И он снова погрузился в сон о Кедровой улице…
Гарретт уютно свернулся калачиком под фамильным ватным одеялом, лежа в кровати в своей комнате и спасаясь от октябрьского холода, пронизывавшего неотапливаемый верхний этаж. Что-то уперлось ему в ребра, и он проснулся. Фонарик, при свете которого мальчик читал запрещенные родителями комиксы-ужастики, вместо того чтобы спать, закатился ему под бок.
Гарри включил его и осветил комнату. Луч казался болезненно желтым — давно пора заменить батарейки, — но по стенам спальни он скользил вполне уверенно. Все выглядело привычно: постеры с самолетами, картинки-раскраски и (осенний штрих) вырезанные украшения на Хеллоуин — тыквы, черные кошки, ведьмы на метлах и танцующие скелеты. Луч уперся в узкое окно, выхватывая из темноты книги на полках и всякие милые сердцу предметы. На столе красовался наполовину законченный самолет Б-36, «Летающая сигара», ядерный бомбардировщик в окружении пластиковых деталей и тюбиков с клеем.
Фонарик стал гаснуть, когда Гарретт перевел его на другую сторону комнаты, где наткнулся на глядевшее сверху лицо — совершенно незнакомое, взрослое и отвратительное в желтом свете. Поначалу Гарри решил, что это один из братьев в маске, а затем понял: рядом с ним стоит настоящий безумный убийца с тесаком мясника, прямо как в его комиксах. Вдруг от освещенного лица черными полосками начала отслаиваться плоть, обнаженные кости и зубы обугливались и трескались, превращаясь в пыль. Мочевой пузырь мальчика взорвался горячим потоком.
Ларкин забормотал, ерзая и стараясь дотянуться под слоями потертого полиэтилена до промежности, решив, что обмочился во сне. Вроде нет. Впрочем, сейчас это не имело значения…
|
|
Что-то тыкалось в ребра. Оказалось — наполовину пустая бутылка «Тандерберда».[28]Он сделал глоток. Прижатое к телу вино нагрелось, и его пары сразу ударили в нос.
Ларкин поглубже залез в свою картонную коробку, туда, где она прислонялась к стене. Этой осенней ночью было холодно — приближалась еще одна отвратительная зима, — и Гарретт подумал, не стоит ли ему вылезти и присоединиться к остальным около горящей бочки. А пока решил выпить еще, чувствуя, как крепкая жидкость согревает горло и кишки.
Когда мог себе позволить, он всегда пил «Тандерберд» — такая вот связь с детством. «Я учился водить на новеньком „тандерберде“[29]шестьдесят первого года, — часто говорил Гарретт тем, кто сидел рядом. — Белый такой, с голубым салоном. Невероятно мощный и быстрый как молния. Девчонки из старших классов выстраивались в очередь, чтобы покататься. Да, с прекрасным полом у меня тогда проблем не было!»
Естественно, Гарретт лгал. Отец никогда не доверял ему водить «тандерберд», и юность прошла за выжиманием сцепления дешевого «фольксвагена-жука». Но в перспективе все это не имело значения, поскольку сразу после колледжа его забрали в армию, и лучшая часть Гарри осталась во Вьетнаме.
Армейские госпитали, вытрезвители, реабилитационные центры и много тюрем. Сколько? Не сосчитать! Да и зачем? Никому не было до этого дела. Ларкин вспомнил, что снова видел во сне Кедровую улицу. Даже ядовитое пойло не смогло полностью истребить воспоминания. Он вздрогнул и задумался, осталось ли что-нибудь поесть.
Решил попытать счастья у горящей бочки. Вылез из картонки, засунул в карман бутылку и постарался сообразить, не оставил ли в коробке чего-нибудь, что можно украсть. Скорее всего, нет. Вместо этого ему неожиданно вспомнилось, как он однажды устроил себе дом в огромной коробке из-под холодильника — там, на Кедровой улице, пока дожди не превратили картон в кашу.
|
|
Вокруг костра сидела дюжина (или около того) человек, казавшихся силуэтами на фоне горящей бочки из-под мазута. Их не должно было быть здесь, но работы на этом участке сноса вроде закончились два года назад. Ларкин, шаркая, пошел к ним — пятно потрепанных отходов, неотличимое на общем фоне пейзажа городской свалки.
