— Спасибо, пап, я не забуду!
— А где мой поцелуй?
Дэвид поцеловал отца.
— Ладно, я пойду. Если понадобится помощь, только скажи. Мне это будет в радость. Может, тебе включить верхний свет? Не порти глаза.
— Мне и так хорошо.
Отец еще немного постоял рядом; его губы шевелились, а в глазах появилось туманное выражение, будто он вспоминал слова песни. Потом вздохнул и вышел из комнаты.
Дэвид рассматривал коробку. Он мало знал о моделях, но даже он понимал, что «Летающая крепость» — одна из самых сложных. Даже Симон готовился к ее штурму. Эверест моделей во всех смыслах: по размеру, цене и сложности. Пушки поворачивались. Двери бомбовых отсеков открывались. Большой и сложный грузовой отсек поднимался и опускался. Если удастся собрать такую модель, детство будет прожито не зря. Дэвид засунул коробку, краски, клей и ножик обратно в бумажный пакет, поставил его на ковер и попытался сосредоточиться на сельскохозяйственной революции. Мятая бумага пакета издавала странные шуршащие звуки. Он встал, засунул пакет на дно шкафа и закрыл дверь.
— Как продвигаются дела с моделью? — через два дня спросил его отец за чаем.
Дэвид чуть не поперхнулся. Он с усилием проглотил печенье, и крошки оцарапали сухое горло.
— Я э… — Он вообще не брался за модель (только мечтал и боялся; темная вершина, на которую необходимо забраться) с тех пор, как положил ее в гардероб. — Я не хочу торопиться, — наконец выдавил он. — Хочется собрать ее хорошо.
Папа, мама и Виктория вернулись к еде, удовлетворенные его ответом. На какое-то время.
После чая Дэвид закрыл дверь своей комнаты и достал из шкафа коробку. Бумажный пакет заманчиво похрустывал в его руках. Он включил лампу Симона и сел за его стол. Затем вытащил коробку из пакета, а пакет смял в комок и твердой рукой запихал в корзину для бумаг под столом. Баночки с краской он выстроил в ряд под окном: светло-зеленая, черная матовая, серебряная, серебряная, серебряная… Ровная шеренга маленьких солдатиков.
|
|
Дэвид взял в руки ножик и срезал блестящую обертку. Она с шелестом и взвизгом обнажила коробку. Затем он открыл картонную крышку. В лицо пахнуло чистым и сладким запахом. Как от новой машины (комната ожидания в больнице и внезапный металлический привкус во рту, когда мамина семейная реликвия падает на плитки у камина) или из-под открытого кожуха фотоаппарата. Под тяжелой кипой инструкций лежал прозрачный пластиковый пакет. Чтобы открыть его, мальчику пришлось вытащить постукивающие детали, разрезать запечатанную сторону и осторожно достать бумаги — все это с ужасом от мысли, что что-нибудь может выпасть и потеряться. Когда он закончил, перед ним на столе лежали руины «Летающей крепости». Еще тридцать минут потребовалось, чтобы уложить все обратно в коробку и осторожно утрамбовать — иначе крышка не закрывалась. Почему-то Дэвиду казалось очень важным ее закрыть.
