Как только решение было принято, Брофи и остальные парни не пытались меня отговорить. Но когда я спускалась из грузовика по пандусу, показалось, что в глазах Залуты блеснули слезы. Как в тот момент захотелось отказаться, повернуться спиной и…
Но тут мистер Чейз прикрепил что-то к воротнику моей рубашки.
— Это — единственное, что сработает, — прошептал он.
Подняв воротник, я увидела вколотую в ткань старомодную шляпную булавку — серебряную, порядка восемнадцати сантиметров длиной и увенчанную чем-то вроде огромной черной жемчужины.
Я бросила взгляд на мистера Чейза.
— Сердце, — произнес он. — Помни о сердце!
Я кивнула. Интересно, кто из нас более безумен — он или я?
— Сосредоточься, — продолжал Чейз. — Все нереально. Только друд. Но она не может менять внешность в присутствии сильной женщины. Все остальное игнорируй. Помни о знаках, которые я велел тебе искать, и ты ее найдешь.
Прикрепляя связку малых взрывных зарядов к своему жилету и вставляя обойму в девятимиллиметровый полуавтоматический пистолет-пулемет Беретта, оснащенный лампой-вспышкой, я прикинула, что понесу на себе больше тридцати килограммов: одна пуленепробиваемая броня весит восемнадцать; пистолет-пулемет, обоймы и моя А2 — предельный вес, с которым я могу двигаться.
Я никогда не задумывалась над тем, каким странным образом зарабатываю на жизнь, пока не пошла к этому зданию через холодную площадку, раскачивая в такт шагам всем своим арсеналом. Должно быть, я выглядела как Валькирия[32]былых времен, с той разницей, что меня не ожидала Валгалла.[33]Я шла за безумной ведьмой, которая поселилась в одном из муниципальных домов Детройта.
Радио бормотало и потрескивало в ушах. Я в последний раз поправила наушники, прежде чем ступить за ограждения и перейти площадку перед домом. Максимально ускорив шаг, пересекла открытое пространство двора и прижалась к ледяным кирпичам цоколя здания. Тут я бросила быстрый взгляд на Залуту, припавшего к земле за ближайшим контейнером для мусора, — его лицо с широко раскрытым ртом было обращено кверху.
На противоположной стороне улицы содрогалась толпа.
Я повернула голову как раз вовремя, чтобы увидеть пластиковый мусорный ящик, который покачивался на краю открывающегося окна четвертого этажа. Не успев даже шевельнуться, почувствовала на своем лице струю горячей запекшейся крови. С трудом открыв глаза, я увидела своего заклятого врага — Ральфа Эспозито, который наклонился над подоконником и злобно пялился на меня из-за края сочащегося кровью ящика.
С ужасом и отвращением я отвернулась. Сильно тошнило. Я напряглась всем телом, не обращая внимания на крики, несущиеся по радиосвязи. «Сосредоточься! — сказала я себе. — Это нереально!»
Мое дыхание успокоилось, и я огляделась. Чисто и сухо — ни пятнышка крови. Чейз прав. Это будет схватка характеров, а не бой с применением оружия. Я взглянула на окно — ничего.
— Все в порядке, — шепнула я в микрофон радиосвязи. — Я вхожу.
Сказано — сделано, я ринулась к поврежденному взрывами и огнем главному входу в здание и скользнула внутрь. Все как в других муниципальных жилых домах, за исключением одного: голая лампочка над головой заливает ослепительным светом извивающийся пол площадки. Я вдруг обнаружила, что мои ноги по самые лодыжки погружены в змеиный клубок.
Что-то пролетело возле глаз, и я инстинктивно отбилась Рукой. Тяжело дыша, смотрела, как мои радионаушники свалились в копошащуюся массу рептилий. Как глупо! Позволила себя одурачить и лишить связи. Да нет тут никаких змей! Борясь со своим страхом, я старалась сосредоточиться, сконцентрироваться…
Моргнула — и змеи исчезли.
