‑ Когда же оно, в конце концов, настанет? ‑ спросил я, окидывая взглядом зал совета (мы находились во дворце префекта). ‑ Когда мы исполним волю императора и выдворим германцев из Галлии?
Флоренций принял почтительный вид. Хотя он по‑прежнему обращался со мною снисходительно, опыт научил его осторожности. Он уже понимал, что меня не так‑то просто свалить.
‑ Не выслушает ли цезарь мой план? ‑ Флоренций поигрывал изящным кошельком из тонкой оленьей кожи, в котором лежало его божество ‑ золото. ‑ Для серьезной кампании у нас не хватает войска. Император в этом году сам ведет войну на Дунае, и ждать от него подкреплений бессмысленно. Поэтому нам следует удерживать свои позиции и ввязываться в бой только в тех случаях, когда мы можем рассчитывать на верный успех.
Флоренций хлопнул в ладоши, и сидевший на корточках у стены секретарь вскочил на ноги. Все жесты Флоренция были преисполнены поистине царственной величавости. Впрочем, иначе и быть не могло ‑ преторианский префект не последний человек в государстве, а Флоренций, кроме Галлии, правил в то время Британией, Испанией и Марокко. Секретарь развернул и подал ему карту Галлии.
‑ Мы только что получили известие, что этот город осажден, ‑ произнес Флоренций, указывая на Отен, небольшой городок к северу от Вьена. У меня едва не вырвался вопрос, почему мне об этом до сих пор не доложили, но я удержался. ‑ Если цезарь пожелает, то с помощью генерала Саллюстия, ‑ Флоренций криво усмехнулся в сторону Саллюстия, но тот и не шелохнулся; на лице у него оставалось выражение почтительного внимания, ‑ он может снять осаду с Отена. Город это старый, его стены когда‑то считались неприступными, но сейчас они, как, боюсь, и все наши оборонительные сооружения, сильно обветшали. Гарнизон Отена немногочислен, но его жители сражаются доблестно.
Я поспешил ответить, что готов хоть сейчас выступить на помощь Отену.
‑ Но тебе, разумеется, ‑ сказал Флоренций, ‑ придется подождать несколько недель, пока мы снарядим твою армию, соберем провиант, а также…
‑ Хорошо хоть, тебе не придется брать осадные машины, ‑ вставил Марцелл. ‑ Если даже германцы возьмут город до твоего прихода, надолго они в нем не останутся. Они всегда так поступают.
‑ А Кельн и Страсбург?
‑ Разрушены и оставлены, ‑ отчеканил Марцелл с таким удовольствием, будто сам их и разрушил. ‑ Германцы боятся городов. Их не заставишь провести в городе даже одну ночь.
‑ Обычно, ‑ продолжил Флоренций, ‑ они захватывают окрестности города и начинают осаду. Когда измученные голодом горожане сдаются, они его сжигают и двигаются дальше.
‑ Сколько мне дадут войска?
‑ Сейчас я не могу назвать точную цифру. Солдаты могут понадобиться… в других местах. ‑ Флоренций перекинул свой кошелек с руки на руку. ‑ Через несколько недель мы будем все знать точно и цезарь начнет свою первую… галльскую войну. ‑ Это была явная насмешка, но я уже научился их проглатывать.
‑ Так позаботься об этом, префект, ‑ произнес я как можно более царственным тоном и направился к выходу из дворца. Саллюстий последовал за мной.
Мы шли вдвоем на виллу и строили план будущей кампании. Даже насмешка Флоренция не могла омрачить моей радости.
‑ Одна‑единственная победа ‑ и Констанций отдаст мне под начало всю армию!
‑ Возможно… ‑ задумчиво ответил Саллюстий. Мы с ним шли через площадь, на которой крестьяне продавали с телег ранние овощи. За мной на почтительном расстоянии следовали два охранника. Несмотря на мой сан, жители города уже привыкли встречать меня на улице одного. Если раньше они боязливо кланялись, то теперь со мной почтительно здоровались, как с добрым соседом.
‑ Только… ‑ Саллюстий умолк.
‑ Только если я одержу чересчур блестящую победу, ‑ подхватил я, ‑ Констанций постарается сделать так, чтобы мне больше никогда не довелось командовать войсками.
‑ Вот именно.