Пока все шло неплохо. Мальчик стал разворачивать инструкции. Они становились все больше, пока не превратились в огромный лист, покрытый мелкий шрифтом, цифрами, стрелками и чертежами. Но Дэвид не собирался сдаваться. Ни в коем случае! Мысленно он видел, как через несколько недель спускается по лестнице, бережно обнимая великолепную серебристую «птицу». Каждая деталь — на своем месте. Безупречно выкрашена. Когда он войдет в освещенную теплым светом гостиную, папа, мама и Виктория поднимут головы, и их лица озарит радость. «Летающая крепость» — настоящий шедевр (даже Симон не сделал бы лучше), просто чудо. В комнате воцарятся смех и предвкушение, словно огонь в камине перед Рождеством, а Дэвид будет показывать, как вращаются пушки и опускаются шасси. И хотя незачем произносить лишние слова, все поймут, что настал переломный момент. Солнце опять будет светить, дождь станет теплым и милым, зимой выпадет чистый белый снег, а Симон превратится в грустное воспоминание; в отблеск слез на смеющихся и счастливых глазах…
|
|
В предисловии рекомендовалось раскрасить небольшие детали перед сборкой. Дэвид никогда не пренебрегал разумными советами и поэтому снова открыл коробку и вытащил серые спутанные комки пластмассы. Подобно вешалкам для одежды, они обладали свойством цепляться друг за друга. Детальки крепились к паутине из серого пластика. Крупные части, например бока и крылья самолета, мальчик узнал без труда, но еще перед ним лежало огромное количество замысловатых фигурок малопонятного назначения. Когда он разглядывал тонкие, широкие и плоские детали, детали в форме звезд и то, что напоминало части бомб, неожиданно его взгляд упал на шеренгу серых человечков, прикрепленных головами к паутине.
Первый человечек скорчился в странной, напоминающей эмбриона позе. Дэвид попытался оторвать его от паутины, и шея человечка переломилась.
Уже месяц Дэвид проводил каждый вечер и почти все выходные за сборкой модели «Летающей крепости».
|
|
— Младший, — сказал однажды отец, встретив его на лестнице, — ты так увлекся своей моделью. Вчера ночью я видел свет в твоей комнате. Смотри, чтобы сборка не мешала учебе!
— Ни за что, — ответил Дэвид голосом примерного мальчика. — Я не буду слишком увлекаться.
Но Дэвид втянулся в модель, а модель втянулась в него. Она поглощала его, отсеивая все остальное. Он чувствовал, как она вселяется в его организм. Клей и пластик, сладковатый запах серебристой эмали проникали в плоть и кровь. Их корка покрывала его пальцы, волосы и даже мысли. Домашние задания, которые раньше волновали мальчика, перестали для него существовать. Он просто перестал их делать: в конце урока сгребал учебники и тетради в сумку, а через неделю доставал нетронутыми. Как ни странно, никто ничего не замечал. Дэвид обнаружил, что в его классе есть немало мальчиков и девочек, которые никогда не делают домашние задания. И что еще удивительнее, ни они, ни учителя совсем не переживают по этому поводу. На уроках Дэвид начал садиться на заднюю парту, рядом с мальчиками, которые стреляли жеваными бумажками, говорили нехорошие слова и бегали курить на переменах. Подозрительно морща нос на пропахшего краской новичка с запавшими глазами, они неохотно приняли его в свои ряды. Дэвид считал, что такое положение дел продлится недолго. Как только он закончит сборку модели, быстро поднимет успеваемость, вот и все.
Модель поглотила Дэвида. Дэвид поглотил модель. Он делал ошибки, учился на них и совершал новые. А когда спешил, спотыкался на том же самом месте. Многие часы, полные отчаяния и боли в глазах, были потрачены на раскраску маленьких деталей. Краска почему-то никак не ложилась куда надо, а размазывалась по рукам. Модель, письменный стол и все вокруг пестрело отпечатками пальцев, как место преступления. Когда в желтом свете нарядной лампы Симона он щурился на прилипшую к пальцу одной руки крохотную деталь мотора и в другой сжимал дрожащую кисточку, он чувствовал щекотку — это деталь в затаившей дыхание тишине ввинчивалась в его мозг. Но Дэвид не сдавался. Детали одна за другой проходили через его руки, и серые кусочки пластмассы покрывались пятнистыми потеками краски. С трудом отрывая от пальцев, он раскладывал их на листах «Дейли миррор» в правом углу стола. Через неделю краска еще липла — он плохо размешал ее в баночках.
Ночи становились длиннее и холоднее. Дерево под окном шелестело опадавшими на ветру листьями. Дэвид с трудом согревался в кровати Симона. Часто, продрожав до серого рассвета, он выбирался из холодного, липнущего постельного белья и ковылял в туалет. Однажды, без сил дергая за веревочку на пижамных штанах, он глянул на лестницу и увидел там сидящую Викторию. На цыпочках он подошел к сестре, ступая очень осторожно, чтобы ступеньки не скрипнули и не разбудили отца и мать.