— Че за проблемы, приятель? — спросил его Пойнтмен.
— Слишком холодно для сна. Кошмары…
Негр понимающе кивнул и здоровой рукой пошуровал палкой в огне. Вверх взлетел сноп искр и исчез во тьме.
— О Вьетнаме?
— Хуже. — Ларкин вытащил бутылку. — Снилось, что я опять ребенок. Дома. На Кедровой улице.
Пойнтмен сделал внушительный глоток и передал вино обратно.
— Ты же говорил, у тебя было хорошее детство.
— Говорил. Насколько помню. — Гарретт прикончил бутылку.
— То-то же, — посоветовал негр. — Иногда лучше все забыть.
— Иногда я даже не могу вспомнить, кто я.
— Бывает, так правильнее всего.
Пойнтмен взял старый упаковочный ящик и швырнул его в бочку. Внутри свила гнездо крыса, и все исчезло грибом ярких искр и жирного черного дыма.
Ларкин прислушался к испуганному писку и агонизирующему биению. Оно длилось всего минуту или две. Потом он ощутил запах горящей плоти, услышал мягкий хлопок взрывающихся тел. Подумал об осенних листьях, горящих у асфальта, и вспомнил, с каким мягким звуком лопнули у него глаза…
|
|
Гарри Пламя всосал порцию крэка и попытался сдержать кашель. Передал трубку доктору Греху и выдохнул.
— Блин, мне опять снятся сны о детстве, — сказал он барабанщику. — И куча всякого другого дерьма. Иногда действительно становится тяжело, чувак.
Доктор Грех был четвертым барабанщиком за бурную двадцатилетнюю карьеру Гарри Пламени и Психа. Он играл с ними уже год и еще не слышал эти байки столько раз, сколько пришлось остальным участникам группы. Сейчас они были в мировом турне, а доктор Грех совсем не горел желанием возвратиться и стучать где-нибудь в баре, затерянном посреди Миннесоты. Он закончил с крэком и одобрительно заявил:
— Шикарная дурь!
— Знаешь, иногда мне кажется, что я не могу вспомнить, кто я, — доверительно поведал Гарри Пламя, наблюдая, как поклонница заряжает трубку по новой. Кондиционер молотил на полную катушку, и в номере было холодно.
— Мы же годами в дороге. Все дело в этом, — успокоил его барабанщик. Он был высоким парнем, в два раза младше Гарри, с непременными длинными белыми волосами и полной амуницией металлиста. Хороший старт, пусть и с выходящей в тираж рок-звездой, не повредит его карьере.
— Знаешь, — Гарри запил таблетку антидепрессанта рюмкой водки, — иногда я поднимаюсь на сцену и не могу вспомнить, действительно ли умею играть на этой штуке. — Он похлопал по деке винтажного «Стратокастера». — А ведь я играю на нем с тех пор, как купил первую сорокопятку Элвиса.
— «Гончая» и «Не будь жестока», пятьдесят шестой год, — напомнил ему доктор Грех. — Ты же вырос в Теннесси.
— И я продолжаю видеть эти сны, старый дом моей семьи на Кедровой улице.
Барабанщик сделал еще затяжку и закашлялся:
— Это все гастроли. Ты думаешь о своих корнях.
— Может, мне надо вернуться? Хотя бы раз. Понимаешь, увидеть былые места… Интересно, дом еще стоит?
— Замутим гиг? Блудный рокер возвращается домой!
— На хер! — Гарри покачал головой. — Не хочу даже видеть это место снова.
Он с усилием затянулся, вобрав пары крэка в легкие, и вспомнил, как грудь разлетелась под давлением перегретого пара…
Гарретт Ларкин опять спал, и ему снился дом на Кедровой улице.
Его разбудил голос матери. Несправедливо, ведь сегодня суббота!
