На черной земле затихли последние языки огня. Дэвид вдохнул тошнотворный запах горелого пластика. Модель лишилась последнего сходства с «Летающей крепостью» и теперь больше напоминала мертвую чайку, которую Дэвид видел однажды на пляже в Блекпуле. Она тихо всхлипнула, медленно подняла трясущиеся обожженные крылья и поползла к нему.
Пару мгновений он с ужасом наблюдал за ней, но потом начал действовать. Ведро лежало совсем рядом — мальчик подхватил его и с силой прихлопнул им модель. Та взвизгнула. Край ведра прижал одно крыло. Дэвид приподнял ведро, пинком засунул под него модель и побежал искать что-нибудь тяжелое.
Когда он придавил ведро двумя кирпичами, модель наконец затихла, будто смирилась со своей судьбой. Может, она и правда умирает? (Почему ты не набрался смелости, не сбегал в сарай за лопатой и не порубил ее на кусочки? Храбрый Симон так бы и сделал!) Дэвид надеялся, что модель не пророет себе ход из-под ведра.
Дэвид посмотрел на часы — три тридцать. Планы рушились, а время было на исходе. Стоять и волноваться некогда — еще полно дел. Он выкинул спички в мусорное ведро, поставил керосин на место и отнес метлу в гараж. Затем накинул куртку, запер дверь и направился к Хай-стрит.
Серость пасмурного дня сменили вечерние сумерки. Дэвид быстро шагал по усыпанному мокрыми листьями тротуару и через изгороди заглядывал в окна уютно освещенных домиков. Папы и мамы сидели перед телевизором, старшие сестры занимались маникюром в предвкушении похода в паб со своими ухажерами, маленькие мальчики играли в солдатики перед ярко пылающим камином. «Будьте осторожнее, — думал про себя Дэвид, разглядывая поглощенные делами лица. — Так легко все может рухнуть. Пожалуйста, будьте осторожнее!»
Он срезал дорогу через парк, где несколько уставших игроков гоняли в сумраке грязный белый мяч, и вышел на Хай-стрит на углу, рядом с общественными туалетами. Как раз через дорогу черные шины грузовика отправили Симона в лучший мир.
Дэвид повернул налево. Магазин «Вулвортс» показался ему лучшим местом для начала. На Хай-стрит бурлила жизнь: мигали светофоры, по дороге катились машины и грузовики, и в свете неоновых вывесок по тротуару спешили, толкались и обгоняли друг друга люди. К своему удивлению, Дэвид обнаружил, что в витринах магазинов уже появились картонные Санты и мишура, но праздник не почувствовался. Видимо, предвкушение Рождества покинуло его вслед за пятничным и выходным предвкушением.
«И все же до Рождества еще полно времени», — утешал себя мальчик.
В «Вулвортс» все изменилось. Полки, где раньше между пазлами и наборами для починки велосипедов стояли модели, были заняты холодильными камерами для вина и искусственными шелковыми цветами. В конце концов он нашел полку с моделями — рядом с компакт-дисками, — но даже с первого взгляда понял, что среди них нет «Летающей крепости». Он взял с полки несколько пыльных коробок: машина, тираннозавр, скелет… Детские поделки; Симон до таких не опускался. Дэвид вздохнул и направился дальше, к магазину «В. X. Смитс». Там выбор моделей оказался лучше, но «Летающей крепости» среди них не было. Черно-оранжевое объявление гласило: «Не все товары представлены на полках, обратитесь к продавцу», но Дэвид был достаточно взрослым и мудрым, чтобы не принимать его всерьез. Он заглянул во все крупные газетные киоски и в «Дебенхамс» через дорогу, где в нарядном гроте из картона уже поселился Санта-Клаус, а из динамиков неслось приглушенное «С Рождеством». Все безуспешно.