— Что случилось? — прошептал он.
Малышка Виктория повернулась к нему неподвижным и невыразительным, как у куклы, лицом.
— Ты — не Симон, — прошипела она и кинулась мимо Дэвида в свою комнату.
В Ночь Гая Фокса[26]Дэвид стоял под капающим зонтиком, а отец пытался зажечь римскую свечу в импровизированном укрытии из камней. «Завтра», — решил Дэвид. Завтра он начнет склеивать детали. Покраска остальных подождет. Сквозь мокрую темноту взметнулся фейерверк и рассыпался по асфальту серебряным огнем и золой. Виктория запищала от страха и засунула в рот варежку. На веках Дэвида остался отпечаток — серебристый, похожий на самолет силуэт.
Первое, что Дэвид узнал о синтетическом клее, — если ткнуть в носик тюбика иглой, клей вытекает из него быстрой струйкой. Второе — клей обладает замечательной способностью плавить пластмассу. К концу первого вечера сборки мальчик едва сдерживал слезы. В середине левой хвостовой пластины красовался неровный кратер, а по боку моторного кожуха шли размытые серые полосы — именно эти детали он пытался склеить. Выглядели они после попытки омерзительно. С пальцев стекали серые капли жидкой пластмассы, а в носу свербело от резкой вони клея; начинала болеть голова.
— Как дела? — спросил отец, заглядывая в дверь.
Дэвид едва из кожи не выпрыгнул. Он отчаянно подгребал к себе разбросанные детали, пока отец разглядывал их через плечо мальчика и что-то одобрительно бормотал. Когда отец ушел, Дэвид обнаружил, что и не тронутые раньше детали теперь слиплись от клея и растекшейся пластмассы.
Дэвид упорно продолжал. Ему не нравилась «Летающая крепость», и он бы с радостью ее выбросил, но мысль о разочаровании отца с матерью, отвращении на лице малышки Виктория преследовала его так же живо, как ранее картины триумфа. Симон никогда не сдавался и всегда (Дэвид им всем покажет!) все делал правильно. Но теперь даже от прикосновения к деталям — крохотным вмятинам и тонким, грубым от просочившегося клея швам — по коже бежали мурашки. И ни с того ни с сего (сон был настолько плохой, что не запомнился) его посетила мысль, что даже настоящие «Летающие крепости» (втиснуться в задний стрелковый отсек, словно труп в гроб; падающие с неба камикадзе; пламя и густой дым; кипящий серый пластик льется мазутом по рукам, плечам и лицу, заливает рот; он отплевывается и задыхается) вовсе не такие замечательные, как он думал.
По сравнению со сборкой раскраска модели — хоть и катастрофическая по своим итогам — теперь казалась цветочками. Вечер за вечером Дэвид сражался с бессмысленными, ничего ему не говорящими кусками пластмассы. А серый голос нашептывал в ухо, что Симон бы уже закончил собирать самолет. И его модель получилась бы безупречной. У Дэвида уже не осталось иллюзий насчет сложности сборки (жизнерадостные указания типа «соедините часть А с частью Б» превращались в долгие часы безнадежного ковыряния; подозрительно, что на коробке красовалась фотография настоящей «Летающей крепости», а не собранной модели), но он точно знал, что если кто-то и мог с ней справиться, то это был Симон. Ему удавалось все. Даже после смерти его ценили больше Дэвида.