— Гарри! Вставай, солнце на дворе! Ты обещал отцу убрать листья до трансляции футбольного матча! Пошевеливайся!
— Хорошо! — пробормотал он, а про себя добавил пару неприятных слов.
Гарретт свесил длинные ноги с края кровати, потянулся, зевнул, влез в голубые джинсы, школьный свитер и пошел в ванную умываться. Из зеркала на него смотрело лицо подростка. Гарри изучил парочку наметившихся прыщей, а потом вычистил зубы и поднял воском слегка опавшую «платформу» на голове. Мама суетилась на кухне, в фартуке и халате, накрывая на стол. Гарри сел и быстро осушил стакан апельсинового сока.
— Отец вернется завтра из Вашингтона после церковной службы, — напомнила она. — И он очень хотел видеть чистый газон, без всяких листьев.
— Вычищу перед крыльцом. — Ларкин тщательно полил сиропом каждый блинчик на тарелке.
— Ты обещал, что уберешь везде.
— Но, мама! Листья-то падают. Надо всего-то сгрести их под клены. — Он расправился с сосисками.
— Жуй тщательнее, — проворчала мать.
Стояло прекрасное октябрьское утро: воздух прохладен и свеж, а небо голубое и безоблачное. Ощущая приятную сытость, Гарри набросился на золотые листья, собирая их в закрученные кучи дребезжащими граблями. Блэки, старая белая собачонка, покачиваясь, заняла теплое место, наблюдая за работой хозяина. Скоро она утомилась и заснула.
Гарри начал с основания розово-мраморного фасада дома, выдирая листья из-под кустов, скатывая их в валики, проходя под кленами и вытаскивая на тротуар. На Кедровой улице сегодня почти не было движения, а редкие, с шумом проезжавшие машины посылали спирали листьев высоко в небо. Работа спорилась быстрее, чем предполагал мальчик, и возможно, ему хватило бы времени убрать оставшуюся часть двора до ланча.
— Блэки, в этой работе смысла — ноль, — заявил он собаке. — Нападает еще больше.
Та принялась сочувственно вилять хвостом, и Гарри остановился, гладя ее по голове. Подумал, сколько лет ей еще осталось, и понадеялся, что это случится после его отъезда в колледж.
Гарри поджег кучу, аккуратно сложенную у кромки тротуара. Через несколько минут она вся заполыхала, и октябрьский день наполнился приятным ароматом горящей листвы. Мальчик подошел к дому и взялся за садовый шланг — на всякий случай. От работы Гарри вспотел и решил попить прямо из-под крана.
Стоя рядом с розовой мраморной стеной и держа шланг у рта, Ларкин неожиданно взглянул в синее небо.
Естественно, вспышки он не увидел…
На Кедровой улице больше нет кедров, только ряды обугленных пеньков. Листьев тоже нет, вместо них — сырая каша пепла. Нет и голубого октябрьского неба. Его заменила мертвая серость долгой ядерной зимы.
Здание теперь — всего лишь обугленное воспоминание. Но одна стена, облицованная мрамором, стоит, и в камень впечатан черный силуэт мальчика, уверенно смотрящего вверх.
Серый ветер порывами обдувает мертвую пустошь, а выжженный скелет дома на Кедровой улице все еще скорбит об утрате тех, кто его любил и кого любил он…
Спи крепко, Гарри Ларкин, и пусть тебе снятся сны. Обо всех мужчинах, которыми ты мог стать. О мире, который мог быть. О людях, которые могли жить. Но никогда не будут из-за октябрьского дня 1962 года.
Я не смог уберечь тебя при жизни. Но в смерти буду хранить твою душу и твои сны, пока стоит эта стена.
Что видим мы,
Что видят в нас.
Есть только сон
И сон внутри другого сна.
Из кинофильма Питера Уира
по роману Джоан Линдсей
«Пикник у Висячей скалы»
КИМ АНТИО
Окно на запад
(О. Ратниковой)
Ким Антио живет в Америке, на Тихоокеанском побережье, со своим мужем, канадским писателем Марио Милошевичем, с которым познакомилась в 1980 году на писательской конференции.
