Я поднялся по ступенькам и вошел в дом префекта. Здесь меня ожидали, выстроившись в ряд, знатнейшие вельможи Римской империи; при моем приближении они опустились на колени. Я попросил их подняться. Терпеть не могу, когда старики, годящиеся мне в деды, падают передо мной ниц. Не так давно я пытался упростить придворный церемониал, но сенат не утвердил моего указа ‑ ничем из них не выбить привычки к холуйству! Они доказывали мне, что примерно такой же церемониал существует при дворе персидского царя и мне не к лицу вести себя иначе, а то народ перестанет меня бояться и чтить. Глупости! Впрочем, мне сейчас не до того, на очереди более серьезные преобразования.
Первым меня приветствовал Арбецион. В год моего назначения цезарем он был консулом. Ему сорок лет, он энергичен и на вид суров. Родившись в крестьянской семье, Арбецион вступил в армию простым солдатом и сумел стать командиром всей римской конницы, а затем и консулом. Раньше он метил на место Констанция, теперь на мое. С такой личностью можно справиться двумя способами. Можно его убить. Можно также завалить его по уши работой и держать при себе, не спуская при этом с него глаз. Я выбрал второе, так как давно заметил: если человек достаточно честен и благонамерен, но к тебе относится плохо, последнее ему следует простить. Тех, кто честен в общественных делах, надо к себе приближать, каковы бы ни были ваши личные счеты; в то же время от преданных, но бесчестных людей следует избавляться.
Арбецион приветствовал меня от имени сената, хотя и не был его председателем.
‑ Мы готовы выполнить любую волю Августа ‑ любую… ‑ произнес он вслух, но по гордому и надменному тону чувствовалось: этому не бывать.
‑ …и приготовить все к торжественному въезду государя в столицу, как того требует церемониал! ‑ донеслось до меня, и я увидел, что из толпы сенаторов навстречу мне вышел дядя Юлиан. Его трясло от волнения и от малярии, которую он приобрел в бытность наместником в Египте. Я радостно его обнял. Мы не виделись семь лет, хотя, преодолевая страх, старались переписываться регулярно. Дядя за эти годы сильно сдал: лицо осунулось, желтая кожа покрылась морщинами, глаза ввалились, но в тот день он весь сиял. Взяв его под руку, я обратился к сенату:
‑ Ваш поступок тронул меня ‑ не так уж часто сенат покидает столицу, чтобы встретить ее первого жителя, скорее наоборот, это я должен прийти к вам, своей ровне, и делить с вами тяготы власти. Вскоре мы встретимся в Константинополе, и вы получите от меня подобающие вашему сану знаки уважения, а пока хочу объявить лишь об одном. Подобно Адриану и Пию Антонину, я не возьму с провинций коронационных денег. Наша империя слишком бедна, чтобы приносить мне дары. ‑ Мои слова встретили рукоплесканиями. Что‑то еще промямлив, я пожаловался на усталость и вышел. Префект Гераклеи повел меня в комнаты. Он кланялся, спотыкался, путался у меня под ногами, пока наконец мое терпение не лопнуло и я не возопил: "Ради Гермеса, где тут можно помочиться?!" Так величественно началось царствование нового императора, прибывшего на восток своей империи.
В доме префекта была небольшая баня. Отмокая в бассейне с горячей водой, я с наслаждением вдыхал обжигающий пар, а дядя Юлиан тем временем рассказывал мне о том, что происходило при дворе.
После смерти Констанция Евсевий прощупывал нескольких членов Священной консистории, не согласятся ли они провозгласить императором Арбециона, Прокопия… или меня. ‑ Тут дядя робко улыбнулся. Он спешил упредить осведомителей и рассказать об этом лично.
‑ Разумеется, ‑ сказал я, не отрывая глаз от того, как пятнышко пыли из моей бороды, чем‑то похожее на серое облачко посреди ясного неба, медленно движется в дальний угол бассейна, где стоял чернокожий раб. Он держал в руках губки и полотенца и был готов по первому знаку пустить их в ход. Ему было невдомек, что я никогда не позволяю банщикам ко мне прикасаться.
‑ Каков же был ответ консистории?
‑ Трон по праву престолонаследия принадлежит тебе.
‑ Тем более что я был в каких‑нибудь нескольких сотнях миль.
