Не радостное ожидание обновления природы, а тревогу и страх несла народам Европы весна 1939 года. Мюнхенское соглашение прошлой осенью развязало руки фашистам, и на мирные города и села, на миллионы людей больших и малых стран обрушились неслыханные бедствия.
Вскоре после того, как гитлеровская Германия растоптала национальный флаг Чехословакии, полковник Штольце выехал в Польшу, чтобы на месте проинструктировать своих подопечных. Фюрер не намерен действовать вслепую. Встретившись со Шмитцем в Тернополе, он напомнил ему все провалы последних лет, еще раз указал на важность связи с Фризиным и Коперко, если они уцелели, и перешел к главной цели своего посещения. Склонившись над картой Европы, он взял карандаш, и черные стрелы своими остриями проткнули Австрию, Чехословакию и нацелились на границы Советского Союза.
– Как видишь, трамплин неплохой! А что ты скажешь, если… – И на карте появилась третья стрела, проткнула тело Польши. – Вот. Теперь понимаешь, какое значение имеет наша миссия на Востоке? С поляками разговор будет короткий. А в близком будущем – очень близком, Карл, – весь Запад будет в руках фюрера. И тогда… – Он сделал паузу, сделал перед собой круг протянутой рукой и выпалил одним духом: – Тогда петля намертво захлестнется на шее России!
Штольце долго, не мигая, смотрел на Шмитца, чтобы тот уразумел всю значительность предстоящих событий, оценил оказанное ему доверие.
И тут же предупредил:
– Однако помни: все это известно узкому кругу лиц… А теперь рассказывай, что делается за Збручем.
Успокоенный дружеским тоном шефа, Шмитц кратко изложил историю событий на границе в последнее время, с особым оживлением описал вылазки оуновцев под руководством Якима Дахно.
|
|
– Связь с Фризиным и Коперко восстановлена. После провала они перебазировались в район Коростеня. Правда, сейчас почему‑то молчат. Возможно, чекисты снова нащупали… Из их донесений можно предполагать, что красные очень усилили охрану границы в этом районе. В приграничной полосе появились новые части, главным образом пехота и кавалерия…
Шеф снова нахмурился и прервал Шмитца:
– Мы не можем пред‑по‑ла‑гать! Мы должны знать: какие гарнизоны, где, их численность… Военные объекты, фортификационные сооружения, состояние коммуникаций… Нас интересуют точные сведения, а не предположения…
Голос полковника постепенно терял интимные интонации. Штольце не просто делился своими соображениями, а поучал, приказывал и, видимо, торопился.
– Фризина берегите! Мы возлагаем на него большие надежды в будущем, когда начнется главное. Для надежной связи с ним мы возвращаем сюда Волка. Он прибыл?
– Здесь, знакомится с обстановкой…
– Это очень дельный работник, сам знаешь. Как думаешь его использовать?
– С помощью Дахно и Морочило готовлю две группы для прикрытия…
– Мало! Время не терпит, надо смелее и решительнее действовать! Сколотите группы на нескольких участках. От частых укусов пчел даже медведь теряет самообладание… Мы должны точно знать, чем располагают большевики у линии границы, каково взаимодействие пограничных отрядов с армейскими частями. Чем больше шума создадите на границе, тем легче будет Волку проскочить…
За каждой фразой он выбрасывал перед собой кулак, будто стрелял из пистолета. Резкая смена в настроении полковника – от доверительных сообщений до истеричных выкриков, – коробила Шмитца.
|
|
– Кстати, Дахно оуновским проводом рекомендуется на руководителя боевых групп воеводства, – немного поостыв, продолжал Штольце. – Учти это, майор. В недалеком будущем они должны сыграть очень важную роль.
– Учту, господин полковник…
Штольце уехал, а Шмитц, призвав на помощь Морочило и Дахно, начал действовать. Еще в августе прибыл к нему опытный разведчик‑диверсант Волк. Несколько лет назад он работал механиком в хозяйстве Фишера. Внешний облик невысокого, коренастого, всегда улыбающегося брюнета не соответствовал его хищной кличке.
Шмитц не торопил агента. Да и сам он, удобно устроившись у приемщицы фишеровской мельницы Софьи Крукович, не спешил. Домик Крукович стоял на выезде из Ольхового, рядом с мельницей. Подходящее место для тайных свиданий и разных секретных дел. От дома начинался глубокий овраг, сплошь поросший кустарником. Это было очень удобно – подальше от любопытных глаз. Вскоре шпион под личиной механика стал навещать и Кравецкого. Шмитц понимал, что абвер располагает армией агентов и потери в такой работе неизбежны, но в данном случае надо предпринять все возможное, чтобы гарантировать успех операции. Именно Волку предназначалось встретиться с Коперко или Фризиным и передать им новые инструкции в связи с предстоящими событиями в Польше. Об этом даже ближайший помощник Шмитца Морочило не знал, чтобы не возникло никаких подозрений у двуйки и дефензивы.
|
|
Наученный минувшими неудачами, Шмитц одновременно готовил дублера Волку из местных агентов. Дахно тем временем подбирал наиболее опытных белогвардейцев и оуновцев для трех диверсионных групп. Под их прикрытием и должен совершить прыжок отлежавшийся в своей норе агент.
