Ее строгий тон и взгляд вновь построили между ними непроницаемую стену, и Ачер произнес, тяжело вздыхая:
«Нет, не понимаю я вас!»
«Зато Мэй вы понимаете!»
Он густо покраснел, как только эти слова сорвались с ее языка, но продолжал смотреть на нее.
«Мэй готова оставить меня.»
«Что? Кажется, три дня тому назад вы на коленях умоляли ее, чтобы поскорее сыграли вашу свадьбу!»
«Но она отказала мне в этом. А это дает мне право…»
«О! Не вы ли настаивали на том, чтобы я избегала подобных шагов?» – воскликнула она.
Он отвернулся, чувствуя, что у него больше нет сил спорить с ней. У него было такое же ощущение, как если бы он несколько часов подряд карабкался вверх по крутому обрыву и, достигнув вершины, сорвался и полетел в пропасть, в темноту.
Если бы только ему снова удалось заключить ее в свои объятия, он доказал бы ей всю несостоятельность ее доводов. Но графиня все еще держала дистанцию. В ее взглядах и жестах сквозило холодное высокомерие, и Ачер знал, что реакция Элен вполне искренняя. Поэтому, в конце концов, он снова принялся умолять ее.
«Если мы сделаем это сейчас, то потом горько об этом пожалеем, – сказал он. – Всем от этого будет только хуже».
«Нет, нет и нет!» – вскрикнула она, как если бы он до смерти ее напугал.
И в этот момент кто‑то настойчиво позвонил в дверной колокольчик. Они не слышали, чтобы у дверей останавливался экипаж, и стояли неподвижно, испуганно глядя друг на друга.
В холле раздались шаги Настасьи, которая поспешила открыть входную дверь. И через несколько секунд, войдя в гостиную, она вручила графине телеграмму.
«А та леди вся просияла, получив цветы, – сказала Настасья, разглаживая рукой передник. – Она подумала, что их прислал ей ее дорогой сеньор. Она даже всплакнула и заметила, что зря он так сорит деньгами!»
|
|
Ее хозяйка улыбнулась и, повертев в руках желтый конверт, вскрыла его и извлекла оттуда телеграмму, которую быстро прочла в свете лампы.
Когда за Настасьей закрылась дверь, Элен передала телеграмму Ачеру. Она была адресована графине Оленской и прибыла прямо из Сан‑Августина.
«Телеграмма бабушки оказалась действенным средством. Родители согласны сыграть свадьбу после Пасхи. Посылаю телеграмму Ньюлэнду. Не нахожу слов, чтобы выразить, как я счастлива. С любовью и благодарностью.
Ваша Мэй.»
Через полчаса, открыв входную дверь своего собственного дома, Ачер обнаружил точно такой же конверт. Он увенчивал собой кипу других писем и посланий. Это была пресловутая телеграмма от Мэй Велланд, которая гласила:
«Родители дали свое согласие. Венчание состоится в первый же вторник после Пасхи в двенадцать часов в приходской церкви. Пожалуйста, переговорите со священником. Бесконечно счастлива. Люблю.
Мэй».
Ачер скомкал желтый конверт, словно этот жест мог уничтожить не только телеграмму, но и новость, содержавшуюся в ней. Затем он достал записную книжку и перелистал несколько страниц дрожащими пальцами. Не найдя в ней той записи, которую искал, он сунул конверт в карман и поднялся по лестнице наверх. Он увидел узкую полоску света, которая пробивалась из‑под двери в маленькую комнату, служившую Дженни будуаром. Ачер нетерпеливо постучал, дверь отворилась, и на пороге появилась его сестра с папильотками в волосах, своем старом фланелевом халате пурпурного цвета. Ее лицо выглядело бледным и встревоженным.
|
|
«Ньюлэнд! Надеюсь, в этой телеграмме – хорошие новости? На всякий случай я решила подождать тебя и не стала вскрывать конверт». (Почти вся его корреспонденция проходила через руки Дженни).