Ее первый рассказ был опубликован в 1983 году в журнале «Isaac Azimov's Science Fiction Magazine». С тех пор ее произведения появлялись во многих журналах и антологиях популярной литературы, произведений в жанрах ужаса, детектива и научной фантастики, включая «The Clinton Street Quarterly», «Twilight Zone Magazine», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction,», «Fantasy Book», «Cemetery Dance,», «Pulphouse», «Shadows», «The Year's Best Fantasy Stories», «The Year's Best Horror Stories», «Doom City», «Borderlands II» и «The Ultimate Werewolf». Издательство «Pulphouse Publishing» выпустило сборник рассказов Антио «Цветы» («Blossoms»).
Перу Антио принадлежат научно-фантастические романы «Руины» («Ruins»), «Дитя глупца» («Fool's Child»). Вышел также ее роман «Перекресток Дира» («Deere Crossing») — первый том новой детективной трилогии.
Герои «Окна на запад» — люди, приехавшие на отдых; подобные произведения регулярно появляются в антологиях рассказов ужасов…
— Никак не могу найти эту деревню на карте, — посетовал Рич, разглаживая на металлической столешнице карту, всю в кофейных пятнах.
— Да не волнуйся ты, — успокоила его Мэгги и, прищурившись, взглянула на Калифорнийский залив. Пеликан миновал линию прибоя и нырнул в бирюзовую воду.
— Мне здесь не нравится, — буркнул Рич. Наклонившись к Мэгги и Питеру, он прошептал: — По-моему, они все так бедны…
Мэгги сконцентрировалась на бокале пива, чтобы не съязвить. Не следовало брать его с собой в эту поездку! Рич мог идти только проторенной дорожкой, и они больше двух недель провели среди пыльных туристских достопримечательностей. Он не доверял официантам, которые не говорили по-английски, и бледнел при виде грязных детей.
Питер бросил быстрый взгляд на Мэгги. Она поставила на стол свой бокал и раздавила о край ломтик лимона. Жаль, что здесь нет лайма… Конечно, она знала: им повезло, что они вообще нашли ресторан и номера в отеле. Никаких сомнений — в это место вряд ли забредали туристы.
— Жаль, что я не могу ничего сделать для этих бедных, оборванных детей, — вздохнул Рич, тревожно озираясь.
Мэгги испустила вздох. Питер, глядя на нее, покачал головой.
— Если ты думаешь, что они бедны, дай им денег, — предложила она. — Или облей их водой из ведра. Может, тогда они перестанут быть такими грязными.
— Не надо так говорить, — вмешался Питер.
Рич отодвинулся от стола.
— Наверное, здорово быть такой бесстрашной, Мэгги.
Он поднялся и зашагал прочь от ресторана. Остановился на обочине разбитой дороги, ведущей к центру деревни. Проехавший мимо грузовик обдал его пылью.
— Надеюсь, он в состоянии найти дорогу в отель, — сказал Питер. — Он ничего не может с собой поделать, Мэгги. Развод действительно его подкосил.
К столику подбежали двое мальчишек: один тащил ведро с грязной водой, второй — скребок для мытья стекол.
— Окна! Окна! — хором кричали они.
«Хорошо, что Рич ушел, — подумала Мэгги. — Эти пацаны напугали бы его до смерти».
Мэгги кивнула мальчикам, и они бросились к синему фургону Питера мыть окна.
— Твой брат всегда был таким, — возразила Мэгги. — Он всего боится!
— Он вел замкнутую жизнь, — пытался оправдать брата Питер. — От Анн-Арбора[30]далеко до Мексики.
Мэгги пожала плечами, откинулась на спинку стула и закрыла глаза, подставив лицо ласковым лучам солнца. Шум катившихся по песку волн успокаивал ее. Это же отпуск. Она останется здесь на несколько дней, что бы там ни думал Рич.