Звеньевая колхоза «Пограничник» Варвара Сокол после смерти Николая Семенюка словно закаменела. Все село было свидетелем, как ее почти без сознания увели от могилы пограничника, и никто не осмеливался напоминать ей о пережитом горе. Даже самые отважные из местных парней не осмеливались искать дорожку к ее сердцу.
Но сердце девушки отходчиво, а всесильное время даже гранит разрушает и лечит, казалось бы, смертельные раны.
Неужели оно не повлияло на Варвару?
Об этом мог бы сказать Павел Денисенко. Его часто видели вместе с Варварой на могиле Николая. Сажали цветы, потом ходили по молодому саду. Он уже поднялся зелеными кронами вровень с ними. О чем‑то подолгу совещались, но своими планами ни с кем не делились.
Глядя на них, Симон Голота недовольно хмурился, жаловался Антону Байде:
– Не нравится мне, политрук, такой оборот дела…
– А что? Плохой жених для Варвары?
– Этого не скажу. Хлопец он гарный. Лучшего и своей дочке не пожелал бы. Но что же это происходит? Пограничники уезжают домой после службы? Уезжают. Кого они увозят? Наших девчат. А что делать нашим хлопцам? Из‑за границы невест выписывать? Вот у Ванюшки другое дело и не знаю, как ему помочь. Сколько раз говорил мне: «Не могу я, дядя Симон, без нее. Разрешите, говорит, смотаться на ту сторону. Выкраду Ванду и назад…» Я, конечно, не разрешаю, но вы посматривайте. Хлопец горячий… А с Варварой нехорошо поступаете. Такую звеньевую поищи… Ты поговори с ним, хай совесть имеет…
– А почему бы не поговорить вам с Денисенко, чтобы остался в колхозе? Вот вы и с прибылью будете.
– Пробовал, да разве оторвешь его от Запорожья? Не соглашается. То как же, политрук, поговоришь? Будь другом…
Разговор этот происходил осенью, когда Денисенко, отбыв срочную службу, собирался в родной город. Собирался, но не уехал: хозяйственного пограничника выдвинули на должность старшины. Это на время успокоило Голоту.
Кончался март 1939 года. Снег уже стаял даже в канавах. Просохли дозорные тропки. Запахло молодой зеленью. Людей потянуло на поля и луга. Каждому хочется послушать первые всплески жаворонка, журавлиное курлыканье, гусиный гогот. А старшине как? За всем должен досмотреть…
«Хорошо Кириллу, – думал он. – Отбыл свое – за баян и в клуб. Конечно, это тоже нужное дело. Приятно послушать вечерком концерт, особенно когда Марина поет. Ну и голос! Такой бы моей Варюхе…»
– Что, Кирюша, дуэты одолели? – пошутил Павел, заметив Великжанова, который с озабоченным видом вышел из казармы с баяном на плече и направился в Лугины.
– Да… Понимаешь, готовим на завтра вечер для колхозников, – не замечая иронии, ответил Кирилл. – Сегодня последняя репетиция. Начнутся работы в поле, тогда некогда будет…
На репетицию, где собрались жены командиров, свободные от нарядов пограничники и сельская молодежь. пришел и политрук – он пел с Мариной Тимощенко.
– Ты, Кирилл, не задерживай, пропусти нас первыми, надо на левый фланг наведаться…
Байда поспешил на заставу. Потом дети читали стихи, девушки готовились к танцам… Словом, все шло обычным порядком, как бывает на репетициях в сельском клубе. И вдруг, когда совсем стемнело, привычную тишину вечера потревожил взрыв гранаты или снаряда. Взрыв далекий, глухой, напугавший всех своей неожиданностью. Встревоженные участники самодеятельности выбежали во двор. Со стороны Варваровки четко улавливались пулеметные очереди, отдельные винтовочные выстрелы. Великжанов крикнул своим, и все пограничники помчались на заставу.
Вскоре со стороны Колокольни тоже послышались глухие выстрелы, а через несколько минут громко застучали пулеметы почти рядом, чуть правее Лугин. Клуб опустел. Симон Голота собрал свою бригаду содействия и, вооруженный наганом и клинком, повел своих хлопцев на помощь пограничникам.