Было уже без четверти пять. На мокром асфальте переливался свет фар и светофоров; огни витрин расплывались в зимнем тумане. Люди застегивали куртки, заматывали плотнее шарфы и натягивали капюшоны, но Дэвида пробил пот и мучила усталость, а он все нырял между колясок, пожилых леди и идущих рука об руку девчонок с зелеными панковскими прическами. Список магазинов подходил к концу. Время истекало. Ведь все должны знать о «Летающей крепости»! Нет, он не питал иллюзий по поводу того, как глубоко детские заботы проникают во взрослый мир. Но некоторые вещи незыблемы. Ты можешь зайти в торгующую рыбой и чипсами лавку, и продавец в засаленном фартуке скажет: «Конечно! У нас стоит такая на задней полке, рядом с картошкой и маслом». По-крайней мере Дэвид считал именно так. А то, что на всей Хай-стрит не нашлось в продаже ни одной модели, просто немыслимо. Когда он найдет модель, ему придется повторить долгий и неприятный процесс ее окраски и сборки, но мальчика переполняла уверенность, что со второй попытки у него получится лучше. На последних стадиях сборки модель выказывала норов, с которым наверняка не сталкивался даже обладавший гораздо более богатым опытом Симон. На миг в горле горьким комком поднялась паника — в голове возник образ модели, пойманной и шевелящейся под ведром. Дэвид прогнал его усилием воли. Он сделал все, что мог! Конечно, можно написать жалобу изготовителям, но мальчик почему-то сомневался в их виновности.
Оставалось еще два магазина и около двадцати минут. Вскоре он обнаружил, что первый, старомодный магазин поделок, превратился в офис строительной компании. Второй находился на дальнем конце Хай-стрит рядом с легендарным магазином интимных товаров. Дэвид никогда не ходил туда — магазин стоял в маленьком и не самом приятном квартале, который построили наудачу лет пять назад; он до сих пор был полупустым. Дэвид пробежал под мигающим огоньком светофора на площадь. Туда предрождественская спешка еще не добралась. Большинство лампочек в высоких, сделанных под викторианский стиль фонарях не горело. На каменной ограде рядом с умирающим тополем в центре площади молодежь в темноте распивала «Шанди Басс». Немногие открытые магазины выглядели пустыми и на пороге закрытия. Витрину магазина игрушек, куда направлялся Дэвид, украшали огромные плюшевые медведи ядовитых зеленых, розовых и оранжевых цветов.
Пожилая женщина в мешковатом халате натирала плитки пола; в магазине пахло тем же дешевым моющим средством, что и в школьных туалетах. Дэвид огляделся, жадно втягивая воздух. Магазин оказался больше, чем ему представлялось, но он видел только пыльные наряды для Син-Ди, полку с аксессуарами для вечеринок и новенький стенд «Липких шариков» («Нажми, и они потекут!») — хит ушедшего лета.
Стоявший за кассой мужчина уютно разложил на прилавке свой пивной животик и выковыривал из-под ногтей грязь. Он поднял голову и посмотрел на Дэвида.
— Ты что-то ищешь?
— Да, модели, — выдохнул Дэвид.
Горло першило, легким не хватало воздуха. Ему ужасно хотелось свернуться где-нибудь в уголке и заснуть.
— Они наверху.
Дэвид заморгал и огляделся. Теперь он заметил лестницу наверх и побежал по ней, перепрыгивая через три ступеньки.
Там сидел молодой человек в отделанном кожей плаще: закинул ноги на стеклянную стойку, курил и читал «Интервью с вампиром». На продавца он походил еще меньше, чем его коллега внизу, но другой роли Дэвид для него не мог подобрать. Разве что он был вечно молчащим приспешником, из тех, что таскались в хвосте банды в дешевых вестернах. Под потолком вспышками молнии мигала флуоресцентная лампа, раскрашивая клубы сигаретного дыма неожиданными тенями. Дэвид быстро прошелся вдоль полок. Мимо рядов роботов из серии «Трансформеры» в пожелтевших коробках он вышел к секции моделей. Поначалу его охватило разочарование, но, присев на корточки, чтобы осмотреть нижнюю полку, под моделью корабля «Ривелла Катарина» мальчик заметил длинную коробку. На ее боку красовалась знакомая до боли картинка — «Летающая крепость». Дэвид медленно потянул ее с полки, ожидая, что вот-вот коробка растает в клубах дыма. Однако она не исчезала. «Летающая крепость», немного более пыльная и выцветшая, чем та, что подарил ему отец, но тот же вес, та же картинка на коробке, цена 7 фунтов 75 пенсов, краска и клей не входят в комплект, но их у него оставалось предостаточно. Охватившее Дэвида облегчение испарялось на глазах — впереди маячила новая сборка.
