Ф. Вишнивецкий Я. Сикорский
Тридцатая застава
Ф. Вишнивецкий, Я. Сикорский
ТРИДЦАТАЯ ЗАСТАВА
Повесть
Предисловие
Более полувека советские пограничники несут свою почетную и ответственную службу по охране государственных рубежей нашего социалистического Отечества. Воспитанные ленинской партией, взлелеянные народом, они на всех этапах развития Советского государства с честью и достоинством выполняют возложенные на них задачи.
Беспредельная преданность делу коммунизма, постоянная бдительность, мужество и отвага – вот те замечательные морально‑боевые качества, которые неизменно проявляют войны в зеленых фуражках – часовые переднего крав Родины. Тысячи и тысячи ярчайших примеров патриотизма, проявленных советскими пограничниками, золотой страницей вошли в историю вооруженной зашиты нашей страны.
О дозорных советских рубежей создано немало книг – романов, повестей, документальных сборников. И это вполне понятно, потому что пограничная героика играет важную роль в деле военно‑патриотического воспитания нашего народа.
Книга Ф. Вишнивецкого и Я. Сикорского «Тридцатая застава» принадлежит к такого рода произведениям, призванным воспитывать трудящихся в духе советского патриотизма.
Авторы поставили своей целью осветить один из наиболее сложных периодов в деятельности пограничных войск – канун Великой Отечественной войны и первые бои с немецко‑фашистскими захватчиками на линии государственной границы.
Тема важная, ответственная и, надо сказать, еще недостаточно разработанная в нашей литературе. Особую сложность представляет то, что авторы «Тридцатой заставы» решили не ограничиваться освещением жизни и боевой деятельности пограничных подразделений, а показать в широком плане напряженную и порой противоречивую обстановку в пограничной полосе, осветить происки гитлеровской разведки, раскрыть истоки патриотизма советских людей. Хотя события и касаются, в основном, участка одной из пограничных застав – в данном случае тридцатой, читателю понятно, что речь идет о творческом обобщении, о стремлении показать на частном примере широкую картину жизни пограничья в трудную пору испытаний.
Известно, что, готовясь к вероломному нападению на Советский Союз, гитлеровское командование в невиданных масштабах развернуло подрывную деятельность своей разведок, направленную против нашло государства. Из среды бежавших за кордой белогвардейцев, буржуазных националистов, кулаков и прочего сброда вербовались вражеские агенты, верой и правдой служившие немецкому фашизму. Услужливо представили в распоряжение гитлеровцев свою агентуру разведывательные органы боярской Румынии. Фашистские шпионы и диверсанты, пытаясь проникнуть на территорию Советской страны, имели своей целью разведать оборонительные мероприятия Советского государства, осуществлять диверсии на основных коммуникациях и линиях связи, сеять панические слухи среди местного населения. В первом квартале 1941 года количество задержанных на западном рубеже вражеских агентов в сравнении с соответствующим периодом 1940 года увеличилось в 15–20 раз, а во втором квартале – в 25–30 раз.
Причем, как правило, это были профессиональные разведчики, прошедшие специальную подготовку в системе разведывательных школ абвера. Так что служебная деятельность личного состава тридцатой заставы, отраженная в книге, представляла собой объективный и закономерный процесс. Советские пограничники давали вражеским лазутчикам решительный отпор, срывая все их коварные замыслы, и это нашло четкое отражение на страницах книги.
Вражеские разведки не ограничивались лишь засылкой одиночных агентов, но и осуществляли всякого рода провокации, перебрасывая через границу вооруженные банды, состоящие из бывших белогвардейцев, уголовных преступников, буржуазных националистов. В истории пограничных частей, охранявших наш западный государственный рубеж, немало таких примеров. И случай, который описан в книге «Тридцатая застава», является типичным и документально подтвержденным. Именно здесь, на участке тридцатой заставы, в феврале 1941 года пыталась нарушить границу крупная вражеская банда. Пограничники смело вступили в бой. Особое мужество проявил пулеметный расчет во главе с заместителем политрука Василием Ильичом Ивановым. Многие воины за эту операцию были отмечены орденами и медалями, а В. И. Иванов удостоен высшей награды – ордена Ленина.
Свою службу воины границы осуществляли в тесном контакте и при самой активной поддержке со стороны местного населения. Оперативно‑служебная деятельность пограничных частей того времени чрезвычайно богата примерами, подтверждающими эту истину. Эта всенародная поддержка пограничников нашла отражение и о книге «Тридцатая застава».