А на заставе поднятые по команде «в ружье» бойцы уже разбегались навстречу стрельбе. Кто на тачанке, кто верхом… Байда с Егоровым спешили со своей группой к Варваровке. Кольцов с Великжановым – к Колокольне. Оборону Лугин и заставы возглавил Тимощенко. Подоспевший со своими хлопцами Голота поступил под его начало и выдвинулся на северную окраину села. Стрельба уже распространилась по всему участку. Застава вступила в бой с тремя группами диверсантов.
Поручик Морочило легко нашел повод для провокационного налета, о подлинной цели которого Шмитц ничего ему не сказал.
– Мы отберем несколько телок из стада Кравецкого, погоняем их до испуга и с наступлением темноты направим через Збруч, – изложил он свой план Шмитцу. – Кто захватил? Конечно, пограничники или местные большевики. А потом пусть выясняют…
Обгоняя Симона Голоту, Варвара побежала на выстрелы. Там Павел. И ей казалось, что если она будет рядом, ничего страшного с ним не случится. Довольно ей того, что произошло с Николаем.
Павел действительно шел с группой Байды. Но, когда против Лугин началась стрельба, политрук отправил его на заставу: такой крупной диверсии еще не было.
– Передай Тимощенко, пусть немедленно позвонит в комендатуру и вызывает резервную…
Денисенко спешит, вслушивается в перестрелку. И вдруг какая‑то тень взметнулась слева и сильный удар по голове оглушил его. На короткое мгновение потемнело в глазах, он пошатнулся, хватаясь за голые ветки, и, превозмогая боль в голове, бросился за неизвестным. «Уйдет, сволочь, надо стрелять..» Он остановился, вскинул винтовку к плечу, но бежавший вдруг подпрыгнул и упал, словно споткнулся о невидимую преграду.
– Паша‑а! – услышал очень знакомый ему женский голос.
«Почему она здесь?» – удивился Денисенко и побежал на крик.
Сильное тело Варвары извивается по земле, а нарушитель пытается оторвать ее руки от своего горла. Денисенко рывком вывернул ему руки и прижал к земле.
Только теперь он присмотрелся к Варваре: растерянная, напуганная девушка дрожала всем телом. Она еще не осознала, что произошло, но ее Павел был здесь, рядом, живой…
При обыске у нарушителя обнаружили целлулоидный пакет с порошком, записную книжечку, испещренную какими‑то знаками, и стопку советских ассигнаций, – одним словом, все то, чем обычно снабжают шпионов, диверсантов.
Постепенно затихая, перестрелка продолжалась до полуночи. Перепуганные телки убежали восвояси. Когда прибыл комендант участка с резервной заставой, на границе стояла тихая ночь. Только бойцы, взбудораженные неожиданными событиями, не могли уснуть, делясь впечатлениями от этого странного происшествия.
О Варваре Сокол уже ходили легенды: шутка ли! – девушка задержала и обезоружила шпиона! Денисенко слушал и таял от удовольствия.
Обсуждая события, командиры заставы пришли к единодушному мнению: история с телками затеяна для того, чтобы под шумок перебросить разведчика. Он задержан. Следовательно, враг потерпел полное поражение. Зачем же комендант приказал немедленно начать поиск и с ходу бросил в тыл резервную заставу?
На допросе задержанный отвечал довольно путано, пользуясь украинско‑польским жаргоном, характерным для украинских сел, находившихся под властью панской Польши. Он настойчиво твердил, что, как и все батраки Кравецкого. ловил и возвращал телок, но оторвался от своих, не желая рисковать головой из‑за панской «худобы».
– Странно, что вы отрывались на восток, а не к себе…
– Так там же стреляли, пан командир! Пуля в темноте не разбирает… Свои могли подстрелить.
– Значит, вы убегали от огня, а потом напали на нашего пограничника, на девушку?..
– Но я же не нападал! Эта ваша девушка первая набросилась на меня и сбила с ног… Не панночка, а дикая кошка… – И он потер шею, где остались лиловые следы Вариных пальцев.
– А где достали вот это? – Птицын указал на пачку советских ассигнаций.
– Так дали же, чтобы питаться. Кто знал, сколько продлятся розыски этих глупых телок. Деньги всякие пригодятся, есть‑пить не просят.
Его ответы, часто наивные и бессмысленные, заставили задуматься капитана Птицына.
– Хитрит или в самом деле случайно попал в передрягу? – вслух подумал капитан, когда увели нарушителя.
– Врет он! Выкручивается… – решительно заявил Кольцов.
