртиль у Клемана, когда они поднимались в лифте.
Клеман немного подумал.
– Слышал, – без особого энтузиазма признался он.
– А что? – осведомился Миртиль.
Клеман подумал еще немного.
– Саразен – сволочь, – изрек он наконец. – Но дело свое знает туго.
Очевидно, даже слишком туго, думал Миртиль, если заставил плясать под свою дудку даже комиссара Бертье, который не любил вмешательства посторонних в сферу деятельности своих подчиненных.
– Он занимался Принцем, – выдавил из себя Клеман, когда они шли по коридору к кабинету шефа.
– А Вероника Ферреро?
– Это была его идея – использовать ее.
Миртиль поморщился. Было похоже, что у них отнимают дело. Правда, непонятно, почему вдруг такая спешка и все эти вызовы на ковер. С ними явно можно было подождать.
С первого же взгляда на шефа Миртиль заметил, что он нервничает. Кроме него, в кабинете сидел какой‑то тип с бритым черепом, смахивающий не то на сутенера, не то на психа.
– Прошу, – сказал Бертье. – Инспектор Миртиль, инспектор Клеман. Э… месье Саразен.
Бритый сутенер поглядел на протянутую руку Миртиля, потом с наглым прищуром ему в лицо. Миртиля было нелегко вывести из себя, но он все же вспыхнул. Задело его и то, что Саразен даже не потрудился подняться при их появлении. Молодой инспектор пододвинул к себе стул, сел и вопросительно посмотрел на начальника. Клеман, которому явно было неловко, остался стоять.
– Итак? – спокойно сказал Миртиль.
Бертье заерзал на месте. Про него говорили, что он чиновник до мозга костей, но своих людей в обиду не дает. Несмотря на это и на другие хорошие черты, его не любили, и он прекрасно отдавал себе в этом отчет. У него было широкое маловыразительное лицо, узкий рот, аккуратная стрижка. Когда он бывал не в настроении, то немного смахивал на надутую жабу, когда случалось наоборот – на обыкновенного чиновника пятидесяти четырех лет от роду.
– Что вам известно о Веронике Ферреро? – в лоб спросил сутенер, сузив глаза.
– Ничего, – убийственно вежливо отвечал Миртиль, – кроме того что вы – ее лучший друг.
Клеман кашлянул в кулак, чтобы скрыть усмешку. Бертье посерел так, словно только что обнаружил, что уселся на дикобраза, страдающего особо опасной формой бешенства.
– Давайте без колкостей, господа, – плаксиво сказал он. – Господин Саразен хочет знать, имели ли вы дело с этой особой, и если да, то при каких обстоятельствах.
– Не имел и ни при каких, – отвечал Миртиль спокойно. – А в чем, собственно, дело?
Саразен забарабанил пальцами по столу. Он знал таких людей – если они упрутся, то будут стоять на своем до конца.
– Ладно, – махнул он Бертье. – Покажите ему.
Бертье с облегчением вздохнул и протянул Миртилю через стол какой‑то документ. Это был замызганный испанский паспорт. Миртиль открыл его, и его светлые брови поползли вверх.
– Это еще не самое интересное, – заметил Саразен. – Листайте дальше, там есть приписка лично для вас.
Он со злорадством наблюдал, как недоумение на лице Миртиля все возрастает.
– Где вы это нашли? – наконец спросил блондин.
– О, – вкрадчиво сказал Саразен, – это целая история. В одном нищем квартале, где вы, господин комиссар, – он сверкнул глазами в сторону Бертье, – наверняка никогда не бывали, в замызганном доме, в довольно убогой квартире жили‑были… – он залихватски прищелкнул пальцами и многозначительно блеснул глазами – один труп и один полутруп. Возле последнего и лежал этот паспорт.
– Кто такой Дидье?
– Труп номер два. Его нашли сегодня днем на помойке. – Бертье как раз подносил к губам чашку с кофе, когда Саразен добавил как бы невзначай: – Представляете, крысы объели ему ухо и нос.
Бертье переменился в лице и поспешно поставил чашку на стол.
– А татуировщик, который тут упомянут? – продолжал Миртиль.