‑ Вот именно.
‑ Где Евсевий?
‑ Во дворце. Занят подготовкой к твоему прибытию. Он все еще хранитель священной опочивальни. ‑ Тут дядя улыбнулся. Зажмурившись, я ушел под воду, а когда через мгновение вынырнул, на скамье рядом с дядей уже сидел Оривасий.
‑ Разве так приближаются к священной особе императора? ‑ И я с притворным гневом ударил по воде и окатил как следует Оривасия; перепало и на долю дяди Юлиана. Они оба рассмеялись, а я вдруг спохватился и даже встревожился. Вот так и рождаются тираны! Сначала невинные шуточки: сенаторов в бане обрызгает или, скажем, угостит приближенных за обедом бутафорской едой из дерева, потом еще что‑нибудь в том же духе, и, что бы ни сотворил, все подобострастно смеются, находя забавными даже самые нелепые выходки. Затем подобные затеи приедаются, и однажды император насилует чужую жену, да еще на глазах у мужа, а то возьмется за мужа в присутствии жены. Но вот уже и этого мало: и муж, и жена подвергнуты пыткам, а затем отправлены на казнь. Как только дело дойдет до убийств, император уже не человек, а лютый зверь ‑ сколько их уже перебывало на римском троне! Я кинулся извиняться перед дядей и даже перед Оривасием, хотя мы с ним как родные братья. Ни тот ни другой так и не догадались, с чего это я так каюсь.
Оривасий пришел рассказать, что консистория запрашивает, кого я намечаю в консулы на следующий год.
‑ Ну а ты, дядюшка, что скажешь?
‑ Нет, это мне не по карману. ‑ Таков уж дядя Юлиан: вечно жалуется на бедность, а сам богат, как Крез. Кстати, в наше время должность консула обходится не так дорого, как прежде. Оба консула делят расходы на устройство состязаний, которые им надлежит финансировать, пополам, да и император не скупится ‑ выделяет средства из своей личной казны.
‑ Думаю, Оривасий, тебе это тоже не по нраву?
‑ Да, Август, не по нраву.
‑ Тогда ‑ Мамертин, ‑ сказал я и отплыл в дальний угол бассейна. Эта кандидатура моим собеседникам понравилась.
‑ Известный оратор, ‑ одобрил дядя, ‑ из хорошей семьи и в народе популярен…
‑ И Невитта! ‑ Тут я нырнул и сидел под водой, пока хватало дыхания, а вынырнул ‑ у дядюшки на лице ужас, а Оривасий улыбается: ему забавно.
‑ Но ведь он же… он… ‑ не договорил дядя Юлиан.
‑ Да, франк. И варвар. ‑ С этими словами я вышел из бассейна. Раб закутал меня в большое полотенце и хотел было помассировать, но я отстранился. ‑ А еще это один из наших лучших полководцев. И восточные провинции будут постоянно помнить, что в случае чего я всегда могу опереться на верный мне Запад.
В чем, в чем, а в последовательности тебя не упрекнешь! ‑ усмехнулся Оривасий. Тут он был прав. Всего месяц назад в Нише я критиковал Констанция за то, что он назначает варваров префектами, а теперь уже сам готов сделать варвара консулом. Для государственного лица нет ничего сложнее, чем открыто отречься от своих взглядов. Но если Констанций был готов скорее умереть, чем признать свою ошибку, со мной все по‑другому. Пусть даже я окажусь в смешном положении, лишь бы дело не пострадало.
‑ Мы заявляем, ‑ произнес я с величественным видом, ‑ что никогда в жизни не критиковали назначение варваров на высокие должности.
‑ Значит, твое послание спартанскому сенату ‑ фальшивка?
‑ От начала до конца! ‑ Мы с Оривасием захохотали, но дядя был очень расстроен.
‑ По крайней мере, ‑ сказал он, ‑ назови сегодня только Мамертина, тем более что, согласно обычаю, император называет консулов по одному. Объяви, что Мамертин ‑ консул Восточной империи, а второе имя… для Западной… назовешь позднее.
‑ Быть посему, дядюшка! ‑ И я прошел в раздевальню, где облачился в пурпур.