– Может, и врет, придет время – правду скажет. А если не врет? Если действительно ничего не знает о замыслах своих хозяев?
– Не может быть! – вмешался Байда.
– А ты, политрук, соображай… – Он помолчал, что‑то обдумывая, – Человек легко дается в руки, потом плетет несусветную чепуху… Настоящий агент либо молчит, либо старается запутать нас правдоподобной легендой. А этот… Не исключено, что он действительно не знает своей настоящей задачи. Есть такой прием у разведчиков – на оперативном языке называется «односторонней расшифровкой». Противник подставляет вот такого простака для прикрытия настоящего агента. Пока мы с этим возимся и радуемся, что схватили птицу за хвост, тот другой – ищи‑свищи! То‑то, соколики. Перепроверять надо… Подождем, что даст поиск…
Командиры заставы смущенно молчали. Они слышали о таком приеме, но на практике еще не довелось встречаться. Неужели на этот раз их перехитрили?
Коротка летняя ночь, но иногда она очень долго тянется для жены командира‑пограничника. Вот уже почти три года, как приехала в Лугины Нина Трофимовна, а привыкнуть к пограничной тревожной жизни не может.
Да и как привыкнуть, если мужа на каждом шагу подстерегают опасности. И не одного его – всех. В случае какой беды – что ответит проснувшемуся утром Саше на вопрос: «Где папа?» А сын обязательно спросит. С тех пор, как начал говорить, всегда задает этот вопрос, и мать каждый раз отвечает: «На границе наш папа…»
Граница вошла в быт семьи и в сознание ребенка. Когда кто‑нибудь поинтересуется: «Ты кто, бутуз?» – «Я не бутуз, а пограничник», – обиженно отвечает Саша.
Иногда матери даже обидно становится: выкормила, выпестовала, научила ходить, говорить, а он целыми днями только и думает о редких минутах встреч с отцом. Вот и сейчас улыбается, раскинув на подушке ручонки.
Наверное, и во сне разговаривает с ним…
«И что его там держит? Ведь говорил, что этой ночью не пойдет на поверку…» – думает Нина, прислушиваясь к ночной тишине за окнами. Там спокойно сегодня, но этот покой такой ненадежный.
Далеко за полночь, наконец, появился муж.
– Не спишь? В твоем положении это никуда не годится…
– А оставлять меня одну на всю ночь в моем положении годится?
– Где же на всю ночь? Только начало второго, – защищается Антон, хотя в душе чувствует свою вину перед семьей. – Понимаешь, Нинусь, партийное собрание… А это дело ответственное, нельзя по‑кавалерийски, галопом… Да еще по такому важному вопросу…
– По какому вопросу?
– Разве я тебе не говорил? – удивляется Антон и припоминает: действительно, не говорил, некогда было. – Штаб округа проверяет боевую и служебную подготовку отряда. Завтра будут у нас. Ты понимаешь, что это значит? Мы должны во что бы то ни стало удержаться на своем, с таким трудом завоеванном месте. Кому хочется ходить в отстающих? Вот и закрутился немножко…
– Хорошее немножко, – вздыхает Нина. – Так, говоришь, завтра будут Кузнецов и Шумилов? Вот и расскажу им, как ты о семье заботишься, о детях…
Она так и сказала – «о детях», хотя пока у них был только сын Сашенька.
Поцеловав безмятежно спящего сына, Байда поморщился, представив себе будущий разговор Нины с начальством.
Зачем рассказывать? Не удивишь их этим. Сами так живут. Граница требует полной отдачи сил… Потерпи немножко. Скоро мы на два, а то и на три месяца уедем в отпуск.
Поняв, что муж уходит от разговора, Нина бросила с обидой:
– Вот так всегда! Одни обещания…
Антон замолчал. Оправдываться бессмысленно. Вспомнил, что действительно обещал ей попроситься в отпуск именно в эти дни. Они ожидали прибавления семейства. Обоим хотелось, чтобы теперь была девочка, и Нина собиралась некоторое время пожить с детьми в Подмосковье, у родных.
– Только закончится поверка, в тот же день выедем. Даю тебе окончательное и твердое слово!
В действительности мысли его были далеки от отпускных дел. Лежа в постели, Антон вспоминает все перипетии суетливого дня. После партсобрания провели, так сказать, генеральную репетицию предстоящей поверки. Отражение условной диверсии, преследования условного противника, поиск совместно с группой содействия Симона Голоты… И, надо признать, пограничники точно реагировали на все вводные задачи Кольцова, действовали слаженно, решительно и быстро. Можно не сомневаться в результатах поверки. Но… Подспудные мысли тревожат политрука: смогут ли бойцы так действовать, когда не условный противник, а подлинный враг встанет перед ними на границе?