Поистине бессмертен коллективный подвиг советских пограничников, совершенный ими в первые дни Великой Отечественной войны.
Воинам границы пришлось принять на себя первый удар вооруженных до зубов гитлеровских волчищ. Против наших малочисленных застав были брошены танки, артиллерия, самолеты. Неравные, жестокие бои разгорелись на протяжении всей западной границы от Балтики до Черного моря. И ни одна из застав не дрогнула в бою, не оставила своих позиций без приказа высшего командования.
Воины в зеленых фуражках стояли насмерть, и, как отмечала в то время «Правда», только через их мертвые тела враг мог продвинуться на пядь вперед.
В книге «Тридцатая застава» хорошо показана напряженность первых боев на границе. Может быть, некоторые страницы не совсем точно (в документальном смысле) отражают перипетии тех боев, но зато в обобщающем плане рисуют поистине героическую борьбу солдат и офицеров границы, грудью вставших против ненавистного врага, борьбу, когда каждый день и каждый час рождал истинных героев.
Советским пограничникам, отошедшим от линии государственного рубежа, впоследствии пришлось принимать участие во многих оборонительных и наступательных операциях. Пограничные отряды, преобразованные в погранполки, храбро сражались на подступах к Киеву, Днепропетровску, Одессе, мужественно защищали Москву, Севастополь, Керчь. Сталинград, и на любом участке фронта они демонстрировали высокий патриотизм, мужество и самоотверженность.
В одном из боев отличился бывший пулеметчик тридцатой заставы кавалер ордена Ленина замполитрука В. И. Иванов. Он погиб в бою, обеспечив ценой своей жизни успех родного подразделения. Сейчас именем Василия Ильича Иванова назван одна из пограничных застав на западной границе. Наследники его боевой славы свято чтят память героя и умножают ее своей ревностной службой на благо Отечества.
В последующие военные годы пограничные полки несли службу по охране тыла Действующей армии. Это было выполнением чрезвычайно сложной и ответственной залечи, отчего во многом зависел успех боевых операций, которые проводились Красной Армией. Дело в том, что гитлеровская разведка забрасывала за линию фронта сотни своих шпионов, диверсантов, чтобы собрать данные о подготовке боевых операций нашими войсками, вывести из строя основные фронтовые магистрали, сорвать обеспечение действующих соединений вооружением, боеприпасами, продовольствием. И советским пограничникам, охранявшим наши тылы, нужно было проявить в высшей степени свою чекистскую бдительность и служебное мастерство. Вместе с органами государственной безопасности и армейской контрразведки они с честью выполнили поставленные перед ними задачи. Все это нашло конкретное отражение в повести «Тридцатая застава» – еще одна книга о доблестных защитниках советских рубежей, об их беспредельной верности Отечеству, делу партии, своему воинскому долгу.
Генерал‑майор И. П ПОЛЕЖАЕВ
начальник политотдела войск Краснознаменного ордена Трудового Красного Знамени БССР Западного пограничного округа
НЕОБЪЯВЛЕННАЯ ВОЙНА
Тревога
Капризная, непостоянная зима на юге. В середине февраля, когда на солнечных склонах холмов уже обозначились черные проталины и разомлевший от теплого дыхания весны снег в оврагах начал оседать под собственной тяжестью, вдруг задул порывистый северо‑западный ветер. Затвердела снеговая корка, растаяли еще вчера струившиеся в воздухе весенние запахи. Серая пелена сплошных туч заволокла небо, завихрились в воздухе мелкие снежники. Подхваченные ветром, они пробивались во все щели, слепили глаза, жгли лицо, руки.
– Лютый и есть, как называют этот месяц на Украине. – вслух подумал начальник заставы старший лейтенант Кольцов. – Ишь, как метет…
Войдя в кабинет, он разделся, потер озябшие руки и занялся неотложными делами.
«И надо же было угодить сюда а такое время», – подумал старший лейтенант, тревожно прислушиваясь к завываниям метели за окном.
Хотя метель к вечеру разыгралась вовсю, но, собственно, не это его беспокоит. Кольцов не новичок в пограничной службе, знает, что в Дальневосточной приамурской тайге, на голых островах Тихого океана, в холодных лесах на финской границе, на берегах, затянутых льдом северных морей, – там куда тяжелее приходится пограничникам. Беспокоит другое: как покажут себя новички, его воспитанники из маневренной группы, прибывшие два дня тому назад на тридцатую? Ведь сегодня они впервые вышли в наряд. А вокруг все тонет в молочно‑белой вихревой пыли – многочисленные холмы, кустарники, редкие деревца. Нужно хорошо знать границу, чтобы сориентироваться в снежной круговерти. От этих мыслей трудно сосредоточиться на главных вопросах текущей работы. Узкие, словно прищуренные темно‑коричневые глаза начальника заставы все чаще отрываются от разбросанных по столу бумаг на заснеженные окна – хоть бы какой‑нибудь просвет… Вспомнились слова комиссара отряда Шумилова после назначения:
«Смотрите в оба, старший лейтенант, участок трудный… Не повторите ошибки своего предшественника».