Не желая тратить время на повторное подключение наушников, я оставила их лежать на грязном сером линолеуме. В здании было тихо, как в гробнице. Ни единого признака живой души. Помня наставления Чейза, я напряженно вслушалась, чтобы различить пронзительное завывание; почудились звуки, которые плавно усиливались и ослабевали, будто отдаленный радиосигнал. Это было вибрирующее стенание на пределе слышимости. Оно доносилось сверху.
Я направилась к лестнице. Поднявшись на второй этаж, завернула за угол и остановилась у стены в конце коридора. Никакого движения. В воздухе висел ощутимый привкус меди — солоноватый запах, который я тут же узнала. Над ним парила резкая вонь кордита. Большинство лампочек, висевших в ряд на потолке, были давно разбиты или украдены, поэтому коридор скрывал зловещий полумрак. Прижимаясь к стене, я медленно двинулась вперед и увидела, что двери всех квартир приоткрыты.
Распахнув ногой первую из них, я обнаружила тела нескольких человек, разбросанные подобно разбитым манекенам по тускло освещенной гостиной. Один из мертвецов, крупный мужчина с неухоженной бородой, лежал, вытянувшись на спине, все еще сжимая в руке острый столовый нож с пластиковой ручкой, которым он, очевидно, перерезал себе горло.
Почувствовав тошноту и головокружение, я отвернулась от этой бойни, делая глубокие вдохи. Вновь оказавшись в коридоре, я на мгновение прислонилась к стене, пытаясь вернуть самообладание. Интересно, каковы были мои шансы удрать, если бы я рванула к лестнице?
«Да насрать на это. Я сваливаю!» — думала я, когда почувствовала позади какое-то движение.
Я не смогла удержаться от вопля, когда повернулась и увидела мрачные, залитые кровью фигуры, которые тащились ко мне из глубины квартиры. Они подергивались и запинались, будто ими управлял какой-то безумный кукловод; их остекленевшие глаза были устремлены в никуда.
Сверкнули вспышки огня, и в ушах загремело. Перед моим лицом поднялось облако горького голубого дыма, сквозь которое я видела, как приближающиеся трупы взрываются и разлетаются на куски. Только израсходовав весь тридцатизарядный магазин, я поняла, что стреляла из своей А2 в дверной проход.
А они продолжали идти… Повернувшись, я в панике бросилась бежать к лестнице. Черт бы побрал честь и долг! Я не могла думать ни о чем другом, кроме как свалить. Наплевать, что будет, лишь бы выбраться.
Я добралась до лестничной площадки, когда услышала знакомый голос, окрикнувший меня по имени:
— Джулианна!
И я чертовски хорошо понимала, что повернуться будет глупой и, возможно, роковой ошибкой. Но я не могла удержаться от этого, просто должна была взглянуть.
В грязном коридоре, в каких-то трех метрах от меня, стояла мадам Джединов — невероятно величественная в своем воздушном наряде для танца, с жезлом в руке и со свирепым выражением на суровом прибалтийском лице.
В изумлении я смотрела, как из ее рта выскользнул огромный черный язык и, молниеносно обхватив мою шею, рывком сбил с ног. Я шмякнулась на линолеум пола, словно мешок с цементом, и моя А2, вылетев из рук, поскакала вниз по ступенькам лестницы. Шею сжимало все сильнее, а над головой раздался громкий смех.
«Нет! — думала я, пока в моей голове плясали крошечные вспышки. — Я не сдамся вот так. — Изо всех сил стараясь обуздать свое воображение, я заставила себя сосредоточиться. — Это нереально. Это не может причинить мне боль».
Когда коридор вновь оказался в фокусе, я обнаружила, что стою на коленях, сжав руки вокруг своего горла. Опустив их, я поднялась, кашляя, и окинула взглядом коридор. Тихо и пусто. Жужжание в голове прекратилось; остался лишь странный электрический воющий звук, который я впервые уловила внизу, на сей раз — более громкий.