Не удостоив сестру ответом, Ачер сам спросил ее:
«Послушай, когда в этом году Пасха?»
Дженни остолбенела от изумления. Она не ожидала, что ее брат проявит легкомыслие, способное оскорбить религиозные чувства любого доброго христианина.
«Пасха? Ньюлэнд! Ну, разумеется, в первое воскресенье апреля! А что?»
«В первое воскресенье? – переспросил он, снова лихорадочно перелистывая страницы своей записной книжки и считая дни. – Так значит, это первая неделя апреля?»
Он вдруг откинул голову назад и расхохотался.
«Да что с тобой?..»
«Ничего. Просто через месяц я женюсь!»
Дженни бросилась брату на шею и прильнула к его груди.
«О, Ньюлэнд! Разве это не замечательно? Я так рада за тебя! Но почему ты смеешься, дорогой? Успокойся, иначе ты разбудишь матушку».
Глава девятнадцатая
День выдался не по‑весеннему холодный, с ледяным ветром, взметающим с дорожек пыль. Все пожилые дамы, представительницы обоих родов, кутались в утратившие свой естественный блеск соболя и пожелтевшие от времени горностаевые полушубки. Стойкий запах камфары распространялся по церкви и почти полностью преобладал над нежным ароматом свежих лилий, которыми был покрыт алтарь приходской церкви.
По сигналу пономаря, Ньюлэнд Ачер вышел из ризницы и встал у алтаря рядом со своим шафером. Сигнал этот означал, что экипаж с невестой и ее отцом приближался к церкви. Но перед тем, как Мэй поведут к алтарю, пройдет еще немало времени: нужно будет закончить последние приготовления к церемонии.
|
|
У входа в церковь столпились подружки невесты, в своих нарядных платьях напоминавшие пасхальные цветы. Они тоже ждали своей очереди. Во время этой веселой суеты, собравшееся общество не спускало глаз с фигуры жениха, который (как всем было известно) горел желанием сочетаться законным браком с Мэй Велланд.
И Ньюлэнд Ачер, проживавший в Нью‑Йорке на рубеже девятнадцатого столетия, беспрекословно выполнял все, что брачный обряд, который сложился еще на заре истории, предписывал ему, как жениху. Все оказалось куда проще, чем он предполагал, и не так уж страшно. Он послушно делал то, что ему говорил взволнованный шафер, и вспоминал, как когда‑то сам был на его месте и давал советы женихам, которым, как и ему теперь, предстояло совершить «этот ответственный шаг» и войти в доселе незнакомый лабиринт житейских проблем.
Он не сомневался, что совсем неплохо справлялся с ролью жениха. Восемь букетов сирени и ландышей были вовремя отосланы подружкам невесты, равно как и золотые запонки с сапфирами – восьми дружкам. Сам шафер получил дорогую булавку для галстука, украшенную «тигровым глазом».
Почти всю эту ночь Ачер провел без сна, стараясь сочинить благодарственные письма друзьям (и бывшим поклонницам!), приславшим ему свадебные подарки. Задача заключалась в том, чтобы, по возможности, каждое из этих писем вышло оригинальным. Деньги, предназначавшиеся для епископа и священника, лежали наготове у шафера в кармане. Его вещи, в том числе дорожные, были отправлены к миссис Мэнсон Мингот, где в честь молодоженов предполагали устроить торжественный прием. Для молодой пары забронировали места в поезде, который готовился умчать их в неведомые дали. В зачарованной стране пройдет их первая брачная ночь, которая будет овеяна глубокой тайной, бережно хранимой всеми новобрачными испокон веков.
«Кольцо не забыли?» – все так же взволнованно прошептал на ухо Ньюлэнду молодой Ван‑дер‑Лайден, дебютировавший в роли шафера и ревностно выполнявший свои обязанности. Он гордился высокой ответственностью, возложенной на него, и старался ничего не перепутать.