– Гийом Жуше. Нашли только его руку и ногу, но тем не менее опознали. У него в детстве случился специфический перелом кости, и благодаря этому…
Миртиль сложил паспорт и отдал его начальнику.
– Угонщики, татуировщик… Мне это ни о чем не говорит. – Он внимательно посмотрел на Саразена. – А тот, кого вы назвали полутрупом? Он в состоянии что‑нибудь прояснить?
– Нет, – коротко ответил Саразен. – Если ему повезет и он выкарабкается, я, разумеется, с ним побеседую, но врачи уверяют, что пройдет немало времени, прежде чем он придет в себя. А время поджимает. Мне нужны ответы на вопросы, а ответов нет. К примеру, вы занимаетесь делом Воробьева. За что его шлепнули? Каким боком тут замешана моя клиентка? Почему некто пишет вам послания и бросает их возле трупов угонщиков‑малолеток?
– Вы сказали некто? – насторожился Миртиль.
– Ну да. Это не почерк Вероники Ферреро – мы проверяли. Тогда чей?
– Не имею ни малейшего понятия, – сказал Миртиль после паузы.
Саразен почти ласково глядел на него. Бертье, судя по всему, сидел уже на двух бешеных дикобразах.
– А вы знаете, я могу вас арестовать, – весело заметил Саразен, широко осклабясь. – За сокрытие информации, имеющей отношение к государственной безопасности, например. Или за пособничество преступнику.
– Инспектор Миртиль, – вмешался Бертье, – вы можете…
– Инспектор Клеман, – оборвал его Миртиль, – выйдите, пожалуйста. Мне надо сказать этим господам кое‑что конфиденциальное.
Клеман кивнул своей растрепанной головой и, шаркая ногами, исчез за дверью.
– Значит, так, – начал Миртиль. – Я хочу, чтобы вы кое‑что уяснили. Первое: я ничего не знаю, а если бы знал, то не стал бы скрывать, потому что не имею такой привычки. Второе: я раньше работал в Эльзасе и раскрыл там такие дела, какие вам, парижским задницам, и не снились. Я никого не покрывал и не собираюсь покрывать и впредь. И третье. – Он нагнулся к Саразену. – Запомни, придурок: ты меня на пушку не возьмешь. Это все. – Он снова обратился к Бертье. – Я свободен, господин комиссар?
– Вы… вы… – пролепетал Бертье.
– Благодарю вас, – отчеканил Миртиль, встал, застегнул плащ и был таков.
– Смотри‑ка, – промолвил Саразен с восхищением, откинувшись на спинку кресла, – наш мальчик знает такие грозные слова! Честно говоря, он мне даже понравился.
– Простите его, – промямлил Бертье. – Он работает на износ.
Саразен встал.
– Передайте ему, – сказал он просто, – чтобы не становился у меня на пути. Я человек старомодный, господин комиссар, могу и шею за это свернуть.
Позже, уже днем, он пересказал в общих чертах свой разговор Лероке, своему невозмутимому помощнику.
– Теперь‑то он точно постарается меня обставить, – заключил Саразен. – Я знаю таких, как он: только намекни, что хочешь отобрать у них кость, они из кожи вон вылезут, чтобы доказать, что заслужили ее.
– Нам это выгодно? – просто спросил Лероке.
– Нам‑то? – Саразен наморщил лоб. – До некоторой степени. Кстати, вот что еще ты сделаешь для меня…
Вечером Лероке случайно встретился в закусочной с инспектором Клеманом. Посочувствовал, что такого опытного полицейского, как он, давно не повышали в чине и, хотя он уже почти седой, поставили над ним начальником желторотого зазнайку из провинции, который ни во что его не ставит. Клеман слушал и не возражал.
Предложение Лероке заключалось в следующем: инспектор помогает им, а они, в свою очередь, ему. Пусть только даст им знать, что предпримет Миртиль по тому делу. Если блондин, не дай бог, затронет ненароком государственные интересы, он потеряет место, и кто его займет? Он, Клеман. Лероке шептал: Миртиль не хочет сотрудничать, хочет всю славу заграбастать себе, но мы ему не дадим, верно? Не дадим… Клеман размяк и согласился.