В середине ноября у Дэвида случился особенно неприятный урок физкультуры. Мистер Льюис отличался от других учителей. Он не забывал о маленьких мальчиках, которые вели себя тихо, как мышки, и ничего не делали. И всегда говорил, что заботится о своих учениках. А поскольку Дэвид плохо слушал его на прошлой неделе, то и принес форму для регби вместо спортивного костюма. В итоге он оказался единственным учеников в зеленой форме среди белых футболок. Конечно, мистер Льюис сразу его заметил. И заставил под смех и крики всего класса взбираться по канату. На старте мистер Льюис довольно грубо его подтолкнул. Напрягая ноющие мускулы и глотая жгучие слезы, Дэвид сумел вскарабкаться на фут и… соскользнул вниз. Дружеским, но ощутимым шлепком мистер Льюис снова подтолкнул его. На этот раз мальчик соскользнул еще быстрее, обжигая до красноты руки и лодыжки. Мистер Льюис закрутил канат: брусья, маты на полу, «козел» для прыжков и мокрая игровая площадка за высокими окнами закружились дурманящей каруселью. Тренер раскрутил канат в другую сторону. Дэвид начал бояться, что не сможет удержать в желудке обед из печенки, размокших чипсов и яблока, но тут мистер Льюис остановил канат, поймав его в потное объятие. Его лицо оказалось так близко, что мальчик мог сосчитать черные поры на носу — за пару часов.
— Ты — слабак, — прошептал мистер Льюис. — Совсем не похож на брата. Вот тот был настоящим парнем!
И отпустил канат.
Дэвид упал на пол, разбив колени.
Вечером, когда мальчик, хромая, взобрался по ступеням, его встретил запах клея, краски и пластмассы. Он уже давно стал частью его комнаты. Запах ласково погладил по лицу, скользнул по шее и залетел в нос. Беспорядок на письменном столе Симона даже близко не напоминал очертания «Летающей крепости». Но Дэвид решил покончить с моделью. Сегодня он ее одолеет. Да, он сделал несколько ошибок, но их можно поправить и скрыть. Никто ничего не заметит, и самолет будет выглядеть (Дэвид, мы знали, что ты постараешься, но даже не представляли, что у тебя получится так хорошо! Надо рассказать бабушке, позвонить в газету) как и полагается лучшей модели из серии 1/72.
Дэвид сел за стол. Ветви дерева за окном дрожали и переливались под дождем. Мальчик уставился на освещенное желтым светом отражение в окне. Полутемная комната за спиной едва проглядывала, словно картинка из прошлого. Комната Симона… Дэвид немного украсил ее своими вещами: серебристая чайка под потолком; плакат «Воздушные линии мира», который он получил по почте за десять крышечек от йогурта, но, подобно кошкам в новом доме, они так и не прижились.
Дэвид задернул занавески, нажал кнопку на магнитофоне Симона, и в комнате зазвучали «Дайр Стрейтс». Он не увлекался музыкой, но ему нравился безопасный и предсказуемый звуковой фон. Даже магнитофон у Симона был особенный. Сначала он проигрывал одну сторону кассеты, а затем другую — кассету не нужно было вынимать и переворачивать. Дэвид помнил, сколько усилий приложил Симон, чтобы найти желанную техническую игрушку по приемлемой цене и как он с гордостью показывал его папе и маме, будто сам изобрел. Дэвид никогда так ничем не загорался.
Дэвид прикрыл глаза и помолился, чтобы к нему хоть ненадолго перешли ловкость и уверенное спокойствие брата; чтобы Симон заглянул через плечо и немного помог. Но мысль быстро улетучилась. О да! Он чувствовал за спиной Симона, но таким, каким тот стал после года, проведенного под землей: тело искорежено, как рама его велосипеда; черная гнилая плоть слезает с костей. Дэвид содрогнулся и открыл глаза: перед ним лежал серый перепутанный комок, которому полагалось стать «Летающей крепостью». Он заставил себя обернуться. Комната хранила самодовольную тишину…
Хотя оставалось сделать совсем немного, Дэвид решил закончить с планированием. Он взял очевидные крупные детали, которые невнятные инструкции («…соедините части А, Б и В задней части корпуса таким образом, чтобы верхние внутренние выступы вошли в гнезда IV, как показано на рисунке») даже не упоминали, и начал их соединять, выдавливая щедрые озерца клея. «Дайр Стрейтс» пели без перерыва — «Любовь дороже золота», «Тут никогда не идет дождь» и снова начало кассеты. Снизу доносилось тихое бормотание телевизора. Куски пластмассы ломались и плавились в руках Дэвида. Однако он не обращал на них внимания. За спиной осуждающе метались тени.