Ачер сунул правую руку без перчатки в карман своего серого атласного жилета и нащупал маленькое обручальное кольцо, на внутренней поверхности которого было выгравировано: «Мэй от Ньюлэнда, ___ апреля 187__ года.» Похоже, этот жест повторяли многие женихи, прежде чем предстать перед алтарем.
Затем, зажав в левой руке цилиндр и перчатки перламутрового цвета, он замер в ожидании невесты, которая вот‑вот должна была появиться в дверях.
Под сводами церкви зазвучал торжественный марш Генделя. Сколько раз Ачер стоял на этом месте у алтаря и равнодушно наблюдал за другими невестами, проплывавшими мимо него под эти звуки, чтобы стать рядом со своими женихами.
«Как же все это напоминает открытие сезона в Опере!» – думал он, обводя взглядом те же самые фигуры, которые он привык созерцать в театральных ложах. Он ждал, что к тому моменту, когда отзвучат фанфары, в церковь войдут миссис Сельфридж Моррис в шляпе с колышущимися страусовыми перьями, и миссис Бьюфорт с алмазными подвесками на лифе и неизменной улыбкой на устах. Ачер с усмешкой отметил про себя, что у обеих дам всегда такое надменное выражение на лице, будто в мире ином им уже уготованы престижные места.
В распоряжении Ачера было предостаточно времени, чтобы хорошенько рассмотреть приглашенных, занявших первые ряды. Дамы сияли от восторга в предвкушении красивого зрелища, а мужчины сидели с озабоченным видом, немного нахмурившись: они думали, как бы им подобраться к лакомым кусочкам во время завтрака и успеть переодеться в сюртуки до обеда.
«Жаль, что на завтрак приглашает Кэтрин, – должно быть, посетовал Реджи Чиверс. – Но я слышал, что Ловелл Мингот настоял на том, чтобы угощение готовил его собственный повар; а посему, вне всякого сомнения, там будет чем поживиться. Главное – не зевать!..»
Ачер живо представлял себе, как Силлертон Джексон поспешил охладить его пыл:
«Мой дорогой, разве вы не слышали, что фуршет будет сервирован на маленьких столиках, согласно новой английской моде?»
Глаза Ачер задержались на какое‑то время на одной из скамей, стоявшей слева от прохода. На ней сидела его мать, вошедшая в церковь под руку с Генри Ван‑дер‑Лайденом. Теперь она потихоньку плакала, скрывая слезы под густой вуалью. В руках она держала горностаевую муфту, доставшуюся ей по наследству от матери.
«Бедная Дженни! – подумал он, посмотрев на сестру. – Вытягивает шею, как жираф, а все равно ей ничего не видно за исключением людей, сидящих впереди; а это по большей части скучные Ньюлэнды и Деджениты.»
По ту сторону от белой ленточки, за которой стояли скамьи, закрепленные за той или другой скамьей, сидел Бьюфорт, высокий и надменный, с красным лицом. Он бесцеремонно разглядывал присутствовавших на церемонии дам. Ачер заметил, что миссис Бьюфорт уже успела занять свое место подле мужа.
Одета она была в шиншилловый полушубок и держала в руках букет фиалок. А чуть поодаль Лоренс Лефертс с напомаженными волосами изображал из себя некоронованного короля всех приглашенных, поклонявшихся божеству, незримо присутствовавшему в церкви, имя которому Хороший Тон.
«Интересно, – подумал Ачер, – сколько отступлений от правил хорошего тона заприметили зоркие глаза Лефертса?»
Но тут он вспомнил, что когда‑то сам и придавал этим правилам первостепенное значение. В памяти всплыли те мысли и идеи, которые будоражили его в юные годы и которые теперь казались ему такими незрелыми. В ту пору он походил на средневекового школяра, пытавшегося ввернуть в разговор метафизические термины, которые были непонятны не только окружающим, но и ему самому.