Ковбой за стойкой закашлялся и прикурил от окурка новую сигарету «Ротманс». Дэвид посмотрел в его сторону. Увиденное наполнило его теплом и моментально смыло усталость и отчаяние. В стеклянном шкафчике под сапогами ковбоя были выставлены готовые модели. Маленькие пластиковые человечки застыли в вычурных позах на куске зеленого картона, который изображал траву. Рядом стояли маленькие домики, бак заправки, а красно-белые полосы обозначали взлетную полосу. И в середине, с опущенным трапом и открытыми бомбовыми отсеками, стояла серебристая «Летающая крепость». С пересохшим ртом Дэвид поставил коробку обратно на полку, небрежно засунул руки в кусачие карманы своей шерстяной куртки и подошел поближе, аккуратно ступая, чтобы скрыть внезапную дрожь в ногах. Модель была идеальной — она ничем не походила на изуродованное чудовище, которое мальчик недавно пытался уничтожить. Даже через не слишком чистое стекло он разглядел все мелкие детали, яркие наклейки (ему бы даже в голову не пришло наклеить их на свой самолет), а один взгляд на пушки ясно говорил, что они поворачиваются вверх, вниз, в сторону — куда душе угодно.
Ковбой переложил ноги, поднял голову и вопросительно приподнял брови.
— Я, э… просто смотрю.
— Мы скоро закрываемся. — И снова уткнулся в книгу.
Дэвид попятился к лестнице. Он не отрывал глаз от готовой модели «Крепости», пока та не скрылась за стендом с развивающими игрушками для младенцев. По лестнице он спускался медленно, с кружащейся головой. Можно купить сколько угодно моделей, но мальчик понимал, что ему никогда не добиться такого совершенства. Только Симон мог с ним сравняться, и никто другой.
Дэвид споткнулся — не заметил, как ступеньки кончились. Мужчина за кассой исчез, женщина мыла полы за колонной. За пустыми полками справа мальчик увидел надпись «Служебное помещение», и его посетила отличная идея.
Он быстро, но осторожно, чтобы не скрипнули ботинки, направился к служебной двери. Молился, чтобы его не выдали следы на сверкающем мокром полу. Ручки на двери не было. Он тихонько толкнул ее кончиками пальцев, и дверь открылась.
Внутри было темно. Дэвид успел разглядеть раковину из нержавеющей стали, несколько чашек на сушилке, пару старых кресел и девчачий календарь на стене. Вряд ли там уместилось бы что-то еще, настолько маленькой была комнатка. И если кто-то зайдет, спрятаться негде. Дэвид тихонько подошел к одному из кресел и сел в него. Нежно звякнула пружина. Он ждал.
Почти в полной темноте усталость боролась со страхом. Снаружи шлепала по полу мокрая швабра уборщицы. На миг она остановилась, но затем двинулась дальше. Дэвид слышал стук ведра и шум воды в трубах в соседней комнате. Женщина напевала знакомый, но неузнаваемый мотив. Веки Дэвида опускались, и он начал клевать носом.
Шаги на лестнице. Кто-то кашлянул. Мальчик не понимал, дома он или нет. И почему он сейчас так счастлив.
Дэвид представил, что он — Симон. Он чувствовал в себе созревающую мужскую силу и уверенные руки, которые могли превратить кусочки пластмассы в красивые машины; теплое одобрение окружающего мира, подобное светящейся коже мальчика на рекламе готовых завтраков.