Эти мысли постепенно растворяются в нахлынувшей, словно туман, дремоте: политрук засыпает…
Нина еще долго ворочается в постели. Нет, она не сетует на свою судьбу: знала, с кем вышла в далекую дорогу. И все же трудная она, эта дорога, для жены, матери…
…Поверка боевой и политической подготовки закончилась успешно. Тридцатая застава заняла первое место в отряде.
Поверяющие ставили самые неожиданные, сложные задачи, и пограничники – командиры и рядовые – быстро находили верные решения.
– Можете гордиться такой заставой. – сказал на прощанье поверяющий из штаба округа Кузнецову и Шумилову. – Подумайте, как распространить ее опыт и в других подразделениях.
– Не провести ли нам, Петр Сергеевич, показательные занятии здесь, а? – подхватил Шумилов. – Собрать всех командиров отряда…
И они занялись будничными вопросами пограничной жизни.
Вечером Кузнецов и Шумилов заглянули на квартиры командиров. Нина таки не утерпела и высказала перед ними свои семейные жалобы.
– Ну и солдат! – возмутился Шумилов. – Сейчас же пиши рапорт об отпуске, и чтобы завтра твоего духу здесь не было!
– Благодарю, товарищ батальонный комиссар! Завтра же уезжаем в Москву. Верно, Нина?
Через два дня после разговора с Шумиловым Байда с семьей был в Москве, у родственников Нины. Поездку в родное село на Украину пришлось отложить по семейным чрезвычайным обстоятельствам, через неделю жену увезли в больницу. Еще неделя прошла в ожидании. И вот идет Антон с сыном знакомиться с новым членом семьи.
– Посмотрим, посмотрим, Александр, какую сестренку тебе подарила мама… Вот и подарок для них. Держи, сынок!
Но малыша совершенно не интересует ни сестренка, ни купленный отцом букет цветов.
– А потом пойдем на границу?
– Конечно! Куда же еще?
Спустя несколько дней вся страна слушала рассказ о событиях на Н‑ской заставе – на его заставе! Голос диктора называет имена – его друзей и соратников! И уже забыты незавершенные отпускные дела, потянуло туда, к товарищам. Все казалось, что какие‑то очень важные события могут совершаться там без его участия…
Слушали эти сообщения и жители Лугин. И хотя диктор радио не называл ни заставы, ни села, всем хорошо известны события, свидетелями или участниками которых было почти все село. Ведь Варвара Сокол – это же их звеньевая! Это же она, «отважная девушка, рискуя жизнью, задержала опасного диверсанта», как сказал диктор. А кто не знает Симона Голоту с его «хлопцами», которые «помогают пограничникам беречь покой Родины…»?
Вспомнили добрым словом и погибшего Семенюка, именем которого назвали молодой сад.
Все свободные от нарядов пограничники собрались в ленинской комнате. Простые слова о знакомых будничных делах заставы приобретали в устах диктора совершенно иную окраску. Оказывается, и балагур Денисенко, и скромный, застенчивый Селиверстов, да и многие другие не просто сослуживцы, над которыми иногда можно пошутить, даже позлословить, а настоящие герои!
– Жаль, нет с нами политрука! – сокрушался Селиверстов. – Пусть бы порадовался с нами Антон… – Именно так называли между собой пограничники своего политрука.
– Да он же в Москве! Наверно, сидит рядом с диктором и слушает, – успокоил его Денисенко.
Байда будто подслушал мысли своих воспитанников.
Оставив жену с детьми у родных, он в середине августа выехал в Лугины и с головой окунулся в привычную жизнь заставы.
Освобождение
В первые дни сентября против польской армии, насчитывавшей около тридцати дивизий в разрозненных группировках, гитлеровцы бросили бронированный кулак из шестидесяти дивизий. Польское правительство оказалось неспособным дать организованный отпор поработителям и вскоре бежало, оставив страну на разграбление.
Отдельные воинские части продолжали сопротивляться, но не смогли изменить ход событий. Тысячи украинцев, белорусов и поляков устремились на восток, ища зашиты от фашистских убийц у великой братской страны.
Болеслав Щепановский, не без старания Шмитца и Морочило, месяца за два перед этим был переведен с границы в пехотный полк, расквартированный в районе Ольхового. Известие о провокации на польско‑немецкой границе, когда гестаповцы Гиммлера инспирировали нападение на немецкий городок Глейвиц, встревожило честного офицера, но он не думал, что это обернется трагедией для его родины. Ведь польская двуйка не раз совершала подобные провокации против Советского Союза. И совершенно непонятно было, почему бездействует полк на восточной границе, когда угроза надвигается с запада.