Бурная дискуссия на предмет того, стоит ли выставлять на всеобщее обозрение свадебные подарки, несколько омрачила последние часы перед свадьбой. И Ачеру казалось непостижимым, как взрослые люди могут доводить себя до состояния кипения из‑за подобных пустяков. В конце концов, вопрос решился не в пользу этой идеи, благодаря реплике миссис Велланд, воскликнувшей со слезами на глазах:
«Мне еще не хватало пустить в свой дом репортеров!»
Но прошли те времена, когда Ачер рьяно ратовал за строгое соблюдение всех традиций и неписаных законов, утвердившихся внутри того небольшого клана, к которому он принадлежал. В те времена в его глазах они имели такое же значение, как события мирового масштаба.
«А между тем, – подумал он, – люди в разных точках планеты продолжали жить своей повседневной жизнью, не думая об искусственных правилах, которые мы установили…»
«Они идут!» – взволнованно прошептал шафер, но жених уже и сам догадался.
Входная дверь приотворилась, а это могло означать лишь одно: мистер Браун, главный конюший, временно исполнявший роль пономаря и одетый во все черное, выяснял диспозицию прежде, чем выпустить свои «отборные силы».
Потом дверь затворилась снова, и только по прошествии нескольких секунд она открылась со всей торжественностью, и собравшиеся стали шепотом передавать друг другу:
«Семья!..»
Первой вошла миссис Велланд под руку со своим старшим сыном. Ее крупное розовощекое лицо сохраняло серьезное выражение, вполне соответствовавшее торжественности момента. На ней были темно‑синее атласное платье с голубыми клиньями по бокам и маленькая шляпка (из того же материала, что и платье) со страусиными перьями. Ее наряд вызвал шепот одобрения. Но прежде, чем она с достоинством заняла свое место на скамье рядом с миссис Ачер, все вытянули шеи, стараясь угадать, кто появится вслед за ней. Накануне свадьбы распространились слухи, что сама миссис Мэнсон Мингот, несмотря на свои ограниченные физические возможности, твердо решила присутствовать на церемонии. Эта идея была настолько в ее духе, что члены клубов даже заключили пари на то, сумеет ли почтенная дама войти в церковь и втиснуться между рядами. Поговаривали, что она посылала своего плотника, чтобы тот измерил расстояние между ними. Но результат оказался обескураживающим, и она поставила свое семейство в известность о том, что меняет планы радикальным образом и въедет в церковь прямо в инвалидном кресле на колесах. Старая Кэтрин намеревалась расположиться в нем прямо у алтаря.
То, что пожилая леди собиралась выставить себя в таком виде на всеобщее обозрение, не нашло должного отклика в сердцах членов ее семейства. Они озолотили бы любого находчивого столяра, который сумел бы доказать миссис Мингот, что инвалидное кресло – слишком широкое и не пройдет между железными ограждениями, ограничивавшими пространство между входом в церковь и поребриком тротуара. Возможно, старая миссис Мингот пошла бы даже на то, чтобы убрать эти ограждения, тем самым открыв доступ в церковь не только себе, но и назойливым журналистам, которым не терпелось взять невесту в плотное кольцо.
«Они ведь могут сфотографировать мою девочку и поместить фотографии в газетах!» – простонала миссис Велланд, когда ей намекнули на то, что собирается предпринять ее матушка. Члены клана содрогнулись при одной мысли о подобном нонсенсе. И миссис Мэнсон Мингот пришлось, в конце концов, сдаться. Но она согласилась пойти на уступки, взяв обещание с родных невесты, что торжественный прием и завтрак в честь молодоженов будут проходить под крышей ее дома, несмотря на то, что дом Велландов находился намного ближе к церкви (на что не преминули обратить внимание их родственники с площади Вашингтона). Таким образом, нужно еще было уговорить мистера Брауна (который сразу же заломил баснословную цену!) везти свадебный кортеж на другой конец города.