Мужской голос и звяканье ключей вырвали его из сна. Дэвид открыл глаза и прислушался. После десяти минут, которые показались вечностью, в магазине по-прежнему царила тишина. Он встал и нащупал дверь. Немного приоткрыл ее. В витринах горел свет, но сам магазин стоял пустой и темный. Легкий и быстрый, как тень, Дэвид взбежал по лестнице. «Крепость» ждала его — точные серебристые контуры, прекрасные, как мечта. Мальчик отодвинул стеклянную дверцу шкафчика: ни замка, ни засова. Он не мог поверить, что можно так беспечно относиться к сокровищу. Взял модель в руки — она была прекрасна! Просто великолепна, и в ней не было души. Дэвид сглотнул слезы. Лучше всех. И мертва.
Принести модель домой оказалось нелегким делом. Дэвид сумел найти в магазине пожарную лестницу, но, когда дернул дверь, зазвенела сигнализация. На секунду он замер в холодном поту, потом метнулся через задний двор и прилегающую к нему улицу. Он бежал всю дорогу домой, и люди оборачивались, глядя ему вслед. «Летающую крепость» он держал в руках — спрятать ее было некуда. Да и ковбой в магазине наверняка вспомнит, что он заходил перед закрытием. Дэвид начал подозревать, что совершил далеко не идеальное преступление. Он понимал, что закон рано или поздно настигнет его, как Бонни и Клайда. Но сперва будет миг триумфа, возможно, достаточно великий, чтобы вернуть все на свои места.
Когда Дэвид добежал до дома, у него кололо в боку, а папа, мама и Виктория еще не вернулись от бабушки. Ведро на заднем дворе никто не трогал — его по-прежнему прижимали к земле два кирпича. Хотя у Дэвида не хватило смелости заглянуть под него, он имел все основания полагать, что старая «Крепость» тихо сидит под ним, а может, и вовсе умерла. Лежа на кровати, он дул на пропеллеры, чтобы они вертелись, и чувствовал, как набирается сил. Завтра, при дневном свете, он достанет лопату и закончит начатое.
«Если подумать, день прошел не так уж плохо», — сказал себе Дэвид. Все равно редко удается полностью выполнить задуманное. Как правило, все происходит гораздо лучше или намного хуже. Утром он ни за что не поверил бы, что к вечеру у него в руках будет законченная «Летающая крепость», а сейчас он заглядывал в кабину и рассматривал влюбленным взглядом пилотов и пульт управления.
И лучшее еще впереди! Пока мальчик улыбался своим мыслям, двор осветили фары папиной «кортины». Открылась парадная дверь. Что-то шикнул мамин голос, затем папин. Дэвид снова улыбнулся. Вот о чем он мечтал. Он держал в руках доказательство, что ничем не хуже Симона. «Крепость» будет исцеляющим чудом, которое смоет нанесенные смертью раны. Семья снова станет единой, и с дома снимется проклятие.
На лестнице зазвучали тяжелые шаги отца. Он шел прямиком в комнату Виктории. Через минуту заглянул к Дэвиду.
— Все в порядке, младший?
— Да, пап.
— Постарайся не шуметь. Виктория заснула в машине, и я отнес ее в кровать.
Отец закрыл дверь. Дэвид играл с дверцами бомбовых отсеков. Отец совсем не заметил модель. Странно… Хотя, возможно, это доказывает ее исключительность.
Внизу включился телевизор. Дэвид узнал музыкальную заставку «3–2–1». Он медленно поднялся с кровати и оглядел комнату. Отныне это его комната, а не Симона! На лестнице он услышал стоны Виктории во сне. Но это ничего. Теперь все будет хорошо. Мальчик прижимал к себе модель самолета — сбылась его мечта.
Дэвид открыл дверь гостиной. В глазах зарябило от разноцветия шоу вопросов и ответов. Красный, серебряный и золотой, совсем как Рождество. Мама сидела на своем кресле с обычным «телевизионным» выражением лица. Отец растянулся на диване.
