– Он отличный доктор, – уперся журналист, – и, если уж на то пошло, ему я доверяю куда больше, чем другим. Кстати, для вас так тоже будет гораздо удобнее. Ведь в больнице вас могут узнать.
– Плевать я на это хотела, – огрызнулась я. – Где ты живешь?
Он назвал свой адрес. Приличный район, насколько я знаю, хотя и ничего особенного.
– Идет, я отвезу тебя домой, – сказала я. – Хорошо бы только дать знать твоему доктору как можно скорее.
Артюр улыбнулся краями губ.
– Нет ничего проще, – сказал он, доставая сотовый.
Когда он перепачканной кровью рукой взялся за трубку, я распахнула полу пиджака и продемонстрировала ему пистолет.
– Только никаких глупостей, хорошо? И не пытайся связаться с полицией или кем‑нибудь в этом роде, не то тебе не потребуется вообще никакой доктор.
– Я же не идиот, – обиделся Артюр. – А вы дадите мне интервью?
От неожиданности я чуть не врезалась в ехавшую впереди машину.
«Ну, журналисты! Ну, каков народ, а?»
– А ты уверен, что доживешь до него, а?
– Знаете, я кое‑что понимаю в ранах, – ответил этот поразительный тип, набирая номер. – Насмотрелся по долгу службы. Кровотечение, конечно, есть, но кость не задета.
– А легкое?
Он усмехнулся краем рта.
– Если бы пуля попала в легкое, я бы уже был мертв. – Он покосился на чемодан на заднем сиденье. – Что в чемодане?
– Полное собрание сочинений Ленина, – ответила я.
– Что, серьезно? – поразился он, но тут его собеседник ответил, и Боннар переключился на него.
– Алло, это я… Не разбудил? Да, бессонница – это плохо. Слушай, я тут попал в переделку и не могу ехать в больницу… Тебе придется меня выручить. Огнестрельное, да… Не повезло, я знаю. Такая уж у нас, журналистов, работа… Зато репортаж будет отличный. Откуда? Из машины звоню… нет, не за рулем, меня везут домой. Нет, это… – он в нерешительности покосился на меня, – просто знакомая. Коллега по работе, оказалась поблизости, когда меня ранили. До скорого.
По‑моему, Артюр привирал насчет того, что его рана вовсе не была тяжелой. Когда он опустил руку с сотовым, взгляд его блуждал. Он некоторое время не мог разжать пальцы, и мне пришлось самой забрать у него мобильник.
– Спасибо, – прошелестел Артюр и вновь откинулся головой на сиденье.
Вид его мне не нравился. Прямо на глазах он становился мертвенно‑бледным. Белая рубашка была вся залита кровью.
– Вы и вправду отвезете меня домой? – внезапно спросил журналист. – Не бросите?
– Не брошу, – буркнула я. – Лучше помолчи и побереги свои силы.
Он пристально поглядел на меня и закрыл глаза.
* * *
С трудом отыскав с помощью карты Парижа нужные район и дом, я припарковала машину и помогла Артюру выбраться из нее. Левой рукой сжимая заветный чемодан, правой я поддерживала бедного рыцаря пера. Похоже, что ему было совсем плохо: он еле передвигал ноги. На входной двери стоял домофон.
– Ключи сзади, в кармане… – прошептал журналист.
Я залезла к нему в карман, достала ключи, открыла дверь и поволокла Артюра за собой. Со стороны, наверное, мы здорово смахивали на картину «любящая жена тащит домой мертвецки пьяного мужа», которая особенно популярна у нас в России.
Артюр запнулся ногой о ковровую дорожку, которая лежала в парадном, и едва не упал.
– Держись, черт бы тебя побрал! – прорычала я, злясь на него и еще больше – на себя. – На каком этаже ты живешь?
– На первом…
Стало быть, на втором, если считать по‑нашему. Моля бога, чтобы никто не увидел нас, я втащила моего спутника в лифт. Там было зеркало во всю стену, и то, что в нем отразилось, отнюдь не привело меня в восторг. Моя одежда была вся испачкана кровью, но я тотчас же забыла об этом, потому что журналист стал медленно оседать на пол.
– Черт тебя подери, не смей падать в обморок! – завопила я. И, так как в подобной ситуации было бы глупо рассчитывать на эффект одних слов, залепила Артюру пару пощечин, чтобы привести его в чувство.