И хотя обо всех этих непредвиденных затруднениях Джексоны не переставали информировать «широкую общественность», кое‑кто продолжал верить, что старая Кэтрин изыщет‑таки способ и явится на бракосочетание своей внучки. Поэтому, страсти немного поулеглись, когда вместо нее перед взорами присутствовавших предстала ее сноха. Как и у многих дам ее возраста, у миссис Ловелл Мингот были бледные щеки и прозрачные (словно выцветшие), глаза. К новым нарядам она была более или менее равнодушна, поскольку их каждый раз приходилось подгонять ей по фигуре. И когда, ко всеобщему огорчению (и, отчасти, облегчению!) выяснилось, что ее свекровь не сможет появиться в церкви, было решено, что она наденет свое черное платье с лиловой накидкой и шляпку с пармскими фиалками. Этот наряд прекрасно гармонировал с темно‑синим платьем миссис Велланд и ее шляпкой.
А вот появление в церкви худой и изможденной дамы в странном балахоне с бахромой вызвало самые разные толки. Она вошла под руку с мистером Минготом, вся в шелковом коконе шарфов. Когда перед взором Ачера предстало это видение, он почувствовал, как сердце его замерло в груди.
Он считал, что маркиза Мэнсон все еще в Вашингтоне вместе со своей племянницей, графиней Оленской. Ему говорили, что обе дамы провели там последние четыре недели. Их внезапный отъезд, судя по всему, был обусловлен твердым намерением мадам Оленской уберечь тетушку от пагубного влияния мистера Агафона Карвера, которому почти удалось убедить последнюю стать членом его общины в Долине Любви. Но никому и в голову бы не пришло, что дамы собираются вернуться ко дню бракосочетания Мэй Велланд и Ньюлэнда Ачера. И вот жених сосредоточил свой взгляд на экстравагантной фигуре Медоры. Он напряженно ждал, не появится ли следом за ней кто‑нибудь еще.
Но, как выяснилось, Медора была замыкающей в этой маленькой процессии, а остальные члены семейства уже поспешили занять свои места на церковных скамьях.
Тем временем восемь рослых молодых дружек собрались вместе, как птицы или насекомые, готовящиеся к миграциям. Затем они потихоньку проскользнули в боковые двери, и все поняли, что вскоре начнется новое, главное действие.
Через несколько мгновений шафер прошептал:
«Ньюлэнд, она готова!..»
И Ачер весь внутренне собрался в ожидании торжественного момента. Он уже успел прийти в себя после того, как бело‑розовая процессия вступила под своды церкви. Церемония была в полном разгаре: вокруг епископа и священника, давно занявших свои места у алтаря, сплошь заваленного цветами, хлопотали служки, одетые в праздничные белые одежды; торжественное шествие невесты сопровождалось мелодичными звуками свадебной симфонии…
Ачер открыл глаза (как ему казалось, они у него по‑настоящему и не закрывались!) и попытался заставить себя вернуться в реальный мир. Но звуки музыки, запах лилий, почти полностью устилавших алтарь, легкая завеса из тюля, множество приближающихся к нему оранжевых цветов, лицо его матери, плачущей от счастья, благословения священника, произнесенные тихим голосом, перестроения восьми облаченных в розовое подружек невесты и восьми молодых людей в черном, – все это смешалось у него в голове. Эти звуки, образы и ощущения – такие знакомые и привычные – вдруг показались ему совершенно бессмысленными и даже странными.
«Господи, – подумал Ачер, – куда я дел кольцо?»
И он снова повторил типичный жениховский жест, машинально засунув руку в карман.
Но вот рядом с ним остановилась Мэй. Вокруг нее разливалось чудесное сияние, и она буквально согрела Ачера, замершего на месте, своим теплом. Он выпрямился и улыбнулся, глядя ей прямо в глаза.