Наконец Дэвиду удалось собрать что-то, отдаленно напоминавшее самолет. Он повертел в руках липкую модель, и по потолку метнулась птичья тень: одно крыло провисало, корпус раскалывала широкая трещина, пятна краски и клея покрывали все вокруг. Мальчик понимал, что все испортил. Он прикрыл модель простыней, чтобы папа и мама не заметили ее утром, и лег спать.
Темнота. В соседней комнате тихонько храпит отец. Матрас под спиной еще хранит очертания тела Симона. Сердце у Дэвида колотилось так гулко, что поскрипывали пружины. Комната и пропитанный клеем воздух сочувственно пульсировали. Они бормотали и нашептывали: «Не спать, мой мальчик! Ты будешь метаться всю ночь, пока остальные посапывают в теплых постелях. Ты один не спишь во всей серой вселенной», но тут же затихали, стоило ему затаиться и бросить вызов. Свет уличного фонаря блестел сквозь ветки дерева и занавески. Прикрытая простыней модель походила на лицо. Лицо Симона. Таким оно выглядело бы через год в земле.
Дэвид заснул. Ему снились сны. Они были гораздо хуже, чем пробуждение.
Наутро (утро пятницы) он проснулся, выпрыгнув из кошмара в пропитанную пластиком комнату. Кривое лицо Симона бесстыже улыбалось ему в сером зимнем свете. Дэвид не мог заставить себя дотронуться до простыни, а уж тем более снять ее и бросить взгляд на лежащее под ней позорище. Дрожа от холода в тонкой пижаме, он нашел в письменном столе ручку и тыкал ею в желтоватые складки, пока те не приобрели невинные очертания.
В школе он совсем не чувствовал пятницы. Привычное облегчение от мысли, что впереди целых два дня свободы, исчезло. В глазах щипало от недосыпа, с рук отшелушивались чешуйки клея, и так Дэвид дрейфовал от математики к рисованию и дальше — на урок французского. В начале обществоведения — последнего урока на этой неделе — он сел на кнопку, которую подложили ему на стул. Теперь, когда мистер Льюис «отметил» его перед всем классом, соседи по задним партам считали его легкой добычей. Под аккомпанемент смешков и хихиканья Дэвид молча вытащил из брюк кнопку. Его мысли занимало другое. Сейчас он чувствовал себя менее обреченно при мысли о «Летающей крепости», нежели утром. Возможно, модель получилась не настолько плохой, как ему казалось (разве она могла получиться настолько плохой?), — все поправимо. Если он поработает над ней вечером и закроет серебристой краской все огрехи, будет выглядеть вполне прилично. Может, ему даже удастся подвесить ее к потолку прежде, чем домашние все хорошенько разглядят. Идя сквозь влажный туман домой, он продолжал твердить, что все будет (пожалуйста, ну пожалуйста!) хорошо.
Дэвид поднял простыню, отдирая прилипшие места. Процесс походил на снятие бинтов с незажившей раны. Модель выглядела ужасно. Мальчик всхлипнул и отступил на шаг. Он не думал, что прошлой ночью она выглядела так плохо. Крылья и корпус осели, а пластмасса приобрела бугристый вид, будто что-то пыталось из нее вылупиться. Дэвид поспешно подхватил простыню, снова набросил на модель и убежал в гостиную.
Мама подняла взгляд от «Лучших цен».
— Ты здесь редко появляешься, — рассеянно сказала она. — Я думала, ты еще занят своим увлечением.
— Модель почти готова, — к собственному удивлению, ответил Дэвид и без сил плюхнулся на софу рядом с ней.