Отец посмотрел на него.
— Как дела?
Дэвид выставил перед собой модель. Фюзеляж блестел в свете экрана.
— Я ее собрал.
— Давай посмотрим.
Отец протянул руку, и Дэвид передал ему модель.
— Ну-ка… очень неплохо, младший. Тебе надо немного подкопить и купить что-нибудь посложнее. Держи.
Дэвид взял «Крепость». Одна из дверок распахнулась, и он щелчком закрыл ее.
На экране Стив и Иветта рассказывали Теду Роджерсу о своем медовом месяце. Тед завершил их рассказ непонятной Дэвиду шуткой. Зрители зашлись в хохоте.
Отец почесал живот, просовывая пальцы между пуговицами рубашки.
— Мама хотела с тобой поговорить, — сказал он. Стив и Иветта мучились над вопросом. — Правда, родная? — Отец немного повысил голос. — Ты же хотела с ним поговорить?
Мама медленно отвернулась от экрана.
— Смотри, — сказал Дэвид, делая шаг к ней. — Я…
Мамина голова продолжала поворачиваться. Мимо Дэвида, к отцу.
— Я думала, ты с ним поговоришь, — сказала она.
— Ты их нашла, ты и говори, — пожал плечами отец. — И подвинься, младший. Мне из-за тебя ничего не видно.
Дэвид подвинулся.
Мама покопалась в кармане платья и достала оттуда коробок спичек.
— Я нашла их в мусорном ведре, — сказала она, глядя прямо на Дэвида. Сквозь него. Мальчик с трудом подавил дрожь. — Что ты с ними делал?
— Ничего. — Дэвид вяло улыбнулся. Улыбка примерного мальчика никак не лезла на лицо.
— Ты курил?
— Нет, мам, честное слово.
— Ну ладно, только не вздумай курить.
Мама повернулась обратно к телевизору. Стив и Иветта проиграли. Вместо «Мини-метро» они выиграли «Пыльную корзину». Зрители умирали со смеху. Тед пообещал вернуться после рекламы.
Дэвид стоя смотрел на яркий экран. На него надвигалось серое надгробие. «Вот что вас ждет, если вы заразитесь СПИДом», — угрожал голос.
Отец издал театральный стон, который обернулся кашлем.
— Меня тошнит от этих геев, — откашлявшись, заявил он.
Сам не понимая, что делает, Дэвид взбежал по лестнице в комнату Симона. Там он включил верхний свет и раздвинул занавески. Дерево во дворе замахало ему ветвями в мокрой темноте: дождь из Ветербай наконец дошел и до них. Ползущие по стеклу капли отражали свет уличных фонарей.
Мальчик сел за стол и плюхнул перед собой модель. Один из пропеллеров переломился — он забыл опустить шасси. Но Дэвиду было все равно. Он глубоко дышал, и каждый вдох содрогался у него в горле. В комнате все еще пахло пластмассой. Не тем легким, опрятным запахом, который должен исходить от готовой «Летающей крепости». Нет, с этим запахом он жил неделями. Но теперь желудок не сворачивался от него узлами. Дэвид больше ничего не боялся. Пусть по-своему, но он поднялся на крышу «Летающей крепости», откуда можно было озирать просторы своего детства. Раньше все выпадало из пропорций, но сейчас Дэвид все разглядел, абсолютно все. Масштаб 1/72 — теперь мальчик понимал, что это означает. «Крепость» — огромная, тяжелая и серая, как мир. А он сам — крохотный, один к семидесяти двум.
Он поглядел на модель. Большая, серая и уродливая. От ее вида мальчика тошнило больше, чем от прежней. По-крайней мере ту он сделал своими руками.
Дэвид медленно поднялся. Тихо вышел из комнаты, спустился по лестнице, миновал гостиную и зашел в кухню. Там нашел водонепроницаемый фонарик и вышел в дождливый сад.