Прикоснувшись к своему воротнику, я ощутила, что почти вытащила булавку, которую вколол туда Чейз. Так вот что это за игра: «Избавься от булавки». Стерва напугана.
Хорошенько вколов булавку в воротник, я взглянула на свою А2, лежавшую в самом низу лестницы. Она мне не понадобится. Я представила себе согбенную, жуткую каргу в остроконечной черной шляпе и сосредоточилась на ней. Четко поставив свой ботинок на первую ступеньку лестницы, ведущей на третий этаж, я безмолвно воскликнула: «Я иду за тобой!»
И надо мной эхом разнесся тихий смех. На лестнице возник мерцающий образ — недоделанный, полуоформившийся кошмар, который я смела со своего пути мановением руки. «Теперь я понимаю тебя».
Уверенная в своей способности разогнать любой морок, насланный на меня друдом, я понеслась вверх по лестнице с колотящимся сердцем и разгоряченная игрой. «Давай же, — безудержно скакали в голове мысли, — покажи мне все, на что ты способна, милашка!»
Добравшись до третьего этажа, я застыла как вкопанная. Со световой арматуры, укрепленной на потолке, свисали восемь крупных человеческих тел с тщательно содранной кожей. Это было отвратительно. Они раскачивались, как окорока на коптильне, маленькими ленивыми кругами в свете голых ламп над отливающими жутким блеском мясистыми головами.
Меня стошнило. Отвернувшись, я вызвала в воображении образ старухи-ведьмы и сосредоточилась на нем, окутывая его ненавистью, яростью вытесняя отвращение и ужас. Со сдавленным криком я повернулась и бросилась по коридору прямо на раскачивающихся монстров, которых друд вызвала в воображении, чтобы остановить меня.
Невозможно описать, как ужасно, отвратительно и омерзительно было столкнуться с этим холодным, влажным куском человеческого мяса. Я сильно врезалась, меня отбросило назад и швырнуло на пол. Я лежала, пытаясь восстановить дыхание, и смотрела, как эта жуткая, истекающая кровью штука болтается надо мной.
Затем раздался тихий хлопок, и труп, очевидно освобожденный от своих швартовов, рухнул с потолка прямо на меня.
Коридор наполнился визгливым женским смехом, который заглушал мои вопли, покуда я старалась выбраться из-под тела, пригвоздившего меня к полу в своих отвратных объятиях.
Ее смех так гремел в ушах, что я даже думать не могла. Сердце болезненно колотилось, посылая по телу пульсирующие стремительные потоки крови. Меня приперли к стенке — не осталось ни хладнокровия, ни шанса сосредоточиться. Вряд ли у меня хватит эмоциональной силы, чтобы справиться с ситуацией. У меня просто не хватит духу совладать с еще одним потрясением.
Вдруг погасли огни. Тишина. Ни звука, кроме моего дыхания. Мне удалось столкнуть с себя эту штуку, и она шлепнулась на пол с влажным звуком, который прокатился эхом — странно и раскатисто, будто в пещере.
Вытащив пистолет из поясной кобуры, я включила закрепленный на нем фонарь и обвела лучом купол крыши, которая волнообразно колыхалась извивающимися телами огромных коричневых летучих мышей. Одна из них высвободилась из бурлящей массы и ринулась на меня, ударила в грудь и вцепилась в горло.
Схватившись с летучей мышью и пытаясь оторвать ее от себя, я задела левой рукой острие булавки в воротнике, которая болезненно вспорола кожу на ладони. «Помни о булавке! Друд пытается заполучить булавку, — в исступлении подумала я. — Нет ни пещеры, ни летучих мышей. Сосредоточься!»
Пещера подернулась рябью, замерцала и плавно превратилась в стены коридора. Направив луч фонаря в самый его конец, я увидела, что плавающие там тени кажутся живыми; они метались, словно штормовые тучи. Это — знак, о котором говорил мистер Чейз. Она не выносит света и выбрасывает тьму, как кальмар — чернила. Тщательно избегая контакта с остальными свисающими с потолка телами, я последовала за лучом. Мой фонарь высветил на обшарпанной металлической пожарной двери цифры «302».