– Не трогайте меня, – промямлил он, открывая глаза.
Дверцы лифта разъехались. Я подхватила Артюра и поволокла его за собой.
– Здесь…
Журналист обитал в четырехкомнатной квартире, которая казалась просторной главным образом потому, что в комнатах стоял минимум мебели, а та, что имелась, была выполнена в удручающем современном стиле. На стенах висели бабочки в застекленных ящичках – украшение, которое, признаться, я всегда терпеть не могла. Ведь бабочка хороша только тогда, когда она живая и порхает, и мне до слез было жалко эти бедные трупики с пестрыми крылышками, наколотые на огромные булавки. На столе в гостиной стоял ноутбук и громоздились горы газет. Статья Артюра обо мне висела на стене на самом видном месте, как и одна из моих фотографий. То есть и статья, и фотография имели отношение к Веронике Ферреро, но, похоже, от переутомления со мной что‑то произошло, если я всерьез стала отождествлять себя с ней.
Я уложила Артюра на диван. Похоже, мой спутник был совсем плох.
– Может, все же стоит вызвать «Скорую»? – предложила я. – Не то как бы тебе не умереть еще до прихода врача.
Артюр бросил на меня взгляд, исполненный совершенно отчетливой злобы.
– К черту «Скорую», – прохрипел он. – Просто помоги мне снять рубашку и перевязать рану. Бинт в верхнем ящике.
«Вот вам, пожалуйста, Вероника Ферреро в роли медсестры. Прелесть!»
Впрочем, насчет рубашки он был прав, и, недолго думая, я достала трофейный нож и разрезала ее, после чего наложила на рану повязку, впрочем, довольно неумело. В следующее мгновение заверещал звонок входной двери. От неожиданности я даже вздрогнула.
– Это наверняка мой доктор, – прошелестел Артюр, морщась от боли.
Пожав плечами, я отправилась открывать. На пороге стоял благообразный старичок в очках, лет шестидесяти или около того. В руке он нес кожаный чемоданчик.
– Простите, вы кто? – пробормотал он, несколько ошарашенный моим видом.
– Приемная дочь матери Терезы, разве не видно? – отозвалась я. – Ваш пациент в гостиной. По‑моему, его надо везти в больницу. У него серьезное ранение.
– А вот об этом предоставьте судить мне, – мягко, но решительно молвил доктор, переступая порог.
Артюр попытался приподняться ему навстречу, но не смог.
– М‑да, – только и сказал доктор, оглядывая его.
Он поставил свой чемоданчик на стол и открыл его…
Вы, конечно, уже ерзаете на месте, предвкушая преображение тихого старичка‑доктора в матерого спецназовца, пришедшего по мою душу, но как бы не так. В чемоданчике не оказалось ничего, кроме медицинских инструментов и каких‑то пузырьков.
– И как тебя угораздило так попасться? – проворчал врач. – Очередной идиотский репортаж?
– Профессиональный риск, – с улыбкой ответил Артюр.
– Может, тебе лучше о звездах писать, а? – продолжал ворчать старичок. – Ну, кто с кем спит и у кого где вскочил прыщ. А что? Устроился бы на телевидение, зарабатывал бы куда больше, чем сейчас…
– На наше телевидение попадешь, как же, – отозвался Артюр. – Да и репутация у меня не та, чтобы делать репортажи о звездах. Вот если кого‑нибудь из них прикончат…
Поняв, что тут я больше не нужна, я удалилась и стала искать ванную. Она была белая, сверкающая, изумительная. Я умылась, сняла с себя джинсовый пиджак и попыталась замыть пятна крови, которые оставил мой незадачливый журналист. Из гостиной до меня пару раз донесся сдавленный стон, но потом все стихло.
Я вспомнила, что мой чемодан до сих пор находится в комнате, и, вытерев лицо полотенцем, отправилась за ним. Тут меня ожидал сюрприз.
В гостиной никого не было.
Глава двадцать шестая
От вашего великодушия мне аж не по себе становится. Я не проживу так долго, чтобы отблагодарить вас за все.
Сан‑Антонио. Причесывая жирафу, 8
Заветный чемоданчик с деньгами лежал на прежнем месте. Я заглянула в него и, убедившись, что розовые купюры за время моего отсутствия не превратились в сухие листья и уж тем паче – в туалетную бумагу, вытащила пистолет и направилась к двери в другую комнату, из‑за которой доносились приглушенные голоса.