Глава двадцать первая
Если того требовали обстоятельства, он легко переступал через человека, оставляя его холодным и пустым.
Питер Чейни. Черный дуэт, глава I
Очередной сеанс связи между посредником и исполнителем, который, в отличие от предыдущего, не был перехвачен спецслужбами:
> привет Феникс
> привет
быстро же ты разобрался с Хайме
Снайпер слегка поморщился – но, поскольку в комнате никого не было, кроме него и ноутбука, этого никто не заметил. Помедлив, он набрал на клавиатуре:
> заказчик доволен?
> Хайме – мелкая рыбешка
ему нужны головы Принца и Вероники
> мне еще больше чем ему
> как это прикажешь понимать?
> мне все‑таки за это платят
> а я подумал
> что?
> неважно
значит у тебя нет никакого личного интереса в этом деле?
Вопрос снайперу не понравился – хотя бы потому, что его собеседник был не первым, кто задавал его. В сущности, последние сутки Феникса мучила та же проблема. Он вздохнул, пальцами свободной руки машинально перебирая платок, который он нашел в логове Вероники. Ничего личного. Ни‑че‑го. Легкость, с которой она убивала людей, заслуживала того, чтобы и с самой сеньоритой Ферреро обошлись точно так же. Но почему она не застрелила его самого, когда там, на улице, он оказался целиком в ее власти, – этого он не мог понять, хоть убей. Экран подмигнул:
> значит у тебя нет никакого личного интереса в этом деле?
Снайпер поморщился и набрал ответ:
> никакого кроме денежного
как по‑твоему деньги это личное?
> и даже очень
> тогда интерес есть
> с тобой занятно общаться феникс
> знаю
я от себя тоже в восторге
Снайпер криво улыбнулся, а по экрану меж тем уже бежали новые строки.
> аванс за экземпляр второй переведен на твой счет
кстати по непроверенным данным макс собирается в столицу
готовит какую‑то акцию в отместку за свое задержание
знаешь об этом?
Феникс сузил глаза. Он досконально изучил досье Макса, его характер, его привычки и ни на минуту не сомневался, что что‑то подобное должно произойти. Французы схватили Макса, и он горел жаждой мести. Странно, впрочем, что возмездие грядет так скоро, но с его деньгами Макс может многое себе позволить.
> точное место еще неизвестно?
> нет
Снайпер нахмурился. Вряд ли у этого придурка окажется богатое воображение. Если он замышляет масштабную месть Франции, то нацелится на самое святое, на самое сокровенное, и тут уже вариантов не так много. Что такого он может натворить в Париже? Взорвать Елисейский дворец, когда там будет находиться президент? Захватить здание французского парламента – Национальной Ассамблеи? Можно ли вообще провернуть нечто подобное? Но, в конце концов, башни‑близнецы в Нью‑Йорке тоже были разрушены…
> должен тебя предупредить
похоже что макс знает о тебе
Черт возьми. А вот это уже совсем, совсем нехорошо.
> служба компьютерной разведки перехватила наш предыдущий разговор
какой‑то подонок из службы сдал тебя ему
поэтому я и вышел сегодня через этот канал
Феникс скомкал платок.
> спасибо за предупреждение
> не за что
> ариведерчи, амиго
Экран погас. Феникс откинулся на спинку стула, набросил платок на лицо и задумался. От платка пахло тонкими духами, и он бы дорого дал, чтобы узнать, где теперь их обладательница.
Глава двадцать вторая
Долго ли это протянется? – вертелся в голове вопрос. Его сменил другой: долго ли протяну я?
Эрнест Уильям Хорнунг. Мартовские иды
Ближе к ночи во мне начинает закипать злость.
Сначала я мечтаю о пистолете, чтобы разом покончить с моими тюремщиками, затем – о ноже длиной, скажем, с алебарду, чтобы продлить их мучения; но потом меня не удовлетворяет ни атомный реактор, в который я бы хотела засунуть их живьем, ни чан с голодными акулами (способ применения аналогичный).