Я должна была догадаться.
«Это оно», — сказала я себе, стоя сбоку от двери и нажимая на дверную ручку. Дверь распахнулась настежь и осталась открытой.
Шагнув вперед, я обвела комнату лучом фонаря, но тьма была настолько густой, что свет прорубал мрак едва ли на метр. Я ощущала себя опустошенной и истерзанной. Мне и в самом деле казалось, что жить осталось недолго. Неприкрашенная реальность этой абсолютной уверенности каким-то образом лишила меня страха смерти, наполнив единственным убеждением — мое последнее деяние на земле должно быть стоящим.
Я собиралась забрать эту безумную стерву с собой.
— Где же ты, карга хренова? — воскликнула я, не обращая внимания на слезы, застилавшие глаза. Я хлестала тьму лучом фонаря, пока он не упал на бледную фигуру, стоявшую в вихрях мрака.
Его обнаженное тело было очень белым — там, где не было заляпано кровью. Мой личный ночной кошмар, Ральф Эспозито, стоял со злобной усмешкой на безумном лице. Перед собой он держал за темные волосы красивую маленькую девочку, приставив к ее горлу грошовый карманный нож.
Безрадостным взглядом карих глаз малышка Кармелита просила меня спасти ее.
— Я с нее кожицу сдеру, как с виноградинки, если ты сделаешь хотя бы один шаг, — прорычал безумец.
У меня не было сил, чтобы прогнать это наваждение, и я позволила ему продолжаться. Всхлипывая, как дитя, я двинулась вперед.
Ральф Эспозито невозмутимо чиркнул лезвием по гладкой шейке девочки. Она застыла и взвизгнула, когда малиновая струйка побежала ожерельем вокруг ее нежного горла.
— Прекрати! — крикнула я. Я не могла этого выдержать и вынести страданий ребенка, реальных или воображаемых. Рухнув на колени, я умоляла: «Пожалуйста…»
Я ощутила легкое прикосновение чьей-то руки к моей спине. Повернувшись, чтобы увидеть нового демона, вызванного мучить меня, я заглянула в черные-пречерные глаза божественно прекрасной золотоволосой женщины.
— Ты устала, — прошептала она. — Так устала…
Ее сочувствие лишило меня последних сил. Я сползла к ее ногам, прижавшись лицом к шелковистой ткани длинной юбки. Закрыть бы глаза и отдохнуть чуток…
Я чувствовала, как ее рука скользнула к моему воротнику и нежно потянула булавку, но успокаивающий голос погружал меня в сонную фантазию. На мне — хрустальный наряд, я танцую на зеркале в детской шкатулке, вращаясь без остановки.
Внезапно над головой загремел гром, и пол подо мной затрясся, заставив очнуться. Я потянулась и схватила руку, которая теребила мой воротник.
Друд завизжала мне в ухо и вцепилась в лицо свободной рукой. Чувствуя, как ее когти дерут мою щеку, я выхватила пистолет и, сунув ствол под подбородок, всадила в ее голову всю обойму.
Расхохотавшись, друд выбила из моей руки пистолет, который очертил лучом фонаря круг в мутном сумраке и приземлился вдалеке. Она стала еще сильнее, сражаясь, будто дикая кошка. Почти вполовину меня ростом, она превосходила меня по силе по меньшей мере вдвое. Почти задушила… Но я не могла позволить ей завладеть булавкой.
Басовый рокот над головой усилился, наполнив комнату тяжелой пульсацией. Этот звук отвлек ее, сидевшую у меня на груди, буквально на долю секунды. Воспользовавшись моментом, я лишила друда равновесия и, взмахнув ногой, схватила за шею и уложила на спину.
Громыхающее биение над нами стало просто оглушительным.
Вырвав булавку из воротника, я выставила ее перед собой. Друд растворилась в тенях.