Комиссар мягко назвал ошибкой беззаботность прежнего начальника заставы. Вооруженные до зубов диверсанты под прикрытием тумана проскочили на рассвете Збруч и прорвались в тыл. Поднятая по тревоге группа во главе с политруком вышла на перехват и вынуждена была принять бой. Нарушителей, конечно, задержали, но дорого за это заплатили пограничники: ранены два бойца и политрук. После того и принял Кольцов заставу. Вместе с бывшим начальником отозвали и его помощника. Тяжело раненый политрук в госпитале, и все сложное хозяйство заставы с ее мелкими и большими заботами свалилось на плечи одного человека. «Хорошо, что старшина здесь парень толковый, авось управимся, пока пришлют политрука», – утешал себя Кольцов.
Ознакомившись с планом работы на ближайшее время, старший лейтенант задумался: на завтра назначена беседа с красноармейцами‑новичками о боевой истории заставы. «А что я им скажу, если и сам здесь новичок? Придется попросить старшину…»
Пока начальник заставы размышлял над неотложными делами, старшина Алексей Федорович Тимощенко, взяв с собой новичка Кирилла Великжанова, проверял наряды. Нелегко в такую погоду ходить на лыжах: на глазах наметает сугробы.
«А каково‑то нарядам? – волновался старшина. – Выдержат ли новички?»
Особенно беспокоил его правым фланг, стык с двадцать девятой заставой. Чертовски невезучее место! Именно там и происходили последние события. Это он, старшина, вот так при поверке обнаружил следы и поднял тревогу. До сих пор в душе такое чувство, будто виновен перед ранеными товарищами. Если бы нарушителей обнаружили при переходе речки, ничего бы не случилось. Года два тому назад кто‑то из ребят, увлекавшийся повестями Гоголя, шутя бросил в сушилке, после наряда: «Это и есть то самое заколдованное место, которое описал Николай Васильевич. Не верите?» Пограничники посмеялись, а название прижилось. С тех пор между собой так и называли правый фланг: «заколдованное место». За все годы там чаще всего происходили нарушения границы.
Совершенно другие мысли у Кирилла Великжанова, который шел впереди. К лыжам, как все сибиряки, с детства привык, к метелям тоже. Да что там! И похуже случалось. А вот на такое ответственное задание впервые пошел. Три месяца служит, а границы до сих пор так и не видел.
«Эх, задержать бы шпиона! Будет о чем написать брагу! А к письму приложить вырезку из газеты – ведь в таком случае обязательно напишут… „Молодой пограничник Н‑ской заставы Кирилл Великжанов оказался храбрым и мужественным защитником Родины, достойным сыном своего отца, отдавшего жизнь за революцию… В страшную пургу пограничник Великжанов вышел в наряд на охрану рубежей СССР и в жаркой схватке, не щадя своей жизни, задержал опасного диверсанта… Командование наградило Великжанова…“».
Чем его могли наградить, Кирилл не успел придумать: при спуске с очередного холма лыжи «запороли», обо что‑то стукнулись, и боец зарылся головой в снег.
«Вот тебе и награда, растяпа, – мысленно обругал себя Кирилл, отряхиваясь и искоса поглядывая на старшину. – Сейчас начнет пилить…»
– Надо точно по лыжне идти, внимательно смотреть перед собой, – спокойно сказал старшина, когда боец встал на тропу.
– Так метет же, глаза залепляет… – попытался было оправдаться Кирилл, но тут же подумал: «Ведь метель и старшину не жалует», – и проглотил язык.
Тимощенко промолчал и пошел медленнее, пристально всматриваясь в еле различимые кусты вдоль линии границы.
Его невысокая, но плотная, широкоплечая фигура двигалась по холмистой поверхности ровно и, казалось, без всяких усилий.
– Когда же мы на границу выйдем, товарищ старшина? Все холмы да кусты…
– Это она и есть. Вон столб за кустарником – видишь? А за ним речка, – ответил старшина шепотом.