Я пожал плечами:
‑ Придется рискнуть. Тем более что, победив на Дунае, Констанцию придется выступить против персов. Кроме меня, ему не на кого опереться. У него не будет другого выхода, как довериться мне и позволить удержать Галлию.
‑ А если вместо персов он возьмет и выступит против тебя?
‑ А если я погибну… под этой телегой? ‑ Мы оба отскочили в сторону, и мимо нас прогромыхала запряженная волами телега. Возчик громко клял ее, нас и богов, по милости которых он опоздал на рынок. ‑ Все будет хорошо, Саллюстий, ‑ закончил я уже у самых ворот виллы. ‑ Мне были знамения.
Саллюстий кивнул. Он знал, что мне покровительствует Гермес ‑ стремительный разум Вселенной.
‑XI‑
22 июня я выступил из Вьена. Под моим началом находилась двенадцатитысячная армия, состоявшая из тяжелой конницы, пехоты и лучников. Весь город высыпал на улицы проводить нас. Флоренций, прощаясь со мною, не мог скрыть издевательской усмешки, Марцелл едва сдерживал смех. Они не сомневались, что видят меня в последний раз. Елена прощалась со мной стоически‑сдержанно: римская матрона до мозга костей, она также не исключала, что я вернусь на щите.
Освещенные ярким июньским солнцем, мы выехали из городских ворот. По правую руку от меня скакал Саллюстий, по левую ‑ Оривасий, а впереди знаменосец держал полотнище с изображением Констанция в диадеме и пурпуре. Недавно мой двоюродный брат соизволил прислать мне сей портрет, до тошноты схожий с оригиналом; к нему были приложены пространные и подробные инструкции, в каких случаях его следует развертывать. Констанций также напомнил мне, что в Галлию я послан не монархом, а только наместником, главная задача которого ‑ воплощать в глазах народа образ государя и демонстрировать пурпур. Это было, конечно, немного унизительно, и все же я выступил в поход в наилучшем расположении духа.
26 июня мы были у стен Отена. В тот же день я нанес германцам сокрушительное поражение и снял с города осаду. (Секретарю: вставить здесь соответствующую главу из моей книги "Галльские войны", а именно ‑ повествование о походе из Отена через Осер и Труа в Реймс, где я провел весь август.)
Приск: Юлиан забыл одну маленькую подробность. Справа от него действительно ехал Саллюстий, слева ‑ Оривасий, а сзади ‑ твой покорный слуга! В остальном его записки об этом походе почти ничем не грешат против истины. Все полководцы, начиная с Юлия Цезаря, стараются в своих воспоминаниях представить себя в наилучшем свете, но Юлиан, не в пример им, писал о себе честно, хотя тоже старался не заострять внимания на своих ошибках. К примеру, он умалчивает о том, как потерял чуть ли не половину легиона, которому отдал необдуманный приказ идти лесом. Его предупреждали, что в этом лесу скрываются германцы… и они там действительно оказались. Тем не менее Юлиан чаще всего воевал осмотрительно и редко посылал в бой хотя бы одного человека, не будучи уверен, что перевес на нашей стороне. Так, во всяком случае, заверяют нас люди, сведущие в военном искусстве. Я лично в нем ничего не смыслю, хотя был рядом с Юлианом и в галльскую, и в персидскую кампанию. Не будучи воином, мне даже приходилось иногда браться за меч, хотя я и не испытывал от этого никакого удовольствия. То кровавое упоение битвой, о котором пишет Юлиан несколькими страницами выше, мне совершенно чуждо. Кстати, его признание меня удивило. Мне он никогда не говорил, что любит войну.
Нашим главным стратегом был Саллюстий, человек очень даровитый и во всех отношениях достойный восхищения ‑ возможно, даже чересчур достойный. Частенько казалось, он играет чью‑то роль ‑ скорее всего, Марка Аврелия: весь такой скромный, такой сдержанный, серьезный, такой благоразумный и прочая, прочая, прочая ‑ все качества, которыми, как люди вбили себе в голову, следует восхищаться. Это‑то его и выдавало. В человеке хорошее всегда перемешано с дурным, и он должен иметь хотя бы один недостаток, Саллюстий же состоял из сплошных достоинств. Можно себе представить, скольких трудов стоило ему играть эту роль ‑ тем более что он наверняка понимал, что на самом деле далеко не тот, за кого себя выдает! Так или иначе, независимо от того, что им руководило, он производил на всех самое благоприятное впечатление и хорошо влиял на Юлиана.