«Возлюбленные дети мои, – начал епископ свою речь, – мы собрались здесь для того, чтобы…»
Ачер надел кольцо на палец Мэй, епископ благословил венчающихся, подружки невесты заняли свои места в свадебной процессии, и раздались первые звуки органа, заигравшего свадебный марш Мендельсона, без которого в Нью‑Йорке молодоженами не становятся.
«Руку! Дайте ей свою руку!» – взволнованно прошептал молодой Ван‑дер‑Лайден, и Ачеру опять показалось, что он вторгается в область неизведанного. Что заставило его на мгновение забыть о реальности? Может быть, вид той незнакомой леди с темными волосами, выбившимися из‑под шляпы?
Она напомнила ему… Впрочем, какое это теперь имело значение? Присмотревшись, он заметил, что у этой женщины, сидевшей на заднем ряду среди совершенно незнакомых ему людей, – слишком длинный нос, и что она нисколько не похожа на… Ачер никак не думал, что у него могут возникнуть галлюцинации!
Но все это осталось позади и он, вместе со своей молодой женой, медленной поступью двинулся к дверям под приглушенные звуки свадебного марша. Весенний день весело поманил молодоженов; они видели, как гнедые миссис Велланд в нетерпении бьют копытами за церковной оградой. В развевавшиеся гривы были вплетены белые цветы.
И в петлице лакея, подобравшего шлейф подвенечного платья Мэй, когда она садилась в экипаж, тоже красовался большой белый цветок.
Ачер уселся на сиденье рядом с Мэй, она повернулась к нему с победной улыбкой и их руки встретились у нее под фатой.
«Дарлинг! – воскликнул молодой человек, и вдруг ощутил, что проваливается в какую‑то черную бездну, – все глубже и глубже, – тогда как голос его продолжал звучать бодро и весело: Да, конечно! Я думал, что потерял кольцо. Наверное, без таких ляпсусов не обходится ни одно венчание! Но и ты заставила меня столько ждать! Я даже начал беспокоиться и подумал, что с тобой могло что‑нибудь случиться!»
Мэй удивила его тем, что на виду у всей Пятой Авеню обвила его шею руками и прижалась к его груди.
«Но теперь, Ньюлэнд, когда мы вместе, нам нечего бояться!» – воскликнула она.
Весь этот день был настолько тщательно распланирован, что по окончании приема у молодых еще осталось достаточно времени, чтобы переодеться и подготовиться к отъезду. Они спустились по широким ступенькам дома миссис Мэнсон Мингот, провожаемые смеющимися подружками невесты и плачущими родителями, и заняли свои места в экипаже. По традиции друзья кидали в молодоженов атласные башмачки, а родственники осыпали их рисом.
В их распоряжении оставалось еще около получаса, чтобы добраться до вокзала, купить свежий еженедельник в книжном киоске, как всегда делают опытные путешественники, и найти свое купе (в которое служанка Мэй уже успела положить серебристый дорожный халат и новехонький блестящий саквояж английского производства).
Старушки Дюлак согласились предоставить свой дом в Райнбеке в полное распоряжение молодой пары, плененные перспективой провести неделю в Нью‑Йорке у миссис Ачер. И сын ее был счастлив, что им с Мэй не придется ночевать в номерах «для молодоженов» в филадельфийских или балтиморских отелях. Поэтому он живо откликнулся на это предложение.
Мэй и вовсе пришла в восторг от идеи провести несколько дней за городом, и смеялась, как ребенок, когда все ее восемь «подружек» принялись отгадывать, куда направляется молодая чета. Отъезд молодоженов в деревню был расценен, как дань добрым старым английским традициям, и все признали их свадьбу самой блестящей свадьбой года. Но где находился этот дом, не знала ни одна живая душа, за исключением жениха и невесты. И когда кто‑нибудь начинал допытываться у родителей, они поджимали губы и туманно отвечали: «Наши дети ничего нам не сказали!»