Закончив с окнами, мальчишки подбежали к столику. Мэгги, выуживая из кармана джинсов мелочь, взглянула на машину: пыльные стенки фургона были испещрены полосками стекавшей с окон воды. Она отдала ребятам деньги, и те исчезли.
— Рич пытается быть полезным. Он читает «Путеводитель по Мексике», — сообщил Питер, а Мэгги рассмеялась.
— Ну хорошо, хорошо! — сдалась она. — Я буду с ним помягче.
Ужинали они в том же ресторане, сидя за тем же столиком. Было шумно и людно. Через открытые окна доносился грохот музыкальных автоматов.
— Слышишь, Рич, Брюс Спрингстин. Мы не так уж далеко от цивилизации, — заметила Мэгги.
Вокруг стоявшей на столике лампы жужжали насекомые. Питер пристально смотрел на пламя и довольно улыбался — он уже выпил несколько банок пива. Пляж исчез во тьме, свет горел только в ресторане, да вдалеке виднелось несколько костров. Вокруг них танцевали люди, и их черные фигуры вырисовывались на фоне золотых языков пламени.
Рич поднял бутылку с пивом, словно отдавая честь.
— Я был не прав, а ты — права, Мэгги. Я — придурок. Ничего не могу с собой поделать. Такой уж у меня характер. — Он рассмеялся пьяным смехом. — В колледже, пока ты протестовала на улице против войны, я делал домашние задания. А когда ты участвовала в демонстрациях против свалок химических отходов, я платил налоги на эти самые свалки. Я — бесхребетный, ничтожный кусок дерьма! — Он снова рассмеялся.
— Это уже слишком, — сказала Мэгги, медленно потягивая пиво. Похоже, думала она, придется везти их обратно в отель.
— Ты всегда борешься на той стороне, на которой нужно, — продолжал Рич. — Ты всегда политкорректна, я — нет. Ты говоришь «террористы», я — «борцы за свободу». Ты говоришь «борцы за свободу», я — «партизаны».
— Не заводи ее, — вмешался Питер, поднимая голову и отводя взгляд от лампы. — Не хочу сегодня слушать разговоры о политике. Я хочу мира, покоя и пива с сухариками.
— Да заткнитесь вы оба! — воскликнула Мэгги. — Я сижу здесь, пытаюсь отдохнуть, выпить пива, а вы на меня напали. Я защищаю то, во что верю. Что дальше?
Питер махнул рукой:
— Поздно, Рич. Ты ее завел. Сейчас она начнет рассказывать, каким благотворительным обществам жертвует, каким — нет и почему. Еще она поведает об угнетенных всего мира. У нее это вот здесь. — Питер постучал себя по макушке и ухмыльнулся.
— Защитница угнетенных! Заступница матери-земли! — вторил ему Рич. — Мы оба кланяемся тебе.
Рич и Питер упали на колени на бетонный пол и склонились перед Мэгги.
Она рассмеялась:
— Перестаньте! Я хочу отдохнуть, у меня отпуск.
Братья с хихиканьем вернулись на стулья и несколько минут сидели тихо. Рич допил свое пиво и прикончил банку Питера.
— Мы по-прежнему не знаем, где находимся, — произнес он. В свете лампы глаза его казались красными.
— Я знаю, где мы, — возразил Питер.
— В Мексике, понимаешь ли, обстановка довольно нестабильная, — продолжал Рич, будто не слыша Питера. — Здесь исчезают люди. Американцы. Граждане Соединенных Штатов. Все равно, как нас называть. Мы тоже исчезаем. Им нужны наши кредитные карты…
Мэгги рассмеялась, а Рич рассерженно уставился на нее:
— Что это тебя так рассмешило?
— Пусть забирают мои кредитки, — сказала Мэгги. — Мне все равно; у политических корреспондентов такие штуки не в моде.
— По-моему, меня сейчас стошнит, — охнул Рич, прикрывая рот рукой.
— Пора домой, — сказал Питер, поднялся и положил руку Ричу на плечо.
— Бери его, — скомандовала Мэгги. — Я еще не допила свое пиво.