Сняв осаду с Отена, Юлиан отправился на север, в Осер, где остановился на несколько дней для отдыха. В отличие от других полководцев, которые изматывают солдат бесконечными переходами, он всегда использовал любую возможность, чтобы дать им передохнуть. Из Осера мы двинулись в Труа; это был трудный поход ‑ на нас все время совершали налеты германцы. Внешность у них устрашающая: они высоки и мускулисты, а волосы у них длинные и, по обычаю их племени, окрашены в красный цвет. Одеваются германцы примерно так же, как и мы, поскольку носят доспехи, содранные с убитых римлян. В лесу германцы ‑ грозная сила, но на открытой местности не выдерживают натиска и бегут.
В Труа нам пришлось несколько часов проторчать под городскими стенами: насмерть перепуганный гарнизон никак не хотел поверить, что мы не германцы и возглавляет нас действительно цезарь. Кончилось тем, что Юлиан самолично вышел вперед и развернул то самое знамя с "до тошноты схожим" изображением императора. Он приказал открыть ворота, и ему подчинились.
После дневки в Тревесе мы повернули на Реймс. По предварительному соглашению с Флоренцием, к августу месяцу там должны были сосредоточиться главные силы нашей армии с тем, чтобы двинуться на Кельн. В Реймсе мы соединились с прибывшим ранее Марцеллом, и вскоре после нашего приезда состоялся военный совет. Просидев весь день в седле, я едва держался на ногах и мечтал лишь о ванне и все же поплелся на совет вслед за Юлианом и Саллюстием.
Военные успехи Юлиана пришлись Марцеллу совсем не по вкусу. На вопрос Юлиана, готова ли армия к походу, он ответил "нет". Когда она будет готова? Ответ уклончивый. И наконец твердо: "В этом году генеральное наступление невозможно".
Тогда поднялся Юлиан и стал лицедействовать. Он врал так вдохновенно, что ему бы позавидовал сам Одиссей, а я просто не верил своим ушам! Начал он печальным тоном:
‑ По дороге сюда я думал, что все вы рветесь в бой с варварами и готовитесь к нему, но увы, оказывается, ничего не предпринимается и мы опять вынуждены обороняться…
Марцелл угрожающе заворчал, но Юлиана уже понесло. Ты помнишь, как это бывало, когда на него нисходил дух (он вроде бы считал, что это Гелиос):
‑ Генерал, я представляю здесь особу божественного императора и прислан для устрашения варваров. Мне поручено отбить города, сданные тобою, и прогнать дикие племена за Рейн, в их дебри. Давая присягу цезаря, я поклялся победить или умереть.
‑ Но, цезарь, мы… ‑ Вот и все, что удалось промямлить Марцеллу. Оборвав его на полуслове, Юлиан выхватил из‑за пазухи свиток ‑ правила этикета, которые вручил ему Констанций, и угрожающе потряс им в воздухе.
‑ Ты видишь, Марцелл? Смотрите, все смотрите! ‑ Он размахивал свитком, как знаменем. Никто не мог разобрать, что это за документ, но все видели печать императора. ‑ Это личное послание божественного императора. Гонец привез его мне в Отен. Государь приказывает нам взять Кельн. Такова его воля, и нам, его слугам, надлежит повиноваться.
Марцелл и его приближенные просто оцепенели. Никто не слышал, чтобы Констанций когда‑либо отдавал такой приказ, так как последнего просто не существовало, но мог ли такой искушенный политик, как Марцелл, признать перед советом, что ему не известно что‑либо, относящееся к его компетенции? Дерзкая ложь Юлиана возымела действие ‑ он получил командование армией.
Юлиан Август
Стоя на помосте у городских ворот Реймса, я делал смотр своим легионам. День был, по всем приметам, неблагоприятный: жаркое августовское солнце палило немилосердно, стояла предгрозовая духота. Все мы обливались потом, с меня он лил просто ручьями, а над головой вился рой мошек. В этот момент мне подали короткое послание из Вьена. Флоренций извещал, что моя жена благополучно разрешилась от бремени мальчиком, но он вскоре умер. Плена чувствует себя хорошо. На этом письмо кончалось.
Я испытал странные чувства: радость отца, узнающего о рождении сына, и, мгновение спустя, горе при известии о его смерти. Передав письмо Саллюстию, я отвернулся и стал смотреть, как легионы под звуки флейт входят строевым шагом в город.