Я никогда не думала и даже не предполагала, что у человека, имеющего, в общем‑то, довольно слабое здоровье и к тому же связанного по рукам и ногам, может быть столько ярости. А ведь когда‑то я вступала в жизнь с широко раскрытыми глазами. Я краснела, услышав грубое слово; от хамства, наглости и жестокости, которыми так богаты наши будни, меня бросало в жар. Я верила в честность, в справедливость и не помню во что еще. Впрочем, тогда мне было не больше восемнадцати, а в этом возрасте допустимо тешить себя иллюзиями.
Теперь я не могу позволить себе такую роскошь. Филипп договорился о моей цене, и через несколько часов меня передадут с рук на руки человеку, который имеет все основания не желать мне добра. Меня до сих пор передергивает, как только я вспомню бархатный баритон типа, с которым я разговаривала по телефону. Выход один – бежать отсюда, бежать любой ценой. Не мытьем, так катаньем, но справедливость должна восторжествовать – если, конечно, не загнется на полпути.
Надо сказать, что телефонный разговор имел и положительные последствия. Сразу же после него Филипп и Моник вдрызг разругались. Началось все с того, что Моник потребовала, чтобы увеличили ее долю, раз уж Принц обещал заплатить им больше денег. Филипп в ответ довольно прозрачно намекнул на некоторых, которые пальцем о палец не ударили и вообще только тем и занимаются, что выставляют необоснованные претензии. Двое остальных участников сделки немедленно приняли его сторону, и Моник ничего не оставалось, как отступить. Она отвела меня обратно в комнату и снова приковала к кровати, но лицо у нее дергалось, а когда я попросила попить, то получила удар по лицу. Особо больно не было, но, кажется, именно после этого я и задумалась об акулах.
Филипп позвал Моник, и она, сердито гавкнув пару раз, вышла к нему. Наконец‑то я осталась одна, и такой момент нельзя было упустить. Я попробовала освободить ноги – не тут‑то было: похоже, узлы на веревке вязал профессионал, мастер своего дела, и я поняла, что, пока не освобожу руки, ног мне не развязать. На руках же у меня были menottes[14], новенькие, блестящие, – мечта мазохиста, да и только. Но дело в том, что у меня очень узкие запястья, а наручники, как известно, делаются в расчете на некий средний размер. Я стала вертеть рукой и обнаружила, что могу ее вытащить. Тут, на мою беду, вернулась Моник, и удовлетворенное выражение на ее лице свидетельствовало, что она таки добилась увеличения своей доли. Я же, напротив, решила, что ни она, ни ее дружки не получат за меня ни гроша.
Я пробормотала что‑то о том, что хочу спать, и закрыла глаза, пару раз сладко зевнув. Моник села в кресло, положив на соседний столик пистолет.
Начиная с этого момента, я уже не думала о мести. Я прикидывала разные варианты, пытаясь просчитать свои действия после того, как освобожу руки. Так, сначала развязать ноги. А потом? Куда потом? Моя комната расположена на втором этаже; под окном, как я заметила, растет дерево. Черт с ним! Выйду через дверь и спущусь по лестнице, а там увидим. Главное – усыпить бдительность Моник и выбраться отсюда.
Вечерело. Я старалась дышать как можно ровнее, сквозь сомкнутые ресницы наблюдая за Моник. Помнится, что‑то такое было описано у Дюма – Миледи так следила за своим тюремщиком Фелтоном, когда ее заточили в башню. Бедная Миледи! Мне почему‑то всегда было ее жаль, несмотря на ее козни.
Голова Моник в кресле поникла. Неужели спит? Но нет, голова дернулась, и я увидела пытливый блеск глаз, устремленных на меня.
Внизу включили телевизор, потом выключили. «Засыпай, засыпай, засыпай», – про себя молила я Моник. Ее голова снова опустилась на грудь, и тогда – сердце частило, на лбу выступил пот – я стала осторожно выкручивать правую кисть из наручника.
Это было ужасно. Рука почти проходила, я медленно протаскивала ее, подвернув большой палец внутрь ладони, чтобы он не мешал, но вот наступил момент, и металл заскользил по коже, обдирая ее… Я зажмурилась, по щекам у меня текли слезы. Еще немного – и все, правая рука будет свободна.