Это была спальня. Артюр лежал в постели, накрытый одеялом до подбородка, и разговаривал со стариком, который рассматривал на свет какой‑то шприц. При моем появлении оба замолчали.
– Привет всем, – сказала я, незаметно убирая пистолет.
Старик укоризненно посмотрел на меня, взял руку журналиста и ловко сделал ему укол.
– Неделю в постели, не меньше, – вынес он свой вердикт.
– Но я нужен в редакции, – попробовал было возразить Артюр.
– Это исключено. Твоя подружка за тобой присмотрит.
– Его подружка? – удивилась я.
– Ну да. Вы и присмотрите за ним, – раздраженно пояснил доктор.
На мгновение, каюсь, я приоткрыла рот, но тотчас же поспешила его закрыть.
– Я надеюсь, вы не возражаете? – осведомился старикан уже иронически.
– О, что вы, – в тон ему отозвалась я. – Буду просто счастлива.
– Очень хорошо. – Он положил на столик две упаковки таблеток. – Если будут сильные боли, дадите ему вот эти, из желтой баночки. Если сильно будет течь кровь – две таблетки из зеленой упаковки. Мой телефон у вас есть. Так или иначе, но я буду звонить и узнавать, как у мальчика дела.
Он поглядел на меня, на Артюра, попрощался после паузы, забрал свой чемоданчик и вышел. Я проводила его до двери.
На пороге старик обернулся.
– Я надеюсь, что на этот раз все обойдется. – Он испытующе всмотрелся в мое лицо. – Ему здорово повезло. Пуля прошла навылет, но, хотя крови он потерял много, жизненно важные органы не задеты. Однако вы больше не должны давать ему стрелять.
– В самом деле? – глупо спросила я.
– Конечно. Он же чуть не убил себя.
Уразумев, что Артюр наплел славному старику какую‑то фантастическую историю для того, чтобы объяснить свое ранение, я немного воспрянула духом.
– О, разумеется, разумеется, – заверила я доктора. – Пока я с Артюром, он будет вести себя как паинька, обещаю вам.
Закрыв за доктором дверь, я вернулась в спальню.
– Я ему ничего не сказал, – поспешно проговорил Артюр.
– Я так и поняла, – отозвалась я.
– Разумеется, я вовсе не требую, чтобы вы были моей сиделкой, – продолжал раненый. – Это я так сказал.
Я зевнула и поглядела на хронометр Филиппа. Третий час ночи.
– Есть кому присмотреть за тобой?
Его серые глаза слегка затуманились.
– Была. Катрин. Она манекенщица. Но мы поссорились. Она хочет стать топ‑моделью и решила, что простой журналист ей не нужен.
Я вздохнула и почесала нос.
– Зачем ты вешаешь на стены бабочек? – спросила я.
– То есть как? – Он искренне удивился. – Но ведь это же красиво.
– Они же мертвые, – сказала я.
Он моргнул, но ничего не ответил.
– Ты не проговорился доктору, кто я такая?
– Нет, клянусь вам, – горячо сказал он. – Я бы ни за что… Потому что тогда вы бы нас обоих…
Да, репутация, как говорил Фигаро… Впрочем, что там говорил Фигаро? Что‑то остроумное, но сейчас не могу вспомнить, хоть убей.
– Телефон тебе ни к чему, – сказала я, забирая его сотовый. – Спокойной ночи.
– Вы куда? – изумился он.
– Неважно. Я буду в соседней комнате. Если что, зови.
– Так вы остаетесь? – еще больше изумился журналист.
– Мне все равно надо где‑то ночевать, – зевая уже во весь рот, ответила я. – Отдыхай. Утром я уйду, так что можешь не беспокоиться.
– Вы можете оставаться сколько хотите, – проговорил журналист. – Здесь вы в полной безопасности.
– А я чувствую, тебе не терпится написать про меня очередной репортаж, – подколола я его.
– Я же профессионал, – сердито отозвался он.
– Тебе пора менять работу, – сказала я.
Он сглотнул и опустил глаза. Я пожала плечами и затворила дверь.
* * *
Когда я проснулась, было уже одиннадцать.