Приск: Ребенок умер, потому что повивальная бабка слишком коротко обрезала пуповину. Как мы позднее узнали, она была подкуплена Евсевией. Тем не менее Юлиан всегда отзывался об императрице только восторженно. Печально, как запутаны взаимоотношения между нашими правителями… Эк я куда метнул! Как легко мы судим о великих, будто они не более чем персонажи из пьесы, а мы ‑ знаменитые драматурги. А между тем простые смертные ничуть не лучше великих мира сего: так же упорны в достижении цели и неразборчивы в выборе средств, когда речь идет об их жизни или благополучии. Особенно это справедливо в отношении философов.
Описание боевых действий летом и осенью 357 года Юлиан пропускает, делая пометку о том, что в этом месте следует вставить главу из книги, написанной им раньше. На мой взгляд, его книга о войнах в Галлии ‑ почти такая же тягомотина, как и повествование Юлия Цезаря на ту же тему. "Почти" я написал потому, что сам был участником этой кампании и даже самые нудные ее описания не лишены для меня интереса. И все же картины битв скоро приедаются. С этим надо считаться, а потому даю тебе совет, хотя и непрошеный ‑ батальные сцены в записках Юлиана сократи при публикации до минимума.
В осенней кампании Юлиану сопутствовала удача. Битву при Брумате специалисты считают образцом блестящей стратегии. Мне бы это и в голову не пришло: во время боя казалось, что кругом царит полный хаос, но эта победа открыла нам дорогу на Кельн. Между прочим, окрестности этого города необычайно красивы, особенно местечко Конфлуэнт, там, где Мозель впадает в Рейн. Здесь стоит наш городок Ремаген и ниже по течению ‑ древняя римская башня, которая господствует над местностью. Недалеко от Ремагена и лежит Кельн; его, ко всеобщему изумлению, Юлиан взял после непродолжительного боя.
Весь сентябрь мы провели в Кельне; Юлиан был в отличной форме. Несколько франкских вождей явились засвидетельствовать ему свое почтение; он одновременно и очаровал их, и внушил благоговейный страх ‑ редкий дар, которым, если верить Цицерону, обладал Юлий Цезарь.
Несколько слов в заключение: Оривасий держал со мной пари на одну золотую монету, что Констанций отомстит Юлиану за обман Марцелла. Я думал иначе и выиграл. Зиму мы провели в Сансе, унылом провинциальном городишке к северу от Вьена. Эта зима едва не стала для всех нас последней.
Юлиан Август
После вышеописанных побед я отправился на зимние квартиры в чудесный городок под названием Сане. Особенно хорош был он тем, что я в нем находился на почтительном расстоянии от моих врагов ‑ Флоренция во Вьене и Марцелла в Реймсе.
В эти месяцы мы с Еленой почти не общались. Ее окружали придворные дамы, с которыми она прибыла из Милана. По‑моему, такой образ жизни ее вполне удовлетворял, хотя ее здоровье из‑за трудных родов пошатнулось; к тому же она была уже немолода. С Еленой я всегда чувствовал себя неловко: никак не мог забыть, что она сестра моего врага. Долгое время мне было не ясно, на чьей она стороне. Я достоверно знаю одно: между нею и Констанцием велась оживленная переписка (позднее эти письма были кем‑то уничтожены при очень таинственных обстоятельствах). По этой причине я следил за собой, чтобы не сболтнуть в ее присутствии лишнего и не возбудить у Констанция ненужные подозрения. Необходимость сдерживаться меня сильно тяготила.
Лишь однажды Елена дала мне понять, что имеет некоторое представление о том, что у меня на душе. Дело было в декабре. Мы только что скудно пообедали в моем кабинете ‑ его было легче отапливать, чем парадные залы. Чтобы стало тепло, достаточно было поставить несколько жаровен с угольями ‑ по крайней мере, мне этого хватало, Приск же без устали ныл, что я хочу превратить его в сосульку. Мы с Приском, Оривасий и Саллюстий возлежали за столом в одном конце комнаты, Елена сидела со своими дамами в другом. Одна из дам исполняла греческие песни.