Я повернулась; сердце мучительно колотилось в груди. Она могла оказаться где угодно, готовая наброситься на меня сзади. Продвинувшись маленькими шажками туда, где валялся мой пистолет, я подобрала его и стала водить лучом фонаря вокруг.
Здание вибрировало и содрогалось. Уоп-уоп-уоп.
Я нашла ее. Она сидела, съежившись, в темном углу, заслоняя глаза от света и жалобно хныча.
Ведьма подняла глаза; ее красивое лицо было искажено болью и страхом.
— Пожалуйста, — прошептала она. — Пожалуйста, не убивай меня!
Ее страдания поразили меня. Этой минутной слабости ей оказалось достаточно.
Друд прыгнула на меня с невероятной скоростью, но я была готова к этому. Когда она вцепилась в мое запястье, я почувствовала, как трещат кости, но еще сильнее сжала булавку. Ее собственная рука помогла мне подвести булавку под грудную клетку и вонзить в сердце.
Друд застыла, ее черные глаза стали огромными от удивления. Обдав меня зловонным дыханием, она осела, ее колени подогнулись. Я рухнула вместе с ней, вонзая булавку изо всех сил, засаживая ее все глубже.
С трудом поднявшись на ноги, я бросила взгляд на ее маленькую, скомканную фигурку. Нет, это не победа. Кружащаяся мгла отступила, вернув комнате ее прежний тусклый и неряшливый вид. Из-за грохочущей над головой преисподней до меня донесся плач ребенка.
Вылезшая из загроможденного угла Кармелита Эспозито — прекраснейшее дитя, когда-либо появлявшееся на этой планете, неуверенно топала ко мне на своих коротких пухленьких ножках, протянув руки.
Невыразимая радость нахлынула на меня, когда я подобрала драгоценную малышку и взяла ее на руки. Она в безопасности, и она — моя. Я ее никогда не отпущу. Никогда!
Прижав девочку к себе, я подошла к окну: зубчатые осколки стекла дребезжали в створках от того хаоса, что царил снаружи. На нас набросился порывистый холодный ветер; откуда-то сверху лился яркий свет. Я узнала насекомовидные очертания черного тела, зависшего в воздухе над нами. Это был вертолет «Чинук»; его винты ревели и пульсировали.
«Что они там делают?» — Я не сомневалась в том, что любая спасательная операция определенно была бы наземной.
Сбоку от вертушки опускалось нечто, смахивавшее на большую кофейную банку на проволоке.
Бомба. Они собираются бомбить! В голове замелькали кадры бомбардировки здания MOVE в Филадельфии:[34]взрыв и последовавший за ним сильнейший пожар.
Вертушка поднялась чуть выше, готовясь сбросить бомбу. Покинуть здание через входную дверь не было времени. Я кричала, но мой голос потонул в шуме винтов. У нас с Кармелитой оставался один путь, и не самый лучший.
Приняв решение, я вышибла из окна остатки стекол и посмотрела вниз. По крайней мере девять метров до мерзлой земли. Если я закрою малышку собой со всех сторон и приму удар на ноги, у нее будет шанс выжить. Мои ноги будут разбиты вдребезги. Танец…
— Хрен с ним! — воскликнула я, срывая свой тефлоновый жилет и укутывая в него Кармелиту. В ее больших карих глазах мелькали огоньки.
Крепко прижав девочку к груди, я взобралась на оконную створку и, оттолкнувшись, прыгнула в холодную ночь.
Казалось, мы парили как перышко. Я видела, что земля приближается — медленно, но неуклонно.
Пока мы падали, верхний этаж здания взорвался гигантским облаком бетона и стали.
Я ощутила страшный удар, когда мои ноги врезались в землю, и почувствовала, как крупные кости раздробились. Но боли не было…
Затем наступила тишина.
Лежа на спине, я не могла ни поднять голову, ни пошевелиться. Затем я ощутила легкое прикосновение маленькой ручки к своему лицу, и милое лицо Кармелиты поднялось над моим. Помню, как улыбнулась ей; затем голова закружилась, и я провалилась в темноту.