— Пошли, Мэгги, — не унимался Питер. — Я выпил лишнего. Можешь сюда вернуться, когда отвезешь нас в гостиницу.
Мэгги помедлила, затем отправилась в прокуренный зал ресторана оплатить счет. Все уставились на нее, разговоры на мгновение смолкли. Зазвенел кассовый аппарат, и разговоры возобновились. Рича вырвало на заднее левое колесо фургона.
Мэгги сидела у окна гостиничного номера на втором этаже, пока Питер укладывал Рича в постель в его комнате. Отель располагался в самом центре деревни. Прямо через улицу возвышалось какое-то правительственное здание, загораживавшее вид на море. Между этим зданием и отелем, посередине кольцевой развязки, маячила статуя всадника на лошади, вставшей на дыбы (какой-то мексиканский генерал). Днем Мэгги прочитала надпись на постаменте и тут же забыла ее. У задних ног лошади росли пурпурные и желтые цветы. Сейчас вокруг статуи не было машин; ее освещал фонарь, горевший на правительственном здании. Поблизости, на скамейке, сидели мальчуганы, которые днем мыли окна фургона, и считали деньги. Мэгги пожалела, что отсюда не слышно шума прибоя.
— Почти уснул, — сказал Питер, заходя в комнату. — Он не хотел оставаться один. Плачет.
— Ну как ребенок!
Ухватившись за дверную ручку, Питер пристально взглянул на Мэгги:
— Иногда ты бываешь совершенно безжалостной.
Мэгги отвернулась от окна и пересела на кровать.
— Я не думала, что во время отпуска придется нянчиться с младенцами, — произнесла она. — Просто хотела расслабиться.
— Все было не так ужасно, — возразил он. — Он просто боится, потому что никогда не жил один. С Джин они поженились еще в колледже. Ему кажется, что мир рухнул!
— Ричу нельзя столько пить, — заявила Мэгги. — Хотя от выпивки он становится хоть немного забавным.
— Не смейся над ним, — сказал Питер.
— Я тебя рассердила, — вздохнула она. — Прости!
— Не надо со мной разговаривать свысока! Ему знаком настоящий страх, а тебе? Что-то я не помню, чтобы ты разъезжала по Никарагуа, Сальвадору, Гватемале и прочим местам, о которых так красочно пишешь. Может, ты просто боишься, как и все мы, только не хочешь в этом признаться? Ведь на самом деле тебя все это мало волнует, правда? Стоишь в стороне и пишешь, изображая борьбу за правое дело…
Питер снова открыл дверь:
— Я посижу с Ричем, пока ему не станет лучше.
— Это может длиться всю его оставшуюся жизнь, — заметила Мэгги и вздохнула. — Завтра утром я пойду на пляж.
— Рич хочет уехать отсюда, — сообщил Питер.
Мэгги прикусила щеку:
— Почему из меня постоянно делают врага? Я хочу несколько дней отдохнуть перед работой. По-моему, я вела себя с твоим братом достаточно предупредительно.
— Спокойной ночи, Мэгги. — Питер вышел, закрыв за собой дверь.
Мэгги разделась, надела ночную рубашку и выключила свет. Затем легла в постель. Они останутся здесь; ее не интересуют страхи Рича.
Мэгги открыла глаза и не сразу сообразила, где находится. В темной комнате стоял незнакомый запах. Керосин? Питера рядом не было, и кто-то пронзительно кричал.
Мэгги отбросила простыни и подбежала к окну. Внизу, посередине площади, женщина вырывалась из рук двух мужчин в униформе с полицейскими дубинками и пистолетами у пояса. Они держали ее за обе руки, говорили громко, но слишком быстро. Мэгги их не понимала. Лицо кричавшей женщины было скрыто черными волосами. Затем она дернула себя за волосы, и крики сменились жалобными стонами.
— Помогите, — всхлипывала женщина.
Мэгги отступила от окна. На каком языке это было сказано — английском или испанском? Она слегка наклонилась вперед, к окну. Женщина пнула ногой одного из мужчин, и он схватился за дубинку. Сейчас ударит ее! Мэгги прикрыла рукой рот, ее мутило. Мужчина выронил дубинку, а женщина снова закричала.