Ночь я провела на диванчике в гостиной, подложив под голову несколько диванных подушечек. В отличие от нашей мебели французские диваны созданы исключительно для того, чтобы люди на них сидели, а не спали, и поэтому я пробудилась с таким ощущением, словно все кости моего тела предприняли безуспешную попытку поменяться местами и создать новую Веронику Бессонову. Простреленное Филиппом плечо тоже давало о себе знать. Я приподнялась, пощупала чемоданчик, который поставила возле дивана, и подумала, что неплохо было бы чего‑нибудь перекусить и сменить повязку.
Артюр лежал в постели. На его щеках играл слабый румянец, но обладатель его выглядел куда более обнадеживающе, чем вчера.
– Доброе утро, – сказал он.
– Доброе, – согласилась я. – Как ты себя чувствуешь?
Он мрачно поглядел на меня. Надо вам сказать, что при ярком дневном свете открылась еще одна черта журналиста, на которую я вчера совершенно не обратила внимания. А именно: этот молодой человек с правильными чертами лица был довольно симпатичным. Впрочем, трудно быть сероглазым брюнетом с ломаными бровями и правильными чертами лица и не являться при этом симпатичным. Единственным его недостатком оставалась профессия, которая по‑прежнему мне не нравилась, – вернее, то, что являлось объектом интереса моего собеседника.
– Неужели вам и впрямь интересно, как я себя чувствую? – раздраженно спросил он.
Тут я подумала, что терпеть не могу всех журналистов на свете, и не только тех, кто делает деньги на чужих смертях, боли и страданиях.
– Ладно, – сказала я и вышла, не опускаясь до ненужных объяснений.
В ванной я сменила повязку, после чего отправилась на кухню. В холодильнике я отыскала такое количество пищи, которое могло бы прокормить взвод солдат. Я съела упаковку малины, поджарила кусок мяса и налила себе полный стакан апельсинового сока. Интересно, как Артюр напишет об этом в своей статье – «знаменитая террористка любит апельсиновый сок» или «ничто человеческое не чуждо даже убийцам»? Мне стало смешно, и я фыркнула.
В следующее мгновение я едва не поперхнулась соком, потому что на пороге кухни внезапно выросла человеческая фигура. Это был журналист.
– Какого черта, – раздраженно буркнула я, поставив стакан на стол.
– Я пришел извиниться, – сказал он.
– Мне не нужны твои извинения, – отрезала я.
Положительно, я все больше и больше входила в роль своего двойника.
Артюр постоял в дверях, потом медленно подошел к стулу и осторожно опустился на него. Открытие, что раненый, оказывается, может самостоятельно передвигаться, совершенно выбило меня из колеи.
А если бы он позвал на помощь? Если бы сообщил, к примеру, что я вломилась к нему силой и держу его в заложниках? Конечно, я забрала его сотовый, но что, если у него имелся запасной телефон? А если даже не имелся, что могло помешать ему вызвать подмогу по Интернету, ведь я совершенно забыла о его ноутбуке?
Но если Артюр действительно кого‑то вызвал, почему до сих пор тихо, в окна не ломится спецназ и на улице не воют полицейские сирены? Или он все‑таки сказал правду, и единственное, что его интересует, – это эксклюзивный материал?
– Оказывается, твой доктор – настоящий кудесник, – пробормотала я.
– Да, он такой. А ты что, любишь малину? – спросил Артюр, кивая на пустую упаковку.
– Я уже говорила, чтобы ты мне не тыкал.
Его серые глаза блеснули, и у меня возникло неприятное ощущение, что ему нравится провоцировать меня.
– Почему? Ты же говоришь мне «ты».
– Теперь я не удивляюсь, почему твоя манекенщица тебя бросила, – хмыкнула я. – Для меня вообще загадка, как она могла с тобой связаться.
По лицу Артюра я поняла, что перегнула палку, но он пересилил себя и растянул губы в подобии улыбки.
– Слушай, я никому не позволяю так с собой разговаривать.
– Я тоже, – отозвалась я.
Мы глядели друг на друга, как два заклятых врага, но пристальный взгляд Артюра было очень тяжело выдержать. Пожав плечами, я сдалась первая и уткнулась в бумажку, которую вчера изъяла у убитого человека Принца.
– Про тебя не скажешь, что ты легко уживаешься с людьми, – сказал он.
– Это из будущей статьи? – осведомилась я.