Но сколько ни всматривался Кирилл в снежную пыль, ничего не заметил. Пригнувшись, сделал несколько шагов к контрольно‑следовой полосе, прикрыл ладонью глаза от метели, но и это не помогло. Ага, вон что‑то темное обозначилось. Боец облегченно вздохнул: наконец он увидел границу! Может, там уже притаились нарушители и выжидают удобного случая, чтобы перебраться на нашу сторону?
За спиной послышался шорох. Кирилл вздрогнул и, круто повернувшись, схватился за винтовку. Перед ним стоял старшина. Он нагнулся и озабоченно осматривал маленький кустик.
«Что он колдует над ним? Кустик как кустик, – удивился боец. – Тысячи их тут…»
– Ты? – указывая на сломанную веточку, спросил Тимощенко.
– Вот еще! Нужна мне веточка, как…
Старшина ткнул лыжной палкой в кустик, и вторая ветка треснула.
– Видишь? А говоришь, не ты. Если не ты, то кто? Сама по себе не могла сломаться. Пройдет наряд, заметит. На границе всякую мелочь надо замечать, запомни! И сразу тревога: кто сломал? А вдруг нарушитель здесь прошел? Куда скрылся? Понятно? Учись ходить по‑солдатски, не выноси далеко в сторону палки…
Все это было сказано тихо, ровным, спокойным голосом. Кирилл окончательно смутился: «Уж лучше бы выругал… Гляди, еще на вечерней поверке всей заставе расскажет…»
Кирилл чувствовал себя наказанным. Стыдно было в глаза смотреть.
«Вот тебе и веточка… Конечно ж, это я сломал. Эх, а еще собирался шпионов ловить… – скептически размышлял он. когда тронулись дальше. – Вон оно какое дело – на границе служить! Какая‑нибудь никчемная веточка, и ту надо оберегать…»
Идти становилось труднее. Винтовка, гранаты, подсумок с патронами – все как‑то потяжелело, мешало двигаться. В двух шагах прошел мимо лежавших в снегу повара Денисенко и инструктора служебных собак Селиверстова и не заметил их.
– Вот это‑и есть наш правый фланг, – тихо сказал старшина, возвращаясь к месту, где залег наряд, – А теперь отдохнем малость – и на заставу…
– Що це ти, Кирюша, наче курча в дощ? – насмешливо пробубнил украинец Денисенко. Старшина сердито хмыкнул, покосился на него, и тот прилип глазами к биноклю, усердно осматривая свой сектор.
Когда подходили к заставе, начало темнеть. Дорога шла на подъем. Великжанов напрягал последние силы, чтобы не отстать, хотя старшина, казалось, совсем не спешил.
Пока Великжанов приводил себя в порядок, с трудом передвигаясь на ногах. Тимощенко уже строил людей на боевой расчет. По его подтянутой фигуре, твердому, уверенному голосу незаметно было, что он перед этим несколько часов шел по занесенной снегом тропке, пробивая лыжню.
Приняв рапорт от старшины, Кольцов произвел боевой расчет и отпустил пограничников – не любил длинных поучений. Да и о чем говорить, когда сам еще не разобрался в хозяйстве.
Старшина решил заглянуть домой, успокоить жену: после недавних событий ей все чудятся диверсанты, извелась вся. Такова судьба жены пограничника – вечное ожидание, постоянные тревоги. А у старшины день не регламентированный. Вот и сейчас задержал начальник.
– Зайдем ко мне, Алексей Федорович. – пригласил его Кольцов и направился в кабинет.
Подавив недовольство, Тимощенко пошел за ним. «Снова придется выслушивать упреки Маринки…»
– Понимаете, на завтра по плану назначена беседа политрука с новичками о боевой истории заставы, – закурив папироску, начал Кольцов дружеским тоном – Не хотелось бы начинать с нарушения порядка, но я не могу, сами понимаете… Может, вы проведете занятия?
В тоне начальника не чувствовалось намека на приказ, но Тимощенко по вкоренившейся уже привычке к дисциплине вытянулся, щелкнул каблуками и отчеканил:
– Есть подготовиться к беседе!
– Да вы садитесь, ведь намаялись… А каково состояние политрука, не справлялись?
– Плохо, товарищ старший лейтенант. Знать, не скоро вырвется из госпиталя…
Кольцов поморщился: тяжело будет одному.
– Я вас больше не задерживаю, товарищ старшина. Идите и готовьтесь к беседе.
Старшина козырнул, четко, как на учении, повернулся и вышел. Это понравилось начальнику заставы – любил строевую выправку.
«С таким приятно служить», – подумал он, оставшись один в кабинете.