И это была чистая правда, потому что, все уже заранее было обговорено…
Когда они расположились в своем купе и поезд тронулся, оставляя далеко позади пригородные деревянные постройки и устремляясь в таинственные дали, окутанные легкой весенней дымкой, Ачер с облегчением заметил, что им не так уж сложно общаться между собой. Мэй ничуть не изменилась и осталась такой же простой и наивной, как и прежде.
Ее тон и манеры были такими же, как всегда, и она обсуждала детали их бракосочетания так же бесстрастно, как, должно быть, это делали подружки невесты и дружки жениха по окончании церемонии. Вначале Ачер думал, что она специально говорит с ним об отвлеченных вещах, чтобы скрыть внутреннее волнение. Но в ее ясных глазах не отражалось ничего, кроме все той же бесстрастности.
Впервые Мэй осталась надолго наедине со своим мужем, но она по‑прежнему воспринимала его как близкого друга, как товарища ее детских игр. Никого она так сильно не любила, как Ачера, никому не доверяла так, как ему. И вот, став его «законной супругой», «замужней дамой», она не в состоянии была понять всей волнующей прелести их романтического путешествия.
Он вспомнил тот урок, который она преподала ему в уголке старого заброшенного сада испанской миссии в Сан‑Августине. До этого он и не подозревал, что девушка, лишенная воображения, способна на истинно глубокие чувства. Но она удивила его, слишком быстро спрятавшись обратно, в раковину своей девичьей стыдливости. Еще тогда ему начало казаться, что она так и пойдет по жизни, раскрываясь понемногу, как розовый бутон навстречу солнцу, но так никогда и не отважится на более смелое проявление чувств, чем, скажем, прикосновение руки или объятия, или взгляд украдкой.
Возможно, именно наивность делала ее взгляд таким прозрачным, а черты лица – скорее типичными, нежели индивидуальными. С равным успехом с нее могли бы ваять статую греческой богини или Женской Добродетели. Ее нежная кожа порозовела, и это могло быть признаком внутреннего сопротивления и самозащиты (едва ли в ней пробудилось настоящее желание). И все же этот ее взгляд непотревоженной юности не позволял ему считать ее скучной или равнодушной. Она казалась ему чистым и наивным созданием.
Предаваясь всем этим мыслям, Ачер вдруг со страхом обнаружил, что пытается взглянуть на Мэй со стороны, глазами чужого человека, и поспешил переключиться на более «безопасные» воспоминания, связанные с событиями дня – венчанием, приемом у старой Кэтрин Мингот и их чествованиями.
Когда они с Мэй делились своими восторгами, вспоминая свадьбу, последняя не скрывала безудержной радости, которая переполняла ее.
«Но, признаться, я была удивлена, что тетя Медора все‑таки приехала! Элен писала, что они обе неважно себя чувствуют и сейчас не в состоянии отправляться куда бы то ни было. Честно говоря, я бы предпочла видеть Элен на нашей свадьбе! Ты уже успел полюбоваться теми старинными кружевами исключительно тонкой работы, которые она прислала мне в подарок?»
Ачер знал, что рано или поздно ему придется все рассказать Мэй, но что‑то (возможно, внутреннее неприятие самой ситуации, в которую он неминуемо поставил бы всех троих) удержало его от этого.
«Да, я… я их видел. Чудесная работа!» – ответил Ачер, стараясь не смотреть на нее. Он выдавил из себя эти несколько слов, которые сложились в жалкую фразу, напоминавшую ему карточный домик, готовый рассыпаться при легком дуновении ветерка.
«Ты не устала, дорогая? Хорошо бы нам выпить крепкого чая, когда мы доберемся до места! Не сомневаюсь, что тетушки все подготовили к нашему приезду!» – резко переменил он тему разговора, беря ее за руку. Он вдруг вспомнил великолепный чайный сервиз, подаренный им Бьюфортами, к которому чудесным образом подошли поднос Ловелла Мингота и столовое серебро.