Он умолк и закусил губу. Я видела, что он взбешен, но знала, что он сумеет удержать себя в руках. Не потому, что он такой хладнокровный, а потому, что огнестрельное оружие имеется только у меня.
– Что это? – спросил он, кивая на бумажку, которую я разложила на столе.
– Какой‑то план, – сказала я. – Тут не написано.
Артюр придвинулся ближе.
– И где ты это взяла?
– Нашла прошлой ночью.
Это была довольно грубо нарисованная схема какого‑то квадратного здания, которую атаковали несколько стрелочек. Рядом со стрелочками стояли небрежно нарисованные крестики, а сбоку виднелись цифры и какие‑то сложные расчеты, смысл которых был мне совершенно непонятен.
– И что тут такого интересного? – спросил Артюр.
– Это схема какого‑то нападения, – ответила я. – К которому очень, очень тщательно готовятся.
– И почему тебя это так интересует?
– Я любопытна. Похоже, Макс что‑то затевает, и мне бы хотелось знать, что именно. Этот план тебе ничего не напоминает?
– Нет, – сказал Артюр, покачав головой.
– Жаль, – вздохнула я, сложила план, спрятала его в карман и придвинула к себе тарелку с мясом. – Ты хочешь есть?
– Хочу, – помедлив, признался он.
Я разрезала антрекот на две части, взяла вторую тарелку и переложила на нее половину мяса. Артюр взял вилку, но по выражению его лица я догадалась, что ему явно не по себе.
– Можно спросить? – сказал он наконец, ковыряя вилкой антрекот. – Что ты собираешься делать теперь?
Я чуть не поперхнулась. Точно такой же вопрос задавал мне Ксавье. Бедный Ксавье, удалось ли ему выжить?
– Не знаю, – коротко бросила я, поднимаясь из‑за стола.
Артюр тоже поднялся.
– Я мог бы тебе помочь.
– Не можешь.
Я проследовала в гостиную, взяла свой чемоданчик. Джинсовый пиджак совсем высох, и я надела его без колебаний. Артюр шел за мной следом, держась рукой за стену. Я порылась в карманах и бросила ему ключи от машины.
– Спасибо за гостеприимство, – сказала я. – Пока, амиго.
Артюр опустил глаза. Я повернулась и вышла за дверь.
Глава двадцать седьмая
– Что бы вы сделали на моем месте?
– Я бы на вашем месте не оказался, – хмыкнул Вульф.
Рекс Стаут. Слишком много клиентов, 10
Будь моя мать жива, она бы сказала мне:
– Дорогая, не якшайся с журналистами. Они все ненадежные люди и за сенсацию готовы продать родную маму. Не дразни террористов, это может тебе выйти боком. И помни, что никто тебя не защитит, кроме тебя самой.
Не было на свете такой избитой истины, которую она не изрекла бы с умным видом. Впрочем, сейчас я отдала бы все на свете – и даже больше, – чтобы только снова услышать ее голос.
Спускаясь вниз на лифте, я по привычке бросила на себя взгляд в зеркало и заметила, что у меня появились седые волосы. Ничто не проходит даром, даже удача, – и, глядя на эти седые ниточки, я едва не пришла в отчаяние. Я чувствовала себя совершенно опустошенной – не из‑за того, что за мной по пятам следуют убийцы, которые даже сейчас, скорее всего, не отказались от идеи прикончить меня, а из‑за каких‑то дурацких волосков, которые так отчетливо выделялись на фоне моих темных прядей.
Я было выдрала парочку из них, но потом бросила это занятие, дав себе зарок при первой же возможности перекраситься в блондинку. Как сказал бы кардинал Ришелье, окажись он на моем месте, «мудрость – это всего лишь своевременно принятое решение».
Снаружи щебетали птицы, и черный кот, гулявший возле дома, косился на них с типично кошачьим, обманчиво‑равнодушным видом. День был чудо как хорош, но я не имела права расслабляться. Я нацепила темные очки, которые позаимствовала у Моник, засунула пистолет поглубже за пояс, покрепче стиснула ручку чемодана и зашагала по улице, размышляя о том, что же мне делать дальше.
Можно отправиться в посольство, но одна мысль об этом нагоняет на меня неодолимую тоску. Мне могут поверить, но могут и не поверить. Будут задавать дурацкие вопросы и всем своим видом показывать, что я втянула их в чертовски неприятное дело, имеющее как‑никак международный резонанс. Знаю я эту породу сытых людишек с деревянными рожами, больше всего на свете желающих, чтобы их никто не беспокоил.