Выйдя от начальника, Тимощенко наведался в сушилку, на кухне проверил, горяч ли ужин для прибывающих из наряда бойцов, и подошел к комнате, где ребята чистят оружие. За дверью смех. Прислушался. Хорошо, когда бойцы вот так смеются. А там неугомонный Денисенко отпустил какую‑то шутку по адресу Великжанова. Но и тот не остался в долгу. «Тоже герой выискался! Зарылся в снег, как боров в солому, и лежит. Побегал бы ты за старшиной, как я… Вот человек! Я уже без ног, а ему хоть бы хны. прет и прет сквозь метель, как паровоз…»
«Ну вот, теперь начнут меня прорабатывать», – с улыбкой подумал старшина и тихонько отошел от двери – не стоит смущать ребят. Он знал, что бойцы относятся к нему с уважением (а это самое главное на службе), и направился к ленинской комнате: надо готовиться к занятиям. Ему не впервые подменять старших командиров. Такова обязанность старшины.
В ленинской комнате уже никого не было: измучила метель, отдыхают. «А каково ночным нарядам!» – сокрушенно вздохнул Алексей Федорович, доставая из шкафа толстую тетрадь в потертой обложке. Буквы на ней, нарисованные когда‑то красным карандашом, уже выцвели от давности, и кто‑то обвел их синими чернилами.
«Боевая история заставы», – вслух прочитал старшина и задумался. Каждая строчка в этой книге ему знакома. Ее писали не ученые, не писатели, а непосредственные участники событий. Простые, иногда неуклюжие слова, а сколько в них раздумий, страдании, сомнений, радостей… И не одна смерть притаилась здесь между строк.
Последнюю запись о недавних событиях делали вдвоем с секретарем комсомольской организации. Грустные события…
…Мирный Рижский договор 1920 года застал части Красной Армии, громившие белополяков, на речке Збруч, по которой была установлена государственная граница с Польшей. Несколько эскадронов чекистов Дзержинского да отдельные подразделения Железной Самарской дивизии и образовали Збручский пограничный отряд. Это были закаленные воины, прошедшие много дорог на фронтах гражданской войны. В 1936 году отряд был награжден первым орденом Боевого Красного Знамени.
Тридцатая застава располагалась возле села Лугины и занимала участок границы от селения Колокольня, на стыке с двадцать девятой заставой, до селения Варваровка, примыкая левым флангом к соседнему погранотряду.
Участок тяжелый. Высотки, овраги, балки, поросшие кустарником, – все как будто нарочно создано для удобств нарушителям границы.
Лугины делятся рекой на две части. Бывший помещик Кравецкий бежал на правый берег и все годы натравливает оттуда банды белогвардейцев, петлюровцев.
Однажды эти бандиты прорвались в село, увели родителей председателя сельсовета Симона Голоты, зверски замучили их, а головы отрубили и перебросили на нашу сторону.
В другой раз в неравном бою с диверсантами погибли храбрые бойцы‑пограничники Григории Карташов и Василий Лопатин. А сколько раз поджигали дома, усадьбы молодых колхозов, обстреливали из пулеметов левобережье!
Старшина уже в который раз осматривает портреты на стенах. Вот улыбается ему первый начальник заставы капитан Кузнецов. Рядом с ним первый политрук Евгении Байда. А дальше – Григорий Карташов, старшина Федор Аршинов…
В ряду портретов на видном месте выделялся один. Жилистая шея в расстегнутой косоворотке, густые волосы откинуты небрежно назад. На портрете они кажутся черными. Глаза пристально смотрят на тебя – пытливые, строгие и добрые. Под портретом слова: «Герой – это тот, кто творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть…»
Даже не читая, каждый с первого взгляда узнает всемирно известного и любимого писателя, буревестника революции.
В октябре 1932 года Алексей Максимович Горький был зачислен в списки части как почетный пограничник. Этим безмерно гордились ребята.
В альбоме почетных гостей хранится и фотография героя полярной эпопеи Папанина. Вот об этих людях, которые смотрят с портретов на старшину, и расскажет он завтра новичкам.
Дверь распахнулась, в комнату вошел Кольцов.