Я медленно пришла в себя. Мое затуманенное зрение сфокусировалось на обеспокоенном лице Залуты.
— Ребенок в порядке? — спросила я.
— Ребенок? — переспросил Залута, потом сделал знак кому-то вне моего поля зрения.
Медик в белом опустился на колени возле меня и посветил мне в глаза тонким фонариком. Я оттолкнула его в сторону, разозлившись.
— Ребенок! С ней все в порядке?
Бросив взгляд на медика, Залута пожал плечами.
— Похоже, она здорово приложилась к той бутылке.
— В чем дело? — спросила я; он меня ужасно расстраивал.
— Один из тех придурков в толпе швырнул в нас бутылку, и она шарахнула тебя по затылку, Ларкин. Вырубила на пару секунд, но ты поправишься, — объяснил Залута.
— Подожди-ка минутку, — произнесла я, садясь и потирая болезненный узелок в основании черепа. Я посмотрела на свои ноги — прямые и здоровые. Поднялась. Я находилась за ограждением вместе с остальными полицейскими.
— Что произошло?
Не понимая моего вопроса, Залута ответил:
— Ложная тревога, детка. Нас зря сюда вытащили. Ситуация разрешилась.
— Ты имеешь в виду, что все кончено?
Он кивнул.
— Первая группа вошла и обнаружила, что подозреваемая мертва. Самоубийство. Они ее сейчас выносят.
— Ее?
— Да, какая-то женщина на третьем этаже устроила гвалт, затем укокошила себя. Закололась какой-то длинной булавкой, можешь себе представить? Сосед сказал, что это был ее сороковой день рождения. Веселенький день рождения, а?
Мы смотрели, как они вывозят каталку с привязанным к ней трупом в мешке. Не было нужды заглядывать внутрь. Я знала ее лицо. Мне лишь хотелось отправиться в студию и с помощью танца избавиться от чувства опустошенности.
Освободившись от спецоборудования, я направилась по ночным улицам Детройта к студии пешком. Легкий снежок плавно падал из воронки черного неба и сверкал подобно россыпи бриллиантов в резком свете уличных фонарей.
Я стояла перед старым зданием склада, в котором находилась танцевальная студия, наблюдая, как снег уничтожает серое уродство города, и пытаясь вспомнить ощущение маленькой ручки Кармелиты на своем лице. Но мне не удавалось его вернуть. Видение исчезло.
Вздохнув, я повернулась и отперла дверь склада, зажгла свет. Лестница, ведущая к студии, казалось непривычно крутой, когда я устало тащилась к раздевалке. Освободившись от сковывающей меня формы, я натянула три пары гетр поверх трико, чтобы защитить лодыжки и икры от холода необогретого здания. Завязывая розовые ленты балеток и проверяя твердость пуантов, я ощутила тупую боль в груди.
Подойдя к шкафчику, чтобы закрыть его, я заметила на верхней полке черную бархатную шкатулку. Под ней лежала простая белая карточка с надписью: «Помни о сердце».
И подпись: «Твой любящий поклонник, Д. Чейз».
В шкатулке лежала серебряная булавка, увенчанная огромной черной жемчужиной.
Техника, линия, гармония, равновесие… Теперь я знаю, что это применимо ко всем сферам жизни. Я танцую взволнованно, вращаясь и прыгая, и думаю об унылой арендованной комнате, о своем безрадостном сердце.
Довольно! Рассыпая капли пота, я успокаиваю себя серией медленных упражнений у станка. Вытирая шею полотенцем, я выхожу из студии, останавливаюсь в гардеробной и проверяю свой костюм для вечернего исполнения «Жар-птицы» Стравинского. Он великолепен: трико и головной убор блистают мерцающими оранжевыми и красными блестками и струящимися желтыми перьями.