Как это бывает после обеда, мы лениво переговаривались. Сначала речь зашла о военной ситуации, которая складывалась неблагоприятно. После взятия Кельна, несмотря на мою победу, армию по распоряжению Флоренция отвели в Реймс и Вьен. Вновь, как и в первую зиму во Вьене, я был цезарем без принципата, но только на сей раз на мне лежала большая ответственность. Даже глухой зимой германцы продолжали делать набеги на города и деревни, сжигая и громя все на своем пути. В результате мне с двумя легионами приходилось оборонять близлежащие городки. В этих операциях, возглавляемых мною, было задействовано две трети войска, а между тем сам Кнодомар поклялся, что повесит меня до наступления весны. Ну что ж, как говорит старая пословица: "Седло надели на быка ‑ не по нем эта ноша!" В довершение всего, среди солдат, особенно итальянцев, участились случаи дезертирства.
‑ Всем дезертирам следует отрубать головы, и непременно перед строем, ‑ мрачно изрек Саллюстий.
‑ Не так‑то просто казнить дезертира, ‑ желчно отозвался Приск. ‑ Сначала его нужно поймать.
‑ У нас есть только один выход ‑ разгромить германцев, ‑ заключил я. ‑ Если мы это сделаем, никто и не подумает бежать. В победоносной армии дезертиров не бывает.
‑ Но у нас нет ни побед, ни армии, ‑ съязвил Приск, как всегда, не в бровь, а в глаз.
‑ А императору только того и надобно. ‑ Оривасий не счел нужным понизить голос, и я сделал ему предостерегающий знак. Елена все слышала, но не подала виду.
‑ Я твердо убежден, мой брат и соправитель, божественный император, искренне желает, чтобы мы как можно скорее выбили германцев из Галлии. ‑ На самом деле я не получал от Констанция ни слова с тех самых пор, как мы встали на постой в Сансе. Причиной тому, как мне думалось, был мой отказ вернуться во Вьен.
Приск попросил меня прочесть что‑нибудь из панегирика Евсевии, который я в это время сочинял. Я послал за писцом, он тут же принес рукопись. Я начал читать и через несколько страниц почувствовал, что мое сочинение никуда не годится: ему явно не хватало изящества, о чем я и сказал вслух.
‑ Это, вероятно, потому, что ты пишешь почти искренне, ‑ лукаво заметил Приск. Все рассмеялись.
Во Вьене я написал пространный панегирик Констанцию, который ‑ могу признать без ложной скромности ‑ можно с точки зрения стиля и композиции считать образцом этого рода изящной словесности. Даже Констанций, прочитав его, понял, какой это шедевр, и собственноручно написал мне благодарственное письмо с невероятными ошибками. После этого я взялся за панегирик императрице, и это оказалось гораздо сложнее. Приск был несомненно прав: все дело в том, что я питал к Евсевии искреннее уважение. Кроме того, для меня было вопросом чести не выдать то, что мне известна ее роль в моей судьбе. Это меня связывало. Искусство написания панегириков не обязательно исключает правдивость, но истинные чувства автора здесь совершенно не важны. Главное в этом жанре ‑ не правда, а искусная выдумка.
Мы продолжали дружескую беседу, как вдруг послышалось испуганное ржание лошадей, но я не обратил на это внимания. Оривасий завел речь о древнееврейских священных книгах, которые галилеяне именуют Ветхим Заветом. Это была моя любимая тема, и, увлекшись, я забыл о присутствии Елены:
‑ По‑моему, приверженность иудеев идее Единого Бога достойна всяческого восхищения, как и их самодисциплина. Жаль только, что они так узко трактуют своего бога. С одной стороны, он творец всей Вселенной, с другой ‑ занят одними иудеями…
‑ Бог, ‑ вмешалась вдруг моя жена, ‑ послал Христа для спасения всех народов.
Мы смущенно умолкли.
‑ Проблема в том, нуждался ли Бог в таком посреднике? ‑ спросил я как можно мягче.
‑ Мы верим, что это так.
В комнате воцарилась мертвая тишина, было только слышно, как ржут вдали лошади. Мои друзья замерли в ожидании дальнейшего.
‑ А разве не написано в так называемом Евангелии от Иоанна, что "несть пророка из Галилеи"?
‑ Бог ‑ это бог, а не пророк, ‑ возразила Елена.
‑ Но ведь Назарей считал себя мессией, пророком, о котором, как он сам свидетельствует, написано в Ветхом Завете иудеев. А там сказано, что наступит день и к людям явится пророк ‑ мессия, ‑ а не сам бог. Стало быть, Назарей ‑ не бог, а только пророк.