– Ухожу на поверку. Вы остаетесь за меня. Выделите кого‑нибудь из старослужащих – пойдет со мной. Лучше бы этого… как его? Семенов, кажется, комсорг. Он, говорят, из местных, хорошо знает границу…
– Да, Николай Семенюк, товарищ старший лейтенант, – это наш комсорг. Он знает здесь каждую тропку. Пожалуй, лучшего напарника вам и не найти, но он недавно из наряда, сейчас отдыхает…. И прошлой ночью…
– Ничего, потом отоспится. Хороший пограничник ко всему должен быть готовым…
Тимощенко очень не хотелось будить комсорга, но он в то же время понимал, что лучшего помощника для ночной поверки не найти. Он не только выносливый и сметливый боец, но и хорошо знает всех ребят. Кому как не ему сопровождать нового командира в такую метель?
Скрепя сердце послал дневального за пограничником. Ничего не поделаешь, интересы службы превыше всего.
Через несколько минут Николай Семенюк в полном боевом снаряжении докладывал начальнику:
– Товарищ старший лейтенант! Боец Семенюк прибыл по вашему приказанию.
По собранности, манере держаться он очень походил на старшину, разве что чуть повыше ростом да поуже в плечах. В его широко расставленных глазах еще заметны следы недавнего сна, но нет в них ни удивления, ни неудовольствия, только готовность к выполнению любого задания. Кольцов вспомнил совет комиссара отряда: «Пока пришлем политрука, ты присмотрись хорошо к комсоргу… Это настоящий солдат, на него во всем можно положиться…»
«Действительно молодец! – похвалил про себя Кольцов Семенюка. – Видно, жизнь на границе выработала в нем эту внутреннюю собранность, приучила к дисциплине».
Через минуту Кольцов и Семенюк ушли в ночь и скрылись в снежном вихре.
За заставой Кольцов пропустил Семенюка вперед.
– Держите направление на высотку, как там у вас ее называют? Кажется, «Груша?» Оттуда повернем на левый фланг.
Перед выходом звонили из штаба отряда, предупреждали о сигналах от соседей слева:
– Будьте начеку… Сопредельная сторона что‑то замышляет. Усильте наблюдение на южном стыке…
«Неймется им, прощупывают то справа, то слева, спешат использовать погоду. Да оно и понятно. Среди этих холмов в такую вьюгу под носом может проскочить и не заметишь…» – думал Кольцов, стараясь ближе держаться к ловко лавирующему среди холмов Семенюку.
От «Груши» повернули на юг. Идти стало легче: ветер подгонял сбоку, меньше мешал снег. Пошли тише, зорко всматриваясь в кустики и снежный покров вдоль контрольно‑следовой полосы. Да что заметишь, если лыжня следом за идущим заносится поземкой.
Поверяемые наряды были на месте, никто не обнаружил нарушения границы. И вдруг километрах в трех от левого фланга Семенюк с ходу остановился и пригнулся у следовой полосы. Кольцов немедленно осветил фонариком место, куда всматривался боец. За кустиком, который немного задерживал поземку, заметно обозначились отпечатки лыж. К границе через следовую полосу и на восток к Лугинам вздувались, как вены на старческих руках, бугорки.
– Лыжник, товарищ старший лейтенант. И прошел недавно. Свои здесь не могли ходить. Но куда направился? – он еще раз осмотрел след, осторожно сделал несколько шагов в сторону границы и уверенно доложил: – К нам! Это точно! Разрешите преследовать? – Его крепкая фигура подалась вперед, напряглась, как у бегуна на старте.
– Отставить! Дайте сигнал вызова тревожной группы, а сами оставайтесь здесь. Прибудет группа – пусть следует за мной. Я иду по следу.
Вспыхнули над головой ракеты, а когда погасли, фигура начальника заставы уже еле различалась сквозь снежную пыль.
Лучше бы вдвоем идти на преследование, старший лейтенант понимал это, но нарушитель мог для страховки оставить здесь напарника. Да и раздумывать некогда, и так след еле заметен.
Кольцов спешил, он был хорошим лыжником и, возможно, настиг бы нарушителя. Но невдалеке от Лугинской МТС, которая разместилась в бывшем имении помещика Кравецкого, след совершенно затерялся. Мысли рвались к тревожной группе – собаку бы скорее сюда!
Идти вслепую бесполезно, поспешил к конторе МТС. Сторож открыл кабинет директора – надо немедленно сообщить в отряд. Разговор со Збручском был короток и неприятен. Выслушав доклад о случившемся, комиссар Шумилов, временно исполнявший обязанности начальника отряда, сдержанно пробасил:
– Вас же предупреждали! Вот так солдат… Сейчас выезжаю на место. Возвращайтесь на заставу и организуйте поиск. Да свяжитесь с соседями, чтобы птица не перелетела… Впрочем, отставить соседей. Сам свяжусь с ними… На помощь высылаю взвод маневренной группы…
Горько и обидно. Не за «солдата», конечно. Иногда эта любимая поговорка старшего политрука произносилась таким добродушным, ласковым басом, что на сердце становилось тепло. Обидно, что с первых дней проворонил нарушителя.