В здании городского сената меня ожидали четыре десятка сановников ‑ Священная консистория практически в полном составе. После церемонии приветствия Арбецион подвел меня к моему креслу из слоновой кости. Стулья справа и слева от него, предназначенные для консулов, пустовали. На одном из них когда‑то восседал Флоренций, который давно… которого и след простыл, на другом ‑ Тавр. Этот, стоило мне появиться в Иллирии, бежал в Антиохию.
После учтивого ответного приветствия я отметил, что консулы отсутствуют, но это не имеет значения, поскольку скоро новый год и, следовательно, будут назначены новые. Одним из них будет Мамертин. Услышав это имя, члены консистории выразили полное удовлетворение. Затем я объявил о ряде новых назначений. Когда я закончил, Арбецион попросил позволения взять слово. Сердце у меня упало, но я сказал: "Говори".
Медленно и торжественно, как если бы это он был Августом, Арбецион прошествовал на середину зала и остановился прямо напротив меня. Откашлявшись, он начал:
‑ Государь, в этом зале находятся люди, замышлявшие против тебя. ‑ При этих словах по залу пронесся протяжный вздох. Вряд ли среди присутствующих был хоть один человек, ничего против меня не замышлявший. Что ж, таков был их долг. ‑ Эти люди все еще на свободе, некоторые из них занимают высокие должности. Государь, здесь присутствуют и те, кто замышлял против твоего благороднейшего брата, цезаря Галла. Они также до сих пор на свободе. Некоторые из них также занимают высокие должности.
Оглядев зал, я увидел, что нескольким обладателям "высоких должностей" стало явно не по себе. Вот, например, толстяк Палладий, гофмаршал Констанция, который на суде над Галлом выступал в качестве обвинителя. Рядом ‑ Эвагрий, комит‑хранитель личной казны. Он помогал готовить это судилище. А вот главный камергер Сатурнин… Словом, добрый десяток готовых заговорщиков переводили взгляд с Арбециона на меня, и у всех на лице был написан один вопрос: начнется ли мое царствование с кровопролития? Самым смелым оказался комит государственного казначейства Урсул. Встав с места, он спросил:
‑ Август, должны ли пострадать те из нас, кто исполнял свой верноподданнический долг перед императором, которому так доблестно служил и ты?
‑ Нет! ‑ твердо прозвучал мой ответ.
‑ Август, и все же те, кто вредил тебе и твоему брату делом ‑ словом и делом, должны предстать перед судом, ‑ не унимался Арбецион, сверля Урсула тяжелым взглядом своих бесцветных глаз.
По залу пронесся беспокойный ропот, но Урсул стоял на своем. Этого полнеющего красавца нелегко было сбить. Он явно не страдал тугоумием, и язык у него был как бритва.
‑ Государь, мы с облегчением узнали, что суд покарает лишь тех, кто действительно перед тобою провинился.
‑ Не сомневайся, покарает, ‑ опередил меня Арбецион, и это мне совсем не понравилось, ‑ если будет на то воля императора.
‑ Такова наша воля, ‑ произнес я традиционную латинскую фразу.
‑ Кого ты назначишь судьями, государь? И где состоится суд?
Тут мне следовало оборвать Арбециона, но долгое путешествие меня утомило, а горячая баня расслабила (ни в коем случае не принимайтесь за важные дела сразу после бани!). Я не ожидал, что кто‑то начнет навязывать мне свой замысел, а именно этого, увы, добивался Арбецион. Между тем Урсул предложил:
‑ Со времен императора Адриана верховным судом в нашем государстве является Священная консистория. Пусть виновные предстанут перед судом тех, кто облечен ответственностью за судьбы империи.
‑ Но, комит, ‑ с холодной учтивостью возразил Арбецион, ‑ нынешнюю консисторию назначал не наш новый государь, а покойный император. Не сомневаюсь, Август захочет назначить судей по своему усмотрению, а со временем подберет по своему усмотрению и членов консистории. ‑ Возразить на это было нечего. Я подал одному из секретарей знак, что хочу сделать важное сообщение.
‑ Председателем суда я назначаю Салютия Секунда. ‑ Все вздохнули с облегчением. В свою бытность преторианским префектом Востока Салютий Секунд слыл человеком справедливым. Остальными членами судебной коллегии я назначил Мамертина, Агилона, Невитту, Иовина и Арбециона, так что по существу это был военный трибунал. Местом заседаний я избрал Халкедон ‑ город вблизи от Константинополя, на другом берегу Босфора. Так начались судебные процессы над изменниками, о которых я ‑ с печалью в сердце ‑ расскажу ниже.