Ведро так и не сдвинулось. Мальчик зажал фонарик под локтем, снял кирпичи и поднял ведро. На мгновение ему показалось, что под ведром пусто, но, поводив фонариком, он разглядел самолет. Все-таки он пытался прорыть ход наружу, но слишком ослаб. Хватило сил только немного зарыться во влажную землю.
Модель тихо мяукнула и попыталась подняться на шасси.
На этот раз Дэвид не шарахнулся от нее.
— Пошли, — сказал он. — Пошли обратно в дом.
Дэвид показывал дорогу; он водил луч света из стороны в сторону, как уменьшенным прожектором. Желтый овал света сиял на мокрой, грязной траве впереди. Дождь усиливался: на голову падали тяжелые капли и склеивали волосы в подобие мокрой шапочки для плавания. Модель передвигалась медленно, слабея с каждым движением разлагающегося фюзеляжа. Дэвид сжал зубы и мысленно подгонял ее, вливая собственные силы в раненое создание. Один раз он посмотрел наверх. Затянутое облаками небо над трубами и спутниковыми тарелками кипело. На миг показалось, что видны очертания кружащихся на ветру призраков. Но не людей, а обычных неодушевленных предметов. В ночном небе бессмысленно кувыркались машины и часы, посуда и украшения, игрушки и кубки. Но тут Дэвид сморгнул и больше не увидел ничего — лишь дождь, заливающий его глаза слезами.
Когда они добрались до задней двери, Дэвид промок до нитки. Цементную ступеньку модель осилить не смогла, мальчику пришлось нагнуться и подсадить ее. Он старался не думать о том, на что походило прикосновение к ней.
В свете кухонной люстры он впервые разглядел, насколько велики раны. К блестящим от ожогов крыльям прилипли комья земли, из трещин на фюзеляже вытекал серый пластик. Вонь, которая исходила от модели, сразу наполнила кухню, вытеснив привычный запах рыбных палочек. Она пахла клеем, пластмассой и краской. И еще чем-то предсмертным.
«Крепость» ползла вперед, волоча крылья, постанывая от боли и слабея с каждым дюймом. Было очевидно, что ее короткое существование близится к концу.
— Давай, — прошептал Дэвид, наклонившись. — Уже недалеко. Пожалуйста, попытайся дойти. Не умирай!
Казалось, модель его поняла и сделала последнее усилие. Дэвид открыл для нее дверь кухни, и самолет выполз в холл, к свету и звуку телевизора за стеклянной дверью гостиной.
— Ты сам ее сделал? — раздался с лестницы восхищенный шепот.
Дэвид поднял голову и увидел малышку Викторию. Она смотрела на модель сквозь перила, сжимая их руками, как узник за решеткой. Он кивнул, ощущая странное чувство гордости — ведь он действительно ее сделал! Но гордость могла завести слишком далеко. Модель принадлежала всей семье, а не только ему. И Виктории, которая сидела по ночам на лестнице, и даже разлагающемуся в мокром гробу Симону, и маме, и папе. Вот почему так важно показать ее им. Дэвид — уже большой мальчик; он знал, какими странными бывают взрослые. Если не сунуть им что-то под нос, они тебе просто не поверят.
— Пошли, — сказал он, протягивая руку.
Виктория мгновенно сбежала с лестницы, осторожно переступила через модель и засунула маленькую холодную ладонь в его руку.
Модель продолжала ползти, оставляя на ковре липкий пластиковый след. Когда она добралась до двери гостиной, Дэвид повернул ручку, и они все вместе вошли внутрь.
КАРЛ ЭДВАРД ВАГНЕР
Кедровая улица
(Пер. Н. Кудрявцева)
Карл Эдвард Вагнер — лауреат Британской и Всемирной премий фэнтези. Прежде чем стать писателем и редактором, он получил образование психиатра.
Его первая книга «Паутина тьмы» («Darkness Weaves With Nany Shades») представила читателям выдающегося героя фэнтези Кейна, подвигам которого посвящены еще три романа и два сборника рассказов.