«Скорее на заставу! Может, еще не все потеряно», – утешал себя Кольцов, но это не успокаивало.
Тревожная группа застала озябшего Семенюка у куста, где обнаружен след нарушителя.
– Селиверстов! Рекса на след! – приказал командир отделения.
Но тот следа не взял. Поеживаясь от холода, он с недоумением поглядывал на своего хозяина.
– Ищи, друг, ищи! – торопил проводник.
И вдруг Рекс нервно пошевелил ушами, потянул носом и насторожился. Потом дернул поводок и взял наискосок от следа в сторону границы. Селиверстов устремился за ним. У самой речки собака остановилась, принюхиваясь. Шерсть на загривке стала дыбом.
– Ну же, Рекс, ну! – уговаривал проводник, подталкивая собаку, и она рванулась к торчавшей невдалеке ветке и начала лапами разрывать снег.
– Что там? – нетерпеливо спросил старший группы поддержки.
– Черт его знает… Вот – какой‑то прутик… – Селиверстов подал подобранную Рексом ветку.
– Ветка как ветка. Но что это? Снег? – старший присветил фонариком, и теперь все заметили, что к нижнему концу ветки что‑то привязано тряпкой. Передав фонарик Селиверстову, он осторожно начал разворачивать комок, согревая его своим дыханием. Под тряпкой оказалась засаленная бумага, а в ней остатки бутерброда. Видимо, нарушитель специально подготовил этот своеобразный «подарок», чтобы отвлечь собаку от следа, если его обнаружат советские пограничники.
– Дивн‑но! От i снiданок для Рекса, – не стерпел балагур Денисенко, но его шутки никто не поддержал, а командир отделения недовольно покосился на пограничника.
– Нечего зубы скалить… Все это неспроста, хитро задумал, подлец. На границе случайностей не бывает – наставительно произнес он и, спрятав в карман «собачий завтрак», стал разглядывать при свете фонарика измятую бумажку.
С большим трудом удалось разобрать прыгающие буквы, написанные вкривь и вкось простым карандашом.
Видно, автор писульки не очень дружил с русскими буквами и писал не за столом, а на ходу, в спешке.
«О дзесентой године к вам пролезе недобри человек, ворог. Верьте, я ваш пшиятель».
– Нашелся приятель! Провокатор он, запутать хочет, – зло произнес кто‑то из пограничников.
– Почему провокатор? А след? Надо разобраться… – возразил Семенюк.
– Отставить разговоры! – оборвал бойцов старший группы. – С «пшиятелем» без нас разберутся, а наша задача – перехватить нарушителя…
Разбившись на группы по два, пограничники ушли на преследование в направлении вероятных путей прорыва.
На рассвете метель утихла. Удрученные бесплодными поисками бойцы возвратились на заставу. Здесь их встретил комиссар отряда Шумилов. На этот раз его живые, немного насмешливые глаза под белесыми бровями глядели мрачно. Могучая фигура ссутулилась, словно сжалась в объеме.
После донесения Кольцова старший политрук сейчас же дал указания маневренной группе и коменданту участка капитану Птицыну, а сам вызвал машину и выехал из Збручска на тридцатую.
– Докладывай, солдат… Может, ложная тревога? – потребовал Шумилов, перехватив Кольцова у ворот заставы. Он все еще надеялся, что произошла ошибка или недоразумение. Ведь еще недели не прошло после попытки диверсантов прорваться на правом фланге.
– След в нашу сторону точно обнаружен, товарищ комиссар. А вот и предупреждение… – Кольцов передал Шумилову странное письмо.
– Интересно знать, кто этот таинственный «пшиятель». И можно ли ему верить? – задумчиво проговорил комиссар, прочитав записку. – Десять часов – это по нашему времени около двадцати четырех. На лыжах нарушитель мог далеко забраться… – Увидев старшину, укоризненно покачал головой. – Как же это могло случиться, Алексей Федорович, а? Ну, ничего не поделаешь… Немедленно кормите людей, и будем продолжать поиск. Да и меня не забудьте. А вы, старший лейтенант, свяжитесь с маневренной группой, что там у них? Может, нарушитель уже задержан…
Поиски маневренной группы ничего не дали.
Тревога на тридцатой заставе продолжалась.