Сердце Мэгги колотилось как бешеное. Если никто не вмешается, они убьют ее. Женщина звала на помощь, но никому не было до нее дела. Все спрятались за закрытыми дверями. Все!
Мэгги чувствовала, что должна что-то сделать, но ее ноги словно приросли к полу. Женщина обмякла, повисла на руках у мужчин. Они потащили ее мимо стоявшей на задних ногах лошади. Женщина снова издала долгий, громкий и жалобный вопль. «Помогите!» — рыдала она. Ее поволокли в сторону правительственного здания. Скоро все трое скрылись из виду. Крики стихли, воцарилась тишина. Где-то далеко залаяла собака. Плакала чайка…
Мэгги тупо уставилась в окно. Она видела, как двое вооруженных людей силой уволокли женщину, и ничего не сделала, чтобы им помешать. Защитница угнетенных! Заступница матери-земли!
Она молча смотрела на насилие.
Мэгги попятилась, наткнулась на кровать и села. Ноги и руки дрожали.
А что, если сейчас они придут за ней? Или за Питером? Она прислушалась, но не услышала никаких необычных звуков. Возможно, Рич был прав — здесь небезопасно.
Мэгги тихо собрала вещи. Покончив с этим, она села на кровать и стала ждать рассвет.
Питер поцеловал ее в щеку, и она открыла глаза. В распахнутое окно лился яркий солнечный свет. Теплый бриз нес запах моря.
— Прости за вчерашнее, — произнес он.
Мэгги села. Ее по-прежнему мутило.
— Ты сегодня ночью ничего не слышал? — спросила она.
— Ничего, — покачал головой Питер. — Рич хочет пойти с нами на пляж. И даже просит поесть. Это после всей выпивки! — Питер улыбнулся. — И кстати, он говорит, что ночью что-то слышал. Какие-то крики. Можешь его спросить. А что?
Мэгги медленно подошла к окну и взглянула на то место, где женщина боролась с мужчинами. Сцена всплыла в памяти, и она закрыла глаза. Вдруг кто-нибудь видел, как она молча смотрела на происходящее? Последуют донос и арест. Мэгги сделала глубокий вдох. Все это глупости! Она в чужой стране, что она могла сделать?
— Мне показалось, что ночью кто-то кричал, вот и все, — объяснила она.
— Ты собрала вещи. — Питер положил руки ей на плечи. — Что с тобой? Ты выглядишь перепуганной до смерти.
— Я плохо спала, — отрезала она и стряхнула его руки. — А ты чего ожидал? Ушел в другой номер, оставил меня одну в этой стране мачо?
— Раньше ты никогда не боялась оставаться одна.
— Да, не боялась! Сколько можно об этом говорить? — Вероятно, женщина сейчас там, через дорогу. Может, ее пытают? Надо пойти в полицию и сообщить об увиденном! Она обязана что-то сделать, пока не поздно.
Мэгги пробрала дрожь.
— Я хочу уехать отсюда, — сказала она. — Я хочу домой!
Питер вел машину, Рич сидел впереди, глядя в окно, а Мэгги лежала на заднем сиденье.
— Надеюсь, вы уехали оттуда не из-за меня, — негромко произнес Рич.
— Пора домой, вот и все, — ответил Питер.
Мэгги закрыла глаза; не было никакого желания слушать их разговор. Питер — миротворец. Рич — несчастная жертва. Ей хотелось свернуться калачиком и заплакать. Вчера ночью она могла помочь той женщине, но не сделала этого. Наверняка ее пытали и она мертва или сошла с ума. И все потому, что Мэгги стояла там, смотрела и ничего не сделала.
Она проснулась вся в поту, крики женщины по-прежнему звучали в ушах. Села. У нее еще есть шанс что-то сделать. Она может вернуться и рассказать о ночном происшествии.
Эта мысль привела ее в ужас.
— Скоро граница? — спросила Мэгги.
— Скоро! — ответил Питер.