* * *
11 декабря 361 года я, как подобает римскому императору, торжественно въезжал в Константинополь. С низкого неба цвета потускневшего серебра падали, медленно кружась, пушистые хлопья снега. Погода стояла безветренная, так что мороза почти не чувствовалось. В тот день природа поскупилась на краски, но не люди! Все сияло, сверкало и переливалось.
На берегу Мраморного моря у Золотых ворот замерли по стойке смирно доместики в полной парадной форме, а на обеих кирпичных башнях по бокам ворот реяли знамена с драконами. Позеленевшие бронзовые створки были плотно закрыты. По обычаю, я спешился в нескольких шагах от ворот, и командир доместиков подал мне серебряный молоток. Я трижды постучал им в ворота, и на стук отозвался голос городского префекта:
‑ Кто идет?
‑ Юлиан Август, ‑ громко ответил я. ‑ Гражданин этого города.
‑ Войди, Юлиан Август. ‑ Бронзовые створки бесшумно распахнулись, и я увидел за ними во внутреннем дворе префекта Константинополя и сенаторов ‑ всего там было около двух тысяч человек. Здесь же стояли члены Священной консистории, успевшие опередить меня и прибыть в столицу накануне вечером. В полном одиночестве я прошел через ворота и вступил во владение городом Константина.
Под звуки труб меня приветствовали горожане. От ярких одежд у меня рябило в глазах; не знаю, может, это белый фон усиливал контрасты, создавая впечатление буйства всех оттенков красного и зеленого, желтого и синего цветов. Возможно, впрочем, я просто слишком долго жил в северных странах, где все краски приглушены, как будто на мир падает тень дремучих лесов, под сенью которых живут люди. Но здесь был не мрачный север. Мы были в Константинополе, и хотя считается, что это новый Рим, который должен унаследовать от старого все древние республиканские добродетели, в том числе аскетизм и суровость, на самом деле мы не имеем с римлянами ничего общего. Мы ‑ Азия. Когда меня подсаживали в золотую колесницу Константина, я с улыбкой вспоминал постоянные жалобы Евферия: "Какой же ты азиат!" Что поделаешь, да, я азиат и я наконец вернулся к себе домой.
Я медленно продвигался по Средней улице. Падая на непокрытую голову, большие хлопья снега образовали целую шапку, снежинки застревали в бороде. Я глядел по сторонам и с трудом узнавал родной город. За прошедшие несколько лет он невероятно изменился, а самое главное ‑ перерос городскую стену, выстроенную еще Константином. Там, где раньше расстилались поля, теперь теснились улочки предместий. Чтобы защитить их, мне в один прекрасный день придется потратиться на новую городскую стену. Между прочим, эти предместья в отличие от города построены не по единому тщательно продуманному плану, а как бог на душу положит, поскольку подрядчики заботились только о быстрой наживе.
Колоннады, идущие вдоль всей Средней улицы, были заполнены до отказа людьми, которые приветствовали меня восторженными кликами. Что было тому причиной? Любовь ко мне? Отнюдь. Просто я был для них чем‑то новым. Как бы ни был хорош правитель, он в конце концов приедается народу.
Констанций им наскучил, им хотелось перемен, и от меня их можно было ожидать.
Неожиданно за спиной что‑то громыхнуло. Мне даже показалось, что это раскат грома ‑ знак благоволения самого Зевса, но я быстро сообразил: это мои солдаты грянули старинную походную песню времен Юлия Цезаря "Ессе Caesar nunc triumphat, qui subegit Gallias!" l, В этой песне воплотился дух войны, а что может быть прекраснее на земле?
Городской префект, шедший рядом с колесницей, пытался обратить мое внимание на новые здания, но из‑за шума толпы его слов не было слышно. Впрочем, я и без того радовался такому размаху строительства. Полная противоположность старым городам вроде Афин и Милана, где новая постройка ‑ редкость. В Афинах, например, если старый дом рушится, жильцы просто перебираются в другой ‑ в городе множество пустующих зданий. Другое дело Константинополь, здесь все новенькое, как с иголочки, включая и население, которое (я все‑таки разобрал слова префекта, когда мы въезжали на форум Константина) вместе с рабами и чужестранцами насчитывает около миллиона человек.