‑ Да, здесь есть некоторое затруднение, ‑ признала Елена.
‑ Дело в том, ‑ тут я совсем забыл об осторожности, ‑ что между словами Назарея и верой галилеян нет почти никакой логической связи. Точнее говоря, в иудейском священном писании нет и намека на такую мерзость, как Троица. Иудеи были монотеистами, а галилеяне ‑ атеисты.
Я явно зашел слишком далеко. Елена встала, отвесила нам глубокий поклон и удалилась. Дамы последовали за ней. Мои друзья забеспокоились. Первым нарушил молчание Приск:
Знаешь, цезарь, у тебя просто дар превращать затруднительное положение в безвыходное! ‑ Остальные с ним согласились, и мне пришлось принести извинения.
Во всяком случае, ‑ сказал я, сам не очень веря своим словам, ‑ на Елену можно положиться.
‑ Надеюсь, ‑ мрачно буркнул в ответ Саллюстий.
‑ Нужно при любых обстоятельствах сохранять верность истине, ‑ изрек я, как всегда, запоздало сожалея, что не придержал вовремя язык.
Вдруг с улицы донеслись громкие крики, и мы вскочили на ноги. У дверей мы столкнулись с офицером. Он доложил нам, что германцы штурмуют Сане. Последующие события я уже описывал, и возвращаться к этому не имеет смысла.
Приск: Мы просидели в осаде целый месяц. Многие наши дезертиры перебежали к германцам и рассказали им, что наш гарнизон малочислен. Рассчитывая на легкую победу и предвкушая редкостную удачу ‑ пленение самого римского цезаря, Кнодомар поспешил осадить Сане. Нам пришлось туго, и жизнью мы, в конечном счете, обязаны уму и энергии Юлиана. Он не мог вселить в нас бодрость духа или уверенность в успехе, но, по крайней мере, благодаря его усилиям все исполняли свой долг и не теряли надежды.
Мне хорошо запомнилась первая ночь осады, когда протрубили тревогу и солдаты поспешно заняли посты на стенах. Германцы находились не более чем в полумиле от города, их освещало зарево горящих деревень. Во время послеобеденной беседы до нас доносилось ржание крестьянских лошадей, напуганных пожаром. Сумей германцы подкрасться незаметно, они бы уже в ту ночь без труда взяли город, но, по счастью, все они до единого были пьяны.
В следующие дни настроение Юлиана постоянно менялось, от сильного возбуждения он переходил к мрачной ярости и обратно. Он не сомневался в том, что нас нарочно подставили под удар. Этим подозрениям суждено было подтвердиться: из Реймса к нам пробрался гонец с депешей от Марцелла, в которой тот сообщал, что не сможет прийти к нам на помощь. Он ссылался на нехватку войска и заявлял, что Юлиан‑де вполне может справиться своими силами.
Наши припасы уже подходили к концу, когда германцы исчезли так же внезапно, как и появились: долгие осады им просто наскучивали. Как только они ушли, Юлиан немедленно приказал доставить из Вьена провиант и стянул все войска, что были у него в подчинении, в Сане, так что остаток зимы мы провели если не в безмятежном спокойствии, то, по крайней мере, без страха быть внезапно перерезанными. Также
Юлиан отправил Констанцию донесение, в котором подробно описал, как Марцелл отказался прийти ему на выручку. Это был шедевр эпистолярного стиля такого рода; могу это засвидетельствовать, тем более что мы с Саллюстием участвовали в его составлении. Высокое качество этого документа подтверждается еще и тем, что он, в отличие от большинства государственных бумаг, возымел действие. Марцелла отозвали в Милан, а Юлиан вскоре получил наконец желаемое ‑ командование галльской армией.