Можно отправиться в полицию. Там меня встретят с распростертыми объятьями.
«– В каких отношениях вы были с покойным Денисом Воробьевым?
– Что именно вам сказал покойный блондин Дитрих, прежде чем умер?
– Знали ли вы покойных угонщиков машин Дидье и компанию, и если да, то с какой стороны?
– Что вы можете сообщить о покойной Моник и ее друзьях?
– Что вы знаете о Веронике Ферреро… гм, ну эта‑то пока жива?»
Кроме того, если я обращусь в полицию, мне, само собой, придется расстаться с двадцатью миллионами. Не говоря уже о том, что я как‑никак совершила убийство, а убийство – уголовно наказуемая вещь. То есть лично я считаю, что была в своем праве, потому что этот человек хотел отправить к праотцам меня, но с точки зрения закона ничего не меняется – я убийца. Даже если меня не посадят в тюрьму, то вполне могут выслать из страны. Нет, лучше пока не спешить с обращением в полицию.
Я встряхиваюсь. У меня есть целая куча денег, знатная пушка и замечательный ангел‑хранитель, которого по справедливости следовало бы назвать первым. Вот уже три причины, чтобы радоваться. Блондин Дитрих мог облить меня бензином и поджечь, как факел, но я все еще жива. Он же мог несколько позже пристрелить меня, но я все еще жива. Неизвестный снайпер мог покончить с моим бренным существованием, друг Вероники, покойный Филипп, мог продать меня – увы, не покойному – другу Максу, а я жива и чихаю на них на всех. Правда, Вероника Ферреро и сам Макс еще не присоединились к большинству, но это только вопрос времени. «Каждый угодит в ту могилу, которую он сам себе роет», – как обычно пишут в детективных романах.
Вот бы только понять, что именно обозначает тот самый план, который я нашла. Сдается мне, что сбежавший террорист готовит какую‑то акцию, и я бы дорого дала, чтобы ее предотвратить.
Но этим я займусь потом, а пока мне нужно наведаться в магазин.
Потому что, признаюсь честно, магазины всегда действовали на меня умиротворяюще. В принципе, я не шопоголик, но как только в моей жизни приключалась какая‑нибудь пакость, я бежала искать от нее спасения в ближайший торговый центр.
Может быть, тут отчасти виноваты и детские комплексы, потому что я росла в годы ломки государственного строя и жуткой нищеты. Одно время, в девяностые годы, в магазинах выстраивались очереди за хлебом. Было нечего одеть и нечего купить. Помните, как на прилавках в какой‑то момент остались только спички, хмели‑сунели и гигантские трехлитровые банки с березовым соком, а потом исчезли и они? То время, время расплаты за чужие иллюзии, давно ушло, но осадок от него остался нехороший.
Дойдя до какого‑то памятника, я села на скамейку, на другом конце которой дремал заросший щетиной немолодой клошар. Решено: я иду в самый большой парижский магазин, но если я начну вытаскивать при продавцах деньги из чемодана, они могут не так меня понять. Значит, мне нужно сначала купить кошелек, обзавестись париком, чтобы ничто в моем облике не наводило на мысль о Веронике из Испании, и уже потом заняться шопингом.
Я огляделась и, убедившись, что никто не обращает на меня никакого внимания, открыла чемодан и достала оттуда несколько купюр. Подняв голову, я увидела, что мой сосед клошар, приоткрыв глаза, в полном ошеломлении наблюдает за мной.
Попалась! Сейчас он поднимет крик, позовет полицию, или… или… Да мало ли что он может сделать!
– О, – пробормотал бродяга, закрывая глаза, – какой прекрасный сон!
Я подхватила свой драгоценный чемодан и на цыпочках, чтобы производить как можно меньше шума, побежала прочь.
В ближайшем магазинчике кожгалантереи я купила самый дорогой кошелек, самую дорогую наплечную сумку, чтобы спрятать в нее этот кошелек, и широкий кожаный браслет на запястье, чтобы скрыть татуировку, после чего отправилась искать, где можно было бы купить парик. В промежутке между приобретением кошелька и каштанового парика до плеч я успела купить несколько бананов (на тот случай, если вдруг захочется есть), сувениры с парижской символикой, изготовленные, само собой, в Китае, карту Парижа и справочник для туристов. Также я купила удобный саквояж на колесиках, в который упрятала мой денежный чемодан, и направилась к метро.