1 Вот идет с триумфом Цезарь, покоривший Галлию!(лат.)
Огромная статуя Константина, возвышающаяся в центре овального Форума, всегда повергала меня в смятение. Мне никогда к ней не привыкнуть. На высокий пьедестал из порфира мой дядя Константин водрузил статую Аполлона ‑ думаю, он похитил ее с Делоса. Обезглавив этот шедевр, Константин на место головы Аполлона водрузил свое изображение, во всех отношениях сильно ей уступающее. К тому же голову и шею так скверно совместили, что на стыке между ними видна черная полоса, так что в народе этот памятник прозвали "Старик с немытой шеей". В голову воткнули семь бронзовых лучей, что долженствует изображать сияние ‑ чудовищное святотатство не только в отношении истинных богов, но и Назарея. Константин хотел предстать перед потомками не только как галилеянин, но и как воплощение Гелиоса; его честолюбие не знало границ. Я слышал, что он был просто помешан на этой статуе и не упускал случая лишний раз на нее полюбоваться. Говорят, он претендовал не только на голову, но и на туловище Аполлона.
Оставив Форум позади, мы ступили на ту часть Средней улицы, которая называется "Дорогой Императоров" и ведет на Августеум. Эта большая площадь, со всех сторон окруженная портиками, была центром города, когда он еще назывался Византием. В середине Августеума Константин воздвиг огромный памятник своей матери Елене. Она изображена сидящей, и лицо у нее очень свирепое. В одной руке она держит кусок дерева ‑ якобы часть креста, на котором был распят Назарей. Моя двоюродная бабка отличалась безграничным легковерием и страстью к коллекционированию всякой дребедени. В городе нет ни одного храма, которому бы она не пожертвовала щепочку, тряпочку или косточку, так или иначе связанную с этим несчастным раввином и его семьей.
Оглядев площадь, я с изумлением увидел, что всю ее северную часть занимает колоссальная базилика вновь построенного храма; с нее даже не успели убрать леса. Лицо префекта расплылось в улыбке, и, полагая, что это доставит мне большое удовольствие, он радостно сообщил:
‑ Август не забыл выстроенную Константином Великим маленькую церковь божественной Мудрости, стоявшую ранее на этом месте? По приказу императора Констанция ее значительно расширили. Он освятил этот храм только прошлым летом.
Я промолчал, но про себя поклялся превратить эту Святую Софию в храм Афины. Для меня невыносима сама мысль о том, что прямо напротив моего дома будет находиться галилейский храм, а главный вход Священного дворца расположен как раз напротив, на южной стороне Августеума.
Восточную сторону площади занимает здание сената, к которому как раз в эту минуту со всех сторон стекались сенаторы. Кворум, достаточный для начала заседания, составляет пятьдесят человек, но сегодня явились все две тысячи сенаторов. Отталкивая друг друга, они поспешно карабкались вверх по скользким ступеням.
Вся площадь заполнилась народом, и никто не знал, что делать дальше. Префект города привык в таких случаях получать указания от дворцовых служителей ‑ в чем, в чем, а в устройстве пышных церемоний они поднаторели. Но теперь эти господа разбежались, и никто, включая меня, не знал, что надлежит предпринять дальше. Боюсь, мы с префектом оказались не на высоте.
Колесница остановилась в центре площади ‑ у Милиона, обелиска под навесом, от которого отсчитываются в империи все расстояния. Даже в этом мы подражаем Риму, и не только в этом ‑ буквально во всем, вплоть до семи холмов, на которых лежит Константинополь!
‑ Сенат ждет тебя, государь, ‑ произнес префект, явно нервничая.
‑ Ждет? Вон еще сколько сенаторов даже не вошли в здание!
‑ Не желает ли Август принять их во дворце?
Я покачал головой, а себе дал зарок: никогда не въезжать в город без приготовлений. Никто толком не знал, куда идти и что дальше делать. Я заметил, как несколько моих офицеров переругиваются с доместиками, которые их не знают, а потому задерживают, а рядом почтенные сенаторы преклонных лет скользят и падают в грязь. Эта сумятица была дурным предзнаменованием. Я начал с того, что показал себя худшим организатором, нежели Констанций.