Приказ о выступлении на фронт поступил 15 сентября. А где он, фронт?
– Только слепые не видят, пан Попович, что это самоубийство. Варшава пала. Правительство неизвестно где… – печально говорил Болеслав молодому врачу Ивану Поповичу.
– Зачем вы это говорите мне, пан поручик? Жолнерам скажите, пусть узнают, что их посылают на смерть. Нас учили спасать людей от смерти, но мы бессильны против военной машины…
– А что я один смогу?
– Сможете! Вас любят жолнеры… Нужно слово… Только начните. И все вас поддержат… Объясните им, что наше спасение сейчас там… – Он указал рукой в сторону Збруча.
– Так почему же вы сами не объясните им? Врача знает весь полк…
– Я не воин, пан поручик. К тому же – я украинец, скажут – кровь заговорила. А разве не ясно, что не только нам, украинцам, но и вам, полякам, и всем славянам фашизм несет смерть и порабощение? И без великой страны, что там, за Збручем, никто не устоит перед ними, не остановит их…
Врач и офицер, украинец и поляк, они сблизились, заметив друг друга среди чванливых помещичьих сынков, из которых состояла большая часть офицеров части. Оба не принадлежали ни к какой партии и не скрывали друг от друга своих убеждений, ибо не видели в них ничего преступного.
Особенно окрепла их дружба после знакомства Поповича с Вандой, которая как‑то навестила Болеслава в Ольховом. Молодой врач тронут был нежными отношениями между братом и сестрой и даже немного увлекся девушкой, поразившей его своим независимым характером.
Выслушав Поповича, Щепановский долго стоял в раздумье. Он не был трусом, но до сих пор не приходилось принимать такие ответственные решения.
«А врач прав. В конце концов, кто‑то должен сказать первое слово…»
– Хорошо, пан Попович, я скажу. И сегодня же…
Когда дежурный выстроил полк перед приходом полковника, поручик смело шагнул вперед, повернулся кругом и крикнул:
– Паны солдаты и офицеры! Нас завтра отправляют на фронт. А почему не скажут, где этот фронт? Почему не говорят, где наше правительство? Где армия? И с чем пойдем против танков и самолетов? Это самоубийство! Наша жизнь еще нужна будет для отчизны…
Ища глазами полковника, растерянно озирается дежурный. Офицеры пытаются сдержать солдат, но они сначала несмело, поодиночке, потом целыми группами выходят из строя и окружают поручика…
Как бы в подтверждение его слов послышалось прерывистое гудение бомбардировщиков. Все зашевелились, подняли к небу головы. Вот уже четко вырисовываются паучьи кресты на коричневых крыльях зловещих коршунов. Весь полк врассыпную устремился к ближайшему лесу. Оглушенные взрывами бомб, падают на землю солдаты, офицеры. Только небольшая группа застыла в оцепенении вокруг Щепановского.
Когда скрылись фашистские налетчики, митинг вспыхнул с новой силой.
– Нам не одолеть их голыми руками! – кричал бледный солдат с горящими, как угли, глазами. – А где искать помощи?
Один, другой, третий… Все, что наболело за две недели войны, в этих горячих словах взывало о помощи, о спасении.
К кому взывало? Командир полка затребовал жандармов из староства, готовил из преданных ему офицеров пулеметную команду.
К вечеру группа смельчаков, державшихся вокруг поручика, была окружена и арестована. Лишь некоторым удалось бежать. Скрылся и Попович. К утру он добрался в правобережные Лугины, разыскал Ванду и, боясь сразить хрупкую, как ему казалось, девушку, осторожно рассказал о случившемся.
Ванда не упала в обморок, даже не заплакала, лишь погрозила кому‑то своим детским кулачком.
– Скорее туда! Сейчас же… Там Ваня. Они помогут. Они не посмеют отказать…
Девушке казалось, что для советских пограничников, как и для нее. ничего не может быть важнее жизни ее брата. Ведь он всегда был их другом.
Лишь во второй половине дня они с Поповичем сумели перебраться через границу и встретиться с бойцами тридцатой заставы.
А в Ольховом к вечеру того же дня военно‑полевой суд закончил расправу над бунтовщиками. Вместе с арестованными солдатами и Болеславом Щепановским судили батрачку Фишера Агафью Семенину.
…Она работала в саду, когда после митинга вели арестованных в дом Фишера. Увидев, как жандарм ударил щуплого солдатика шашкой по голове. Агафья не сдержалась. Три года тому назад эти же жандармы избили ее мужа, когда бунтовали рабочие в поместье. Она так и не увидела его больше: умер в тюрьме. Осталась одна с тремя детьми.
Вот и батрачит с тех пор.