Танцуя этим вечером главную партию, я буду чувствовать себя как Павлова. И то, что это представление состоится в зале начальной школы, не имеет никакого значения. Танец — вот что главное, а не сцена. Залута и его семья будут сидеть в первом ряду, и сегодня вечером я буду танцевать для них. А затем я пойду спать и не буду просыпаться ночью от страха. Больше нечего бояться. Завтра я напомню себе, что жизнь — это больше чем последовательность натренированных движений. Я должна научиться открывать свое сердце. Знаю, это будет трудно, но я всегда получала удовольствие от решения сложных задач.
Главное — сосредоточиться.
ДЭВИД ДЖ. ШОУ
Гроза над Беверли-Хиллз
(Пер. О. Ратниковой)
Дэвид Дж. Шоу, наверное, уже устал слышать, что его называют создателем термина «сплаттерпанк». Его произведения не ограничиваются кровавыми описаниями ужасов, навязываемыми читателям некоторыми представителями этого течения.
Шоу также принадлежит несколько новеллизаций, написанных под псевдонимом, романы «Смертоносная мелодия» («The Kill Riff»), «Шахта» («The Shaft») и сборники «Ярость» («Seeing Red») и «Падшие ангелы» («Lost Angels»).
Дэвид Шоу — автор сценариев к фильмам «Ворон» («The Crow»), «Техасская резня бензопилой» («Leatherface: The Texas Chainsaw Massacre») и «Зубастики» («Critters»). Поскольку автор знает Голливуд изнутри, читателю нетрудно будет поверить в то, что этот рассказ — не просто вымысел…
«Когда я видел Хэскелла Хаммера в последний раз, он намеревался стать самым известным сценаристом в Голливуде», — вспоминал про себя Джонатан Брилл.
В Южной Калифорнии сирены поют лишь одну песню — о Том Самом Шансе; ее все мурлыкают, и никто в нее не верит. Тот Самый Шанс… Вы натыкаетесь на него случайно, или он бесцеремонно вторгается в вашу жизнь. В эти края людей зовет мечта, несбыточные надежды.
Дождевые капли медленно ползли по оконным стеклам и мешали любоваться видом, открывавшимся из окна кабинета. Джонатан посмотрел вдаль. За западным газоном находился тупик, где был припаркован его «мерседес» строгого серого цвета — выбор настоящего бизнесмена. Подъездная дорожка, извиваясь, сбегала с холма Карла Ридж. Дальше простирался Трусдейл-Истейтс — старый район Беверли-Хиллз.
Из четырнадцати комнат своего дома Джонатан Брилл больше всего любил кабинет. Думая о нем, он представлял себе материалы, использованные для отделки: дерево, стекло, бумагу, ткань, металл…
Стены облицованы тиком. У окна — огромный письменный стол из красного дерева. Стеллажи для книг, занимавшие большую часть стен кабинета, сколочены из толстых дубовых досок и надежно укреплены на своих местах. Узкие окна, через которые Джонатан смотрел на дождь, были сделаны на заказ Надей Карас. Ее стиль отличали свинцовые витражи с ромбовидными ячейками и цветными стеклами. Стены от пола до потолка скрывали выставленные в строгом порядке ряды книг. Позади письменного стола располагался длинный низкий буфет, стонавший под тяжестью справочников и баснословно дорогих роскошных изданий. Около окна красовался сервант с раздвижными стеклянными дверцами, набитый однотипными томами первых изданий в кожаных переплетах. На полу — роскошный темно-коричневый ковер с зачесом в одну сторону.
В свое время Джонатан разместил немногие любимые картины под яркими лампами. Среди оригиналов — рисунок тушью, выполненный Пикассо, и одна из самых популярных работ Франца фон Штука конца прошлого века, сейчас почти забытая, под названием «Грех». На картине была изображена пышнотелая женщина в объятиях гигантского зловещего змея. (Фрейд счел бы это полотно удачной иллюстрацией к собственной теории.) Как и алюминиевая скульптура Брукнера, спрятанная в нише, эта картина была для Джонатана больше чем произведение искусства. Когда знатоки говорили о культурной ценности вещи, он думал о ее стоимости, поскольку давно смирился с отсутствием у себя художественного вкуса. Издание «Моби Дика», которое он прижимал к груди, в семьдесят девятом году обошлось ему в тысячу долларов. Это было не просто чудо переплетного дела, а книга ценой в тысячу долларов; вложение денег гораздо более надежное, чем аморальные формы взаимоотношений между людьми, из-за которых Джонатан последний год жил совершенно один в доме с четырнадцатью комнатами.