357 год ‑ начало мировой полководческой славы Юлиана. Весной, когда пшеница в полях поспела, он двинулся в Реймс. Здесь ему сообщили, что на подмогу ему в Аугст послана двадцатипятитысячная армия и семь речных судов. Командует подкреплением Барбацион, командир римской пехоты. Предстояло решающее сражение с германцами. Диспозицию совместных действий выработать не удалось, так как в Галлию вторглось племя лаэтов и, дойдя до Лиона, осадило его, а окрестности города предало огню. Юлиан послал на выручку Лиону три когорты легкой конницы и поставил на трех дорогах, ведущих из города, засады, с тем чтобы, когда дикари обратятся в бегство, нанести им окончательное поражение. К несчастью, Барбацион позволил германцам уйти: трибун пехотинцев Целла, выполняя его приказ, не дал командиру конников атаковать. В чем причина? Просто Барбацион желал, чтобы Юлиан потерпел поражение. К тому же он был в сговоре с германцами. По приказу Юлиана Целлу и всех его подчиненных уволили из армии, один только командир конников был признан невиновным. Это, между прочим, был Валентиниан ‑ наш будущий император.
Продвижение армии Юлиана к Рейну встревожило германцев. Отступая, они пытались нас задержать, устраивая на дорогах завалы из вековых деревьев, а затем укрылись на рейнских островах; днем они нас оттуда всячески поносили, а по ночам с островов звучали невообразимо заунывные песни. Чтобы выбить оттуда германцев, Юлиан потребовал у Барбациона его семь судов, но они тут же таинственным образом сгорели. Юлиан всегда отличался изобретательностью ‑ на этот раз он приказал легковооруженным солдатам из вспомогательных частей легиона корнутов переправиться на один из островов вплавь на деревянных щитах. Им сопутствовала удача: добравшись до острова, они перебили германцев и, захватив их лодки, высадились на остальных островах. Под натиском атакующих германцы бежали в леса на восточном берегу реки.
Затем Юлиан восстановил крепость Цаберн, важный укрепленный пункт, преграждающий путь в центральную Галлию. Собрав хлеб, посеянный германцами, он получил запасы провианта на двадцать дней. Теперь Юлиан был готов схватиться с самим Кнодомаром, единственным препятствием оставался Барбацион. К счастью для нас, недалеко от Аугста на него напали германцы. Хотя в распоряжении Барбациона была многочисленная и дисциплинированная армия, этот на редкость гениальный полководец бежал в панике до самого Аугста. Здесь он без промедления объявил, что одержал величайшую победу, и, хотя на дворе был всего лишь июль, встал на зимние квартиры. Мы с облегчением вздохнули, избавившись от него на целый год, и Юлиан двинул свою тринадцатитысячную армию прямо на Страсбург. Не доходя до этого города нескольких миль, он встретил послов Кнодомара. Король требовал, чтобы римляне ушли из Галлии, так как отныне это "германская земля, завоеванная германским оружием и доблестью". В ответ Юлиан рассмеялся послам в лицо, но Кнодомар был твердый орешек. Со времени победы над цезарем Деценцием он хозяйничал в Галлии как хотел: то внезапно появится, то снова уйдет за Рейн ‑ прямо настоящий правитель. Разгромив Барбациона, он совсем осмелел и предвкушал новую победу над Юлианом.
Что из этого вышло, всем известно. Рекомендую тебе при публикации записок Юлиана вставить данное им описание битвы при Страсбурге. По‑моему, это едва ли не лучшее из его сочинений, а ты ведь знаешь, какой я любитель военных мемуаров! Только старческая болтливость побуждает меня так подробно описывать месяцы, проведенные в Галлии. Я делаю это, главным образом, для тебя, а отчасти для того, чтобы проверить свою память. Оказывается, она много лучше, чем я предполагал. Между прочим, когда я написал слово "память", мне вспомнилась одна любопытная подробность. Проезжая мимо одного галльского города, я увидел, что некоторые могилы на кладбище накрыты рыбачьими сетями. Я спросил у солдата‑галла, зачем это делается, и он ответил: "Чтобы духи матерей, умерших при родах, не забрали с собой детей". В этих местах сохранилось множество интересных обычаев и поверий; можно только надеяться, что отыщется какой‑нибудь новый Геродот, который успеет сохранить их для истории, прежде чем галлы окончательно забудут свои национальные традиции и ассимилируются с римлянами.
Между прочим, как раз в это время Елену вызвали в Рим, куда должен был прибыть император. Первый приезд Констанция в столицу совпал с его первым триумфом по случаю победы над сарматами. Елена снова была беременна, и снова ее ребенку не суждено было выжить: императрица опоила ее каким‑то снадобьем, от которого произошел выкидыш.
Что касается знаменитой битвы при Страсбурге, не могу ничего добавить к тому, что о ней написал сам Юлиан.