– Креста на вас нету, гаспиды проклятые! – крикнула женщина жандарму.
Тот грязно выругался и замахнулся шашкой, но ударить не успел: защищаясь, Агафья взмахнула лопатой и разбила ему лицо. Так и оказалась среди бунтовщиков.
По законам военного времени суд был скор и суров: всех активных участников мятежа и Агафью Семенину приговорили к расстрелу.
С первого дня нападения фашистов на Польшу пограничные наряды задерживали группы перебежчиков с правой стороны Збруча и на заставах еле успевали разбираться с ними. Пограничная польская стража не могла сдержать людской поток, который, спасаясь от гитлеровцев, устремился на восток. Иван Недоля ежедневно приходил на заставу, надеясь встретить среди беженцев Ванду.
И они встретились. В первые минуты словно оцепенели, еще не веря своим глазам. Первой опомнилась Ванда. Отстранив пограничника, она бросилась к Недоле.
– Янек! Мой Янек! Скорее туда! Они убьют Болеслава!
Давно ожидаемая, выстраданная в мечтах и все же неожиданная встреча на какое‑то время парализовала волю молодого человека, он стоял растерянный.
– Что же ты молчишь? Скажи этим жолнерам, ты же знаешь, что он всегда был их другом…
Она захлебывалась от возбуждения, от тревоги за судьбу брата и говорила так быстро на своем родном языке, что пограничники не поняли ни одного слова. Ванде казалось, что ее храбрый Янек все может сделать для спасения брата, стоит лишь объяснить «этим жолнерам», какой он хороший и как любит ее.
Слушая доклад старшего наряда, командиры с удивлением рассматривали странную шумливую девушку и молчаливого юношу в польской военной форме. По поведению Недоли Байда догадался, что это и есть Ванда, а юноша – ее брат.
«Почему же они так волнуются?» – подумал Антон, собираясь выяснить, что случилось, но не успел: во двор заставы въехала машина, из нее вышли комиссар Шумилов и знакомый комбриг, командир армейского соединения. И все направились в служебное помещение. Ванда растерянно посмотрела вслед, глаза ее потухли, лицо обмякло. Вцепившись руками в Недолю, девушка громко разрыдалась.
Пока Попович и Недоля ее успокаивали, в кабинете начальника заставы происходил необычный разговор.
Решение Советского правительства об освобождении западных областей Украины и Белоруссии не могло не порадовать пограничников.
Комбриг предупредил:
– Завтра в четыре ноль‑ноль дивизия переходит Збруч и движется на Тернополь – Львов. К этому времени снять на своем участке наряды и создать разведгруппы, чтобы нам избежать возможных неприятностей с польской пограничной стражей. Есть сведения, что в Ольховом находится стрелковый полк. Столкновение с ним нежелательно.
– Разрешите, товарищ комбриг! У нас много беженцев, есть и оттуда. Только что задержан военврач. Если не ошибаюсь, он из Ольхового, – доложил Кольцов. – Можно позвать?
– Пригласите…
Попович рассказал о событиях в Ольховом, о положении в полку. Не верить ему не было оснований. Польская армия доживала последние дни. И комбриг принял решение.
– Итак, вы создаете две группы, одна займется пограничной стражей, другая – в Ольховое…
– И запомните… – вмешался Шумилов. – Никаких вооруженных столкновений! Мы не собираемся воевать. Ваша задача – разведать обстановку и предупредить части при подходе, а там найдем общий язык с польскими солдатами. Они поймут…
Комбриг торопился. Взглянув на часы, предупредил:
– Итак, в четыре мы переходим Збруч. Сверьте часы… Сейчас шестнадцать тридцать, в вашем распоряжении почти полсуток. Надеюсь, успеете… Да, с этим врачом. Думаю, его можно использовать для переговоров с Ольховатским гарнизоном! Но это вы решите с комиссаром…
Шумилов остался на заставе, объяснил дальнейшую задачу. Вслед за дивизией весь погранотряд передислоцируется на границу с Румынией по Днестру. Он указал фланги заставы на карте.
– Только пройдут части наших войск, немедленно закрывайте границу. Учтите: в Ольховом будет нелегко, там брод через Днестр, шоссейная и железная дороги, много сомнительных людей устремится в Румынию. Надо действовать осторожно и тактично, ни в коем случае не забывать, что мы не завоеватели. Мы только освобождаем наши исконные земли. Имущество заставы пока передать председателю сельсовета. Ясно? Вот и действуй, солдат, – отпустил он Кольцова. – А мы с политруком еще побеседуем…
Кольцов занялся формированием групп, а Шумилов тем временем знакомил Вайду с правительственной инструкцией, вручил ему удостоверение Президиума Верховного Совета УССР.