Не так давно под редакцией Вагнера были выпущены двенадцать антологий «Лучшие истории ужасов за год» (TheYear's Best Horror Stories), недавно переизданные в виде многотомной серии «История ужасов» («Horrorstory»), «Интенсивный страх» («Intensive Scare») и три тома «Эха отваги» («Echoes of Valor»).
В сотрудничестве с художником Кентом Уилльямсом Вагнер создал выдающийся графический роман «Скажи мне, Тьма» («Tell Me, Dark»), опубликованный издательством «DC Comics», а его следующий роман «Четвертая печать» («The Fourth Seal») выйдет в издательстве «Bantam».
«Кедровую улицу» вполне можно назвать образчиком «психологической научной фантастики», но как ни называй, после прочтения у вас еще долго останется холод на душе.
Сон — это тень чего-то реального.
Из кинофильма Питера Уира
«Последняя волна»
Он вернулся на Кедровую улицу, в большой дом, где родился и рос, пока не пришло время поступать в колледж. Он был младшим сыном, и ради него родители все продали и переехали в другое место — более компактное и удобное, в новом благополучном пригороде.
Повышение социального статуса стало для Гарретта Ларкина еще одним подтверждением того, что он никогда не сможет вернуться домой. Разве что во сне. А сны — это то, из чего сделан мир.
Удивительно, но, постоянно видя по ночам дом своего детства на Кедровой улице, он никогда не вспоминал об иных местах, где жил с тех пор.
Иногда сны были страшными, а порой невыносимо жуткими…
То был большой двухэтажный особняк с подвалом, построенный перед войной, во время которой родился Гарретт. Массивный, облицованный толстыми плитами розоватого теннессийского мрамора из местных каменоломен. Из-под крыши на главном фасаде здания выглядывали три слуховых окна, поэтому Гарретт любил называть его домом трех фронтонов, считая, что у романа Готорна[27]прекрасное и одновременно пугающее название. Он и два его брата устроили себе убежища в каждой из трех маленьких чердачных комнат. Там едва хватало места для полок, коробки из-под игрушек и крохотного стола, где они клеили модельки или собирали пазлы. Домашние задания сюда не вторгались — они царили за большим столом в никогда не использовавшемся отцовском кабинете, уютной каморке внизу.
Кедровая улица была старой. Скорее всего, ее проложили в начале прошлого века вдоль грязных фермерских дорог. Теперь две узкие полосы залатанного асфальта вились между проездом, обсаженным с обеих сторон массивными кедрами. Дом Гарретта стоял на четырех акрах газона, сада и огорода, отрезанных от фермерских угодий накануне войны, когда этот район из сельского превратился в городской.
Прекрасное место для детских забав. Три мальчика жили наверху, а изнеженная старшая сестра с собственной спальней — внизу, напротив комнаты родителей. Два лестничных пролета, по которым было так здорово сбегать: один — центральный, другой вел в напоминавший пещеру подвал. Отец парковал там новую машину, хранил инструменты и садовое оборудование. Еще в этом «нижнем мире», где обитали чудища угольного хранилища, находилась жутковатая печь по имени Страх. Двор был огромным, больше, чем у всех друзей Гарретта, и пока мальчик не вырос достаточно, чтобы стричь траву и сквернословить, все пространство перед домом служило площадкой для бега, игр в футбол, ковбоев или солдат, возни с собаками, лазания по деревьям и постройки секретных домиков из коробок и мелких деревяшек.
Гарретт любил особняк на Кедровой улице, но ему очень не хотелось видеть его каждую ночь во сне. Иногда казалось, что дом преследует его, а психотерапевт объяснял, что это — чистая фантазия, тоска по утраченному навсегда детству.
Доктор ошибался. Некоторые сны очень беспокоили, особенно призрачный аромат горящих осенних листьев или отрывочные воспоминания об обугленной плоти…
Гарретт Ларкин был успешным ландшафтным дизайнером. Головной офис компании находился в Чикаго, а филиалы были разбросаны по многим штатам. Он жил с прекрасной женой уже тридцать лет; недавно младшая дочь — одна из трех — поступила в Антиохийский университет. Отец семейства уверенно смотрел в будущее, где его ждало комфортное и спокойное пятое десятилетие, а в старом доме своих родителей он не спал с семнадцати лет.