– Un carnet, s’il vous plait![16]
На мне каштановый парик, у меня пистолет и целое состояние, и я никого не боюсь, слышите – никого! И, проехав пять или шесть остановок с пересадкой, я наконец выхожу у главного парижского универмага, храма шопоголиков, рая для любителей сэкономить в дни скидок. Сейчас, впрочем, обычное время, поэтому народу в магазине много, но не так, как могло бы быть.
…Ах, какое здание! А какой купол! А оформление ярусов! Вторая империя? Гарнье? Впрочем, какая разница, Гарнье был архитектором или не Гарнье, пять этажей чистого счастья, или шесть? Допустим, этаж с товарами для мужчин в счет не идет, а подземные этажи? И все это я могу обойти и купить все, что мне заблагорассудится, слышите, все!
В огромном, сверкающем позолотой храме шопоголиков я катаюсь на эскалаторах с этажа на этаж, разглядывая батальоны флаконов на парфюмерных прилавках, помады в золоченых тюбиках, туфли, сумки, платья, платки. Присутствие такого огромного количества вещей странным образом успокаивает и завораживает меня. Но, как я уже говорила, я не шопоголик. Покупка должна не только приносить радость от приобретения, она должна иметь смысл. Поэтому я начинаю с того, что покупаю себе пудру, румяна, тени, тушь (и цветную тоже), а также помаду. Женщина с пистолетом и двадцатью миллионами на глазах превращается в просто женщину… с девятнадцатью миллионами. Но а‑а‑ах, какой оттенок!
– И фиолетовую помаду тоже, мадемуазель.
– Вы уверены?
– Да, конечно!
Использовала бы я дома этот сочно‑лиловый оттенок? Впрочем, какая разница! Сегодня в некотором роде день избавления от хлопот, и я решаю себя побаловать. Одна помада или четыре…
– Ах да, я забыла лак для ногтей.
– Может быть, вам нужен еще крем?
Но у меня другие планы, и от крема я отказываюсь, а то не успеешь глазом моргнуть, и этих кремов наберется целая корзинка. Знаем мы господ производителей, ох, знаем, как они наживаются на нас, женщинах!
И, расплатившись, я удираю в отдел обуви. Мне давно уже надоело ходить в кроссовках на размер больше, чем я обычно ношу.
– Что желает мадемуазель?
– Мне бы что‑нибудь практичное, без каблуков…
Поход за чем‑нибудь практичным без каблуков заканчивается покупкой двух пар босоножек на шпильках и одних сапог на каблуках. Вообще‑то босоножек должно было быть восемь пар, а сапог – четыре, это я поскромничала.
– А без каблуков?
Как всегда, когда что‑то нужно позарез, оно тотчас же исчезает. Я сделала два круга по этажу, прежде чем нашла мокасины, которые меня вполне устроили. Оплатив покупку, я тотчас же переобулась в них, а остальную обувь вытащила из коробок и засунула в разбухающий на глазах саквояж, рядом с денежным чемоданом.
Весь вопрос, уместится ли сюда еще и одежда. Или не уместится?
«В принципе, – подумала я, – я могу купить то, что мне нравится, надеть на себя, а старое барахло выкинуть, чтобы не тащить с собой».
Но мне нравилось так много, что сделать выбор было адской мукой. В конце концов я остановилась на шелковом платье с красивейшими цветами, но под него пришлось подбирать белье. Ах, каким счастьем было наконец избавиться от одежды Вероники Ферреро! Все ее тряпье я завернула в пластиковый пакет и, едва выйдя из магазина, со злорадным наслаждением швырнула его в урну.
Возможно, свалившееся на меня богатство ударило мне в голову, но я уже знала, что не пойду ни в посольство, ни в полицию, а попытаюсь обойтись своими силами. Я найду здание, которое Макс собирался взорвать, и только тогда дам знать кому следует, после чего уеду туда, где я всегда мечтала побывать, – в Италию. Венеция, Флоренция, Рим – я так давно хотела увидеть их, да все не выходило!
И еще я решила, что обязательно куплю себе белый кабриолет.