Мама медленно кивнула и отвернулась к телевизору. Она часто смотрела телевизор. Иногда Дэвид забредал в гостиную и находил ее неотрывно читающей бегущий телетекст биржевых новостей. Дэвид сидел в полузабытьи, а программа за программой (как любил говорить Симон) влетала из телевизора в один глаз и вылетала из другого. У него не было никакого желания подниматься по лестнице в свою (Симона) комнату. Но когда на экране появились титры десятичасовых новостей и отец с улыбкой заметил, что младшим пора в постель, мальчик поднялся с дивана без возражений. Последнее время в словах отца звучала не самая ласковая нотка. Как будто в случае неповиновения он мог (бить тебя головой об стену, пока кости не вылезут из лица!) разозлиться.
После того как Дэвид нашел в себе смелость выключить прикроватную лампочку, он лежал, вытянувшись, с плотно прижатыми к бокам руками и открытыми глазами. Даже в темноте виднелись дырочки на потолке, где раньше висели модели Симона. Будто крохотные черные звездочки. Он слышал, как мама поднялась в спальню, ее нервное дыхание на лестнице. Слышал писк телевизора, когда закончилось вещание, и как отец прочистил горло перед тем, как выключить ящик; шум воды в туалете, и как закрылась дверь родительской спальни. И затем — тишина.
Тишина… Словно натянутая кожа барабана. Темные булавочные звезды на шероховатом потолке, как негатив настоящего неба, будто весь мир вывернулся вокруг Дэвида, и сейчас он находился там, где верх — это низ, белое — черное, а люди ползают в трещинах под мостовой. Тишина… Ему не хватало шепчущих голосов предыдущей ночи. Выжидающая тишина, которая кричала, что вот-вот что-то случится.
И оно случилось. Совершенно обыденно, словно снятый с плиты после закипания чайник или переключение красного света на светофоре на Хай-стрит, простыня начала сползать с модели «Летающей крепости». Лицо Симона прошлось гримасой по складкам, а затем исчезло, и простыня упала на пол. Несколько мгновений самолет стоял неподвижно; его очерчивал пробивающийся сквозь занавески уличный свет. Затем он пополз по столу, помогая себе крыльями, как раненый жук.
Дэвид не мог поверить, что это происходит наяву. Двигаясь, модель поскрипывала, как настоящий самолет. На краю стола «Летающая крепость» остановилась носом к окну; казалось, она раздумывает, что делать дальше. «Ты уже достаточно натворил», — с истерическим смешком подумал Дэвид. Но самолет не считал, что игра окончена. Дергающимся прыжком он ринулся в окно. Занавеска провисла, зазвенело стекло. Растопырив подобно гигантскому мотыльку крылья, модель начала взбираться к карнизу. На полпути она снова остановилась. Раздался чирикающий звук, а по спине модели прошла дрожь удовольствия — наконец-то ожила! Дэвид знал, что она чует еще одно живое существо в комнате — его. «Летающая крепость» взлетела с занавески и, все больше походя на гигантского мотылька, закружила по комнате, слепо врезаясь в потолок и стены. Сам того не желая, мальчик закрыл лицо руками. В щелки между пальцами он видел серое мельтешение. Слышал скрип мягкой, мясистой пластмассы. Чувствовал паническое дыхание крыльев. Не успел он подумать, что хуже уже не станет, как самолет опустился на его лицо. Он почувствовал объятия крыльев, заворачивающийся на шее хвост и как голодные серые когти скребут по пальцам, пытаясь добраться до глаз и мягкой внутренности щек…
Дэвид закричал. Когти становились все настойчивее; они тянули его руки с силой, которой он не мог сопротивляться.
— Дэвид! Что случилось?
В комнате горел верхний свет. Над мальчиком нависало лицо отца. У изножия кровати стояла мать.
Дэвид не мог подобрать слов, его трясло от стыда и облегчения.
Еще несколько минут мама и папа провели с ним. Их лица хмурились от тревоги и недоумения — Симон никогда такого не выкидывал! Мама заламывала руки. Отец сжимал и разжимал кулаки. Белое личико Виктории заглядывало в дверь, когда никто не видел, и тут же исчезало. Дэвид сумел лишь выдавить, что ему приснился плохой сон. В слепящем желтом свете люстры он бросил быстрый взгляд на стол — «Летающую крепость» прикрывала простыня, а разлагающееся лицо Симона ухмылялось из ее складок. «Так просто ты меня не поймаешь!» — кричала ухмылка.