Наконец я взял себя в руки и решительно проговорил:
‑ Префект, пока сенаторы еще не собрались, я хочу совершить жертвоприношение.
‑ Разумеется! ‑ Префект указал на Святую Софию. ‑ Епископ, наверное, в соборе, а если нет, я за ним пошлю.
‑ Я имею в виду жертвоприношение истинным богам, ‑ объяснил я.
‑ Но… где же? ‑ У бедняги префекта были все основания смутиться. В конце концов, Константинополь ‑ новый город, освящен именем Иисуса, и в нем нет храмов, лишь на акрополе старого Византия сохранились три маленьких святилища, посвященные Аполлону, Артемиде и Афродите. Что ж, раз нет других, можно и там! Я подал знак тем из своих приближенных, кто сумел пробраться через оцепление доместиков, и наша маленькая процессия двинулась на холм, к полуразрушенным, заброшенным храмам.
В сыром, загаженном храме Аполлона я принес благодарственную жертву Гелиосу и всем богам, ‑ горожан, толпившихся вокруг, это очень позабавило; они сочли это за первое проявление эксцентричности императора. Принося жертву Аполлону, я поклялся, что отстрою его храм.
Либаний: Несколько недель тому назад император Феодосий отдал этот храм своему преторианскому префекту под каретный сарай!
Юлиан Август,
Затем я послал новоназначенного консула Мамертина известить сенат, что прах моего предшественника в ближайшее время будет доставлен в Константинополь для погребения, а посему, уважая память усопшего, я откладываю тронную речь до первого января. Пригибаясь под ударами шквального ветра, бросавшего мне в лицо колючий снег, я вошел через Халкские ворота дворца в вестибюль под бронзовой крышей. Над воротами красовалась свежая роспись, запечатлевшая Константина с тремя сыновьями. У их ног пронзенный копьем дракон проваливается в преисподнюю ‑ это аллегорическое изображение поверженных истинных богов. Над головой императора нарисован крест. Ну ничего, немножко белил ‑ и следа от него не останется!
Доместики, выстроившиеся по обеим сторонам ворот, молодцевато отдали мне честь. Приказав их командиру обеспечить военных из моей свиты помещением и провиантом, я пересек внутренний двор и вошел в главное здание дворца. В жарко натопленном и ярко освещенном зале (казалось, я попал из зимы в лето) меня ожидал Евсевий со своими подчиненными ‑ евнухами, писцами, рабами, осведомителями ‑ всего не менее двух сотен людей и полулюдей. В жизни не видал таких богатых одеяний и не вдыхал таких дорогих благовоний.
Стоя в дверях, я отряхивался подобно собаке, вылезшей из воды, а все присутствующие опустились передо мною на колени с необычайной грацией. Евсевий смиренно поцеловал край моей хламиды. Я бросил долгий взгляд на эту огромную тушу, похожую на гиппопотама или носорога, которых привозят к нам из Египта для участия в боях гладиаторов. Он весь сверкал драгоценностями и источал аромат лилий. Таков был убийца моего брата, которому лишь счастливый случай помешал разделаться и со мной.
‑ Встань, хранитель, ‑ отрывисто произнес я и знаком велел остальным сделать то же самое. Не без труда Евсевий поднялся на ноги. Он робко глядел на меня, его глаза молили о пощаде. Хранитель священной опочивальни был вне себя от ужаса, но многолетняя выучка царедворца и непревзойденное искусство интригана не подвели: ни голос, ни облик не выдавали его смятения.
‑ Государь, ‑ прошептал он, ‑ все готово. Спальни, кухни, залы совета, хламиды, драгоценности…
‑ Благодарю, хранитель.
‑ Завтра Повелителю Мира будет представлена полная опись дворцового имущества.
‑ Хорошо, а теперь…
‑ Что бы ни пожелал наш государь, ему достаточно лишь повелеть. ‑ Голос, доверительно шептавший мне на ухо, казалось, был неподдельно сердечным. Я отстранился и сказал:
‑ Покажи мне мои покои.
Евсевий хлопнул в ладоши, и зал опустел. Вместе с евнухом я поднялся по белой мраморной лестнице на второй этаж. За решетчатыми окнами расстилался великолепный парк, спускавшийся террасами к Мраморному морю. Справа был виден большой особняк, где живет персидский царь Хормизда, перебежавший к нам в 323 году, и группа небольших строений, скорее павильонов. Все вместе они называются дворцом Дафны; здесь совершаются аудиенции императора.