Гость из Берлина
Если бы все, о чем будет повествоваться ниже, было известно пограничникам, совершенно по‑иному развиваюсь бы события на заставе. Но в том и заключается главная сложность пограничной службы, что очень трудно, а зачастую и невозможно предвидеть замыслы сопредельной стороны.
Потребовались годы, чтобы разгадать и понять скрытые пружины тайных происков немецкой разведки, которые так или иначе отразились на судьбах героев повести. Многое удалось выяснить после освобождения Западной Украины, а кое‑что стало известно только в начале войны, после нападения гитлеровцев на нашу страну.
Местечко Ольховое, как к большинство поселений Западной Украины, ютилось в долине. Среди крестьянских крытых соломой хат кое‑где виднелись черепичные крыши домиков разного ремесленного люда, обедневших шляхтичей, мелких торговцев. Покосившиеся от старости хаты хмуро посматривали подслеповатыми окнами на белый двухэтажный дом помещика Фишера, расположившийся на возвышенности у левого берега Днестра. За Днестром – Румыния. Километрах в двадцати, за Збручем, – другая страна, особенно ненавистная Леопольду Фишеру: оттуда, из России, проникают всякие «бредовые идеи», как говорит его сосед пан Кравецкий, большая часть имения которого так и осталась на той стороне Збруча. Сам Фишер тоже пострадал от большевиков: добрая половина его леса оказалась у Советов. А тут как раз приехал гость из Берлина, племянник известных владельцев химических заводов. Карл Шмитц интересуется лесом. У него, говорят, солидная мебельная фабрика. Вот и пригодился бы тот лес…
Деловой разговор отложили на завтра. Оно и понятно: гость устал с дороги, подымется поздно. К тому времени надо все обдумать.
Но хозяин ошибался. Только посерело в окнах, как гость уже был на ногах и усердствовал над выполнением гимнастических упражнений. Четкая военная выправка гостя больше напоминала офицера вермахта, нежели торгового агента или фабриканта. Правда, небольшая мебельная фабрика у Карла Шмитца была, и он скрупулезно следил за ее работой. Но сейчас его мысли далеки от хозяйственных забот. О подлинной цели приезда в Ольховое знали лишь шефы из абвера[1].
Официально переброска его из Италии в этот медвежий угол считалась среди разведчиков повышением – лестно работать на самом ответственном участке и сознавать, что прокладываешь пути к осуществлению великих планов фюрера.
Однако Шмитц воспринял это новое назначение без особой радости: не по душе ему было то новое направление в деятельности абвера, о котором столько говорил полковник Штольце при последней встрече. По договоренности между Польшей и райхом до сих пор обе стороны лишь в высших сферах координировали разведывательную работу против Советского Союза, а теперь предлагалось установить личные контакты с польскими разведчиками. А он, чистокровный ариец, терпеть не мог поляков и, откровенно говоря, не доверял им. К тому же Шмитц хорошо знал, какая судьба готовится этим новым «друзьям» в недалеком будущем. Но абвер не считается с личными симпатиями и антипатиями своих сотрудников. Придется надевать маску доброжелательности, одновременно готовя удар в спину.
С такими мыслями Шмитц спустился на первый этаж, где хозяева уже ждали его к завтраку.
– Доброе утро, герр Шмитц! Как отдыхали? А мы вот вспоминаем наше знакомство в Италии… – радушно встретил его хозяин, приглашая к завтраку.
И они принялись с присущий немцам деловитостью и аккуратностью священнодействовать за обильным столом.
Договорившись с хозяевами об осмотре леса, Шмитц после завтрака поднялся к себе, предусмотрительно закрыл на ключ дверь, достал свой дорожный несессер и занялся делами, о которых знал только он, кое‑что поручик дефензивы[2]Морочило и совсем ничего не знал хозяин леса Фишер.
Шмитц улыбнулся, мысленно перечислив свои должности: агент торговой фирмы (для Фишера и ему подобных), военный советник польской армии (для официальных властей) и руководитель имперского отделения разведки (только для абвера).
Он разложил на столе топографическую карту, определил расстояние до советской границы – двадцать километров – и задумался. Потом шагнул циркулем на ту сторону, за Збруч, к узловой железнодорожной станции Раздорожье, отмеченное на карте Штольца вопросительным знаком.
«Большевики. – напутствовал Карла полковник Штольце перед отъездом в Польшу, – говорят, что заперли границу на прочный замок. Но нет такого замка, чтобы немецкий мастер не подобрал к нему ключа. Верно? И ключ этот на вашем участке есть! Подобрал его сам Александер!»
Полковник положил перед Шмитцем досье резидента Южного – Владимира Иосифовича