Гарретт Ларкин проснулся в особняке на Кедровой улице с чувством легкой тревоги. Он потянулся через голову, чтобы включить лампу из черного металла, выполненную в виде силуэта ковбоя и висевшую над кроватью. Нащупал выключатель, но ничего не произошло. Гарретт выскользнул из-под одеяла и через привычную, знакомую темноту пошел в ванную, где и зажег свет.
Наполняя стакан водой, он увидел, что его руки принадлежат старику. Не ему! Лицо, отразившееся в зеркале, тоже было чужим — изборожденное морщинами от множества лет и забот. Седые редеющие волосы. Нос картошкой, весь в красных пятнах. На левой брови не хватало шрама, оставшегося после столкновения с «вольво». Руки ныли от мозолей, которые появляются только после долгой и тяжелой ручной работы. Свадебного кольца нет. Не слишком чистая фланелевая пижама, свободно висящая на худом теле…
Гарретт медленно выпил воду, изучая отражение. Возможно, это еще один сон. Надо дождаться пробуждения.
Он зашел в комнату братьев — там мирно спали два незнакомых мальчика. На вид им было лет по девять, максимум — тринадцать. И все же они чем-то напоминали Гарретту родню. Давным-давно, когда вся семья жила на Кедровой улице…
Один мальчик неожиданно зашевелился и открыл глаза. Посмотрел на старика, силуэт которого виднелся на фоне горевшего вдали света в ванной, и сонно сказал:
— Что-то случилось, дядя Гарри?
— Ничего. Мне показалось, кто-то из вас плачет. Спи, Джош!
Голос принадлежал ему, а ответ получился автоматическим. Гарретт Ларкин вернулся в комнату и сел на край кровати, ожидая рассвета.
Взошло солнце, в воздухе разлился аромат свежего кофе и жареного бекона, а сон все не кончался. Ларкин впотьмах нашел одежду, натянул знакомые штаны и спустился по лестнице.
Новый ковер, большая часть мебели незнакома. Однако это был тот самый дом на Кедровой улице, но состарившийся.
Племянница суетилась на кухне. Ей уже перевалило за тридцать, а платье было явно маловато. И главное — Гарретт не видел ее никогда в жизни.
— Доброе утро, дядя. — Она налила ему кофе. — Мальчики уже встали?
Он сел за кухонный стол и осторожно подул на горячую жидкость.
— Спят как убитые.
Люсиль оставила бекон на минуту и пошла к лестнице, ее голос эхом отдался наверху:
— Дуэйн! Джош! Вставайте, солнце на дворе! Не забудьте прихватить грязную одежду, когда будете спускаться! Шевелитесь!
Мартин, ее муж, пришел на кухню, обнял жену и налил себе чашку кофе, потом незаметно украл кусочек бекона.
— Доброе утро, Гарри. Хорошо спалось?
— Не очень.
Мартин захрустел пережаренным беконом.
— Надо, чтобы мальчики убрали листья после школы.
Старик подумал о запахе горящих листьев и вспомнил боль от испаряющейся кожи… Кофе обжег горло потоком кипящей крови, и Гарретт проснулся.
Он задыхался в темноте; сел на кровати, пытаясь найти выключатель ковбойской лампы. Не нашел. А потом зажегся свет — на ночном столике с противоположной стороны огромной кровати. Жена заботливо смотрела на Гарретта.
— Что с тобой? Все нормально?
Он попытался собрать обрывки сна.
— Вроде да… Рейчел. Опять кошмар приснился.
— Опять? Снова, дорогой, снова. Ты своему психотерапевту о них рассказал?
— Он говорит, что это ностальгия по детству. Реакция на приближающуюся старость…
— Похоже, у тебя было счастливое детство. Ничего, если я свет выключу?