Мама и папа погасили верхний свет и вышли из комнаты. Он слышал, как они шаркают по лестничной площадке. Когда дверь их спальни закрылась, Дэвид выпрыгнул из кровати и снова включил свет. Он оставил его включенным на всю ночь, а сам сидел на краю кровати и смотрел на прикрытую модель. Она не двигалась. Тонкие царапины на тыльной стороне его ладоней остались единственным свидетельством необычного происшествия.
За завтраком Дэвид не отрывал взгляд от своей тарелки с хлопьями, и тут мама сказала, что они с отцом и малышкой Викторией собираются после обеда навестить бабушку. Она спросила, не хочет ли он пойти с ними, но мальчик отказался. В долгие бессонные часы у него начала созревать одна идея; при дневном свете она превратилась в полностью оформившийся план.
Дэвид сказал, что зайдет в библиотеку. На самом деле отправился на почту, чтобы успеть до перерыва на обед. В небе над мокрой улицей низко висели темные облака. Ему пришлось прождать целую вечность, пока владелец магазина обменивал на купюры мешочки с десятипенсовыми монетками, но подошла и его очередь. Дэвид протянул полной леди за стеклом свою сберегательную книжку и попросил снять со счета все, оставив один фунт, чтобы не закрывать счет.
— У тебя целых одиннадцать фунтов и пятьдесят два пенса, — сказала леди. — Ты на что-то копил?
— Да, — ответил Дэвид. Он достал из дальних закромов свою улыбку примерного мальчика, отряхнул ее и натянул на лицо.
— Новая игрушка? Знаю я вас — вам лишь бы ружья да пистолеты.
— Это сюрприз.
Леди хмыкнула; ее расстроило, что мальчик не сказал, на что хочет потратить деньги. Она достала из ящика стола пригоршню соленых орешков, закинула их в рот и облизала с пальцев соль, прежде чем отсчитать его деньги.
Дома Дэвид засунул сберегательную книжку обратно в стол (руки тряслись от нетерпения покинуть комнату, глаза нервно обходили стороной прикрытую простыней модель на столе), но оставил две хрустящие пятифунтовые банкноты и мелочь в переднем кармане джинсов. Он очень надеялся, что отец не проявит интереса к его деньгам и не захочет взглянуть на книжку. Он думал, не сказать ли, что дал их в долг бедному однокласснику, у которого не хватало денег на сменную обувь, но даже про себя ложь звучала неубедительно.
На обед снова были рыбные палочки. Дэвид не хотел есть и, когда мама с папой не смотрели, толкал их по пластиковой скатерти Виктории. Сестра могла есть рыбные палочки, пока они из ушей не полезут. Иногда, наедаясь до отвала, она и правда пыталась их туда запихнуть.
Потом Дэвид сидел в гостиной и делал вид, что смотрит телевизор, пока папа, мама и Виктория топали наверху и переодевались в выходную одежду. Он чувствовал себя уставшим и напряженным, как женщины в начале рекламы таблеток от головной боли. Но в глубине души жило предвкушение… После случившегося он не собирался сдаваться. Наконец, когда жокеи кубка «Холстен пилс хандикап» на промокшем ипподроме Ветербай уже готовились к заезду, отец и мать попрощались с ним и закрыли за собой входную дверь.
Через секунду прозвенел дверной звонок.
— Только не забудь, — сказала мама. Она стояла на пороге и теребила в руках ручку черной сумки, купленной для похорон Симона. — В морозилке остались рыбные палочки, разогрей их к чаю.
— Я не забуду, — ответил Дэвид.
Он стоял и смотрел как «кортина» выехала задом с парковки и в сером тумане выхлопа свернула на дорогу.