Как странно чувствовал я себя в покоях Констанция! Особенно тронул меня вид инкрустированной серебром кровати, на которой спал мой двоюродный брат. На этом ложе его, несомненно, посещали тревожные сны обо мне. Теперь его не стало, и опочивальня перешла ко мне. Интересно, кто будет спать здесь после меня? Мои размышления прервало нервное покашливание Евсевия. Еще погруженный в свои мысли, я тупо оглядел его и наконец приказал:
‑ Пришли ко мне Оривасия!
‑ Это все, государь?
‑ Все, хранитель.
Не дрогнув ни единым мускулом на лице, Евсевий повернулся и вышел. В тот же вечер его арестовали как изменника и перевезли на суд в Халкедон.
Вместе с Оривасием мы обошли весь дворец, нагнав немало страху на служителей: они не привыкли к тому, чтобы император отклонялся от строго предписанного ему этикетом маршрута. Мне особенно хотелось осмотреть дворец Дафны, и мы в сопровождении всего лишь десятка охранников стали стучать в дверь малого тронного зала. Испуганный евнух открыл нам и провел в зал, где много лет назад я встретился с Константином. Тогда здесь присутствовала вся наша семья, а теперь в живых остался я один. Зал оказался в точности таким великолепным, каким я его запомнил, включая, увы, и усыпанный драгоценными каменьями крест во весь потолок. Мне хотелось бы его убрать, но в моем окружении есть ревнители старины, которые считают, что коль скоро мой дядя украсил свой тронный зал крестом, значит, так тому и быть, независимо от того, какова государственная религия. Кто знает, может быть, они и правы?
Старый евнух, который провел нас в зал, сказал, что припоминает тот день, когда меня представили дяде:
‑ Ты был чудесным ребенком, государь, и мы уже тогда знали, что когда‑нибудь ты будешь нашим повелителем. ‑ А как же иначе!
Затем мы осмотрели сводчатый пиршественный зал. В конце его на возвышении стоят три обеденных ложа для императорской фамилии. Пол в этом зале особенно красив. Он выложен разноцветным мрамором, привезенным со всех концов империи. Мы, как деревенские простаки, глазели на это чудо, когда в зал вошел гофмаршал в сопровождении высокого худощавого офицера. Пожурив меня за то, что я удрал, гофмаршал представил мне офицера ‑ он служил в коннице, звали его Иовиан. "Только что он доставил в столицу священные останки императора Констанция, государь".
Иовиан отдал мне честь. В этом походе он меня сопровождает. Что о нем можно сказать? Добродушен, но звезд с неба не хватает. Поблагодарив его за труды, я временно причислил его к доместикам, а затем состоялось заседание Священной консистории. Среди прочих вопросов мы наметили порядок проведения похорон Констанция. Это была последняя церемония, которую поручили подготовить евнухам, и рад сообщить ‑ она прошла без сучка без задоринки. Покойник любил евнухов, они платили ему взаимностью. Вполне естественно, что их последним делом при дворе стало погребение своего патрона.
* * *
Отпевание Констанция было назначено в храме, который галилеяне именуют церковью Святых Апостолов. Стоит он на четвертом из семи холмов Константинополя. К базилике этого склепа Константин пристроил круглый мавзолей, очень похожий на мавзолей Октавиана Августа в Риме. Здесь покоятся его останки, а также останки трех его сыновей. Да будет земля им пухом.
Как ни странно, похороны моего извечного врага растрогали меня до глубины души. Прежде всего, поскольку я дал обет безбрачия, на Констанцие наш род угасал. Однако это не совсем так: его вдова Фаустина была беременна. Во время похорон я видел ее издали, она стояла среди плакальщиц, закутанная в плотное покрывало. Через несколько дней я согласился дать ей аудиенцию.
Я принял Фаустину в гардеробной Констанция, которую превратил в свой кабинет. По всем стенам этой комнаты устроены шкафы для множества принадлежавших покойному туник и хламид, а я приспособил эти шкафы для хранения книг.
Когда Фаустина вошла, я приветствовал ее стоя. Как‑никак мы родственники. Она преклонила предо мною колени, но я поднял ее и предложил стул. Мы сели.