Любой профессиональный психиатр мог бы, указывая своей трубкой на излишне роскошный кабинет, проквакать:
«Суррогат!» И был бы прав. Но Джонатан наслаждался чувством единоличного обладания, которое испытывал, с топотом расхаживая по пустому дому после ухода прислуги. Он прекрасно знал, какими шутками обменивались коллеги, обсуждая его новую жизнь, и старался не думать о них. Обычные завистники! Развод с Дженис остался в прошлом, теперь он свободен.
«Когда Хэскелл Хаммер видел меня в последний раз, я намеревался стать успешным психиатром…» Держа в одной руке книгу ценой в тысячу долларов, а в другой — бокал с «Гран Марнье», Джонатан не отрываясь смотрел на заплаканные дождем стекла. «Будешь лечить больных на голову деточек кинозвезд, — дразнил он меня и толкал локтем в бок. — Ха-ха! Я-то как раз стал тем, кем хотел стать».
…Приятная мелодия дверного звонка после нескольких повторов начала раздражать. Прислуга закончила свою работу и ушла еще днем. В конце концов Джонатану пришлось спуститься и открыть самому. Он уже приготовился гнать прочь свихнувшихся «свидетелей Иеговы» или ходивших по домам сайентологов. Но вместо них обнаружил на пороге своего старого приятеля — Хэскелла Хаммера, прислонившегося к сверкающей кнопке звонка. Он выглядел так, словно автобус по ошибке завез его в ад и, чтобы вернуться в Голливуд, ему пришлось тащиться через мили серных полей.
Приветственные слова Хэскелла показались Джонатану удручающе мелодраматичными: «Это единственное место, куда я мог пойти… Ты один способен меня понять… Они отрезали мне все пути к отступлению… и идут за мной…»
После нескольких секунд искреннего шока к Джонатану вернулось обычное профессиональное спокойствие. Все личное — эмоции, реакционные аспекты души — отступило за бастион его «персоны».[35]Эго подавляет подсознание, в диплом завернут камень.
Хэскелл чуть не рухнул ему на руки без чувств. За этим, как в плохом фильме, последовал бодрящий глоток крепкого алкоголя и внезапное появление блеска в глазах Хэскелла, означавшее возвращение в реальный мир. Разумеется, у него есть история. И он расскажет ее, когда выйдет из ванной в гостевой комнате, где уже полчаса принимает душ.
Далеко на юге молнии били в Сенчури-Сити.[36]Земля вновь задрожала, и капли дождя заструились по стеклам в направлении с запада на восток. Джонатан рассматривал свое отражение, словно портрет: профессионал в спокойной обстановке, разумный эрудированный человек с книгой в кожаном переплете в одной руке и шарообразным бокалом с безумно дорогим напитком счастья — в другой.
Весь день небо пугало зловещим оттенком старой газетной бумаги. Теперь оно стало плотным и темным, как свинцовые переплеты окон дома…
Джонатан налил в бокал еще немного ликера и вернул бесценный том «Моби Дика», выпущенный «Арион Пресс», на отведенное ему место на дубовой полке. Мелвилл был тем устрашающим классиком, произведения которого не станет листать на досуге богатый светский человек. В средних школах Мелвилла, беднягу, не любили. Джонатан брал книгу в руки, лишь когда хотел пощупать свою тысячу баксов. Все остальное время она пылилась на полке.
Трезубец молнии вновь осветил небо, на этот раз совсем близко. В стекле Джонатан увидел отражение человека, застывшего у него за спиной. Зачесанные назад влажные темные волосы Хэскелла блестели, от него исходил свежий запах мыла.