– Учтите, Антон Савельевич, в Ольховом вы не только пограничник, но и представитель Советской власти, уполномоченный Верховным Советом создать народные комитеты в освобожденных селениях. Здесь нужна гибкая дипломатия. Понятно?
– Понятно, товарищ комиссар.
Шумилов уехал. Тимощенко, Денисенко и Великжанов вышли на границу снимать наряды. И с наступлением темноты бойцы начали сходиться на заставу. За три года совместной службы не было случая, чтобы вот так все вместе ужинали или обедали за одним столом. Какое‑то тревожное настроение овладело ребятами.
– Что ж это получается? – переговаривались между собой вполголоса – Ведь мы открыли границу!
И только после ужина на коротком собрании Кольцов объяснил обстановку и дальнейшие задачи.
Пригласили председателя сельсовета. Когда ему предложили принять хозяйство и подписать акт, он все понял.
– Раз такой поворот, акт подпишу, и хозяйство будет в полной сохранности, но и я с вами…
– А кто же Лугинами будет командовать? Нет, Симон Сергеевич. Не Кравецкого же оставлять на хозяйстве…
– Так вы хоть Ванюшку возьмите… Беда там случилась с братом этой девушки. Видите, как убивается…
– Их возьмем. И врача этого. С группой политрука пойдут…
Узнав об этом, Недоля прибежал к Байде:
– Товарищ командир! Я знаю там все ходы и выходы, мы с Вандой сейчас же туда двинемся и до вашего прихода все разведаем…
– Вы вот что, товарищ Недоля, – вдруг непривычно строгим тоном оборвал его политрук, – без моего разрешения ни шагу! Понятно? Выступаем все вместе…
Ровно в два ноль‑ноль группа Кольцова бесшумно, как привыкли ходить пограничники, двинулась на правобережье, а Байда и Тимощенко, усадив своих бойцов на эмтеэсовские машины, взяли направление на Ольховое.
«Прощайте, Лугины… Свидимся ли когда?» – думали ребята, покидая село, с которым за три года так много пережили…
Сотрудничая с немцами, поручик Морочило не задумывался над тем, как можно назвать его отношение к своему народу. Ведь красные, был убежден Морочило, против которых борются абвер и двуйка, являются врагами Польши. Об этом открыто говорят в Варшаве государственные деятели. Уж кому‑кому, а маршалу Рыдз‑Смиглы можно верить. «С немцами мы рискуем потерять свою свободу, а с русскими мы потеряем свою душу…» – сказал главнокомандующий.
Хорошо сказал. Он, Морочило, не хочет, чтобы его отчизна потеряла душу. Поэтому, выполняя задания Штольце, а потом Шмитца, уверял себя в том, что работает во имя спасения польской души. И совесть не тревожила его. А что касается личной свободы, то, имея такого хозяина как абвер, нечего беспокоиться…
Но вот началась война. Смятение охватило поручика: немецкие танки, орудия, самолеты обрушились не только на свободу страны – они уничтожают тысячи людей, разрушают города и села, рвут в клочья тело Польши. Что же теперь будет с ее душой?
Мечется поручик с оперативной группой по своему участку. В Ольховом попали под бомбежку и не успели предотвратить бегство многих бунтовщиков. Куда они могли бежать? Ясно – на восточную границу. Спешно выехали в Лугины, в имение Кравецкого.
Появление советских пограничников на польском кордоне не было для стражи неожиданностью. Противоречивые приказы, панические слухи о событиях на западе страны, массовое бегство населения на восток – все это захлестнуло нового начальника кордона, и он без единого выстрела сложил перед Кольцовым оружие. А что иное можно было предпринять в этой несусветной путанице?
– Теперь к Кравецкому! – торопил Голота. – Он должен ответить за кровь Миколы и его родителей…
– Отставить, Симон Сергеевич! – охладил его пыл Кольцов.
Однако бой пришлось принять. Прибывшая с Морочило группа жандармов встретила пограничников беспорядочной стрельбой, но вскоре рассеялась, не причинив никакого вреда. Голота с обнаженным клинком все порывался в дом помещика: слишком много обид накопилось у старого конника.
– Спокойно, Симон Сергеевич. Мы пришли сюда не как мстители, а для освобождения кровных братьев. Так что вложи свей клинок в ножны.
– А собаку Дахно тоже прикажете считать кровным братом? Ну нет! Он не уйдет от справедливой кары! Скорее в Ольховое!
– Мы там сами справимся с Дахно, а вы остаетесь здесь. И не забывайте, что вы представляете Советскую власть. Действовать надо по нашим, советским законам. Слышали, что говорил Шумилов?