Когда над миром опустились сиреневые весенние сумерки, поезд прибыл в Райнбек, и они зашагали по платформе к экипажу, который давно их ждал.
«О, как это любезно со стороны Ван‑дер‑Лайденов! Они прислали за нами свой экипаж из Скайтерклифа!» – воскликнул Ачер, когда к ним подошел невозмутимый кучер и принял у служанки Мэй часть багажа.
«Мне очень жаль, сэр, но в доме у леди Дюлак произошла авария: лопнул паровой котел и теперь там по колено воды. Случилось это вчера и мистер Ван‑дер‑Лайден, который узнал об этом сегодня утром, велел нам подготовить старый каменный дом к вашему приезду. Надеюсь, вам будет уютно в нем, сэр! А дамы Дюлак прислали свою повариху, чтобы вы себя чувствовали совсем как в Райнбеке!»
Казалось, Ачер не слышал слов кучера, и тот повторил их медленнее, извиняющимся тоном: «Не беспокойтесь, сэр, все там точно так же, как в Райнбеке! Уверяю вас…»
И тут в тягостной тишине прозвучал бодрый голосок Мэй:
«Точно так же, как в Райнбеке? Старый дом? Да нам в нем будет в тысячу раз лучше, не правда ли, Ньюлэнд? Как мило, что мистер Ван‑дер‑Лайден об этом позаботился!»
Когда служанка Мэй уселась рядом с кучером, расположив блестящие «свадебные» саквояжи на переднем сиденьи, и экипаж тронулся, Мэй весело продолжала:
«Представляешь, мне ни разу не приходилось бывать внутри этого дома! А тебе? Ван‑дер‑Лайдены редко кому его показывают. Но они открывали его для Элен. Она мне рассказывала, что там так уютно! И еще говорила, что это единственный дом в Америке, в котором она могла бы обрести свое счастье».
«А мы там обретем свое, не правда ли?» – весело воскликнул ее муж, и она ответила с мальчишеским задором и озорной улыбкой:
«Это еще только начало! Удача не покинет нас, пока мы вместе!»
Глава двадцатая
«Конечно, мы должны пообедать с миссис Карфри, дорогая!» – сказал Ачер, и его жена взглянула на него, притворно нахмурившись. Они сидели за столом, заставленным знаменитой английской фарфоровой посудой, в своем лондонском пансионе.
В опустевшем под осенними дождями Лондоне Ачер знал только двоих; и этих двоих он упорно избегал, следуя неписаному нью‑йоркскому закону, запрещавшему знакомым докучать друг другу, где бы то ни было и, в особенности, за границей.
Миссис Ачер и Дженни, к примеру, во время своих визитов в Европу настолько сжились с этим правилом, что при встрече с дружелюбными соотечественниками обдавали их таким холодом, что у тех сразу отпадало желание с ними общаться. Обеим дамам даже удалось свести все разговоры с иностранцами к формальному обмену двумя‑тремя словами в отелях и на вокзалах. Что касается остальных лиц, принадлежавших к их кругу, то они держались заграницей и вовсе надменно. Так что если миссис и мисс Ачер не удавалось встретить Минготов, Чиверсов или Дедженитов, – месяцы нескончаемых разговоров тет‑а‑тет были им обеспечены. Но судьба так часто устанавливает свои правила игры! И вот однажды вечером в дверь номера ботсенской гостиницы, в котором остановились наши дамы, постучали. Дженни, открывшая дверь, увидела на пороге одну из англичанок, проживавших в соседнем номере. Их имена, стиль одежды и социальное положение с некоторых пор стали ей известны. Дамы спросили миссис Ачер, нет ли у них в дорожной «аптечке» линимента. Как выяснилось, ее сестра, миссис Карфри, заболела бронхитом. К счастью, у запасливой миссис Ачер, которая предпочитала путешествовать во всеоружии, всегда имелся полный набор медикаментов, и она нашла в нем жидкую мазь для растирания.