Оказавшись дома, в привычной обстановке, Мэгги почувствовала себя лучше. Картины на стенах, ковры, телевизор, вид на город. Она провела ладонью по кухонному столу. Она даже не стала возражать против того, чтобы Рич остался у них на несколько дней. (Его самолет улетал только в конце недели.)
— Я приготовлю обед, — предложил Рич, ставший более уверенным в себе. — Ты чего хочешь, Мэгги?
— Спать, — устало улыбнулась она. — Я устала. А вы развлекайтесь.
Питер включил телевизор — время новостей. Мэгги быстро ушла в спальню и закрыла дверь. Приложила руку к животу, затем пошла в ванную и умылась холодной водой.
— Это не имеет значения, — обратилась она к своему отражению в зеркале. — Что случилось, то случилось. Все, на этом кончено! — Прежде она никогда не видела в своих глазах страх. Это выглядело неестественно.
Мэгги разделась и забралась в постель. Поспит — и все станет на свои места.
Она лежала в своей постели, но из окна виднелась статуя генерала на лошади. У ее подножия лежала женщина. Лошадь ожила и принялась топтать лежавшее ничком тело. Мэгги попятилась прочь от окна.
— Мэгги, Мэгги! — раздался голос Питера. — Ты плакала во сне. С тобой все в порядке?
Мэгги открыла глаза. Она лежала в своей комнате. Она обняла Питера и крепко прижалась к нему.
— Ты когда-нибудь испытывал страх? — спросила она.
Он рассмеялся.
— Я серьезно спрашиваю, — сказала она, отстраняясь.
— Конечно, испытывал, — ответил он. — Все чего-то боятся. Это нормально. Такова жизнь. Да что с тобой? Ты странно себя ведешь с тех пор, как мы уехали из Мексики. И двух слов не сказала в машине.
— Я раньше никогда не боялась, — сказала Мэгги. — Рич оказался прав: я была бесстрашной.
— Ты просто не видела жизни, — возразил Питер. — Ты никогда внимательно не смотрела вокруг себя. — Он убрал с ее лица прядь волос. — Ужин готов. — Он поднялся и вышел из комнаты.
Через несколько минут Мэгги, одевшись, последовала за ним.
По тому, как Рич смотрел на нее, она поняла — он знает все. Он тоже слышал крики, хотя отрицал это. И тоже ничего не предпринял. Такой у него характер. Но у нее-то другой характер — так все считали. Она — борец. У нее есть убеждения.
Однажды кто-то сказал ей: легко идти маршем протеста вместе с толпой единомышленников. Легко бороться за мир, когда тебе никто не приставляет дуло к голове. Кто это сказал? Мэгги взглянула на Рича, сидевшего напротив. Это он сказал! Во время одной из своих пьяных тирад в Мексике. «Легко верить, когда не боишься!»
Мэгги прислушалась: Рич и Питер звенели вилками, гудел холодильник, на улице сигналят машины. Кричит ли еще та женщина?
Мэгги боялась уснуть. Она знала, что возобновятся крики, и потому сидела в своем кабинете за пишущей машинкой. Может, написать об инциденте с женщиной? Пусть это войдет в ее колонку. Так она искупит свою вину: весь мир узнает, что произошло.
Мэгги покачала головой и отодвинула машинку. Она ничего не знала о той женщине и могла написать лишь о своем страхе и позоре.
Она отправилась в темную гостиную и свернулась калачиком на диване. Включила свет, села спиной к занавешенному окну и принялась листать «Веджитэриэн таймс». Не хотелось ничего ни видеть, ни слышать.
На следующий день Рич с Питером отправились в Диснейленд. Мэгги весь день не открывала окон и смотрела мыльные оперы. Она порылась в «Лос-Анджелес таймс», ища новость о женщине, пропавшей в Мексике. Но ничего не нашла.
Днем задремала, но быстро заставила себя проснуться — прежде, чем женщина смогла найти ее во сне. Всю ночь, пока Питер и Рич спали, она пила кофе и читала на кухне журналы.