Моник всхлипнула во сне и шевельнулась. Я подождала, пока она успокоится, но тут внизу затопали, загрохотали дверями, и моя стражница, вздрогнув, проснулась. Она протерла глаза и поудобнее уселась в кресле.
Если бы разочарование было океаном, я, вне всяких сомнений, оказалась бы в это мгновение на самом его дне. Быть так близко от победы – и промахнуться! Потерять свою жизнь, уникальную, единственную, неповторимую, – и все из‑за того, что какая‑то недобитая террористка оказалась чересчур похожа на меня, а я попалась ей на глаза, и она решила воспользоваться этим сходством, из‑за того что я попала в переделку, из которой мне не выбраться… Я готова была выть от отчаяния.
– Однако темновато, – заметила Моник и зажгла свет. Ее рука еще лежала на выключателе, когда на пороге возник Филипп.
– Собирайтесь, – коротко приказал он.
– Уже? – искренне удивилась Моник.
– Ты бы на часы поглядела, – буркнул он в ответ.
Моник охнула, нырнула в шкаф, выудила оттуда видавший виды синий джемпер и стала натягивать его на себя.
– Как она? – спросил Филипп, кивая на меня.
– Нормально, – отозвалась Моник, пожимая плечами.
– Нормально? – Филипп подошел ближе и увидел кровь на моем правом запястье. – Ты это что придумала, а? – спросил он и дал мне подзатыльник. – Сбежать хотела? А ты небось дрыхла! – рявкнул он на Моник. – Что бы мы, интересно, делали, если бы ей удалось скрыться, а? Она же чуть не освободилась от наручников!
– Ладно, ладно, – проворчала Моник, – но ведь ничего же не произошло, так ведь? Из‑за чего весь сыр‑бор?
– Отцепи ее от кровати, – приказал Филипп и вынул пистолет. – Теперь я сам буду за ней следить.
– Да ради бога, – фыркнула Моник.
Одна пара наручников сковывала мои руки, другая одним кольцом была закреплена на стойке кровати, а другим – на цепочке первых наручников, не давая мне пошевелиться. Моник сняла наручники, которые удерживали меня на кровати, и я кое‑как села.
– Только без глупостей, – сказал Филипп.
Нет, он все‑таки был сволочью, потому что после этих слов ткнул меня кулаком в раненое плечо. Я взвыла и сползла на пол.
– Вставай, – велел Филипп, направив на меня пистолет.
Я повиновалась без особой радости. Ноги затекли, и я едва не упала.
– Развяжи ей ноги, – распорядился Филипп.
Моник вытащила складной нож, щелкнула лезвием и перерезала веревки.
– Шагай, – велел Филипп, неприятно ткнув мне дулом между лопаток.
Кое‑как переставляя ноги, я вышла из комнаты. Филипп следовал за мной по пятам, и я затылком чувствовала его дыхание. Моник замыкала шествие.
– Ничего у тебя не выйдет, – сказала я Филиппу, когда мы спускались по лестнице.
– Это ты о чем? – настороженно спросил он.
– О двадцати миллионах, о чем же еще, – отозвалась я. – Думаешь, Принц такой дурак, чтобы тебе их отдать? Он заберет меня, прикончит тебя и твоих дружков, и на этом все закончится.
– Не мели чепухи, – огрызнулся Филипп, но по выражению его лица я поняла, что мои слова заставили его призадуматься.
– Уж я‑то его хорошо знаю, – насмешливо продолжала я. – Он уже поступал так прежде, когда дураки вроде тебя предоставляли ему удобный случай. Почему ты думаешь, что с тобой все будет по‑другому?
По правде говоря, я понятия не имела о том, как Макс поступал прежде, но, раз я являлась когда‑то его подружкой, то могла быть в курсе таких вещей, которые мало кому известны. Мой уверенный тон тоже сыграл свою роль.
– А ведь правда, – пробормотала Моник. – Я тоже слышала что‑то об этом.
– На твоем месте, – добила я Филиппа, – я бы смотрела в оба, прежде чем что‑то сделать. Надо быть последним кретином, чтобы доверять Максу или его людям, когда речь идет о таких деньгах.
– Не учи меня, – отрезал Филипп и ткнул меня дулом в спину. – Вперед! Мы должны быть на месте в полночь.