Полдень выдался темным и мокрым, но мешающий скачкам в Ветербай дождь еще не дошел до них. Раз в жизни судьба улыбнулась Дэвиду. Он взял из гаража старое эмалированное ведро, прихватил заодно уличную метлу с жесткими прутьями и направился по лестнице к комнате Симона. Запах пластмассы стал невыносимым; мальчик не понимал, почему его никто не замечает и не жалуется.
Дверь в комнату была закрыта. Потная рука Дэвида беспомощно проскальзывала по дверной ручке. Медленно, с усилием он вытер ладони о джинсы и попробовал снова — ручка повернулась. Лицо на простыне ухмыльнулось ему сквозь пропитанный пластиковой вонью воздух. Сейчас оно больше всего походило на череп, будто плоть уже отошла от костей, а грязно-белый цвет простыни только добавлял сходства. Дэвид постарался не задерживаться на этой мысли. Он быстрым шагом подошел к столу, выставив перед собой метлу. Ткнул ею, как пикой, в простыню, чтобы сместить складки. Модель под тканью лениво шевельнулась, словно просыпающийся в теплой постели человек. «Чем больше торопишься, тем меньше успеваешь», — твердо сказал он себе. Отец всегда так говорил. Слова превращались в бессмысленную скороговорку. Дэвид подставил ведро под край стола и подтолкнул к нему модель. Чем больше торопишься, тем меньше успеваешь… Пластмасса со скрипом шевельнулась, оставляя на столе влажный серый след. Чем больше тратишь, тем меньше получаешь… Простыня вздымалась маленькими холмиками с очертаниями самолета. Торопишься тратить, успеваешь получать… Модель плюхнулась в ведро. К счастью, простыня с нее не слетела. Модель заерзала и жалобно пискнула. Дэвид уронил метлу, обхватил ведро обеими руками и метнулся вниз по лестнице.
Выскочил из задней двери. Пробежал по заднему двору до черного участка, где отец сжигал садовый мусор. Там он быстро перевернул ведро, поймав им модель, как паука банкой. Потом мальчик бегом вернулся в дом, прихватил бутылку керосина, спички, ворох старых газет и заторопился обратно во двор, чтобы модель не успела выбраться наружу.
Он поднял ведро и отбросил его в сторону. Простыня осела на черной земле, как водянистое желе. Из ее складок выползла, расправляя крылья, модель. Дэвид снял крышку с бутылки с керосином и вылил его на ткань, пластик и черную землю. От холодной жидкости модель в удивлении зашипела. Дэвид чиркнул по картонке спичкой, но она переломилась у него в руках. Четвертая спичка зажглась, но огонек погас прежде, чем он поднес ее к ткани. Модель начала метаться. Дэвид чиркнул следующей спичкой — у нее отлетела головка. Еще одна… Модель стала отползать от простыни к Дэвиду, растягиваясь, будто червяк. С дрожью отвращения он толкнул ее носком ботинка. Попытался зажечь еще одну спичку и в спешке чуть не уронил коробок. Спичка наконец зажглась. Мальчик заставил себя наклониться — медленно, чтобы сохранить драгоценное пламя, — и поднести ее к простыне. С радостным хлопком ткань загорелась.
Дэвид выпрямился и отступил от яркого огня. Ткань быстро почернела и рассыпалась золой. Модель мяукала и дергалась. Пошел густой черный дым. Ручейками текла серая пластмасса. Корпус самолета шел пузырями, а хвост задрался, как у скорпиона. Черный дым становился все гуще. Соседка миссис Боуэн недовольно захлопнула окно спальни. У Дэвида слезились глаза, а он все подкидывал в костер смятые газеты.
Самолет дергался в пламени; его почерневшее тело корчилось от жара. Тем не менее очертания сохранялись. Вопреки всем законам пластмасса не собиралась растекаться липкой лужицей. И когда языки пламени начали затихать, стало ясно, что модель все еще жива. Ранена, но жива.
Дэвид смотрел на нее с горьким изумлением. Если подумать, такая модель вообще не должна существовать. Наивно было полагать, что ее прикончит обычный садовый костер.